Глава 2 Ритуал: сакральный и дьявольский

 

Во все эпохи, предшествующие нашей, люди верили в богов в том или ином обличье. Только чрезвычайное оскудение символизма могло помочь нам снова открыть богов в качестве психических факторов, то есть архетипов.

К. Г. Юнг. Архетипы бессознательного

 

Если мы зададимся вопросом, почему нашими оральными зависимостями пропитана вся современная западная культура, то даже сам вопрос поможет нам открыть глаза не только на нашу «священную корову», но и на «темного ангела», с которым мы вынуждены бороться. Согласно последней статистике *(Речь идет о 70-х годах XX века. - Прим. Перев)., лишний вес имеют около 30% американцев, у 40% американок избыточный вес достигает двадцати фунтов и более12 (Paul В. Beeson and Walsh McDermott, Textbook of Medicine, p. 1375. ), а 7% канадских женщин студенческого возраста для контроля над своим весом провоцируют рвоту13 (Toronto Star, Aug. 10, 1981 (quoting study at Clarke Institute, of Psychiatry, Toronto).. Радикально изменяются пол, возраст и социальная группа населения, страдающего анорексией, но с помощью строгих диагностических критериев удалось узнать, что 7% «образцовых» студентов страдают от anorexia nervosa14 (David M. Garner and Paul E. Garfinkel, «Socio-cultural Factors in the Development of Anorexia Nervosa», Psychological Medicine, vol. 10, 1980, p. 652. ). Почему же в самом центре нашего общества появилась такая полость?

В одном из телеинтервью Леонард Бернстайн, комментируя возрастание популярности музыки Малера среди молодых людей, сказал, что не видит в этом ничего особенного, ибо в каждой ноте Малера существует буквально все. По его мнению, молодые люди могут это чувствовать, ибо они фактически постоянно сталкиваются с концом света, а потому могут полностью отдаться этой изумительной музыке.

Ощущение близости конца света отчасти объясняет, почему навязчивая одержимость, особенно связанная с отношением к телу, так упорно констеллируется в западной культуре. В каждом выпуске новостей мы сталкиваемся с гибелью и разрушениями: войнами, авиакатастрофами, насилием и убийствами. Из книг, спектаклей, кинофильмов - со всех сторон - на нас обрушивается пропаганда возможности неминуемой смерти. Одновременно происходит разрушение структур, которые некогда давали нам поддержку: круг семьи, сообщество, церковь. Ритуалы, когда-то служившие основой бытия, теперь утратили свое содержание, а четки носят в основном для украшения. Люди, страдающие навязчивым страхом перед неминуемой гибелью, просто боятся жить. Зачастую обладая повышенной интуицией, они не ощущают реальность здесь-и-теперь и не могут вступить с ней в контакт. Тогда заменой этой реальности для них становятся мечты о том, кем они могли бы стать или должны были стать в будущем. Эта брешь между мечтой и реальностью часто заполняется навязчивой одержимостью.

Более того, эра технократии вынудила нас вести жизнь, совсем не связанную с нашими инстинктами. Мы забыли о том, как прислушиваться к своему телу; от всех болезней мы лечимся таблетками; мы можем иметь кишечный катетер или искусственный желудок. Мы можем обратиться к медицине, даже не узнав от своего тела, о чем оно пытается нам сказать. Подвергая себя опасности, мы полагаем, что самой по себе мудрости не существует, и пытаемся вылечить свои физические болезни, не внося соответствующих психологических корректив. Мы можем добиться временного успеха, но наше тело будет продолжать жить своей жизнью, и тогда скоро появится другой симптом, чтобы привлечь наше внимание к какой-то серьезной проблеме.

Если мы перестанем обращать внимание на эти слабые симптомы, в конечном счете тело нам отомстит. Будучи частью своей культуры, мы не соприкасаемся со своими инстинктивными корнями, и родители относятся к детям так, словно они тоже являются машинами, а не людьми, которым присущи и чувства, и страхи. Если так (сознательно или бессознательно) относиться к ребенку, он, в свою очередь, станет таким же образом относиться к себе, и из поколения в поколение болезнь будет только углубляться, пока в семье не найдется человек, который обладает достаточным сознанием, чтобы ее остановить.

Например, если мать, глядя в зеркало, видит свое тело не как свое «Я», а как некий полуфабрикат произведения искусства, которому можно придать ту форму, которую ей захочется, то у ее дочери развивается хорошо известная установка: «Свет мой, зеркальце, скажи... я ль на свете всех милее, всех румяней и белее? » Ее тело может стать произведением искусства в той мере, в которой она отказывается видеть в себе человеческое создание. Это тело она не получила в наследство. Таким образом, в ней развивается раздирающее внутреннее противоречие: внешне она выглядит как юная девушка - обаятельная, уступчивая, пассивная, с детским голосом, но все, что исходит из этого миленького ротика, убивает. Будучи такой «невинной», она не осознает, что, по большому счету, в ней живет убийца. Следующее высказывание является типичным для двадцатилетней женщины, страдающей анорексией:

«Что я могу извлечь из этого ящика? Я везде таскаю свое тело, словно огромный, совершенно посторонний предмет. Я так боюсь заболеть раком, еще я боюсь войны, института и того, что обо мне подумают люди. Сейчас я так расстроена, что моя голова готова развалиться на части, и так напугана, что потолстею, что тогда для меня наступит конец света и я превращусь в ничто. Я не здесь и совершенно точно я не там. Чем я занимаюсь? Я продолжаю устанавливать для себя стандарты, и у меня просто это не получается. Я ничего не могу поделать. НИЧЕГО. НИЧЕГО. Злая, грязная, жирная неряха! »

На изобилие окружающего мира она реагирует отчуждением. Она ненавидит все лишнее. Ее патриархальная система ценностей основана на Власти Красоты. Чистота и Свет заставляют ее ощущать глубочайшую враждебность к своему «грязному» телу, которое она сократила бы до «минимума» или даже до «эфемерного» произведения искусства, в котором объекта просто не существует. Ни одно общество не может предложить образ Великой Матери, достойный подражания, который помог бы ей соединить два края пропасти между ее «Я» и ее фемининностью. Этот архетип еще не успел констеллироваться. Не имея материнской первоосновы, она одиноко блуждает в дебрях своего ужаса, съеживаясь от окружающего ее хаоса новой жизни и цепенея от мыслей о прошлом. Для нее жизнь - это не проблема. Единственная ее цель заключается в том, чтобы превратить объект, который отражается в зеркале, в произведение искусства, принимаемое и одобряемое всеми, в ту социальную систему ценностей, которую, по иронии судьбы, она ненавидит.

Одиночество - это ключевой компонент и синдромов навязчивой одержимости, и всего современного общества. Люди, которые действительно страдают неврозом навязчивой одержимости, совершают свои ритуалы в одиночестве. Вот цитата из личного журнала другой молодой женщины, страдающей анорексией:

«Я достигаю разных стадий совершенства. Если моя жизнь организована, значит, она организована совершенно, поэтому если что-то не получается, это значит, что я не могу это сделать превосходно. Тогда я просто разваливаюсь на части. Наступает полное безразличие. Должна быть какая-то логическая причина всего, что я делаю, вплоть до пищи, которую я принимаю. Моя философия - «чем худее, тем лучше». Худоба не только внешне привлекательна; она свидетельствует о наличии внутренней дисциплины и контроля. Но все, чем я занимаюсь, вращается вокруг еды и тревоги, что люди станут заставлять меня есть. Казалось бы, эту мысль мне следует считать полной чепухой. Именно поэтому я считаю, что совершенно бесполезно что-то объяснять про себя людям, которые не страдают анорексией. Они просто мыслят в другой плоскости. Они не понимают: если я одержима навязчивостью, то могу жить без еды сколько угодно».

Такое же ощущение одинокого движения по собственной орбите появляется при чтении записей женщины, страдающей ожирением:

«Я постепенно совершенствовалась, начиная с самой обычной пищи и кончая гранулированными пирожными. Я сбросила десять фунтов. Чувствовала себя великолепно, пока не поглядела в зеркало - оттуда на меня смотрел убийца. Я могла ощутить, как он сосет из меня кровь. Мне слышался издевательский смех, достававший меня до самых кишок. Больше я ни во что не верю. Я не верю, что смогу включиться в жизнь. Я хватаю печенье или пирожное, чтобы остановить этот ужасный смех. И тогда появляется вина! Кто вообще может в это поверить? Так ограничить свою жизнь, чтобы, съедая пирожное, ощущать себя преступницей! »

Одна из огромных трудностей в работе с зависимостями от еды, так же, как и с алкоголиками, - помочь людям преодолеть чувство отчаяния, когда они теряют высоту, связанную с их зависимостями. Фактически преодоление одной зависимости может вызвать другую, и многие девушки, страдающие анорексией или ожирением, родились вооруженными, прямо из мозгов алкоголиков* (Здесь автор иронически проводит параллель между рождением Афины из головы Зевса и девушками, страдающими пищевыми зависимостями, которые родились в семьях алкоголиков. - Прим. Перев). . Нередко такие девушки излечиваются при обращении к религии. Юнг безусловно признавал существование путаницы между физической и духовной жаждой, когда писал письмо Биллу Вильсону, одному из основателей Ассоциации анонимных алкоголиков:

«Страсть к алкоголю на самом низком уровне равносильна духовной жажде целостности нашего бытия или, выражаясь языком средневековья, единения с Богом... Я глубоко убежден в том, что зло, преобладающее в этом мире, повлечет непризнаваемую духовную потребность к проклятию, если ему не противопоставить подлинный религиозный инсайт или защитную стену человеческого сообщества. Обычный человек, не защищенный от воздействия свыше и одинокий в обществе, не может сопротивляться силам зла, которые очень метко назвали Дьяволом...

Понимаете, на латыни «алкоголь» - это spiritus, и вы можете употреблять одно и то же слово и для выражения высшего религиозного переживания, и для самого отвратительного яда. Поэтому здесь может помочь точная формула: spiritus contra spiritum»15 (Jung, Letters, vol. 2 (1951-1961), pp. 623-625).

Первые два шага в программе Ассоциации анонимных алкоголиков следующие:

1. Мы допускаем, что не смогли самостоятельно справиться с употреблением алкоголя - что наша жизнь стала неуправляемой.

2. Мы пришли к убеждению, что только Сила, превышающая наши возможности, могла бы нам помочь восстановить свое здоровье16 ( Alcoholics Anonymous, p. 59).

Еда и алкоголь продолжают быть чрезвычайно привлекательными для подавляющего большинства современных людей, и вполне возможно, что эта сверхъестественная привлекательность еды и спиртного отражает главный кризис культуры XX века -кризис веры. В основном мы живем в христианской культуре, которая утратила живую связь с символикой хлеба и вина. Отсутствие духовной поддержки вызывает подлинный голод и жажду. Архетипическая структура, которую воплощает символика хлеба и вина, медленно уступает место новой, но во время перехода мы оказываемся в состоянии хаоса. Этот хаос порождает одиночество, страх и отчуждение. Хотя это чувство одиночества трудно выдержать, в процессе анализа оно может оказаться очень ценным. Новая жизнь всегда рождается в лишениях, как, например, Христос появился на свет на скотном дворе.

Опасность присоединения к группе заключается в том, что человек начинает идентифицироваться с ее образом или с представлением о ней, существующим в социуме. Так, женщине, присоединившейся к группе феминисток, в 70-х годах пришлось ограничиться лишь идеями о притеснениях женщин, а не развиваться согласно собственному творческому процессу. Если полная женщина «замкнулась» на том, что «хорошего человека должно быть много» и придерживается этой «философии», она быстро останавливается в своем внутреннем развитии, - как и алкоголик, который присоединился к Ассоциации анонимных алкоголиков, но это совершенно не исключает того, что, пропагандируя их идеи, он снова не вернется к бутылке.

Я испытываю глубокое уважение и к Ассоциации анонимных алкоголиков, и к Ассоциации анонимных обжор и побуждаю своих пациентов присоединяться к этим группам, ибо понимание окружающих приносит человеку огромное облегчение. Но все-таки, если мы готовы искать собственную внутреннюю истину, то нам следует отправиться в свой мрак в одиночку и пребывать там, пока не найдем свой собственный исцеляющий архетипический паттерн. Чтобы порвать со своей историей и остаться в одиночестве, нужно иметь немало мужества.

В сказках стремление к целостности, которое часто символически отражается в поиске принца, принцессы или сокровищ, констеллируется, потому что в королевстве отсутствует нечто очень важное. Это относится и к любому реальному обществу: в коллективном бессознательном будет констеллироваться архетипический паттерн, чтобы компенсировать то, что отсутствует в общественном сознании. Поэтому я стараюсь наблюдать за тем, что в наше время происходит с едой и алкоголем, с точки зрения материального образования нового конкретного архетипического паттерна - фемининного паттерна, который констеллируется, чтобы компенсировать демонстративные и ложные маскулинные идеалы, сложившиеся вследствие утраты нашей культурой нуминозных духовных ценностей.

Мы всюду окружены материей, которая становится для нас все более и более «материальной». Но этого нам кажется мало. Мы хороним себя в материи, приобретая и вещи, и лишний вес. Мы насилуем саму природу, Великую Мать, при этом почти не чувствуя никакой вины. Пожирающая мать уже одолела нас, но мы не открываем глаза, чтобы ее увидеть. Страдающая анорексией девушка безразлично отвечает «нет» ведьме, но бессознательно становится ее жертвой. Девушка, страдающая ожирением, оказавшись в ловушке своей ненависти к ведьме внешней и ведьме внутренней, пытаясь ускользнуть из этой западни, возводит собственную крепость. Алкоголик пытается ускользнуть с помощью своего духа трикстера, то есть путем обмана. В это время Эрос, дух любви, не может войти в контакт с постоянно опустошенными человеческими инстинктами. Любовь между человеком и природой, которая когда-то была, сейчас уже почти исчезла. По существу, это уже состояние смерти, которое предшествует появлению новой жизни. Вместе с тем констеллированный архетип современной фемининности пока остается неясным. Возможно, мы еще не достигли самой мрачной глубины.

Многие люди страдают от разных зависимостей из-за отсутствия социального кладезя для их естественных духовных потребностей. Их естественная склонность к переживанию трансцендентного, к ритуалам, к связи с другими энергиями, которые гораздо мощнее их собственных, исказилась, превратившись в зависимое поведение. Совершаемые на любом уровне ритуалы являются очень важной частью повседневной жизни. Мы считаем, что приходим в сознание, как только просыпаемся. Мы последовательно совершаем следующие ритуалы: умываемся, делаем физические упражнения, пьем свою чашечку кофе с тостом и апельсиновый сок. Из спальни мы направляемся в туалет, в ванную, затем на кухню. Но вдруг однажды у нас кто-то остается в гостях. Мы не можем попасть в туалет. Мы идем на кухню и проглатываем свою любимую кофейную муть. Мы раздражены. За завтраком мы нехотя перебрасываемся какими-то фразами. Опаздываем на свой автобус. Весь день идет насмарку. Из таких мелочей мы создаем свои светские ритуалы, к которым, как правило, относимся совершенно безразлично, пока что-то их не нарушает. Только тогда мы осознаем, в какой мере до сих пор были бессознательными, если весь наш образ жизни держался именно на этих повторяющихся паттернах поведения.

Нам в какой-то мере необходимо фиксировать разные моменты своей повседневной жизни, создавать удобные для себя возможности выполнения ежедневной рутинной работы. Одни люди прекрасно ориентируются в своей хорошо организованной жизни. Другие люди, например, страдающие навязчивой одержимостью, движутся в строго фиксированном для них мире, внешне сохраняя равновесие, но, по существу, порабощенные жесткой рутиной, поэтому немалая часть их внутренней энергии «просачивается» в некое тайное место, о котором они даже не могут знать. С психологической точки зрения, их энергия оказывается запертой внутри комплекса — в запретной области, которая является одновременно закрытой и манящей, нуминозной и вселяющей ужас. Время от времени или постоянно им приходится вступать в контакт с этой внутренней энергией, которая вселяет в них трепет.

Если еда становится для них запретным объектом, они едят столько, сколько допускает их Эго, подчиняющееся архетипической энергии, которая затем высвобождается. Если они страдают анорексией, то совершают свои ритуалы с едой, а затем нагружают себя физически, пока не наступает «просветление». Они обретают Свет, а затем ощущают, как наполняются этим излучением. Если они страдают булимией (ритуальной рвотой), они могут набирать хоть по 50000 калорий в день, а затем очищать свою пищеварительную систему, принимая рвотные, мочегонные и слабительные средства. Все это укладывается в глубинный шизофренический паттерн: одна половина личности буйно протестует против общества, заставляющего их голодать; другая половина постепенно убивает человека, чтобы достичь эталона стройности, который требуется этому же обществу.

Фактически таков механизм преступного мышления. Если мороженое есть запрещено, они берут один стаканчик и за это ненавидят себя целый день. Если полки в супермаркете завалены шоколадными макаронами, они обязательно их возьмут. Если повнимательнее посмотреть на их поведение, станет ясно, что украдено почти все, что они едят, - даже из их собственных холодильников. Они говорят себе, что должны поститься, но не могут; по существу, они сами у себя крадут пищу. Это стремление нарушить запрет часто является следствием длительных отношений с постоянно осуждающей негативной матерью: если «Я» делаю то, что хочу, это неправильно, поэтому я должна делать это быстро и тайно, если хочу доставить себе удовольствие, не заслужив за это осуждающего приговора.

Во время этого конфликта их энергия перетекает от одного полюса к другому. Такое резкое перетекание энергии называется энантиодромией. Это происходит, если в результате сильного воздействия энергия слишком далеко сместилась в одном направлении, а затем ее направление резко изменилось на противоположное и она соединилась с энергией сопротивления, которую должна была преодолеть (метафорой этого процесса может послужить обращение Св. Павла по дороге в Дамаск). «Я» не может проявиться, чтобы контролировать ситуацию, а без «Я» результат очевиден: они становятся именно тем, с чем борются. Вступив в гражданскую войну, в которой обе стороны ненавидят друг друга и отказываются вести переговоры, они оставляют себя незащищенными сзади. Там скрывается истинный враг и ожидает, когда внутренняя «гражданская война» приведет человека к самоистощению. Затем этот враг завладеет всем, без всякого сопротивления.

Юнг был убежден в том, что религиозный инстинкт является одним из основных человеческих инстинктов (re-ligio - связь), то есть в нем выражается естественная потребность человека, которая нуждается в удовлетворении17 (См., например: Jung, The Structure and Dynamics of the Psyche, CW 8, par. 242, and Civilization in Transition, CW 10, par. 659. ). В нашем мире, где сакральное постепенно стало содержанием социальных институтов и подверглось профанированию, мало-помалу начала проявляться его компенсация. Люди стали считать святынями свои личные вещи и наделять их сакральными качествами. Они создали собственные ритуалы, ибо не осознавали, что таким образом взывают к мнимому богу и отдают себя его власти, нравится им это или нет. И снова они оказались в плену у того, чему поклонялись. Отвергая мир таким, какой он есть, они создают собственную фантазию о мире и пытаются проецировать свой «сакральный» мир на окружающий мир. В результате постепенно развивается пагубный конфликт.

Время от времени я слышу от той или иной женщины, какую боль вызывают у нее грубые реакции окружающих. Ее измученная чувственность не успевает уклоняться от постоянных нападок. Но женщина не осознает, что пытается сделать сакральным все, что ее окружает, а другие люди могут не понимать, что они «торгуют у нее в храме» или вторгаются в священное для нее время, а потому без всякого умысла обесценивают священный для нее храм. Искушение уйти от мира в собственную святая святых и возвести между ними непреодолимую стену так велико, что этого еще никому не удалось добиться. И опять же возникает опасность, что святая святых станет зельем, приготовленным ведьмой. Без церкви, которая проводит четкую грань между личным и надличностным, сакральным и профанным, Богом и Дьяволом, мы должны это очень хорошо осознавать, чтобы защитить себя от внешнего и внутреннего демонического воздействия.

Сначала Совершенство было спроецировано на Бога. Когда Бог «умер», эта проекция часто проецировалась на мужа. Сегодня ужасная истина заключается в том, что эта проекция переместилась с мужа на пирожное. Оно содержит в себе очень большую нуминозную энергию; его пленник не может освободиться от заклятья. Но вместе с тем голос здравомыслия или какого-то внутреннего насмешника высмеивает всю идею мистической сопричастности пирожному. Пирожное не является сакральным, и сила, которую оно придает, не является божественной, даже если это пирожное украшено свежей черникой.

Что же тогда происходит? В религиозной сфере ритуал считается неким трансформирующим пламенем, посредством которого человек совершает странствие от одного социального статуса к другому или от одного уровня сознания к другому. Независимо оттого, является ли это пламя настоящим или символическим, человек, совершающий ритуал, ему покоряется, чтобы его прежняя жизнь сгорела в этом пламени, а из него появилась совершенно новая личность18 (Более подробное и глубокое обсуждение религиозного ритуала можно найти в книге: Mircea Eliade, The Sacred and the Profane; The Nature of Religion. ). В центре этого пламени находятся архетипические силы, которые можно назвать богом или богиней и которых человек привлекает к участию в своей жизни. При соприкосновении с этой энергией в процессе нуминозного переживания страданий, смерти и последующего возрождения Эго приносит себя в жертву Высшей Силе, оно увеличивается в масштабах и трансформируется так, что возвращается к повседневной жизни с абсолютно новым видением. Но что происходит, если эти внутренние духовные устремления не оформляются в некую надличностную, предписанную церковью структуру? Пирожное не может заменить освященный хлеб, как голодание не может заменить религиозный пост. Когда животные и духовные импульсы смешиваются, в поведении человека начинает проявляться хаос. Пустота вцепляется в нас и начинает по-волчьи нас глодать, пока не совершается некий ритуал. Если этот ритуал становится проявлением невроза навязчивой одержимости, он может превратиться в некое подобие смерча, который увлекает свою жертву в вихрь бессознательного. Естественный духовный голод без сакральной подпитки толкает в сети дьявола.

Совершая сакральный ритуал, все его участники обязательно по часовой стрелке обходят храм - окруженный стенами город, священный теменос. Двигаясь в этом направлении, они взывают к добрым богам и, проходя через это божественное пространство, приходят к осознанию, обретают новое сознание и чувство гармонии. Во время «черной мессы», когда ее участники вызывают дьявола, они движутся налево, против часовой стрелки, совершая обратный ритуальный переход, и ощущают, как наполняются демонической силой. Эти два паттерна могут найти символическое выражение в движении по спирали энергии, исходящей из глаз Медузы или из глаз Великой Матери19 (Более подробное обсуждение фемининного Ока можно найти в следующих источниках: Penelope Shuttle and Peter Redgrove, The Wise Wound; Menstruation and Even/woman, pp. 189-190, and Sylvia Brinton Perera, Descent to the Goddess; A Way of Initiation for Women, pp. 30-34).

На диаграмме это можно было бы изобразить так:

Рис. Взгляд Медузы, взгляд Великой Матери

 

Внутренний монолог при движении энергии в сторону дьявольского кутежа звучит как негативная мантра:

«Я выдохлась. Я чувствую себя опустошенной людьми, которые меня окружают. Я голодна. Не могу собраться. Мне нужна пища. В моей жизни нет любви. Меня никто не любит. Я здесь ни при чем. Мне нужно сладкое. Я должна иметь сладкое. Меня не следует лишать всего на свете. Вся моя жизнь проходит не так, но я ничего не могу поделать. Я ни в чем не виновата. Я не могу с ней справиться. Я не могу ее устроить. Не могу. Не могу».

С психологической точки зрения, эта женщина не берет на себя ответственность за свою Тень и не принимает в расчет свое реальное положение, чтобы предпринять какие-то действия, которые могли бы ей помочь. Отказываясь взять на себя ответственность, она вместе с тем отрицает и свою вину, и свое пагубное поведение. Инфантильное желание мгновенного удовлетворения заставляет ее быть безразличной к собственным чувствам, тем самым она открывает путь подавлению негативными эмоциями (все последствия которого будут очевидны несколько позже: см. фрагмент текста, выделенного крупным шрифтом), когда дьявольский кутеж достигает своего апофеоза. (Здесь следовало бы упомянуть об указанном Юнгом различии между чувством и аффектом: чувство - это рациональная функция, говорящая о том, что для нас ценно; аффект - это эмоция, исходящая из возбужденного комплекса. )

Для сравнения приведу внутренний монолог человека, энергия которого движется вокруг Великой Матери по часовой стрелке; этот монолог звучит как позитивная мантра:

«Я устала. Я люблю себя. Люблю свое тело. Я разрешаю, чтобы обо мне заботились. Я люблю свою внутреннюю женщину. Чем было бы лучше ее накормить? Мне действительно хочется есть эту пищу? Это музыка? Танцы? Да, я полная, но я пытаюсь освободить свое настоящее женское тело, независимо от его формы. Какова сегодня реальность? Со мной случилось то, что случилось. Мне нужно расслабиться и успокоиться. Я хочу поддержать свою жизнь. Я смогу это сделать. Я смогу. Я смогу».

В этом монологе полнота рассматривается как факт, словно она представляет собой яркую часть Тени, которую, наверное, никогда не приходилось проживать полностью. В отличие от диеты, когда приходится говорить «Я не могу» и, по существу, усиливать паттерн негативного мышления, установка является позитивной, способствующей постоянному укреплению Эго. Чем сильнее становится Эго, тем больше будет устранено проекций, направленных на пищу. Если таким способом спокойно восстанавливается психическое здоровье, то нет необходимости в появлении новых симптомов, как только начинается потеря веса.

Влечение в профессиональном мире может быть столь же демоническим, как влечение к этому дьявольскому кутежу. Мария-Луиза фон Франц, обсуждая символический образ волка, пишет следующее:

«В сновидениях современных женщин волк часто символизирует Анимус или же ту странную установку, направленную на пожирание, которой могут обладать женщины, одержимые Анимусом... Волк символизирует то странное, безразличное стремление есть всех и все... которое проявляется в многочисленных неврозах. Главная проблема таких неврозов заключается в том, что человек остается в инфантильном состоянии из-за своего тяжелого детства... Нельзя сказать, что в действительности они хотят есть - этого хочет оно. Их «оно» никогда не получает удовлетворения, поэтому волк создает внутри таких людей постоянную, обидную неудовлетворенность... Волк по-гречески называется lykos, свет. Жадность, которая поддается управлению или направляется на подходящую цель, становится полезной.

На приведенной диаграмме показана энергия, которая движется, как маятник. Чем больше энергии направлено в одну сторону, тем больше становится компенсация с другой стороны; чем быстрее движется маятник и чем больше его амплитуда, тем больше вероятность, что он перейдет через высшую точку (энантиодромия). Вся тайна заключается в том, чтобы найти такое положение Эго, которое может справиться с жадностью и направить ее энергию в нужном направлении на истинную цель.

 

Диаграмма (Синдром волка)

 

В ритуальном кутеже «негативная мать» одержима тем же самым паттерном, который ведет к этому кутежу. Его участница едет домой на автобусе. Она принимает решение выйти не на своей остановке, потому что там находится палатка с булочками и пирожными, а на следующей, и пройти назад пешком. Она остается в автобусе, но ей нужна булочка, и она начинает нервничать. Она пропускает две остановки, затем со всех ног бежит обратно и покупает эти запретные, эти священные, эти ненавистные ей булочки. Конечно, сейчас она одна. Если бы кто-то был рядом, ей стало бы стыдно. Она уже убежала, вместо того чтобы следовать своему желанию. Она торопливо, тайком добирается до своей квартиры, отключает телефон, надевает свою ритуальную одежду, занимает свое ритуальное место и начинает есть. Сначала она очень спокойна, и это спокойствие вызывает у нее такой вид экстаза, когда булка становится БУЛКОЙ. Происходит констелляция ее «внутреннего волка»: ее тело полнеет, ее дух иссякает.

Если женщина страдает ожирением, то у нее наступает ступор и она падает в постель; если страдает булимией, она сует два пальца себе в глотку и вызывает рвоту. Она сама себя предает, но при этом чувствует, словно ее предали и она одурачена какой-то внутренней, неподконтрольной ей силой. Та богиня, в которую она бессознательно хотела воплотиться и моментально поверила, купив в состоянии возбуждения булку, так и не появилась. А если она все-таки появилась, то в демоническом облике. Готовясь к своему кутежу, она надеялась привлечь «хорошую мать»; она чувствовала себя любимой, защищенной, пребывающей в приподнятом настроении. Но так же, как в детстве, ее потребность в «хорошей матери» удовлетворялась присутствием «плохой матери» -или некой их совокупностью. Поэтому во время кутежа «хорошая мать» фактически превращается в ведьму на глазах у самой участницы и прямо у нее в желудке. Служба, начавшаяся как сакральная, заканчивается как дьявольская, таким образом повторяя ее детское ощущение матери.

Мать также может почувствовать себя пленницей потребностей дочери. Если в ее супружеских отношениях отсутствовала любовь, если она все время просидела дома с детьми, отчаявшись оттуда выбраться, потребности ее ребенка превращаются в ее кошмары. Так в отношениях со своим ребенком, которому хочется хорошую мать, родная мать может стать плохой, несмотря на то, сколько она ему «дает».

Ниже приведена запись детских переживаний, которые навязчиво преследовали одну женщину во время каждого ее кутежа. Эти записи она сделала после трех лет анализа:

«Вся сфера моей жизни зависела от одной предпосылки. Я должна доставлять удовольствие другим. По-другому я просто не могу думать. Невозможно рассказать, сколько мне пришлось работать над признанием, что у меня есть собственные чувства, о том, как, несмотря на свое сознательное решение улавливать каждый момент, я по-прежнему проявляла замедленные реакции. Завтра или послезавтра я узнаю, как я себя чувствовала в сегодняшней ситуации. Тогда я ощущаю, словно удар грома, либо гнев, либо страх, либо радость... Но я не могла уловить эти чувства, пока не наступило то время, когда они стали проявляться во мне спонтанно. Я провела целую аналитическую сессию, переваривая реальные чувства, которые испытала на предыдущей сессии. Тогда было уже поздно поступать в соответствии с ними. В реальной ситуации я просто цепенею, так как одна моя часть стремится доставить удовольствие аналитику, а другая хочет погрузиться в собственные чувства.

Я не могу общаться даже с теми людьми, которых больше всего люблю, - фактически, такое общение для меня сложнее всего. Возвращаясь к своему одиночеству, я чувствую себя голодной и истощенной, так как не могу открыться, чтобы получить эмоциональную поддержку, и не предоставлена самой себе; поэтому очень глубоко внутри себя я ощущаю, что не способна к самовыражению, не могу быть самодостаточной и предаю сама себя. Поток энергии, существующий между людьми, которые любят друг друга, накоротко замыкается у меня внутри. Я что-то бормочу, я слышу, как бормочут другие, но я боюсь открыть свое ядро. Я совершенно не представляю, что может оттуда появиться. Рассудком я понимаю, что эмоциональный и духовный рост происходит через взаимодействие, но я хороню себя заживо в стеклянном гробу, замкнувшись и отстранившись от жизни. Я там засыхаю. Мое тело становится жестче, а душа - голоднее. Я ем, потому что фактически я голодаю. Это саморазрушение, потому что я знаю: я буду есть, пока не стану совершено бессознательной.

Все это - повторение наших семейных обедов: для моей матери - возможность приготовить самую лучшую еду, а для отца - воцариться за плитой. Стол стонет под тяжестью любви и добра. Предполагается, что мы съедим все, что приготовила мать, потратив на это целый день. Отказаться от еды -значит отвергнуть мать. Когда я подняла голос, чтобы поспорить с отцом, он сказал, что я не ведаю, что говорю, и спокойно мне объяснил, что я действительно думала. Однажды, когда я заплакала и сказала, что вообще ни о чем не думала, мать выгнала меня из-за стола, сказав, что она не воспитывала плаксу.

На стене нашей столовой было панно - оглавный образ Христа, смотрящего в небеса и вниз. Оно как бы говорило: «Христос - глава этого дома, незримый гость на каждом застолье». Так оно и было: он был у нас за столом невидимым гостем, но я хорошо осознавала его присутствие. Это был словно сам дьявол. Если я не ела то, что мне предлагали, я знала, что он материализуется: физически, эмоционально, в воображении. Он был убийцей. А у меня не было выбора: или я проглочу то, что застряло у меня в глотке, или меня убьют. С самого начала все, что исходило от маленькой девочки, находившейся у меня внутри, подвергалось насмешкам или встречалось молчанием. Все стало плохо еще до моего рождения. Мать ненавидела свою беременность, надеялась, что Бог пошлет ей мальчика, несколько часов мучилась в схватках, в конечном счете ей сделали анестезию и щипцами вытащили меня на свет, нанеся ей внутриполостную травму. Нет ничего удивительного в том, что она не могла тепло ко мне относиться. Какие муки она должна была испытывать, кормя меня грудью! И как должна была страдать я, пытаясь высосать из нее молоко.

И такой инфантильный стиль поведения продолжает действовать до сих пор, всю мою жизнь - сорок кровавых лет. Всякий раз, пытаясь что-то получить, я испытываю адские муки. От внешнего мира - это молоко человеческой доброты, в избытке сочащееся из обильной груди, которое заставляют пить моя перекармливающая мать и мой голод, а я, послушный ребенок, должна исполнять свою обязанность. Внутренне я знаю, что должна делать маме приятное, и единственный способ, которым я могу это сделать, - убить себя. Выпить яд, который она дает, и сказать спасибо. Незримый гость всегда там, это точно; он говорит, что для меня все является ядом, и единственный способ выжить состоит для меня в том, чтобы пить то, что мне дают, даже если я знаю, что для меня это яд.

Когда я предаюсь кутежу, это значит, что младенец-тиран жадно сосет грудь ведьмы-матери, и весь ужас этой иронии заключается в том, что именно так я могу доставить ей самое большое удовольствие. Если я голодна, значит, младенец-тиран отвергает ведьму-мать. Но результат оказывается таким же. Отвергнуть жизнь и умереть. Я не могу включиться в собственное бытие, я не могу поверить в сладость этого молока. Я беру освященный хлеб, но не воспринимаю его. Я вижу, как хороша каждая весна, но не чувствую этого. Я нахожусь в плену у смерти, в плену постоянного противоречия. Я хочу выжить. Чтобы выжить, я должна доставлять удовольствие. Чтобы доставить удовольствие, я должна умереть - я сама, мои женские чувства, моя сексуальность, мои потребности, мои желания. Так как меня не принимают, я должна исчезнуть. Я живу в своем стеклянном гробу - злюсь, как это и должно быть, и вижу, как жизнь проходит мимо меня».

Этот фрагмент помогает очень четко прояснить несколько важных моментов. Кутеж обладает маг

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: