 |
ИВАН КОСЕНКО 1 страница
|
|
|
|
ИВАН КОСЕНКО
ВРЕМЯ «Ч» НЕИЗВЕСТНО
Караван ушел. Растворились в иссушенной, прокаленной жгучим солнцем степи мелодичные звуки дорожных колокольчиков, исчезли в полуденном зыбком мареве нагруженные тяжелой поклажей тонконогие верблюды, гортанно покрикивающие погонщики. Налетевший «афганец» поднял тучи шелковой пыли, и вот уже горячие языки песчаной поземки закружили по барханам свой причудливый танец, заплясали в диком веселье там, где только что прошли люди, а после и животные, заметая их последний след, как это было вчера, месяц, год, тысячу лет назад…
Наби заметил караван, едва боевая машина пехоты поднялась на усеянную валунами вершину холма. Отсюда дорога круто сбегала вниз, к изгибу высохшего арыка, на каменном берегу которого темнели пятна давно угасших костров кочевников.
– Возьми правее, – подсказал Акрамов механику‑ водителю рядовому Аманбекову, когда БМП устремилась к арыку.
Не отрываясь от приборов наблюдения, Акрамов предупредил:
– Кичко!
Командир машины сержант Николай Кичко находился в десантном отсеке, уступив свое место Акрамову.
– Понял, – отозвался он тут же, и Наби знал: с этой секунды подчиненные сержанта утроили бдительность. У каждого из них был свой сектор наблюдения, за которым они следили, как следят за стволом вражеского автомата, готового в любое мгновение плеснуть смертельным огнем. Акрамов не перестраховался, не зря предостерегал. Ведь никто из них не мог предположить, чем обернется эта дорожная встреча: приветливой улыбкой уставших кочевников, их настороженными взглядами или грохотом внезапных выстрелов из‑ под впалых животов верблюдов, из‑ за увесистых хурджинов, [2] придорожных камней. Наби довелось испытать и то, и другое…
|
|
|
Караван все приближался. Уже хорошо были видны высоко поднятые головы верблюдов, насторожившихся при шуме двигателя, коричневые, словно вырезанные из красного дерева, лица погонщиков, их нехитрая пестрая одежда.
– Правее, – посоветовал Наби Аманбекову, стараясь, чтобы косматый хвост пыли не задел людей, и вдруг сам подался вперед напряженным телом. От каравана, проваливаясь в податливом песке, к машине спешил человек.
– Стоп! – скомандовал Акрамов.
Не отрывая взгляда от кочевника, озабоченно бросил: – Кучкаров!
– Понял! – донесся чуть охрипший от волнения голос рядового Кучкарова, и Наби представил, как наводчик в ту же секунду прилип к пулемету.
…Подошел старик. Седобородый, на темном от загара лице сетка морщин, усталые глаза. Поклонился в приветствии, дружелюбно улыбнулся, как водится; сначала поинтересовался здоровьем офицера, затем – его солдат. С удивлением посмотрел на Акрамова, когда тот ответил ему на языке дари, и затем, даже обрадовавшись этому, быстро, словно боясь, что его перебьют, остановят, не дадут сказать главного, заговорил, просительно посматривая на Акрамова.
– О чем это он?
– С водой у них плохо, – ответил Кучкарову Акрамов. – Сетует, что не рассчитали со своим запасом, видишь, какой зной стоит, а до кишлака еще далеко.
– Надо выручить, – заключил всегда немногословный Кучкаров.
– К тому же мы уже заканчиваем патрулирование, – добавил подошедший Кичко. – Водой поделиться – значит подружиться. Или я не прав?
– Прав, Кичко, – усмехнулся Наби, – очень даже прав.
…Последним утолял жажду седобородый.
– Вы поглядите, как о своих товарищах печется, – уважительно заметил, выглядывая из люка, Аманбеков. – Сам ведь, наверное, больше других исстрадался, а держится. Молодец старик!
Седобородый, словно догадавшись, что о нем говорит этот молодой, с выгоревшими бровями шурави, улыбнулся в ответ…
|
|
|
Прошел всего час с тех пор, как караван продолжил путь. Но теперь старик не улыбался. И не кланялся в приветствии, не благодарил за воду. Поджав острые колени к груди и раскинув широко руки, он лежал на почерневшем от крови песке. Его угасший взгляд устремился туда, где недавний «афганец» смел последний след каравана. Чуть в сторонке, скорчившись от боли, протяжно стонал другой кочевник, такой же седобородый, в длинном, латаном чапане. [3]
– Кто же это их так?! – потрясенно ахнул Кичко. – И где караван?
В последний раз караван они видели, поднявшись на темнеющий вдали каменный гребень сопки. Тот маячил внизу крохотными точками. Долго провожали его взглядами, пока он не растаял в белой пустыне. Акрамов и сам не знает, что заставило его вернуться назад, к высохшему арыку. Может, то, что оттуда было ближе к роте, а может, позвало внезапно появившееся чувство тревоги.
– Это же надо?! Только расстались – и вот… – покусывая обветренные губы, качал головой старший стрелок рядовой Седиков.
– Видно, едва мы отъехали, так все и произошло, – произнес Кучкаров.
К раненому уже бежал санинструктор ефрейтор Тотдждин Мансуров, на ходу разрывая пакет с бинтом. За ним торопился сержант Ильюх, держа в руке полиэтиленовую фляжку с водой.
– Кто? Кто это сделал? – склонившись над раненым, допытывался Наби.
Но тот не слышал его слов.
– Ур, кяфир! [4] Ур, кяфир! – шептал раненый затихающим голосом.
Вода придала ему силы. Кочевник стал говорить. Он понял, что перед ним не враги. Он спешил сообщить то, что жгло сердце:
– Мы встретили его на перевале. С ним было еще двое. Мы приняли их. Не спрашивали, кто, откуда и куда. В дороге не задают вопросов – в дороге все равны. Но они оказались шакалами. Особенно один. Я понял это не сразу. Всех он обманул. А сегодня увел караван. Не захотел идти в кишлак. Ненавидит всех…
Слушая тихий, едва различимый голос кочевника, Наби и сам не замечал, что произносит его слова вслух.
– Да это же наверняка тот, с массивным перстнем, – догадался Ильюх. – Который первым потянулся к воде. Вспомните…
И Наби вспомнил. Перед его глазами вырос рослый, молодой караванщик. Когда седобородый оглянулся и призывно махнул своим рукой, тот первым подошел к БМП и, небрежно оттолкнув старика, взял фляжку.
|
|
|
– Ему бы сначала отдал, – укоризненно произнес Ильюх, кивая в сторону чумазого от пыли мальчугана. – Ишь как губы облизывает.
Но караванщик лишь криво усмехнулся и, роняя на песок серебристые струи воды, стал пить.
– Тоже мне, исстрадался от жажды, – недовольно пробурчал Кичко. – Больше проливает, чем пьет.
Вот тогда Наби заметил на руке караванщика массивный золотой перстень. И еще остался в памяти его взгляд, полный неприкрытой злобы.
– Мы с ним водой делились, а он волком зыркает, – сказал Мансуров.
– Это тот, с перстнем? – спросил Наби раненого. – Молодой, рослый?
– Он! Тот самый, ур, кяфир, – услышал в ответ.
– В кишлак! – приказал Наби. – И быстрей! Только осторожней поднимайте.
Но в кишлак им не пришлось ехать. Из‑ за каменного выступа показался автобус. Через минуту, поняв, что здесь стряслась беда, к ним спешили афганцы.
…Когда БМП вновь взобралась на вершину, Наби посмотрел туда, где растаял след каравана. И ему вновь вспомнилось лицо молодого погонщика, приставшего к каравану на далеком перевале. Снова увидел перед собой его глаза. «Не с добром пожаловал в эти края, подумалось ему. – Не с добром».
В ту минуту старший лейтенант Наби Акрамов не знал – да и откуда мог знать? – что пройдет не так много времени и ему станет известно имя этого человека. Его с гневом и ненавистью будут произносить во всех кишлаках провинции. Не ведал и о том, что вскоре их пути опять пересекутся. А затем наступит последняя встреча.
* * *
Гасан так и не понял, откуда появилась эта женщина. Еще минуту назад желтая лента дороги, убегающая к голубевшим вдали отрогам гор, была пустынной. Безлюдной выглядела и долина, по которой налетавшие порывы ветра гнали иссохшую поросль верблюжьей колючки да лохматые шары перекати‑ поля. И вдруг – женщина. «Уж не шайтан ли ее принес? » – удивился царандоевец. Он осторожно приподнялся. Щекой прижался к шершавому, искореженному осколками мины стволу усыхающей чинары, которую помнил еще развесистой, зеленой. Место для поста выбрал удачное. Куда ни глянешь – все как на ладони. Да и сам кишлак до каждого дувала просматривается. Неспокойно сейчас на его улицах. Было время, стихли выстрелы, ушли куда‑ то в горы душманы. Да не долго длился покой. Вновь повеяло тревогой, опасностью. По ночам в разных концах гремели выстрелы. Крохотный отряд самообороны, созданный из местных жителей, не зная сна и отдыха, сутками нес дежурство. На помощь ему из уезда прибыли бойцы царандоя. Среди них и Гасан. Вместе с вооруженными дехканами царандоевцы патрулировали на улицах кишлака, охраняли подступы к нему.
|
|
|
Женщина в сером все приближалась. Шла уверенно, как ходят те, кто уже не раз ходил по этим дорогам, хорошо знал местность.
Вместо лица темное пятно паранджи. «И откуда она взялась? – ломал голову Гасан. – Как мог проглядеть? »
Не доходя до чинары, женщина остановилась, быстро огляделась. Гасан затаился. Помедлив, словно раздумывая, женщина свернула на едва приметную тропку, ведущую к коричневым кубикам дальних мазанок. Что‑ то не нравилось в ней Гасану. И не только ее внезапное появление. Беспокоило и другое, для него пока неясное, загадочное. Провожая пристальным взглядом незнакомку, Гасан не знал, как ему поступать. Приказ требовал всех подозрительных задерживать. Будь это мужчина, он бы не медлил. Но ведь тут случай особый.
И вдруг Гасана будто ужалило. Он понял, что его так встревожило при виде женщины. Конечно же ее походка: тяжелая, угловатая. Да разве так ходят афганки? Теперь Гасан знал, что нужно делать…
Он догнал женщину уже на окраине кишлака. Крадучись последовал за ней по безлюдным улочкам. В этот час многие жители собрались возле дома бывшего дуканщика Ахмеда, давно покинувшего кишлак. В народе поговаривают, что он ушел к старшему брату, стал его правой рукой в банде, которая хозяйничала под Кундузом. Может, Гасан даже и встречался с Ахмедом в рукопашной схватке, когда у бойцов революции кончились патроны. Тяжелым вышел тот бой. А сколько их уже пришлось на долю Гасана и других таких, как он, – всем сердцем принявших революцию, новую власть. Крещение огнем они проходили на горных перевалах и в мрачных ущельях, в мирных с виду долинах и на улочках больших и малых кишлаков. Насмотрелся за это время Гасан на людское горе. Хоть и молод годами, а на всю оставшуюся жизнь насмотрелся. После одного из тяжелых боев, похоронив друзей, дал себе над их усеянными флажками могилами клятву, что, пока лютуют душманы, пока завоевания революции в опасности, не вернется домой, в Кабул. Так оказался в этом отдаленном от больших и малых городов, шумных дорог кишлаке.
|
|
|
…Дом бывшего дуканщика оставался в стороне. Там не митинг шел – кипела работа. Две недели назад, на местной джирге, постановили переоборудовать его в школу. Здание добротное, к чему пустовать. Правда, и работы предстояло немало: крышу подлатать, стены подправить, окна посветлее сделать… Уже не первый день стройка идет. Здорово помогают шурави. Все умеют делать: плотничать, слесарить. Их гарнизон в трех километрах от кишлака, на склонах сопки. Гасан там был однажды. Ездил за доктором для Рехтана. Свалил друга ночью бандитский выстрел. И вот пришлось мчаться. За врачом, за надеждой, что все обойдется, что еще будет жить друг, будет улыбаться. Запомнились белые, в ряд, палатки, аккуратные, посыпанные красным песком дорожки между ними, уставшие лица солдат. И еще запомнился Гасану советский офицер: молодой, невысокий, смуглолицый, с щеточкой выгоревших на солнце усов. И с такими же черными, как у него, Гасана, глазами. И что удивительно, говорил на языке дари, родном для Гасана. Тут же он снарядил в кишлак доктора. Да опоздал тот, не сжалился аллах над Рехтаном, поспешил забрать к себе его душу. А сегодня Гасан вновь видел того командира. Вместе с подчиненными работал на строительстве школы. В общем‑ то, Гасан не так часто встречался с шурави. Но понял: это люди, отзывчивые на доброту. Прошлой зимой Гасан возвращался из рейда. В Черном ущелье попали в засаду. Три часа шел бой. Пулей с его головы сшибло шапку. В горячке не обратил на это внимания. А когда стали спускаться вниз, когда остыл малость, тут о ней и вспомнил. Вернее, о потере напомнил ветер. Морозный, от которого лицо деревенело. На счастье, советский патруль встретился. Увидели его, посиневшего, и шапку подарили. Он ее и сейчас хранит.
…Гасан лишь однажды расслышал голоса у школы. Наверное, их просто донес порыв ветра. А затем снова наступила тишина. Она хозяйничала над плоскими, поросшими травой крышами одноэтажных неказистых мазанок, под высокими и низкими дувалами, темными от вечной пыли, которую щедро гнал с равнины «афганец». Женщина шла не оглядываясь. Уследить за ней становилось все трудней: начались кривые переулки, и она могла в любую секунду исчезнуть в замысловатом лабиринте дувалов. Гасан, уже не таясь, ускорил шаг. И вот женщина почти рядом, в нескольких метрах от него. Взгляд Гасана упал на ее обувь. Царандоевец поразился, увидя тяжелые, армейского образца ботинки. Да разве такие станет носить женщина! Точно такие ботинки Гасан видел однажды под Кундузом. Когда уничтожили банду, пришедшую из Пакистана. Добротная была у бандитов обувь.
Гасан вдруг оторопел – женщина словно испарилась. Он растерянно огляделся. Все будто вымерло. Похолодев, бросился в ближайший проулок и чуть не наскочил на замершую в углу потрескавшегося дувала фигуру. От нее невольно повеяло опасностью. Гасан хотел потребовать документы, спросить: кто и откуда, но не успел. Женщина резко качнулась в его сторону. Царандоевец отпрянул назад и запоздал. На мгновение, но запоздал. Огнем вспыхнуло плечо. А когда еще раз перед глазами мелькнуло тонкое лезвие кинжала, Гасан всем телом откинулся от него, прижался намертво к прочной, как скальный отлом, стене горячего дувала и нажал спусковой крючок автомата. Короткая очередь отбросила «женщину» к противоположной стене, согнула ее пополам. Падая, она сорвала с лица уже ненужную паранджу, словно пытаясь навсегда запомнить лицо врага. Гасан, вздрогнув, увидел перед собой горящие болью и ненавистью глаза бородача.
– Башир, – прохрипел тот. – Башир, – повторил еще несколько раз затухающим голосом.
И трудно было понять, что больше слышалось в этих словах: мольбы о помощи, призыва к мщению или проклятий тому, кто прервал его путь.
* * *
Через час Гасан, бледный от случившегося и наспех перебинтованный учителем Амиром Нуллой, сидел в кабинете начальника местного царандоя Хамида. Тот, сухо поинтересовавшись его самочувствием, смолк, словно не зная, с чего начать разговор. Наконец, вздохнув, Хамид поднялся из‑ за низенького стола: высокий, худой, с запавшими на дочерна загоревшем лице щеками.
– Я хочу прочесть тебе одно письмо, – сказал он. Неделю назад, преследуя банду, которая пыталась взорвать водокачку, ему пришлось сутки провести на перевале под холодным горным ливнем. Схватил простуду, но держался. Лишь голос выдавал болезнь. Гасан с недоумением посмотрел на Хамида.
– Не удивляйся, – заметив взгляд Гасана, произнес Хамид. – И слушай внимательно. Интересное письмо.
Он достал из кармана старенького жилета аккуратно сложенный лист бумаги, бережно развернул.
– «Здравствуй, борющийся и отважный брат, господин инженер Башир‑ хан! » – медленно, с трудом выговаривая слова, начал читать Хамид.
Гасан насторожился, ему показалось, что он уже слышал имя, которое прозвучало в странном для него письме.
– «Да будет милостив к тебе великий аллах! – продолжал Хамид. – Во‑ первых, молю аллаха, чтобы он ниспослал тебе доброе здоровье. Во‑ вторых, сообщаю, что я обращаюсь к тебе уже третий раз, но ответа так и не получил. Я объясняю это происками неверных и надеюсь, что настоящее послание не попадет в их грязные руки. Как и раньше, я вновь настоятельно прошу тебя, многоуважаемый брат, приехать ко мне. Твои отважные сотни, благородный господин инженер Башир‑ хан, для меня крайне нужны. Они важны для всего нашего движения…»
– Ну что скажешь, уважаемый брат Гасан? – дочитав до конца, в тон письма спросил Хамид и чуть улыбнулся.
Гасан пожал плечами. Он все не мог понять, какая связь между ним и этим письмом, все не мог вспомнить, где слышал имя этого отважного господина инженера. И вдруг вспомнил. Да ведь его произносил тот бородач. Гасан беспокойно заерзал на стуле.
– А тебе известно, кто его подписал? – спросил Хамид, показывая на уже сложенный лист бумаги. – Сам Абдаль Сабур Сарбираей – командующий Центральным фронтом Исламской партии и провинции Тахор.
– Я‑ то здесь при чем? – растерялся Гасан.
– А при том, что письмо нашли в чапане убитого, – резко ответил Хамид. – При том, что бородач шел в кишлак. Его кто‑ то здесь ждал. А значит, враг рядом.
Гасан побледнел. Теперь он понял, что своей автоматной очередью оборвал такую важную ниточку, которая могла привести к бандитам.
– Твои действия – действия новичка отряда самообороны, а не опытного царандоевца, – жестко подчеркнул Хамид и, схватившись руками за шею, закашлял. – Уничтожив одного врага, – продолжал он, – ты тем самым обезопасил другого, а может, и всю банду. Эх, Гасан, Гасан, – покачал он головой и отвернулся к окошку, занавешенному плотным лоскутом солдатского сукна. Не от солнца оно защищало – от недоброго взгляда врага, от его выстрелов.
– Так значит, отважный брат господин инженер Башир‑ хан, – задумчиво произнес вслух. – Долго же о тебе не было вестей. Отсиживался где‑ то или новую банду сколачивал? А теперь, выходит, вновь объявился. Да, знаю, чем себя покажешь, хорошо знаю…
Хамид отошел от окна. Взглядом показал на забинтованное плечо товарища.
– Так что, Гасан, быстрей поправляйся. Трудные дни нас ожидают. Очень трудные. И наступить они могут совсем скоро…
* * *
Крупнокалиберный бил без остановок. Казалось, он был снаряжен нескончаемой гигантской лентой. Раскатистое эхо шарахалось в долине, дробилось на десятки, сотни режущих слух звуков и угасало в холодном, глубоком ущелье.
– Не жалеют патронов, сволочи, – прокричал сержант Кичко и выгоревшей до белизны панамой смахнул с лица горячие капли пота. Кичко лежал за грудой острых камней в трех шагах от Акрамова. Рядом тускло желтели пустые автоматные гильзы.
Держись, Николай, сейчас снова пойдут…
Его голос заглушила новая пулеметная очередь. Она прошла почти над самой головой Наби. Нависшая за спиной скала взъерошилась, ощетинилась колючим дождем острых осколков, горячей дробью гранитной крошки. «Пристрелялся, гад», – с ненавистью подумал Акрамов и рукавом куртки бережно протер усеянный пылью автомат. Чуть приподнявшись над камнем, осмотрелся. Взгляд тут же упал на темневшую невдалеке боевую машину пехоты. На ней еще час назад Акрамов совершал обычное патрулирование дороги. БМП, покосившись на правый борт, стояла на том же самом месте, где ее остановил взрыв мины. Тяжело вздохнув, Наби перевел взгляд левее. Пулемет бил из крутого, заросшего плотным кустарником берега обмелевшего арыка, за которым зелеными строчками по склону сопки тянулись вверх ряды виноградника. По эту же сторону арыка лишь камни да редкие низкорослые деревца. Место далеко не лучшее для засады. Все открыто, все доступно взгляду. И все же ясно: тот, кто ее организовывал, был далеко не новичком в подобном деле. Не соблазнился ущельем, до которого рукой подать. Понимал: кто его преодолевает, по‑ особому осторожен, там каждая клеточка тела в напряжении, в ожидании опасности. Другое дело, когда, зажатая с двух сторон мрачными, клыкастыми скалами, дорога вырвется на простор и в глаза ударит такой желанный и радостный свет солнечных лучей. Тут человек невольно расслабляется, забывает об опасности. Да и как не расслабиться, когда позади такой коварный участок дороги, а впереди залитая солнцем долина. Именно на этом решил сыграть враг. И просчитался…
Акрамов понимал: им еще и здорово повезло. Причем дважды. Первый раз, когда рвануло под правым опорным катком машины и он, как хорошо накачанный мяч, отлетел в сторону.
Вздрогнув всем своим бронированым корпусом, машина вдруг беспомощно накренилась на песчаный откос, посылая в голубое небо густые клубы дыма, словно сигнал о бедствии. Тогда из экипажа никто не пострадал. Лишь механика‑ водителя Аманбекова слегка контузило. А ведь могло быть иначе. Их спасло то, что, пройдя ущелье, Акрамов приказал открыть верхние люки. Как чувствовал беду. Да к тому же мина не отличалась большой мощностью.
А второй раз повезло, когда отходили к скалам. Отходили не сразу. Вначале были в БМП. Каждый на своем месте, под надежной защитой брони. Держались, надеясь на помощь своих – им сразу же сообщили о засаде. Держались бы и дальше, но, когда рядом с машиной поднялось серое облачко, Наби понял – ударил гранатомет.
– Кучкаров, откуда бьет? – прокричал он наводчику.
– Не успел заметить, – виновато ответил тот.
– Как боезапас? – уточнил Акрамов.
– На исходе, – помедлив, сообщил Кучкаров.
– Кичко?
– Отделение начеку, – послышался басок сержанта. «Отделение…» – невесело усмехнулся Наби. На этот раз в патрулирование он взял всего трех человек. Дал возможность отдохнуть людям. Здорово они устали за последнюю неделю. Да и маршрут был не таким сложным, опасным. А вот что вышло…
Акрамов понимал, что появившийся гранатомет для них опаснее всего. Неподвижная машина – отличная мишень даже для начинающего гранатометчика. Но Наби знал, что таких у душманов не было. За несколько промахов бандит расплачивался собственной головой. Вот почему Акрамов сердцем чувствовал – следующий выстрел будет точным. И он не стал рисковать людьми.
– Отходим! – приказал он. – Прикрывают Кучкаров, Ильюх!
Они отходили умело, прикрывая друг друга плотным огнем. Сколько пуль летело вдогонку, но ни одна не настигла.
– Видать, в сорочках родились, хлопцы, – с трудом переводя дыхание, выпалил Кичко.
– Уж кто‑ кто, а ты, наверное, прямо в спортивном костюме, – усмехнулся Кучкаров, снизу вверх поглядывая на Кичко. – Да и рановато об этом вспомнил…
Кучкаров не договорил. По долине вновь пронеслось гулкое эхо разрыва. Там, где осталась БМП, взмыли клубы дыма. Второй выстрел гранатомета действительно был точным. Акрамов до боли прикусил губу. Как все же он вовремя приказал покинуть машину.
– Рановато вспомнил, – продолжил Кучкаров. – Посмотри лучше туда.
Но все уже и так видели: прячась за камнями, к ним приближались душманы.
…Акрамов сделал все, что обязан был сделать командир в подобной ситуации: быстро, четко поставил каждому конкретную задачу, спланировал систему огня, обеспечил фланги.
– Ну вот, ребята, – совсем не по‑ уставному обратился Наби к подчиненным, – настала та минута, когда каждый из нас должен показать, чего он стоит. Показать свой характер, свое мужество.
– Минутой, конечно, тут не обойтись, – заметил Ильюх, – но тем хуже для той своры. Верно говорю?
– Чего зря балакать, – махнул рукой в ответ Кичко. – И без слов все ясно. Еще как покажем.
Наблюдая за душманами, Наби вдруг вспомнил подполковника Рекунова, преподавателя кафедры тактики Алма‑ Атинского высшего общевойскового командного училища имени Маршала Советского Союза И. С. Конева, как наяву услышал его голос:
– Курсант Акрамов, ваши действия?
Действия Наби всегда были решительными, грамотными, уверенными. Но только не тогда, когда он на занятии выступал в роли командира взвода, державшего оборону. С обороной у него не все получалось как надо.
– Плохо, Акрамов, – огорченно бросал Рекунов. – Секторы огня узкие, фланги неприкрытые.
– А если я не люблю действовать в обороне? Сами ведь учили, что залог успеха – наступление, – ершисто отвечал Акрамов.
– Помню, учил, – кивал офицер. – И как раньше действовали, показывали себя в поле, тоже помню. Хорошо командовали, толково, зрело.
– Да ведь тогда мы отрабатывали тему: «Взвод в наступление», – подчеркнул Наби.
– А вы того, колючий, – усмехнулся Рекунов. – Как этого раньше не замечал?..
– Значит, не любите оборону? – переспросил, подходя ближе. – По душе ветер атак в лицо, натиск, маневр? Похвально. Понимаю, молодость, азарт, задор, жажда победы. – И вдруг, мгновенно построжав лицом, бросил: – А я и не заставляю вас ее любить. Вы будущий офицер и обязаны умело действовать во всех видах боя. Ясно?
Показав рукой на бруствер свежевыкопанного окопа, заключил:
– После занятия жду вас здесь. Поговорим об обороне.
Сколько раз потом, уже будучи лейтенантом, Наби с благодарностью вспоминал подполковника Рекунова, его уроки тактического мастерства, его умение увлечь курсантов своим предметом. Вспомнил и теперь, мысленно оценивая свои действия и в душе оставаясь ими доволен.
…Первую атаку отбили легко. Вторую тоже. А с третьей вышло сложней. У душманов появился пулемет. А значит, к ним подошло подкрепление. Под его огнем бандиты осмелели. Где короткими перебежками, где резкими бросками, где ползком упрямо приближались к скалам, к которым прижалась крохотная группа Акрамова. Наби приказал беречь патроны.
По скале снова прошлась пулеметная очередь.
«Спокойней, Наби, спокойней», – шептал Акрамов, видя, как впереди маячат фигуры душманов. Плотным огнем вновь заставили их залечь. Надолго ли? Наби с надеждой посмотрел на голубое, без единого облачка небо. Знал, что там, вдалеке, о них помнят, думают, спешат на помощь. Главное, что они успели сообщить о себе, о том, что попали в засаду…
Пулемет вдруг смолк. И в наступившей настороженной, холодящей сердце тишине визгливый голос прокричал:
– Советские, сдавайтесь!
На правом фланге ударила автоматная очередь.
– Ильюх, – недовольно поморщился Акрамов. – Нервы подводят. Но пустякам патроны расходует.
Как ни странно, оказавшись в этой ситуации, он больше всего беспокоился за Ильюха. Не за русоголового великана Кичко, не за маленького, подвижного как ртуть и на удивление аккуратного Кучкарова и даже не за вечно чем‑ то недовольного Аманбекова, который за последнее время заметно располнел на солдатских харчах и с трудом взбирался на броню, а именно за Ильюха. Сержант ростом был под стать Кичко. Такой же мощный телом, сильный, энергичный в движениях. Разница была в характерах. Кичко спокойный, выдержанный, страсть охочий до беззлобных, шутливых солдатских подколок. Ильюх же отличался взрывным характером. Именно это сейчас и беспокоило Акрамова. Он верил в надежность сержанта, знал, что тот не дрогнет под любым огнем. Но Ильюх мог пойти на самый отчаянный поступок. Вот это и тревожило Наби.
«Зря я его отпустил далеко, – мысленно упрекнул он себя. – И вообще напрасно мы решили здесь залечь. Нужно было пробежать чуть дальше. К тем скалам. Там все же спокойней и надежней. В случае чего и в горы можно двинуться».
Вздохнув, Наби потрогал рукой подсумок. Тот заметно полегчал.
– Кичко, что приуныли? – крикнул он сержанту.
– Думаю, товарищ старший лейтенант, – раздался в ответ спокойный голос.
– Это над чем же? – удивился Акрамов.
– Да над тем, что сказать на такое предложение.
– Сдавайтесь, – вновь донеслось протяжное.
– Во, слышите, – пробасил Кичко. – Вот и думай: короткой ответить или длинной.
Акрамов скосил глаза в сторону сержанта. Молодец Николай. С таким действительно хоть в огонь и воду.
– Не стоит, – посоветовал. – Патроны на исходе. Скоро они понадобятся для других целей.
Душманы выжидали всего несколько минут. А затем снова застрочили автоматы, нестройно захлопали винтовочные выстрелы.
– Началось, – напряженно вглядываясь вперед, произнес Наби.
Гулко простучала пулеметная очередь. Одна, другая. Душманов словно что‑ то подстегивало. Уже не прячась, не таясь, они упрямо лезли туда, где засела группа Акрамова…
– Командир, обходят! – всплеснулся рядом тревожный вскрик Кичко.
Наби мгновенно оглянулся и совсем близко, в каких‑ то десяти шагах от себя, увидел три согнувшиеся фигуры. И так же мгновенно метнул им навстречу гранату.
– Отобьем эту атаку и отходим, – стараясь перекричать эхо боя, сообщил он Кичко.
– Понял! Прикрою!
«Спасибо, дружище, – мысленно откликнулся Акрамов. – Ты всегда был надежным парнем. Мировым парнем! И я всегда верил в тебя». А вслух прокричал:
– Отходим все вместе! Действуй!
Кичко, помедлив, бросил недоуменный взгляд в сторону командира и, прижимаясь большим телом к земле, пополз на правый фланг.
Но отходить им не понадобилось. Увлекшись атакой, душманы не сразу заметили, как из ущелья на полной скорости выскочили три боевые машины пехоты. Одна устремилась в тыл атакующих, вторая во фланг, а третья прямиком к группе Акрамова. Наби уже не видел, как растерянно заметались на каменном пятачке душманы, как на крутом берегу арыка, где находился пулемет, взметнулось дымное облачко – след меткого пушечного выстрела. Перед его счастливыми глазами стояла БМП, от которой к нему спешили солдаты, и впереди всех бежал капитан Геннадий Дорожкин, которого он узнал бы из тысячи – командир роты…
* * *
Дорожкин во взвод Акрамова пришел под вечер. Наби только из палатки, а навстречу ему ротный.
– Ну и духота, – чертыхнулся тот незлобно. – Сколько месяцев уже в Афганистане, а так к ней и не привык. Как думаешь, не от этой жары у меня лысина растет?
Наби засмеялся:
|
|
|
