 |
Проблема природного зла и теодицея
|
|
|
|
В свете ужасов двадцатого столетия особенно остро встает проблема естественного зла. Зло, привнесенное в мир человеком, или «моральное зло», ведет прямо к вопросу теодицеи: почему Бог не действует, чтобы остановить эти ужасы? Именно этот вопрос лежит в основе современного атеизма. В ответ все большее число современных богословов пересматривают учение о Боге, разрабатывая идею «восстановления Троицы» (Кэтрин Маури ЛаКунья) или «богословие распятого Бога» (Юрген Мольтман). Основная мысль здесь в том, что власть Бога побеждать зло не является властью тирана — это нарушало бы данный нам Богом дар свободной воли и, следовательно, возможность свободно вступить в отношения любви с Богом. Вместо этого сила Бога открывается нам как сила сострадания, наиболее ярко проявленная в самоопустошительной (кенотической) любви страдающего служителя — Иисуса.
Однако, когда мы обращаемся к эволюции жизни на земле на протяжении 3,8 миллиардов лет и, следовательно, к огромному количеству страдания, болезней, смерти и уничтожения в природе, проблема «морального зла» перерастает в проблему «природного зла». Почему Бог допускает такие страдания в природе, где вопрос о свободной воле очевидно неактуален? По–моему мнению, вопрос о том, сумеет ли «богословие распятого Бога» адекватно ответить на проблему природного зла, остается открытым. Если сможет — это, в свою очередь, потребует новых открытий в богословии воскресения и в эсхатологии и, таким образом, приведет нас прямиком к вызовам современной космологии.
Христианская эсхатология
Открытие собственно эсхатологического измерения новозаветных преданий, состоявшееся в XIX‑XX веках, оказало влияние на все области современного богословия. Для большинства современных богословов христианство — не христианство без эсхатологии: без царства Божия, которое одновременно и наступило, и только грядет, без надежды, связанной не с уходом из этого мира, а с новым действием Бога, который преобразит все в новое творение, — процесс, уже начатый воскресением Иисуса. Открытие эсхатологического измерения христианского богословия связано с заметным возрождением учения о Троице среди как католических, так и протестантских богословов. Для богословов Троицы вечность — это не отсутствие времени (как например, у Августина) и не бесконечное время (то есть хронологическое/физическое время); скорее это «сверхвременность» (например, у Барта). Это источник и цель времени, «будущее будущего» (см., например, у Мольтмана), adventus и не только futurum (см., например, у Питерса). Эсхатология предполагает, что Бог, действующий из вечности, дотягивается до времени («пролепсис» Панненберга) и искупляет мир жизнью, служением, смертью и воскресением Иисуса.
|
|
|
Однако эти подходы до сих пор не вступали в диалог с физикой и космологией XX века. Встает вопрос: можно ли полагаться на христианскую эсхатологию и отношения времени и вечности в свете физической космологии и известных нам сценариев будущего вселенной?
Прогресс и проблемы «богословия и пауки»
Четвертым движением является само растущее поле «богословия и науки». Несмотря на заявления, что открытый конфликт между богословием неизбежен, или что они представляют собой разные миры, в конструктивном диалоге между богословием и наукой наблюдается огромный прогресс.
Прогресс
Прогресс, достигнутый в «богословии и науке» за последние четыре десятилетия, стал возможен благодаря замечательной новой методологии, разработанной в начале этого периода. Укажу на первопроходческие работы Йена Барбура [3], а также Артура Пикока [72][120], Нэнси Мерфи [63, 64, 65][121], Филипа Клейтона [12], Джорджа Эллиса [21, 65], Джона Полкинхорна [76] и многих других, каждый из которых внес значительный вклад в наше растущее понимание методологии, обычно называемой «критическим реализмом». Из трех их основных аргументов я приведу здесь два[122].
|
|
|
В современной эпистемологии научные дисциплины образуют иерархию, которая начинается с физики и затем включает в себя разнообразные естественные, социальные и гуманитарные науки, вплоть до этики и богословия. Теории нижних уровней (физика, биология и т. п.) накладывают ограничения на теории верхних уровней, например нейрофизиологию, психологию, богословие (полемика с концепцией «двух миров», полностью изолированных друг от друга). В то же время присутствие на верхних уровнях качественно новых процессов и свойств не позволяет редуцировать их к нижним уровням.
Используя методы аналогии, мы можем сказать, что богословская методология построения теорий и проверки их в парадигмах аналогична научной методологии (хотя и имеет несколько важных отличий).
В результате имеется по меньшей мере пять способов, или «путей», которыми естественные науки могут повлиять на конструктивное богословие (см. рис. 17.1; на пути 6–8 пока не обращаем внимания). Я сосредоточусь на физике и космологии и буду использовать схему «НИП —> БИП», предложенную Джорджем Эллисом для обозначения влияния научно–исследовательских программ (НИП) на богословские исследовательские программы (БИП). Первые четыре пути показывают нам, что теории физики, в том числе используемые ими эмпирические данные, могут являться данными для богословия как напрямую (пути 1 и 2), так и косвенным путем, через психологический анализ (пути 3 и 4).
Путь 1: теории физики могут прямо влиять на богословие, ограничивая его построения. Например: богословская теория о божественном действии не должна нарушать специальную теорию относительности.
Рис. 17.1. Методика творческого взаимодействия
Путь 2: теории могут прямо влиять на богословие, «объясняясь» богословием или ложась в основу конструктивных богословских аргументов. Интересный пример представляет уравнение t = 0 в теории Большого взрыва (см. далее).
|
|
|
Путь 3: теории физики могут служить данными для богословия косвенным образом, после их философского анализа. Например, индетерминистская интерпретация квантовой механики может действовать в философской антропологии, предоставляя на уровне физики условия для материального воплощения свободной воли.
Путь 4: теории физики могут также влиять на богословие косвенно, будучи инкорпорированы в разработанную систему философии природы (например, как в философии Альфреда Порта Уайтхеда). Наконец,
Путь 5: теории физики могут функционировать в контексте богословских открытий эвристически, предоставляя концептуальное, опытное, практическое/моральное или эстетическое вдохновение. Так, космология Большого взрыва может внушить богослову чувство имманентности Бога в природе.
При помощи этой методологии на протяжении последних четырех десятилетий физика, космология, эволюционная и молекулярная биология, генетика и другие области естественных наук вводились в текущие богословские размышления над учением о Боге и творении, а также в богословскую антропологию. Изначальная сингулярность в стандартной космологии Большого взрыва представляет то, что богословие творения ex nihilo описывает как случайность вселенной [87]. Антропный принцип («тонкая настройка» природных законов и констант) принимается некоторыми как свидетельство божественного космологического замысла на уровне законов природы [21, 65]. Движение к космологии инфляционного Большого взрыва оставляет проблему t = 0 нерешаемой, однако не отменяет случайности возникновения вселенной и, следовательно, философского смысла «творения» как творения из ничего, хотя некоторые ее версии и предлагают против аргумента «точной настройки» стратегию «множества миров». Даже квантовая космология в сочетании с «вечным расширением» оставляет «мегавселенную» случайной и открывает вопрос ее существования для богословского ответа.
В рамках учения о творении можно рассматривать и эволюционную и молекулярную биологию. Основной аргумент: эволюция — это способ, которым Бог творит жизнь. Бог, с одной стороны, трансцендентен творению в целом («из ничего»), но с другой — имманентно присутствует в каждом его процессе как постоянный Творец (creatio continua). Возникновение сложной химической и биологической структуры, жизни и сознания рассматриваются как новые эмерджентные феномены в контексте непрерывных естественных процессов, которые, в свою очередь, приписываются непрерывному действию постоянно творящего Бога.
|
|
|
Такие рассуждения вызвали более сосредоточенное и продолжительное внимание к смыслу божественного действия и законов природы. Унаследованное от классической физики представление о полном детерминизме законов природы приводило многих богословов первой половины XX века к «ложной альтернативе» — выбору между объективным божественным вмешательством и субъективным божественным действием, разделяя их на консерваторов и либералов. Многие исследователи богословия и науки отмечают, что наука XX века изменила наши представления о природе как закрытом механизме, напротив, теперь мы находим в ней открытость (онтологический индетерминизм). Это, в свою очередь, позволяет говорить об объективных действиях Бога, проявляющихся в конкретных событиях, по–новому, не полагаясь на интервенционистские описания таких действий[123]. Плодотворно разрабатываются три подхода к «неинтервенционистским объективным божественным действиям»: подход «сверху вниз», рассматривающий либо действия Бога по отношению к миру в целом на примере космологии Большого взрыва[124], либо действия Бога по отношению к личности на примере нейрофизиологии / когнитологии[125]; поиск онтологического индетерминизма в поведении хаотических систем[126] и подход «снизу вверх», использующий для поддержки индетерминизма квантовую физику[127]. Используемая аргументация включает в себя панэнтеистические, неотомистские[128] и уайтхедианские[129] аргументы.
Проблемы
По иронии судьбы прогресс в богословии и науке сопровождается все возрастающим числом концептуальных проблем. Вместе с «консонансом» по поводу конечности прошлого в космологии Большого взрыва и в учении о творении из ничего возник диссонанс в связи с тем фактом, что та же самая космология Большого взрыва, по крайней мере в «открытом» сценарии, описывает вселенную как целое (в отличие от обозримой вселенной) бесконечной по размеру во все время t >0 (и при этом увеличивающейся!) и предсказывает для вселенной бесконечное будущее. Однако все эти бесконечности не опровергают случайности вселенной (то есть не отвечают на вопрос, почему она вообще должна существовать).
|
|
|
Более серьезный вызов бросает проблема зла и теодицеи с точки зрения неинтервенционистского понимания божественных действий. Необходимо привести «железобетонный аргумент», в силу которого милосердный и любящий Бог не смягчает царящее в мире зло при том, что понятие божественных действий имеет смысл даже сейчас, особенно важно это в свете страданий природного мира [22]. Важный ответ на это мог бы дать упомянутый выше аргумент «распятого Бога». Однако этот ответ, в свою очередь, вместе с «телесными» интерпретациями воскресения Иисуса, которые поддерживаются как богословием «распятого Бога», так и большей частью новозаветных исследований, ведут прямиком к вызову эсхатологии и фундаментальной проблемы связи эсхатологии с физической космологией.
Вызов науки можно было бы значительно смягчить, приняв любой другой из многочисленных научных подходов к воскресению. Артур Пикок работает с тем, что я называю личностным подходом к объективной интерпретации воскресения, используя против редукционистских нападок на опыт учеников аргумент эпистемологического явления. Этот подход приводит его к эсхатологии, направленной «за пределы времени и пространства» — к теозису, нашему участию в жизни Бога и блаженном созерцании. При этом он творчески использует свой философский анализ науки в поддержку эпистемологического явления и таким образом, защищая объективную и личностную интерпретацию воскресения, избегает прямого вызова со стороны науки, неизбежного для телесной интерпретации[130]. Но я, повторю снова, принимаю здесь как рабочую гипотезу телесное воскресение именно потому, что это «худший из возможных сценариев» для плодотворного взаимодействия с наукой, в надежде, что этот сценарий, если мы примем его хоть и гипотетически, но всерьез, сможет привести нас к новым, более позитивным прозрениям.
Помимо этих концептуальных задач, мы сталкиваемся с проблемой, лежащей в самой методологии, сыгравшей столь важную роль в бурном развитии области богословия и науки на протяжении последних сорока лет. По самой своей структуре эта методология не позволяет нам обходить ключевые вопросы, которые ставит христианской эсхатологии космология. Поскольку она настаивает на том, что нижние уровни накладывают ограничения на верхние, богословие не может просто игнорировать результаты физики: предсказание «замораживания или поджаривания» или то, что сменит его в будущем, неизбежно становится вызовом, на который богословие должно дать эсхатологический ответ. Таким образом, играя по методологическим правилам, образующим поле богословия и науки, мы не можем просто не обращать внимания на негативные предсказания науки. Не стоит и надеяться на то, что обращения к фактору случайности, квантовой физике, теории хаоса, онтологической непредсказуемости, уайтхедианской новизне, внезапности, будущему или метафизике окажется достаточно, чтобы легко и просто разрешить эту проблему.
|
|
|
