 |
Глава 2. Познание себя: разрешение внутренних противоречий 5 глава
|
|
|
|
— Ты мне не кажешься? — воскликнул невольно доктор.
— Нет! Так же, как и ты, мне, — ответил гном. — Спасибо тебе за музыку. Она немного рассеяла мою тоску.
— А что ее вызвало? — спросил Лесли.
— Вопрос врача, — заметил собеседник. — Но я не могу ответить, хотя называю это тоской одиночества. Скоро год, как меня ничто не радует, ничто не трогает мое сердца. Все сокровища, которыми я владею, королевская власть, самые веселые духи природы не дают мне утешения. И с каждым днем мое тело становится все тяжелее, так что, в конце концов, я должен окаменеть. Среди моих предков уже случалось такое. Там, в конце долины, спят семь каменных королей. Однако тоска не оставила их. И они растут вместе в ней. Даже ты, увидев их, назвал бы их великанами. Но к ним нельзя приближаться. Их каменные глаза продолжают глядеть и после смерти. Никто не выдерживает их взгляда, и потому они поставлены охранять дорогу к нашим сокровищам. Теперь мой черед, но я хочу жить, а если умереть, то только после моей тоски. Скажи мне, есть ли средства исцелить меня? Я уже не раз думал, что мне надо искать помощи у людей. Твоя музыка наполнила меня надеждой.
Лесли задумался:
— Тоска одиночества? У нас ее прогоняет любовь. А разве у тебя нет подруги?
— Любовь? — воскликнул гном. — Ее слишком мало в наших сердцах, едва хватает на самих себя.
— Тогда я не знаю, как помочь тебе. Разве что ты бросишь все и отправишься искать любовь среди людей.
— И ты уверен, что найдется кто-то, кто полюбит меня? О, если б можно было купить любовь или завоевать!
Доктор опустил голову:
— Если тебе помогла музыка, я подарю тебе свирель.
— Нет, нет… у меня есть сотни искусных музыкантов, но никому не удается развлечь меня. В твоей же игре изливается человеческая душа, и меня исцеляет ее сила. И ты, ты вспоминай меня, это облегчит мою тоску.
|
|
|
Прощаясь, гном протянул Лесли бирюзовое кольцо:
— Кому бы ты ни отдал его, оно вернется к тебе.
Они расстались. Уже укладывая вещи, доктор шутливо спросил хозяйку:
— Что может помочь одинокому?
— Такой же одинокий, — ответила старуха.
Нет, Лесли не был таким же, хотя никто не ждал его в пустом доме в городе. Уединение, в котором он жил, не тяготило его, тем более, что оказывалось всегда очень недолгим. Кроме него дом населяли книги, старая мебель, предававшаяся воспоминаниям и умеющая вздыхать по ночам. Доктор возвращался к себе под вечер, а уходил рано утром.
Говорящий попугай и гремучая змейка, которую подарил ему приятель, вернувшийся из путешествия по пустыням. Лесли все собирался выпустить ее на волю, но не мог найти подходящего места. К тому же он скоро привык к опасному соседству, и сны уносили его в дальние края, полные чудес, когда он слышал звенящий шорох за стеклом террариума. Это гремучая змейка пела свои гремучие песенки. Доктор часто забавлялся тем, что играл для нее на свирели. Змейка поднимала голову и слегка покачивала ею в такт мелодии, но зачаровать ее, как делали факиры, и заставить танцевать Лесли никогда не удавалось. «Я плохой заклинатель или моя змея слишком высокого рода, чтобы позволить себе вольности», — смеялся он.
Лесли вернулся в город, но большая часть его осталась в горах. Все чаще он вспоминал гнома, размышляя над тем, как его вылечить.
Последние слова старухи заставили доктора поглядывать на гремучую змейку.
Однажды ночью он проснулся от тихого стука в дверь. Лесли открыл. Никто не переступил через порог, и тогда он сам шагнул в темноту.
Вместо уличных фонарей ему светили звезды. Дом его исчез. С обеих сторон высились горы, напоминая собой застывшие облака. Он узнал долину гномов. У ручья, как и в первый раз, сидел крошка-король, обхватив колени руками:
|
|
|
— Спасибо, что ты пришел. Я скучал без тебя. Если хочешь, я покажу тебе мой дворец.
И они вошли в гору. Бесчисленные галереи, вырубленные в мраморе, вели к сталактитовым пещерам, озаренным громадными каминами. Малахитовые резные лестницы спускались к подземным озерам. В нижних была вода, и она мерцала от множества светящихся рыбок, другие напоминали ртуть, и ее радужные пары превращали стены гротов в перламутр. На дне третьих шипела лава, и искры взлетали, как фейерверк, рассеивая темноту. Причудливый парк окружал дворец. Вместо деревьев там возвышались сталагмиты, покрытые мхом. Плющ устилал дорожки. Множество разноцветных ящериц сновало среди каменных цветов и создавало узоры, подобные тем, что можно увидеть в калейдоскопе. В парадных залах дворца били фонтаны, и золотые светильники отражались в стенах, выложенных горным хрусталем. Здесь были изумрудные и рубиновые комнаты, гранатовые коридоры, мебель из кусков аметиста и других драгоценных камней и металлов. И все сверкало и переливалось в огне бесчисленных канделябров.
— Хочешь ли взять что-нибудь с собой? — спросил гном. — Или желаешь остаться и владеть этим вместе со мной?
— Нет, — ответил Лесли. — Эти сокровища не могли сделать тебя счастливым, и я не верю в их силу. Остаться я тоже не могу. Позволь мне вернуться домой.
— Я не удерживаю тебя.
— Но как мне добраться обратно? — изумился доктор.
— Ты дома, — ответил король. — Это я должен думать о возвращении. Твои мысли сократили мой путь к тебе, но теперь над нами вновь законы пространства. Прощай!
Подул ветер и, словно перевернув страницы книги, рассеял картину гор. Лесли стоял у крыльца своего дома, а гном медленно отступал в темноту.
— Постой! — крикнул доктор. — Я, кажется, нашел для тебя способ исцелиться от тоски!
Глазки короля сверкнули, и он подбежал к Лесли.
— Тебе нужен друг, такой же одинокий, как ты.
— Где мне найти его? — спросил гном недоверчиво.
— Я дам тебе его. Это гремучая змейка. Нет в мире более одинокого существа, чем она!
|
|
|
— Но ведь это сама смерть! — воскликнул король.
— Да. Всеми ненавидимая, но никто другой не будет так же одинок, как ты. Возьми ее и мою свирель и, если змейка полюбит тебя, тоска твоя пройдет.
И гном ушел, унося с собой страшный дар Лесли.
Кончилась осень, когда Лесли встретил Нору. Она танцевала в костюме снежинки, но напоминала ему ручей, несущийся по склону горы.
Легкостью и болью был пронизан ее танец. Странное выражение испуга застыло на ее лице. Такое бывает у человека, который летит в бездну и ждет удара. Лесли видел, что Нора продолжает падать, даже тогда, когда танец кончился и она, улыбаясь, выбежала на аплодисменты.
Человека охватывает нежность и желание проявить заботу, если он вдруг встречает заблудившегося ребенка. Доктор почти физически ощутил несчастье, нависшее над хрупкой танцовщицей, и поспешил к ней.
Толпа разошлась, когда из артистического подъезда выскользнула Нора. Ее стремительная походка вначале смутила решимость Лесли, но он привык доверять первому впечатлению. Догнав ее, он робко протянул ей две белые хризантемы. В сумраке они напоминали тающие хлопья снега.
Стебли были продеты в бирюзовое колечко, которое подарил гном. Девушка смутилась, взяла цветы и ждала, что он ей скажет. Но Лесли только поклонился и отступил. «Посмотрим, как вернется кольцо!» — думал он.
Через несколько дней Нора сама пришла к доктору.
— Чудеса еще случаются. Я нашла вас, — сказала она. — Простите, но в тот раз я не заметила колечка, потом решила, что такая редкая вещь не могла входить в подарок, и хочу вернуть его. Кольцо же словно подсказывало мне дорогу к вам, но теперь появилась вторая трудность: я примерила кольцо, и оно не снимается с пальца.
— Оставьте его у себя, — сказал Лесли. — Оно ваше.
Немного времени понадобилось, чтобы они стали друзьями, но еще скорее Доктор понял причину тайного надлома, который он обнаружил в девушке. В ней была смертельная болезнь, но, предчувствуя неизбежность конца, Нора всеми силами пыталась скрыть свой недуг.
|
|
|
Жизнь изливалась из этого треснувшего сосуда щедрыми потоками. Девушка всегда была в движении, казалась веселой и счастливой. Любая затея находила в ней отклик, и сама она являлась неистощимым родником очаровательных фантазий. Никто не умел видеть столько красоты в окружающем, как она. Подобно волшебному фонарику, Нора превращала бесцветную ткань будней в праздник.
Полный зарождающейся любви и ужаса, Лесли вступил в борьбу за ее жизнь. Она приняла его участие без слов, не возражая, но не обольщаясь надеждой, баянные усилия доктора замедлили поступь болезни, но не смогли заставить ее отступить.
Погруженный в новые заботы, Лесли почти забыл про гнома, но как-то ночью опять раздался стук в дверь, и тот предстал пред доктором.
Лесли не узнал короля, так он изменился. Седина, как снег, растаяла в его волосах, и они стали черными и блестящими. Радостная улыбка сменила печаль лица.
—Ты забыл меня, — сказал гном. — Но я не сержусь. Твой совет вернул меня к жизни и дал силы. Тоска одиночества испугалась тихой песни твоей змейки и покинула меня. Каждое мгновение я сознаю, что достаточно мне протянуть руку, чтобы почувствовать смерть, и это мысль возвращает мир и радость душе. Твоя гремучая змейка соединила меня с миром ушедших. Знаешь ли ты, что она оказалась королевой змей и что укус ее, убивающий живых, может воскресить мертвых? Правда, только на время. С заходом солнца она должна убить оживших или умрет сама. Она заставила говорить моих предков. Семь королей в долине гномов уже просыпались от вечного сна, и яд, вторично возвративший к смерти, избавил их от тоски.
— Но счастлив ли ты в своей жизни?
— И да и нет, — ответил Лесли. — Моя возлюбленная танцует, но дни ее сочтены.
— Время не существует для любви, — сказал гном. — Ах, если б моя змейка еще научилась танцевать!
Доктор грустно улыбнулся:
— Пусть научится у горных ручьев.
— Лучше у людей, — заметил король.
Они расстались. Снова пришла весна, конец Норы быстро приближался. Постель заменила сцену. Силы ее иссякли, но она еще мечтала станцевать в последний раз.
— Я придумала танец, который будет называться «Для доктора Лесли». Он же, сдерживая слезы, убеждал ее отложить выступление.
Однажды, задержавшись, он торопился к Норе, когда его остановил знакомый.
— Вы не были сегодня в театре? Там танцевала Нора, номер, посвященный вам. Успех необычайный, но, кажется, он дорого ей обошелся.
Лесли вспомнил, что Нора еще день назад дала ему билет, взяв слово прийти на концерт. Но он забыл об этом. Доктор ринулся к дому.
|
|
|
Нора лежала в постели прозрачнее льда, шею охватывало ожерелье из черных камешков. Если можно сказать, что пламя бывает черным, то именно это сравнение было приложимо к ним. Они горели! Их узоры жили, как глаза неведомых существ. А танцовщица умирала.
— Спасибо вам, Лесли! Ваш последний подарок дал мне силы станцевать для вас! — И она коснулась рукой ожерелья. Через минуту ее не стало.
— Нора! Нора! — звал Лесли, целуя ее руки. Непереносимая тоска впилась в его сердце. Он опоздал принять ее дар, увидеть танец, посвященный ему, он опоздал сказать ей о своей любви, которую она так ждала — и все это опять из-за дел, вечных дел, которые завладели его жизнью.
Теперь вечность легла между ними. Доктор закрыл лицо руками.
— Еще не все потеряно, — раздался тихий шепот. Он поднял голову. Комната была пуста. Лесли взглянул на Нору и отшатнулся: ожерелье на ее
груди зашевелилось, превратившись в гремучую змейку.
— Я подарю вам день, — опять прошептала она. — Не потеряй из него ни капли.
Веки Норы дрогнули, и глаза раскрылись. В этот день они прожили целую жизнь.
— Я не расстанусь с тобой, любимая! — сказал Лесли, когда вечер заглянул к ним в окно. — Мы вместе уйдем отсюда.
Они сидели и ждали, не понимая, почему не является гремучая змейка. Солнце давно уже скрылось за горизонтом, и стало темно. Тихий стук в дверь вернул их к действительности…
Опустив голову, с лицом, залитым слезами, вошел гном:
— Живи, Нора, и ты, Лесли. Змейка не придет, а я останусь с вами. Еле слышная песня зазвучала в комнате:
«Когда ты, наконец, засыпаешь,
Сон мой свертывается у твоего изголовья, как гремучая змейка, гремящая своими гремками свою гремучую песенку…»
В содержание
ПЕСНЯ
Незадолго до своей смерти я странствовал по Германии и попал в старинный город Гейдельберг. Вечно живой и юный студенческий дух, в окружении вековых зданий университета, монастырей, соборов, замков, создавал непередаваемую атмосферу гармонии между прошлым и настоящим. Река Никор с высокими берегами и мостами, разрезавшая город надвое, казалась ободом перстня, на котором прихотливым узором располагались бесчисленные узкие улочки городских построек. Самым удивительным была тишина толпы, снующей среди древних домов. Нет, конечно, люди не молчали и вели себя, как обычно, но какая-то сосредоточенность, глубина, исходящая и от горных склонов, охватывающих долину реки, и от руин королевского замка, царящего над городом, и от старой позеленевшей скульптуры, свидетельствующей о величественном прошлом, — все это создавало особое настроение. Недаром многие знаменитые философы и музыканты жили в Гейдельберге, и в память о них по склону горы шла «философская тропа». Недаром скульптура мудрой Афины венчала старый мост, недаром… Но это можно продолжать до бесконечности. Просто казалось, что в городе вместе с культурой куется особое время. Здесь рождается и здесь же умирает.
Однажды вечером разразилась гроза. Спеша укрыться от непогоды, я завернул в какую-то гостеприимную таверну. Она была полна, и в ней было тепло и уютно.
Странствующие музыканты развлекали собравшихся песнями и музыкой XV века. Когда-то они звучали в этих кабачках для наших предков и чудом сохранились в чьей-то памяти или в старинных нотах. Музыкантов было шестеро: трое юношей и три девушки. В старинных нарядах, распевающие разудалые или протяжные мелодии, они казались пиратами, явившимися после удачного рейса. Смех, шутки, стук барабана, звуки свирелей и скрипки, бешенные танцы сыпались одно за другим, вовлекая гостей в безудержное веселье. В разгар пирушки сильный удар грома прозвучал в тот самый момент, когда кончилась одна песня и началась другая. На смену веселью в наступившей тишине одинокий женский голос затянул протяжную, грустную мелодию. Какая-то старинная песня девушки, ждущей своего возлюбленного. Странные слова были обращены к нему. Она заклинала прийти к ней, хотя никогда его не видела прежде: «Из-за дали веков, из-за дали морской я зову тебя и верю, что где-то ты есть, мой возлюбленный, иначе для чего Бог создал мое сердце и поселил в нем ожидание тебя. Я ищу и жду. Мимо глаз моих проходит столько людей, сколько волн стучится о берег, но я не встречаю тебя, мой Единственный. Прошу отзовись, приди, напои меня водой, и я подарю тебе три розы».
Что-то необыкновенное произошло со мной. Мелодия простой песни вдруг словно проколола мое сердце, а слова оказались обращенными прямо ко мне.
Этот зов имел силу могучего заклинания. Я закрыл глаза и очутился в какой-то каморке. Одинокая лампада освещала убогую обстановку. В узкое оконце, напоминающее скорее бойницу замка, заглядывал серп луны.
На широкой кровати, занимавшей чуть ли не всю комнату, лежала девочка лет пяти с бледным личиком и чудесными золотыми волосами, которые покрывали ее чуть ли не до самых ног.
Губы ее были сомкнуты, но мне казалось, что она только-только пела эту песню, и эхо ее голоса еще звучало в каких-то темных галереях, ведущих в эту комнату. На глазах ее блестели слезинки, но, увидев меня, она улыбнулась.
— Вот ты и пришел! — сказала она. — Скорее дай мне воды, а то я умру.
Я растерянно оглянулся. На подоконнике стоял старый кувшин и чаша. Я налил воды и протянул ей. Она глотнула и покачала головой.
— Мне нужно больше воды!
— Сколько больше?
— Ну как ты не понимаешь! Я хочу море!
— До него далеко.
— Но и ты был так далеко, еще и дальше. А теперь ты пришел, значит, ты волшебник и можешь все. Я жду! — заявила моя собеседница.
И я начал ей рассказывать сказку о море, и, как в чудесном сне, все, что я говорил, тотчас являлось перед нами. И вот мы были на скалистом острове, увитом плющом и розами. Мраморный замок нес свои башенки над бирюзовой поверхностью волн, ласточки вили гнезда по стенам. Чайки кружили над берегом. Затем мы плыли на корабле и слышали музыку и пение сирен… Но я не хочу снова пересказывать свои фантазии, которые открывали нам дороги в подводные гроты, знакомили с русалками, приводили ко встречам с принцами и трубадурами, пилигримами и пиратами… В заключении этой фантастической ночи мы вернулись в дом, где жила моя крошечная подруга.
— Вот я и здорова! — смеясь, сказала она. — Теперь поцелуй меня, и я подарю тебе розу.
Я потянулся к ней и вдруг увидел наше отражение в оконном стекле, уже освещенном встающим солнцем. Я увидел себя таким же ребенком, как и это чудесное дитя. Облаченный в костюм пажа, я составлял достойную пару моей маленькой даме. Она также была в старинном голубом платье, обшитом кружевами. Белый завитой парик венчал ее точеную головку. Девочка протянула мне желтую розу, словно выкованную ювелирами из бледного золота. Медовая сладость ее аромата заставила мою голову закружиться. Когда же я открыл глаза, то очутился опять за столом в таверне Гейдельберга. Вокруг сидели незнакомые люди и пили пиво. Выступление странствующей труппы окончилось. Я подошел к музыкантам и спросил, будут ли они еще где-нибудь выступать. Они назвали таверну, в которой собирались выступить на следующий день.
И опять была гроза, и я снова сидел в зале, с нетерпением ожидая той волшебной песни. И вот она зазвучала и перенесла меня в иное место. На этот раз я оказался на искалеченном пиратском судне. Прелестная девушка с большими печальными глазами стояла у мачты, глядя на гигантские волны океана, что одна за другой постепенно разрушали корабль. Увидев меня, она виновато улыбнулась:
— Я боялась, что погибну и больше не увижу тебя. Но ты пришел, и мне ничего не страшно. Спасибо тебе.
Ее прозвище было Сирена, и пение чаровало всех, кто ее слышал. Сам король захотел, чтобы она пела только для него. Она отказалась. Король построил для нее чудесный дворец с парком на берегу моря. Сирену это не прельстило. Свободу свою она не захотела обменять ни на что. В своих песнях она позволяла себе смеяться над глупостью и властью, богатством и лицемерием. Король разгневался и велел заточить ее в тюрьму. Девушка бежала из страны и нашла себе прибежище среди странствующих музыкантов. Наконец пираты похитили ее, чтобы она скрашивала их жизнь, полную опасностей и сражений.
Ее голос и песни смиряли их свирепость. Она не принадлежала никому и пела лишь тогда, когда ей хотелось. Пуще своих сокровищ берегли ее морские разбойники. И вот после неудачного боя их израненное судно настиг шторм. Волны добивали корабль, и с минуты на минуту он должен был пойти ко дну. Оставшиеся в живых сколачивали плот. Раненные догадываясь, что для них не будет места, с тоской заряжали пистолеты, чтобы оборвать свою жизнь вместе с гибелью корабля. Капитан вышел из каюты и подошел к Сирене: «У правого борта маленькая шлюпка для двоих. Мы должны, не дожидаясь развязки, спуститься в нее незаметно и отчалить. Может, нам повезет…» Она покачала головой. Пират побагровел и вдруг взгляд его упал на меня. «Кто ты? Как сюда попал? Так вот твой хранитель, Сирена!» Лязгнув о ножны, в одно мгновение в его руках оказалась шпага. Я отступил. Холодный клинок коснулся моей груди. «Волшебник! Вспомни, что ты все можешь!» — крикнула девушка. Я кивнул и тотчас ощутил в своей ладони рукоятку другой шпаги. Не зная приемов фехтования, я отбивался и наносил удары. Несколько моряков бросились на помощь капитану. Порой их клинки проходили сквозь меня, но не приносили мне вреда, как если бы протыкали воздух. Я оставался невредим и продолжал сражение. Ужас охватил пиратов. «Призрак! Это призрак!..» раздались голоса, и они кинулись прочь от меня. Громадная волна опрокинулась на палубу и смыла почти всех, кто на ней находился. Корабль страшно затрещал. Я подал руку Сирене, и она взяла ее. Мы спустились к накренившемуся борту и увидели на воде ялик. Мы отчалили вовремя. Следующая волна поглотила корабль. Целую ночь мы плыли, и волны каждую секунду грозили захлестнуть лодку. Но Сирена не страшилась и порой начинала петь мне свои песни. Под утро ялик перевернулся, и мы оказались в воде.
— Я не умею плавать! — шепнула девушка, цепляясь за лодку. Однако и спасение было рядом. Нас поднесло к самому берегу. Собрав все силы, я, поддерживая Сирену, ринулся в полосу прибоя. Острые зубы рифов прошли через мое тело, но не коснулись девушки. Еще минута — и я вынес ее на песок. Она обняла меня: «Вот, и снова ты спас меня, прими же мой поцелуй и розу». Из-за моря вставало солнце, но мне показалось, что оно вдруг стало крошечным и, превратившись в цветок, оказалось в руках моей возлюбленной.
— Пожалуйста, не обожгись! — прошептала она, передавая мне алую розу. И в третий раз я услышал песню и зов моей фантастической грезы. В старом монастыре среди зеленых, светлых холмов, в предгорьях Альп царил обет молчания. Лишь на службах звучало пение и человеческие голоса, сливаясь со звуками органа, несли хвалы Богу. В остальное время над монастырем стояла тишина. Крошечный прозрачный родник бил посреди двора из гранитной глыбы и, падая в мраморную чашу, издавал нежнейшее журчание. По ночам сверчки присоединяли свои голоса, и получался чудесный концерт. Монастырь был славен своей игуменьей. Ее доброта и святость так естественно сплетались с красотой местности и гармонией, царившей в монастыре, что многие паломники специально приходили сюда, чтобы получить покой и исцеление от недугов. Но более всего поражал голос игуменьи. Когда она пела, казалось, ангелы спускались послушать ее. В самом деле, облака, проплывающие над монастырем, образовывали крылатые фигуры, которые то сидели, словно прислушиваясь, то стояли, воздев для благословения руки, то летели, осеняя крыльями дивное место. И вот однажды обет молчания был нарушен самой игуменьей. Странная песня прозвучала из ее кельи, которая не открывалась уже несколько дней. И на зов ее пришел я.
— Вот и ты, мой добрый друг! Я ждала тебя. Наполнись тишиной этого места. Пусть красота его войдет в твое сердце и будет моим последним благословением. Но сейчас ты должен проститься со мной. Я умираю, но ты не бойся разлуки, ибо ты тоже умрешь вместе со мной. Мы будем вместе, хотя нас разделяют века. Теперь дай мне напиться из родника, что журчит во дворе, но также подари мне воду твоего сердца. Это будет твоя любовь, и ты расскажешь мне еще одну сказку. Я усну под нее». И я сделал все, о чем она просила. Засыпая, она протянула мне белую розу: «Помнишь, я обещала тебе дать три розы! Эта принесет тебе покой». Снег на вершинах Альп, облака на рассвете, когда еще не взошло солнце, пена морского прибоя на песчаных берегах… О, с чем еще сравнить белизну этой розы, если не с последним лучом улыбки, что послали мне ее нежные губы.
В содержание
СТАРЫЕ НОТЫ
Если друзья покинули тебя, позови собаку. Если нет собаки ревом.
Что делать тому, в чей дом пришли беда и одиночество? Смертельная болезнь погоняет время. Силы тают с каждым мгновением. Друзья боятся твоего зова и своего бессилия помочь тебе. Доктора интересуются больше твоими предчувствиями, сновидениями и не могут обещать единственного, что тебе надо, — жизни. Страх охватил Бламина. Он перестал верить всему, что составляло его мир, людям, книгам, идеалам и, наконец, смыслу своего бытия. В какой-то момент он почувствовал себя беспомощным ребенком, брошенным близкими и не знающим, что делать.
Подул ветер, и ветви огромной старой липы застучали в его окно. Он выглянул в сад. Его безмолвный крик о помощи был услышан. В самом деле, как он мог забыть своего преданного друга, который видел его еще младенцем, принимал его на своих широких ветвях, когда он был подростком, слушал биение его сердца и первые юношеские признания, утешая в минуты печали его уже совсем взрослого человека. Бламин открыл окно и коснулся ветвей. Мокрые листья покрыли его лицо прохладными поцелуями.
Комок горечи и благодарности встал в горле, он закрыл глаза и заплакал. — Успокойся, все хорошо, — прошептал чей-то ласковый голос. Не веря себе, Бламин вгляделся в сумерки. Сомнения исчезли. Перед ним стояла девушка, греза из его детства. Он уже не помнил, что было вначале, — выдумал ли он ее и затем встретил, или наоборот. Да не все ли равно! Главное, что она существует. И у нее есть имя — Кайя. Такое нежное и певучее… Сколько чудесных минут она подарила ему, когда он был мальчиком, она звала его посмотреть на танцы лесных фей, она приводила его к пруду, где между звездами отражениями натягивались серебристые струны. Водяные девы играли на и пели, танцевали фавны. Она хранила его во время ураганов, когда с гор неслись дикие табуны кентавров, круша на своем пути все живое. Она баюкала его в лунные ночи и рисовала на стене прелестные картинки. И как он мог, в конце концов, поверить в то, что все это лишь его фантазия, что это девушка из сновидений, что ее нет в действительности, а есть только его разгоряченное воображение. Впрочем, один человек склонен был выслушивать его, и, казалось, напротив, приходил в хорошее расположение, когда он рассказывал о Кайе. Это был его Доктор…
— Кайя, Кайя! Ты простила и не оставишь меня? Мне так плохо! Я остался один и, главное, эта болезнь, от которой я должен умереть, — торопливо говорил Бламин. — Доктор, вместо того чтобы лечить меня, без конца расспрашивает о моем прошлом, просит все вспомнить, даже то, чего никогда не было, а только казалось… Помоги мне, Кайя. Я уже готов даже умереть, но пусть это произойдет на твоих руках!
Девушка молчала, и лишь руки ее обнимали и гладили его.
— Я подумаю. Что-то мне подсказывает, что не все потеряно.
И опять, как в детстве, она стала приходить к нему по ночам. Они пускались в воспоминания, или она пела и рисовала ему картинки. Бламин успокоился совершенно счастливый.
— Знаешь, Кайя, мне кажется, я никого в жизни не любил, кроме тебя. Ведь те, кому я дарил сердце, всегда чем-то напоминали тебя. Но те женщины уходили, а ты одна оставалась в моей душе!
— Наверное, так же как ты в моей, — отвечала Кайя.
— Послушай, а я ведь так и не знаю, кто ты! — воскликнул вдруг Бламин. — Я думаю, ты — душа дерева, что растет под окном. Разве это не так?
— Немножко так, — ответила девушка, — только липа эта выросла на могиле той, которая некогда была человеком.
— И ты на нее похожа?
— Может быть, а может, ее душа соединилась с деревом, и получилась я, — ответила Кайя.
На следующий день она пришла раньше обычного.
— Наш вчерашний разговор навел меня на одну мысль, — сказала девушка.
— Какую? — спросил Бламин.
— Твое здоровье все хуже. Ты едва встаешь с постели. Твоя жизнь может очень скоро оборваться, и надо спешить.
— А что я могу сделать?
—Давай попробуем обменяться телами. День человеческой жизни стоит месяца жизни дерева, — ответила Кайя. — Самое главное — выиграть время. И еще, в твое тело войдут не только силы растений, но и иная душа. Кто знает, может, болезнь отступит передо мной, и ты вернешься в свое исцеленное тело.
— Но как это сделать, Кайя? — воскликнул Бламин.
— Спроси своего доктора, — ответила она. — Мне кажется, он не зря тебя так много расспрашивает. Верно, он знает и может гораздо больше, чем показывает.
И когда Бламин рассказал о предложении Кайи доктору, тот ничуть не растерялся.
— Главное, чтобы вы, мой милый, вдруг не раздумали верить своей грезе, обозначив ее как галлюцинацию. Спойте вместе песню деревьев, держась за руки и не раскрывая глаз, в ночь полнолуния.
|
|
|
