О публичной дипломатии и стратегии

 

Кто сколько-нибудь следит за иностранной прессой, тот, наверное, замечает, как откровенны западные европейцы и американцы в вопросах дипломатии и стратегии. Политики и военные одинаково считают возможным подробно и во всеуслышание рассказывать о своей армии, о ее численности, ее составе и ее размещении; называется число кораблей и обозначается их мощность; вычисляется количество воздушных аппаратов в прошлом, в настоящем и будущем; рассказывается о танках, у какой державы сколько, а у какой и совсем нет. Парламентарии не отстают от них в словоохотливости, а больше всех стараются журналисты, особенно в сообщениях с фронта и при расспросах в так называемых «интервью» и «конференциях». Задают ответственным лицам самые безответственные, а то и просто провокационные вопросы; добиваются ответов и немедленно публикуют их во всеуслышание, на радость противнику и на облегчение его разведке. Если строятся новые военные заводы (самые важные! самые таинственные!), то уже непременно объявят, где они будут расположены и когда будут готовы. Если усиливаются вооружения, то сообщат в речах и газетах, что «через год в армии всего – будет в четыре с половиной раза больше». Если хотят защищать Европу, то обнародуют, что раньше чем через три года достаточных для этого сил не будет; и добавочно сообщат, какие французские гавани будут служить коммуникационными базами и какое значение во всем этом будут иметь Испания, Югославия и Турция.

Читаешь и изумляешься. Вникаешь и не веришь глазам. Зачем это делается? Для демократического контроля? Но ведь самый архидемократический контроль может вестись закрыто и конфиденциально!.. Не веришь своим министрам, поставь над ними и за ними зорких парламентских контролеров, которым веришь безусловно… Может быть, это делается для того, чтобы напугать противника? Но какой же испуг, когда непрерывно сообщается о собственной несостоятельности… Или для того, чтобы обмануть противника; он поверит, что у нас ничего нет, а вдруг окажется, что «все есть»… Но, во-первых, так делают, когда хотят его вызвать на объявление войны; а кто же этого теперь хочет?!.. А во-вторых, такой образ действий предполагает участие всех военных, парламентариев и особенно журналистов в грандиозном «обманном заговоре»; сговорились и обманывают, да еще как… «глазом не моргнут», «комар носу не подточит», так ловко… Последнее предположение мы предоставим наивным людям.

Эта откровенность в ведении государственных дел (и притом – дел самого острого, судьбоносного значения!) является, по-видимому, симптомом замечательной общей доверчивости. Тот, кто следит за мировой прессой, постоянно спрашивает себя: как возможно, что к самым стратегически важнейшим изысканиям, к самым конфиденциальным работам министерств иностранных дел – допускаются все эти Алжер Хиссы, Фуксы, Гольды, Жулье-Кюри и другие? Откуда это предположение, что «всякий человек – джентльмен», что все салонно-обходительные люди – честнейшие ребята, что всякий натурализовавшийся в стране бродяга – никак не может быть предателем и шпионом? Объяснений нет. Остается только констатировать факт, столь часто отмеченный русской честной эмиграцией: политические бактерии имеют свои таинственные ходы, которыми они пробираются повсюду, особенно в министерства иностранных дел; а политические лейкоциты («белые»), с правдивостью и неподкупностью которых должны считаться и друзья, и враги, – не имеют этих «водосточных» ходов, гнушаются ими и остаются дезавуированными, подверженными всякой инсинуации и клевете. Западные народы верят кривым и не верят прямым, – и притом себе в сущую опасность и в сущий вред. И когда они опомнятся и начнут учиться не доверять ловким бродягам, то эти же ловкие бродяги, уже вцепившиеся в их организации наподобие клещей, научат их, в порядке диверсий, не доверять прямым и посадить «к разбору и сортировке» людей – новых проходимцев. Так было, напр., уже с германцами, где в министерстве Розенберга – личным составом «будущей» германской администрации в России заведовал один балтиец, известный агент НКВД, вырученный Розенбергом «по родству» из концентрационного лагеря гестапо…

С публичной дипломатией и стратегией мы уже имели дело в России. Когда в 1917 году началась революция, то из левого лагеря, приблизительно от Керенского до Ленина, раздались самые резкие, «обличительно-разоблачительные» протесты против тайной дипломатии и тайной стратегии. Казалось, корень бедствий и неудач был найден: демократические массы не имели возможности контролировать дипломатию и стратегию императорской России; стоит им только взяться за дело – и все пойдет иначе; стоит только извлечь на свет и начать публично обсуждать и решать вопросы о державных сношениях, соглашениях и проблемах русского государства, а также о целях, средствах и способах ведения войны – и все будет спасено. Волна этого противогосударственного психоза захватила и трезвого, но глубоко бестактного Милюкова, и он поспешил выступить в момент всероссийского крушения с гласным требованием «проливов»…

Грустно и постыдно вспомнить тот бедлам, который начался тогда в совдепах и на фронте. Мы с гневом и ужасом следили за этим сознательным и вызывающим попранием всех аксиом дипломатии и стратегии, кончая солдатским голосованием наступления на фронтовых митингах. Вывод напрашивался сам собой: дилетанты дорвались до власти; агенты врага провоцируют их на непоправимые и гибельные поступки; февральская интеллигенция губит войну и Россию; мы катимся в пропасть… Опасения и предчувствия наши оправдались… Какие уж уроки мы должны извлечь из всего этого?

 

* * *

 

Никакое государство, – ни авторитарное, ни демократическое, ни монархию, ни республику, – нельзя строить на всеобщем, братолюбиво-сентиментальном доверии. Такое доверие уместно только в сердце праведного пустынножителя; уже в монастырском быту оно неуместно.

Это совсем не значит, что в политике, дипломатии и стратегии надо «всем не доверять». Но для доверия необходимо иметь серьезные основания. Доверяющий несет ответственность за свое доверие: ибо он доверяет не только себя и свою жизнь (подобно отшельнику), а дело своего народа и государства. Здесь прежде чем «отрезать», надо семь раз «примерить» и проверить, чтобы самому не оказаться по недосмотру – причастным измене и предательству.

Мера доверия различна: в политике – в дипломатии – и в стратегии; но во всех трех сферах она строго обусловлена и ограничена.

Политика отнюдь не состоит в говорении речей: это лишь поверхностная видимость ее; это иллюзия наивных людей; это ее «полая вода». Настоящая, серьезная и глубокая политика состоит в молчании и действовании. Надо молча готовить дело и говорить лишь в ту меру, в какую слова необходимы и насыщены волевым молчанием и подготовкою дела. Последние годы русской государственности выдвинули два противоположные облика политического «оратора»: дивное красноречие П. А. Столыпина, насыщенное молчаливою мыслью и волевым действованием, и аффектированное пусторечие Керенского, с его позой, фразой, безмыслием и безволием.

Серьезный политик должен научиться молчать: надо говорить только необходимое и не вредящее. Надо понять, что в политике все преждевременно высказанное может стать неосуществимым именно потому, что оно было высказано, и притом преждевременно. Семьдесят семь политических противников, узнав о твоем замысле, бросятся тебе наперерез и воздвигнут семьдесят семь препятствий, – по общему правилу парламентаризма: «я не дам тебе сделать это, потому что я сам хочу выдвинуться»… И сто семьдесят семь болтунов подхватят твой план, исказят его, разгласят всякий вздор, посеют недоразумения, вызовут смуту и возбудят против тебя вихрь того «общественного мнения», которое несет пыль и подымает мусор к небу…

Настоящая политика есть школа волевого молчания и решительного действования. К этому волевому молчанию, к этой страстной решительности советский террор воспитывает русский народ против своей собственной воли.

Еще несравненно большее значение имеет молчание в дипломатии и стратегии. Разговорчивый дипломат и экспансивный стратег подобны человеку, который, играя в карты, держит их лицом к противнику, а крапом к себе; или тому, который, начиная шахматную партию, отвинчивает у себя свою, данную от природы, тайномыслящую голову и привинчивает себе стеклянную, насквозь прозрачную башку. О Святославе рассказывают, будто он, собираясь в поход на соседей, посылал сказать им «иду на вы»; наивная легенда… трогательное полурыцарство… устаревшая манера оборонять свой народ.

Дипломат и стратег связаны прежде всего блюдением тайны, полной тайны, – такой, что даже самая наличность тайны должна быть скрыта за легкой и естественной, добродушной любезностью. Ибо если кто ведет себя «таинственно» и явно что-то скрывает, то он пробуждает этим в окружающих любопытство; а уж любопытные таковы: пронюхав тайну, они не успокаиваются до тех пор, пока не дознаются, в чем она… Дипломату и стратегу нужна простота и видимая «откровенность» при полной замкнутости: произносимые ими слова должны быть внутренне крепко отцежены, профильтрованы и в деловом отношении взвешены и скупы. На целый ряд вопросов они должны отвечать уклончиво, неуязвимо. Если же спрашивающий назойлив и явно добивается того, чего ему знать на следует, то надо просто пресекать его спрашивание; иногда полезно бывает указать ему при всех на то, что он задает провокационные вопросы…

Государственное дело нельзя строить вне блюдения профессиональной тайны. Кто к этому неспособен, тот не заслуживает своих должностных полномочий. Государственная власть должна быть сильна; слабая государственная власть не может властвовать, – ни блюсти законы, ни ограждать свободу, ни пресекать преступления, ни поддерживать порядок. Ее сила должна импонировать. Болтливые люди не импонируют. Ее сила должна излучать авторитет: уговаривающий сам срывает свою авторитетность, ибо в самую сущность государственной власти входит ее право и ее обязанность настаивать на своих законных велениях, независимо от согласия уговариваемых. Полезно объяснять людям законы и распоряжения, но гибельно превращать законы в необязательные советы, а распоряжения в «покорнейшие просьбы». Сила власти требует очень часто неожиданности и решительности в действии, а неожиданность невозможна без соблюдения тайны.

И так обстоит всюду: во внутреннем управлении, в дипломатии и в стратегии. Напрасно стали бы толковать эти аксиомы власти в том смысле, что они будто бы запрещают всякое свободное и доброе общение власти с гражданами, а также всякое подготовительное обсуждение, всякий совет, всякое возражение… Напрасно стали бы толковать все эти указания, как оправдание тоталитаризма… Категорически отвергая все виды тоталитаризма, мы настаиваем на авторитарности всякой государственной власти как таковой, включая и демократическую, и республиканскую власть. Всякое правительство обязано решать, действовать и нести ответственность за содеянное: оно есть волевой центр государственной жизни; забывать об этом непозволительно; уклоняться от этого преступно; угашать это волевое начало в государстве гибельно.

И всякому, кто вдумается в сущность и природу государственной власти, станет ясно, что ей необходимо предоставлять право и обязанность блюсти тайну в делах, требующих этой тайны. А таковы прежде всего дипломатия и стратегия.

 

 

О сильной власти

 

Россия, как национально-политическое явление, была создана сильной государственной властью, которая, однако, никогда (даже при Иоанне Грозном!) не покушалась на тоталитарное ведение жизни, культуры и хозяйства. Так было в прошлом. Так будет и впредь. И нам, русским патриотам, надлежит помнить это и, не ослепляясь безобразиями коммунистически-тоталитарной диктатуры, явившей миру не сильную власть, а насильственно-произвольное попирание жизни, самостоятельности и свободы, крепить нашу национально-государственную власть – в ее конституционном строении, в ее государственном направлении, в ее волевой энергии, в ее блюдении права и свободы, в ее политическом искусстве и особенно в ее всенародных духовных корнях.

Строго говоря, самое выражение «сильная власть» должно бы считаться странным и излишним: ведь власть сама по себе есть общественно выделенная и организованная сила – в этом ее сущность и назначение; она есть живое средоточие уполномоченной и могущественной воли, которую все признают, уважая ее, подчиняясь ей и исполняя ее требования и законы. Что же означает выражение: «сильная власть»?.. «Сильная сила»? Не плеоназм ли это? Однако исторически и политически это выражение полно глубокого и сложного смысла.

В истории народов государственная власть нередко преувеличивала свое призвание и свою сферу действия; она направляла свою энергию к неверным целям, попирала свои правовые формы и злоупотребляла своею мощью. Это вызывало протест и борьбу. Но борьба эта, движимая страстями, – открытым честным возмущением и прикровенным личным честолюбием, – не только стремилась умерить преувеличения, исправить заблуждения, прекратить бесправие и злоупотребления исторической власти, но расшатывала и ослабляла самую власть. Борьба за «новую», «лучшую» государственность вела к подрыву самой государственной организации. Создавали не просто «лучшую власть», а слабую власть, бессильную, беспомощную, раздробленную. Опасаясь злоупотребления властью, обессиливали самую власть, а вместе с тем подрывали и внутренний порядок и внешнюю обороноспособность государства. Придумывали такие формы власти, которые затрудняли и волевую концентрацию, и принятие решений, и проведение их в жизнь. Вводили в государственное устройство всевозможные «поправки», не замечая того, что эти поправки подтачивают действие власти, но не обеспечивают ни от безвластия, ни от ошибочных целей, ни от злоупотреблений… Так, ввели состязание государственных органов друг с другом (глава государства, министерство, верхняя палата и нижняя палата); ввели многоголовый сговор и взаимную борьбу многих партий; полномочия главы государства ограничили избираемостью его и срочностью и тем поставили его под контроль и увеличили медлительность в течении дел; стали выделять к власти людей слабых, безвольных, незначительных, зависимых от политической кулисы; конституционно закрепили недоверие народа к власти, – и не заметили, что всем этим создали сущее государственное безвластие и безволие. Замесили современное государство на дрожжах взаимного недоверия, классовой борьбы, тайных соглашений и закулисных интриг, – и не сообразили, что все это соответствует идеям анархизма, а не идее здоровой государственности. Боролись с бесправием и произволом преувеличенной власти – и были в этом правы; но пришли к бесправию от растраченной власти, к распаду, к всеобщей политической интриге всех против всех, к тайновластию всевозможных интернационалов, к «перманентной революции», к гражданской войне, к анархии… И что всего поучительнее, что этому ослаблению государственной власти исторически соответствовало не сужение государственных задач, не сокращение их объема и размаха, а возложение на государственную власть новых непосильных ей задач: началось притязание на великодержавие, на колониальное водительство, на мировое преобладание, и даже на социалистическое регулирование хозяйства… Всего противоречивее и даже комичнее оказалась позиция социалистов: «последовательные демократы», сто лет делавшие все, чтобы расшатать и ослабить государственную власть, они все время носились с планом реорганизации всей жизни, предполагавшим монопольно– и тоталитарно-сильную государственную власть… И когда такая уродливая и болезненная власть, которая им была необходима, оказалась предвосхищенной у них большевиками, тогда обида их оказалась пожизненной и неисчерпаемой…

Есть государства, которые могут существовать при сравнительно слабой власти. Но и в их истории может пробить час, который потребует единства, волевой энергии, доверия, повелительности, быстроты, сильных людей и ответственных решений. И тогда все будет зависеть от их способности быстро и успешно перестроить свой порядок, свой ритм и свой привычный отбор людей…

Бывают исторические условия, при которых государство может плести ткань своей жизни, не имея сильной власти. Вот эти условия (перечисляю их с оговоркой – «при прочих равных условиях»).

1. Малый размер государства. Чем меньше государство по территории, тем легче ему обойтись без сильной власти. Пространство требует, чтобы излучения власти пронизывали, прорабатывали его; оно поглощает и ослабляет их действие. Чем большая территория подчинена единой власти, тем сильнее, тем авторитетнее должна быть эта власть, тем более она должна импонировать гражданам. Поэтому, территориальные размеры России (перед революцией – 22,4 млн. кв. км) требуют сильной власти. Достаточно сообразить, что территория Швейцарии составляет одну десятую часть Кавказа (вместе с Закавказьем); что территория европейской Франции составляла одну сорокчетвертую тогдашней России; что Россия по пространству впятеро больше Китая, почти втрое больше Соединенных Штатов и вчетверо больше всех (нерусских) государств Европы, вместе взятых. Сможет ли слабая власть пронизать своими организующими и упорядочивающими лучами такое пространство?

2. Малочисленность населения. Чем меньше население государства, тем легче ему обойтись без сильной власти. Наоборот, чем больше людей входит в государство, тем труднее создается политическое единодушие и единоволение, – особенно на путях сговора (будь то «непосредственный» или «представительный» сговор). Голос слабой власти всегда утонет в шуме «сговаривающихся» миллионов. Поэтому численность русского населения требует для России сильной власти. Население коренной России (160-170 млн) численно почти соответствует населению всей Северной Америки и значительно превосходит все население Африки. При слабой плотности расселения (в дореволюционной России 29 человек на кв. км в европейской России и 2,3 чел. на кв. км в азиатской России) русский народ всегда склонен к состоянию полуанархии и лишь с большим трудом приучается к правопорядку. Чего же достигнет в России слабая власть?.. Февральская революция это показала наглядно.

3. Обилие средств сообщения. Чем легче людям сноситься друг с другом в пределах единого государства, – передвижением (железные и шоссейные дороги, автомобили, пароходы, аэропланы), устно (телефон, радио) и письменно (почта, телеграф), – тем более страна оказывается спаянной общением, бытом и хозяйством; тем легче может справиться со своей задачей слабая власть; и обратно. Средства сообщения в России, пребывали ранее и пребывают и ныне на низком уровне. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить Россию и Германию. В России километр железнодорожных линий приходиться на 262 км площади, а в Германии на 7 кв. км; в России 1 автомобиль обслуживает в среднем 850 жителей, а в Германии 54 жителя; в России одним телефонным аппаратом пользуются (вернее – не пользуются!) в среднем 295 человек, а в Германии 22 человека. Всего эти данные относятся ко времени до второй мировой войны и основываются на, как всегда, пропагандных, подсчетах советской статистики; в действительности все обстоит, вероятно, еще хуже. И тем не менее эти данные достаточно показательны. И вот Российская власть должна быть тем сильнее, чем труднее ей прорабатывать человеческую разъединенность страны.

4. Слабая дифференциация страны. Чем меньше в стране национальных, языковых, религиозных, бытовых, климатических и хозяйственных различий, тем легче управлять государством, тем удовлетворительнее справится со своей задачей слабая власть; и обратно. Маленькая приморская Португалия (величиной с нашу самую малую – Черноморскую губернию) с ее 7 миллионами единоплеменных, единоверных жителей, говорящих на одном языке и не затронутых ни климатической, ни хозяйственной дифференциацией, – и та создала свою сильную власть и внутренне замирилась. Уже в соседней Испании слабая власть обычно ведет к распаду и гражданской войне. Что же сказать о России?.. Число ее национальностей и языковых групп доходит до 170. Число ее религий и исповеданий до 30. Климат знает все колебания от вечной ночи до полуденной пустыни. Ее природа требует от нас органического и хозяйственного приспособления – и к тундре, и к солончаку, и к винограду, и к полярному мху, и к тайге, и к горам, и к океану. Кровь и язык, вера и быт, хозяйственный уклад и культурный уровень – дифференцированы в России в высочайшей степени. Государственное единство возможно здесь только при наличности сильной и мудрой власти.

5. Свобода от великодержавных задач. Чем проще национальная, культурная, хозяйственная и международная проблематика страны, тем легче ее государственные задания, тем уместнее во главе ее слабая власть. И обратно: только сильная власть справится с великодержавными задачами страны. Спаять внутренне множество в органическое единство; поднять культурный уровень народных масс; вызвать к жизни хозяйственный расцвет большого народа; установить трудовое равновесие и возможно большее хозяйственное самопитание (автаркию) страны; найти верное торговое взаимодействие с соседями и ввести страну в меновой и дипломатический организм мирового общения – все это требует сильной власти, независимой от партийного прилива и отлива, не опасающейся «сроков», не трепещущей перед новыми выборами, прозорливо ведущей свою линию из десятилетия к десятилетию. Именно так создавалась Россия. Удельно-вечевая власть была слаба и могла противостоять монголам. Московская власть не собрала бы Русь, если бы не окрепла. Россия нуждалась в Иване Васильевиче Третьем, чтобы покончить с татарами, Иоанн iv подготовил Смуту не только опричниной и свирепым правлением, но больше всего – подрывом царского авторитета, т. е. ослаблением власти. Россия нуждалась в Петре Великом, чтобы осознать и развернуть свое великодержавие. Дворцовые перевороты восемнадцатого века (1725, 1730, 1740, 1741, 1801 и 1825) расшатывали и ослабляли Российскую государственную власть и готовили России, по плану декабристов, в начале xix века дворянскую республику с освобожденным без земли, т. е. пролетаризованным и подготовленным к новой пугачевщине крестьянством. Только сильная, эмансипированная от заговорщических партий, сверхсословная и сверхклассовая власть могла дать России великие реформы шестидесятых годов. Так и в будущем: слабая власть не поведет Россию, а развалит и погубит ее.

 

* * *

 

6. Высокий уровень народного правосознания. Чем выше уровень народного правосознания, тем легче слабая власть справится со своей задачей; и обратно. Правосознание есть умение уважать право и закон, добровольно исполнять свои государственные обязанности и частные обязательства, строить свою жизнь, не совершая преступлений; в основе его лежит чувство собственного духовного достоинства, внутренняя дисциплина воли, взаимное уважение и доверие граждан друг к другу, граждан к власти и власти к гражданам. Чем сильнее и глубже правосознание в народе, тем легче править им, тем менее опасна слабая власть; и обратно. Русское правосознание имеет тяжелое историческое наследие: удельные раздоры, татарское иго, смуту, кочевой и разбойничий юго-восток, восстания Разина и Пугачева, дворцовые перевороты, революционные движения 19 и 20 веков, правление большевиков. Все это наростало на тот особый уклад души, который можно охарактеризовать, как равнинную недисциплинированность, как славянский индивидуализм и славянскую тягу к анархии, как естественную темпераментность, как дыхание Азии. Все это, вместе взятое, выработало в русском народе такое правосознание, которому импонирует только сильная власть («строгое начальство», по выражению Шмелева). Слабая власть всегда вызывала и долго еще будет вызывать в России чувство вседозволенности и общественный распад.

7. Отсутствие военной угрозы. Чем замиреннее границы государства, чем менее грозят народу войны и нападения, тем легче справится слабая власть со своей задачей; и обратно. Слабая власть вообще неспособна вести войну, ибо война требует воли, дисциплины, подготовки, концентрации и сверхсильных напряжений. Именно поэтому римская республика назначала на время войны (а также и внутренних затруднений) – диктатора, осуществляющего единую, сильную и концентрированную власть. Обычный расчлененный и сложный аппарат государственной власти должен без труда упрощаться, сосредоточиваться и приобретать некую элементарную динамичность в трудные и опасные периоды: и чем легче происходит этот процесс упрощения и сосредоточения, тем боеспособнее угрожаемое войною государство. История России была такова, что в первый период своей жизни (1055-1462) она имела в среднем один год войны на один год мира (данные С.М. Соловьева), а во второй период своей жизни (вплоть до двадцатого века) она имела в среднем два года войны на один год мира (данные ген. Н.Н. Сухотина). Нам не дано предвидеть будущего, но мы не имеем никаких оснований считать, что русские границы замирены, что государственное достояние России закреплено в международном отношении и что нам не грозят новые оборонительные войны. По-видимому, дело обстоит как раз обратно и сильная власть будет необходима России, как, может быть, еще никогда…

Все законы общественной жизни могут быть выражены так: чем труднее народу дается государственное объединение и чем необходимее оно в данный период его истории, – тем сильнее должна быть его государственная власть. Слабая власть есть своего рода «роскошь», которую может себе позволить только народ, находящийся в исключительно благоприятных условиях; не тот народ, которого все еще тянет в анархию, т. е. к безвластному замешательству, а тот народ, которому маловластие или безвластие уже не грозит замешательством; не тот народ, внешнее расстояние и державные задания которого намного опередили силу и гибкость его правосознания, а тот народ, который духовно дорос до своих численно-пространственных размеров, который идейно, технически и организационно справился с бременем своих государственных задач. Народ, не могущий позволить себе этой роскоши, не должен и посягать на нее, ибо это посягание будет жизненно-беспочвенным и опасным и непременно приведет к образованию утопических партий и к гибельным попыткам с их стороны.

Силою равнинного пространства, силою национального темперамента, силою славянского индивидуализма и слабостью своей общественной дисциплины – русский народ поставлен в условия, требующие не слабого, а сильного государственного центра. На протяжении своей истории он не раз обнаруживал, и ныне, в революции, вновь обнаружил, тягу к безвластному замешательству, к страстному разрушительному кипению, к хаотическому имущественному переделу, к противогосударственному распаду. Русский человек способен блюсти порядок и строить государство; он способен держать образцовую дисциплину, жертвенно служить и умирать за родину. Но эта способность его проявляется и приносит плоды не тогда, когда она предоставлена самой себе, а тогда, когда она вызывается к жизни, закрепляется и ведется импонирующим ему, сильным и достойным государственным авторитетом.

Именно поэтому России необходима сильная власть. И она будет ее иметь.

Однако идея «сильной власти» совсем не так проста и общепонятна, как это многим кажется. Она должна быть верно и глубоко продумана. Она окружена соблазнами. Она может неверно истолковываться, противоправно строиться и дурно применяться в жизни. Здесь необходима большая предусмотрительность и ясность в определениях. Здесь преувеличения столь же вредны и опасны, как преуменьшения…

Принципиально говоря, государственная власть имеет вполне определенное и ограниченное призвание. Она совсем не «все может» и совсем не призвана «всем распоряжаться». Напротив, – все то, что требует свободного дыхания, добровольного самоопределения со стороны человека, его творческой инициативы, – не подлежит произволению и властному распоряжению государственной власти. Человек не машина, а живой организм. Дух человека живет не по приказу и творит не по принуждению. Заменить хозяйственно-трудовую инициативу человеческого инстинкта – нельзя ничем; предписывать человеческому духу любовь, веру, молитву, совестные движения души, чувство достоинства и чести, способы научного исследования и художественного созерцания – противоестественно и нелепо. К добродетели и верности можно призывать; их преимущества можно показывать и разъяснять; злые деяния можно воспрещать и наказывать. Но «Царство Божие» и духовная культура – не вызываются к жизни государственным повелением. Это не означает, что государственной власти совсем «нечего делать», но дело ее здесь ограничено, оно сводится к правовому обеспечению свободы, к препятствованию всем злым и соблазнительным начинаниям, к организации народного просвещения и к выделению людей благой воли.

Это означает, что сильная власть совсем не то же самое, что «тоталитарная власть».

У нас в России она существует под видом коммунизма вот уже 33 года и нам, русскому народу, она принесла только разорение, горе и унижение. Поэтому, благоденствие России и русского народа требует упразднения тоталитарной власти.

Сильная власть грядущей России должна быть сильна в своих верных пределах. Она совсем не призвана посягать на необъятное и неосуществимое. Забывая свои пределы и подминая под себя всю свободную, творческую жизнь граждан, она стала бы неизбежно надрываться и компрометировать себя. Она вынуждена была бы претендовать на всеведение, всепредвидение и всемогущество и не смогла бы оправдать свою претензию. Никакая судорожная суетливость, никакая грозная требовательность не спасла бы ее. Ей пришлось бы прибегнуть к террору и системе доносов, и это только повредило бы ей: она стала бы, наподобие советской власти, ненавистной всему народу и свободная лояльность не водворилась бы в России. Излучения власти не смогли бы пронизать правовую жизнь народа. Никакие жестокие и дурные средства не помогли бы разрешить объективно не разрешимую задачу – и оказалось бы, что новая власть подрывает себя так, как подрывала себя власть коммунистическая.

Сила власти определяется совсем не размером ее посяганий и не готовностью ее прибегать к любым и даже дурным средствам. Сила власти совсем не сводится к тому, что она готова истощать народное терпение и растрачивать народное уважение и доверие.

В чем же состоит сила государственной власти?

 

* * *

 

Сила власти есть прежде всего ее духовно-государственный авторитет, ее уважаемость, ее признаваемое достоинство, ее способность импонировать гражданам. Поставить себе неосуществимую задачу не значит проявить силу; растрачивать свой авторитет не значит быть сильным. Сила власти проявляется не в крике, не в суете, не в претенциозности, не в похвальбе и не в терроре. Истинная сила власти состоит в ее способности звать, не грозя, и встречать верный отклик в народе. Ибо власть есть прежде всего и больше всего – дух и воля, т. е. достоинство и правота наверху, которые отвечает свободная лояльность снизу. Чем меньшее напряжение нужно сверху и чем больший отклик оно вызывает внизу, тем сильнее власть. Принуждение бывает необходимо; но оно есть лишь техническое подспорье или условно-временная замена истинной силы. Государственная власть есть прежде всего – явление внутреннего мира, а потом только внешнего. Власть сильна не штыком и не казнью. Штык нужен тогда, когда власть недостаточно авторитетна; казнь говорит о недостаточной лояльности снизу. Власть сильна своим достоинством, своею правотою, своею волею и ответом народа (т. е. блюдением закона, доверием, уважением и готовностью творчески вливаться в начинания власти).

Эту основную природу свою, – духовную и волевую, – власть должна помнить, беречь и укреплять. В ее распоряжении всегда остается аппарат принуждения, – т. е. возможность поддерживать свои веления внешней силой. Но внешняя сила никогда не заменит внутреннюю, – ни ее достоинства, ни правоты, ни ее духовного импонирования. Пугачевский бунт свидетельствовал о том, что духовный авторитет русской государственной власти вновь (после Петра!) поколебался; что народный «идеал царя» не воплощался петербургским троном того времени… Лучшие люди той эпохи понимали это:

А. И. Бибиков, которому Императрица поручила усмирение пугачевского бунта, писал фон Визину: «Не Пугачев важен, важно общее негодование!!» Исторически дело обстояло так, что лояльность русского простонародья пыталась поставить трону свои условия. Бунт, конечно, надо было подавить. Но штык Михельсона и казни графа Панина не разрешали вопроса: надо было принять «корректуру» народного правосознания и творческими реформами восстановить истинную силу императорской власти. Ибо государство держится не штыком, а духом; не террором, а авторитетом власти; не угрозами и наказаниями, а свободною лояльностью народа.

Поэтому, говоря о сильной власти в грядущей России, я разумею прежде всего и больше всего – ее духовный авторитет. Этот духовный авторитет предполагает наличность целого ряда условий.

Так, прежде всего, необходима та особая национальная вдохновенность власти, которая должна излучаться из нее; народ должен уверенно чувствовать, что это есть наша, русская, национальная власть, преданная историческому делу, верная, неподкупная, блюдущая и строящая; без этой уверенности не будет ни доверия, ни уважения, ни готовности «аккумулировать» и служить. Сильная власть есть национально-убедительная власть.

Далее, в России необходимо религиозное доверие народа к власти: власть инославная, иноверная или безверная всегда будет пользоваться в России скудным, урезанным, сомнительным авторитетом. Власть, оторванная от Бога, не может знать, что полагается «по Божьи»; она будет чужда верующему сердцу, а потому вообще не привлечет к себе сердец. Сильная власть есть религиозно-убедительная власть.

Далее, духовный авторитет власти будет тем больше, чем независимее будет эта власть. Зависимая власть не будет пользоваться ни уважением, ни доверием. Человек, который сам не стоит и не идет, не сможет и вести: за ним не пойдут. Всякая зависимость будет подрывать авторитет власти: зависимость от иностранных войск, от своей армии, от каких-либо международных явных или тайных организаций, от партий, от капитала, от всяких ультимативных «нажимов» и т. д. Даже зависимость от церкви была бы нежелательна и противоречила бы древней, русскоправославной традиции. Русская государственная власть может определяться только верою, совестью, честью и российским всенародным благом. Это должна быть автономная и предметно-убедительная власть.

Наконец, эта власть должна быть в государственных делах волевым центром страны. Безволие и слабоволие не импонирует русскому человеку. Сам не имея зрелого волевого характера, русский человек требует воли от своего правителя. Он предпочитает окрик, строгость, твердость – уговариванию, «дискуссиям» и колебаниям; он предпочитает даже самоуправство – волевому ничтожеству. Ему необходима императивная убедительность власти.

Таковы основные условия внутренней силы власти. Им должна соответствовать ее внешняя форма. Отчетливо вычертить эту форму можно было бы только в виде конституционного проекта с подробным объяснительным комментарием. Здесь можно установить только основы грядущего государственного устройства России, и то лишь вкратце. Вот эти основы.

1. Сильная власть грядущей России должна быть не внеправовая и не сверхправовая, а оформленная правом и служащая по праву, при помощи права – всенародному правопорядку. России нужна власть не произвольная, не тираническая, не безграничная. Она должна иметь свои законные пределы, свои полномочия, обязанности и запретности, – в<

⇐ Предыдущая33343536373839404142Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: