Введение в Schizophrenie 10 страница

Различие между организацией времени на первой и на второй стадии можно, согласно Хайдеггеру (см. Sein und Zeit, S. 341—345), истолковать как различие между организацией времени тревоги и организацией времени страха. Если тревога беспокоится о «нагом существовании как о существовании, которое заброшено в жуть», то страх вызван беспокойством [Besorgen], касающимся мира окружающих людей. Но даже на первой стадии тревога «проигрывает себя чему-то, вызывающему бес-

История болезни Лолы Фосс 271

покойство» (тревога Лолы по поводу одежды), что показывает, что здесь тоже замешан страх. Более того, хотя, на второй стадии, страх действительно коренится в беспокойстве по поводу интриг «людей», эти люди становятся доступны для Лолы не благодаря проекту мира, направленному на практические действия, но через проект мира, ориентированный на подчинение [verfallen] непреодолимому Ужасному. Следовательно, временность [Zeitlichkeif] страха нельзя понять с помощью толкования практической деятельности, но через состояние капитуляции, «заброшенности-в-мир». Организация времени, в этом случае, принимает форму бросания-из-стороны-в-сторону, водоворота (см. мою работу «Ü ber Ideenflucht»). Существование не только открыто пугающему Экстраординарному (Хайдеггер); бытие, как таковое, приняло характер вечно пугающего Экстраординарного!

Не будем забывать тот факт, что, во второй стадии, существование было захвачено этим «бросанием-из-стороны-в-сторону», этим водоворотом, даже больше, чем в первой. Надо признать, что в обеих стадиях мы имеем дело с фиксацией (ужасного) Экстраординарного — навязанной экзистенциальной тревогой — на определенном, мирском значении: опасность. На первой стадии опасность можно было предотвратить путем «считывания» с объектов, с помощью сложной системы вопросов к судьбе, чтобы она ответила «Да» (тебе можно) или «Нет» (тебе нельзя) — и таким образом указала возможность избежать опасности. На второй стадии, однако, этот апелляционный суд отсутствует. Теперь не осталось никакой альтернативы — только «Нет». Теперь во всех знаках читается «Нет», «Повернись кругом! », «Остерегайся! », «Не доверяй никому! ». Все еще подвижная структура временной организации, в которой будущее то открыто, то закрыто, заменяется нереальным вездесущим окончательным злом. Единственный момент, когда будущее еще появляется, — это в ожидании мирского появления вездесущего зла в форме «преступлений». Но тогда как на первой стадии Ужасное в своих угрозах существованию было все еще экзистенциальным по природе, на второй стадии оно потеряло весь свой экзистенциальный характер и стало просто мирской опасностью для жизни. Вопрос уже не о «покое души», но о самой жизни. Там, где мы прежде видели существование в его историчности, в его потенциальной возможности становления и созревания, теперь мы видим только развертывание угрожающих событий «во времени». Очевидно, в такой «мир без грации» (Гебзаттель) не может проникнуть ни один луч любви. Ему не достает не только экзистенциального общения, но также и любовной общности, т. к. существование уже давно изолировало себя в тревожном уединении и обособлении.

В результате этого исследования давайте вспомним, что наряду с преобразованием временного модуса экзистенциальной тревоги в простой мирской страх, жуть Ужасного ушла в скрытность врагов. Без знания и понимания первой стадии мы никогда не смогли бы понять вторую стадию, скрытность врагов. В то же время нас поражает парадокс, что жути Ужасного все же можно было поверить на слово, когда она от-

272 Избранные статьи Людвига Бинсвангера

крыто обнаруживала себя в «да» и «нет», произносимых голосом судьбы, тогда как жуть врагов выражается только в виде скрытности. Но парадокс исчезает, как только мы понимаем, что жуть и скрытность — это не противоположности, но вещи одного и того же порядка. Они обе представляют собой тревогу по поводу демонической сверхсилы и страх быть отданным в ее руки. Различные способы, которыми эта сверхсила обнаруживает себя (с нашей точки зрения: способы, какими она истолковывается и расшифровывается), тесно связаны с процессом разделения «Ты». С судьбой, как олицетворением Ужасного, все же можно быть в «приятельских отношениях», все же можно «верить ей на слово»; но необозримым многим, среди которых распределилось Одно Ужасное, больше нельзя «верить на слово», но в них можно узнавать, с помощью слов и других знаков, исключительно врагов.

Следовательно, бред преследования оказывается дальнейшей фазой в споре существования с ужасным Непреодолимым, которое возникло из него; «дальнейшая» фаза, потому что Непреодолимое прогрессировало от жути — которая ближе к существованию — до скрытности врагов, которая больше удалена от существования, но тем ближе к миру. Непреодолимое спустилось с небес судьбы к суете мира; оно превратилось из внеземной демонической сверхсилы в сверхсилу окружающих людей. Тревога по поводу жути внеземной сверхсилы превратилась в прямое доказательство мирского зла, в бред преследования.

Пространственная организация. Нашим следующим шагом будет объяснение, с точки зрения пространственной организации, перехода от суеверного модуса существования к модусу существования в условиях угрозы со стороны мира окружающих людей. Мы должны опять обратиться к экзистенциальному различию между тревогой и страхом. И опять мы должны вспомнить, что первая стадия ни в коем случае не определялась исключительно «ужасной» тревогой, но также, в то же время, страхом реально существующих предметов одежды и индивидов. Следовательно, предметы одежды как вещи окружающей среды и те, кто носил эти предметы, как окружающие люди уже находятся на том же мирском уровне, что и «люди» во второй стадии. Разграничение, которое мы провели между временностью все еще экзистенциальной тревоги и временностью мирского страха равным образом применимо к пространственности.

Мы можем начать с пространственной организации, которая связана с тревогой. В этом состоянии мир погрузился в ничтожность. Волнующее ожидание [besorgendes Gewä rtigen] не находит ничего, чтобы помочь ему понять себя: «оно распространяется на ничто мира». Такой ужасной эту тревогу делает то, что она абсолютно «непостижима», так как она и есть непосредственно «Ужасное» (что было так резко продемонстрировано в случае Лолы), и что в Ужасном и «я», и мир сводятся на нет [genichtet]. И тем не менее, даже в тревоге должно быть «из-за чего». Как мы неоднократно подчеркивали, «из-за чего» тревоги — это само Dasein.

История болезни Лолы Фосс 21Ъ

Непрерывно спрашивая у судьбы ее мнение, Лола пыталась сделать так, чтобы немного света (что всегда означает немного пространства) проникло в жуть ее существования.

Для нас это доказывает усилие существования создать пространство даже в ничто тревоги, пространство, в котором оно может двигаться свободно, дышать свободно, поступать свободно — свободное от невыносимого бремени Ужасного. Даже если ответ — «нет», пространство тем не менее открывается через это отрицание; и хотя это ограниченное, запертое пространство, тем не менее это пространство. В результате организация пространства в этом случае несет на себе печать суеверия. Через суеверие существование спасает все остатки «мира» и, следовательно, «я», которые можно спасти от экзистенциальной тревоги. Без опоры на суеверие существование погрузилось бы во мрак неприкрытого ужаса или «очертя голову» проиграло себя миру, что впоследствии и происходит на второй стадии. Третья альтернатива — подлинно экзистенциальная — возвращения сознания в подлинное бытие (бытие «я») давно похоронена. Больше существование не может услышать призыв, «назад к «я»! »

Вторая альтернатива — проигрывание себя миру — не противоречит гипотезе, что существование в тревоге хватается за ничто мира; потому что проигрывая себя миру, существование вообще не делает попытку схватиться за мир и поэтому не находит ничего, с помощью чего оно может понять себя, но придумывает себе мир. Это означает, что существование больше не растрачивает себя в беспокойном ожидании [im besorgenden Gewä rtigen], в раскрывании и контролировании вечного положения дел в мире, но что теперь оно растрачивает себя только на нынешнее положение дел, которое раз и навсегда определено Ужасным — то есть, в ситуации постоянно присутствующей опасности. Отданное в руки постоянной угрозы со стороны омиренного Ужасного и парализованное его превосходящей силой, Dasein фактически больше не находит ничего, с помощью чего оно может понять себя. Когда Dasein больше не в состоянии понять мир как опасность, подлинное свободное понимание «я» тоже прекращается. Бытие-в-мире больше не предполагает беспокойство как форму решительного действия, но только в смысле само-отрекающегося мечтания об опасности (мы не должны забывать, что даже в наших мечтах мы намереваемся действовать).

С другой стороны, страх опасности также подразумевает освобождение существования от бремени ужасной тревоги, ибо тогда как человек может посмотреть в лицо опасности или уклониться от нее, ничто из этого не может быть сделано перед лицом тревоги. Именно в этой связи мы начинаем восхищаться глубоким толкованием Фрейда тревоги сновидения: или сновидение превращает смутную («свободно-плавающую») тревогу в страх чего-либо, или мы пробуждаемся от тревожного сна, потому что, прежде всего, существование стремится избежать экзистенциальной тревоги. Галлюцинации — это тоже форма попытки избежать этой тревоги.

10-675

274 Избранные статьи Людвига Бинсватера

В отношении «опасности» существование организует свое пространство на первой стадии способом, не сильно отличающимся от второй. «Пространство» открывается и закрывается не только через ответы оракула, но также с помощью носителей сверхсилы в окружающей среде и мире других, через одежду и тех, кто ее носит, людей, приносящих «несчастье», таких как горбатые или косоглазые, служащие в отелях, монахини и т. д. Но так как оракул не всегда опровергает, но иногда также и подтверждает, мы находим в молодом садовнике подтверждающего или обещающего удачу представителя судьбы. Подобно оракулу, эти персонажи совместно определяют пространственные измерения и направления, и двигаются вперед или отступают в их пределах. Это возможно только потому, что организация пространства, как таковая, в данном случае является «магической», т. е. она определяется главным образом не через ситуацию и через понимание, но через подчинение, капитуляцию существования перед силой, чуждой «я». Естественно, даже «мифологическое мышление», даже «бредовое» толкование мира — это все еще форма понимания, все еще «Взгляд на мир» [« Weltansicht»} (В. фон Гумбольдт). Но и то, и другое это проекты мира — один историко-традиционный, другой чисто индивидуальный — в смысле заброшенности существования, а не в смысле подлинного бытия «я».

Все, что было сказано о пространственной организации на первой стадии, относится и к пространственной организации на второй стадии, с одним исключением — место определенных предметов одежды и людей, которые их носили, теперь занято «людьми» вообще. Почти все окружающие — «нет»-говорящие; редко мы слышим об исключительных разрешениях. «Нет», «Повернись кругом», «Остерегайся! » теперь уже нельзя «прочесть» в ответе оракула, в платье или в человеке (считающемся зараженным). Это стало «повсеместным», или — если не отходить от образа заражения — «эндемическим». Широкое распространение губительного Ужасного — это выражение прогрессирующей «экспансии» крепостной зависимости от мира окружающих людей. Эта экспансия сопровождается сжатием Ужасного, которое угрожало Dasein, и инвестированием его в «Преступников», которые теперь угрожают жизни. И экспансия, и сжатие являются выражениями тотальной захваченнос-ти существования Ужасным, или, если выразиться иначе, тотального экзистенциального опустошения.

В результате мы обнаруживаем, что пространственная организация теперь открывает «здесь» существования («da» Dasein'a) как непропорционально большее враждебное пространство и непропорционально меньшее дружественное пространство (последнее по-прежнему включает «второго врача» из первого санатория и «симпатичного» врача из второго, в дополнение к другим неустановленным лицам)". Это опять

Мы можем припомнить из отчета, что первый врач полностью заменил оракула: теперь она обращалась к нему одному, чтобы он принимал за нее «да»- или «нет»-решения. («Я ничего не делаю без вашего совета». ) Теперь она была подвластна доктору так, как она прежде была подвластна оракулу.

История болезни Лолы Фосс 275

может создать^впечатление, что Лола «сократила дистанцию между собой и нами». Мы испытываем искуАние сказать, что Лола ведет себя точно так, как ведет себя нормальный человек, когда он сталкивается со своими реальными врагами, то есть с подозрением, осторожно, скрытно, защищаясь, обвиняя и т. д. Причина в том, что опять кажется, что она движется «в-мир», что для нас более «понятно», чем ужасный страх Ужасного. Мы можем еще раз «понять» ее страхи и защитные меры. Мы склонны забывать, что это «понимание» относится только к реакциям Лолы на врагов как таковых, а не к ее тревоге по поводу мира, управляемого Враждебным! Таким образом, впечатление, что поведение Лолы теперь более понятно, обманчиво. Конечно, она не настолько аутистична в любой из стадий, чтобы это мешало ей сохранить некоторые формы поведения из ее прежнего мира. Но этим формам поведения не хватает того, что сделало бы их понятными в полном смысле этого слова, а именно, целостности «я». Из-за капитуляции «я» перед чуждой силой и сопутствующей утратой «я» вообще, общая структура бытия-в-мире настолько отлична, что психологическая «эмпатия» более не возможна, только феноменологическое описание и понимание. Таким образом, экзистенциальный анализ все еще дает возможность методико-научного понимания там, где так называемая эмпатия потерпела неудачу.

Что касается появления Преступного, мы, к сожалению, знаем слишком мало о предыстории нашего случая, чтобы объяснить это с жизненно-исторической точки зрения. Во всяком случае, тревога Лолы, в возрасте двенадцати лет, когда она чувствовала себя «небезопасно» в доме после приступа брюшного тифа, и ее последующее бегство в дом бабушки было вызвано, по-видимому, скорее страхом взломщиков, нежели боязнью привидений, и, вероятно, можно было добраться до ее «инфантильных корней». Страх «преступлений» нужно было бы, в этом случае, считать результатом детской тревожности и, следовательно, симптомом регрессии. Но в данной ситуации это не представляет для нас интереса. Наше внимание привлекает то обстоятельство, что мир, по-видимому, все время надвигался на Лолу. Об этом свидетельствует не только ее вызывающее поведение и вздорный характер, но еще больше— сообщения, что она «всегда» была склонна быть в одиночестве, что она любила оставаться в своей запертой комнате, уединяясь таким образом от давящего мира, и что она часто думала об уходе в монастырь. Я ранее упоминал это при обсуждении ее жизненного идеала, идеала быть-оставленной-в-покое и идеала безопасности. Следовательно, можно с уверенностью предположить, что фундаментальная особенность в существовании Лолы — такая же, как та, которая обнаружена в других случаях и названа Кьеркегором «тайной существования», а именно, феномен, что «несвобода делает узника из самой себя». В шизофреническом существовании этот феномен проявляется гораздо явственней, чем в обычной жизни. Свобода заключается в преданности Dasein своей заброшенности как таковой, несвобода — в деспотическом отрицании и

10*

276 Избранные статьи Людвига Бинсвангера

попирании ее на основании Экстравагантного [ver st eigenen] идеала. Такое прегрешение перед существованием наиболее жестоко наказывается в шизофреническом существовании. Мы ни в коем случае не пытаемся «морализировать». Здесь мы сталкиваемся не с моральной виной — которая была бы гораздо более безобидной — но с отсутствием существования как такового, вследствие Экстравагантности. Экстравагантность, однако, — это игнорирование человеком того факта, что он не сам заложил основы своего существования, но является конечным существом, чьи основы — вне его контроля ⁶.

Материальность «Мира» / Когда мы в заключение спрашиваем, в какой стихии или материальном аспекте Dasein, в случае Лолы, материализуется как «мир» [sich weltlicht}, мы сначала затрудняемся в ответе, т. к. мы нигде не находим прямого указания на какую-либо из четырех стихий, ни на Воздух и Воду, ни наг Огонь -и Землю. Это так потому, что наше более близкое знакомство с Лолой относится к тому времени, когда она была уже отрезана от всего «стихийного» существования — когда она была почти «выгоревшим кратером». Этот способ высказывания, который навязывает нам себя в подобных случаях, может привести нас к ответу на наш вопрос. Если существование создает у нас впечатление выгоревшего кратера, то подразумевается, что жизненный огонь, жизненный жар, даже жизненное тепло покинули его. Такое существование «превращено в пепел» и «обращено в землю» [verascht und vererdet} — в смысле мертвой земли! В случае Эллен Вест мы еще могли проследить этот процесс превращения в землю шаг за шагом... от воздушной, яркой, лучезарной области к области пассивного разложения и, отсюда, к трясине и выброшенной шелухе. В лице Лолы мы видим перед собой почти конечный продукт этого процесса, хотя под пеплом все еще горят несколько искр (любви, доверия).

Если мы спросим, далее, на что растратил себя экзистенциальный огонь, экзистенциальная теплота, мы должны ответить — как мы отвечали в случаях Эллен Вест и Юрга Цюнда — на экзистенциальную тревогу. Именно экзистенциальная тревога высосала из этого существования его «внутреннее тепло» (la chaleur intime)¹, вынудила все его ресурсы служить войне против тревоги. Она ввергла существование в страдание и поставила его в условия принуждения, навязчивого стремления отвратить тревогу любой ценой, даже ценой жизненного огня.

Это означает, что экзистенциальная тревога отрезала существование от его глубочайших корней, от его первоначальной «свободной» тональности (в экзистенциальном смысле этого слова, от способности быть настроенным на определенную тональность). Существование, в этом случае, загнано в вечную несвободную тональность тревоги и ее детища, земного страха. С этим существование пошло по дороге к смерти (что мы так ясно видели в случае Эллен Вест). Экзистенциальная тревога означает не жизненный огонь и жизненное тепло, но противостоящий принцип — бросающий в дрожь и разрушительный —

История болезни Лолы Фосс 277

принцип смерти. ⁴ В этой мере, но только с этой мере, можно справедливо сказать, что любая тревога — это тревога о смерти. Конечно, Ужасное, Невыносимое во всех наших случаях есть смерть; но не «экзогенная» смерть, не уничтожение жизни, но «превращение в ничто» [Nichtigung] существования в неприкрытом ужасе. Рассматриваемое с этого угла зрения, последующее омирение экзистенциальной тревоги — страх уничтожения жизни, который имеет место в бреде преследования — это фактически «облегчение» для существования. Мы должны признать, что «преследования», описанные Лолой, больше не производят на нас впечатления чего-то невыносимо ужасного, в чьи руки существование было отдано в неприкрытом ужасе, а, наоборот, производят впечатление угрозы со стороны мира (окружающих людей), от которой можно защититься с помощью мирских средств, таких как предосторожности, хитрости, обвинения и т. д. Конечно, суеверные ритуалы и пространственное удаление одежды также представляли собой мирские защитные меры, но, заметьте, не меры для борьбы с врагом (то есть миром окружающих людей), но для уклонения от экзистенциальной тревоги! Итак, мы снова сталкиваемся со специфическим диалектическим процессом, который превращает невыносимую тревогу превращения существования в ничто в легче переносимый страх угрозы жизни.

Именно эта возросшая легкость в перенесении тревоги создает впечатление «процесса излечения», хотя она должна, с биологической точки зрения на здоровье и болезнь, напротив, наводить на мысль о прогрессе «болезни». То, что для страдающего пациента означает облегчение его страданий от существования и в существовании, на медико-биологический взгляд означает усиление страдания совершенно иного рода, усиление с точки зрения болезни.

Бытие-выгоревшим, утрата «chaleur intime», помогает нам понять способ и средства, с помощью которых Лола пытается проникнуть в намерения судьбы и своих врагов. Если Башляр прав, утверждая, что «le besoin de pé né trer, d'aller à l'inté rieur des choses à l'inté rieur des ê tres» есть «sé duction de l'intuition de la chaleur intime», тогда это искушение, в случае Лолы, больше не «сочувственный» феномен, больше не феномен «de la sympathie thermique», но отражающий и защитный феномен, и, следовательно, практический". Проникновение в «душу» судьбы и «других» больше не происходит через симпатию и антипатию, но посредством рационально интерпретируемых знаков. Следовательно, это уже не «чувствование», а, согласно выражению самой Лолы, «чтение». Навязчивая тяга прочесть что-либо во всех вещах (и людях) — это уже не искушение интуиции de la chaleur intime, но искушение, мотивированное страхом, или, точнее, движимым тревогой навязчивым стремлением суеверно расшифровывать и толковать, любой ценой.

* В противоположность случаю Лолы, в гораздо менее запущенной и очень острой болезни Ильзе это «желание проникнуть» было все еще феноменом теплоты.

278 Избранные статьи Людвига Бинсвангера

______.

Клинико-психопатологический анализ

Поскольку имеющегося материала недостаточно для психоанализа этого случая, мы продолжим наш отчет клинико-психопатологиче-ским анализом. Мы можем, однако, обратить внимание на тот факт, что Лола в пубертатном периоде вела себя как мальчик и утверждала, что она была мальчиком. Если связать это с несомненным преобладанием (отрицательного) комплекса матери, с «возведением» симпатичной медсестры в ранг действительного носителя несчастья, и со страхом горбатых женщин и монахинь, можно задуматься о (вытесненном) гомоэротическом компоненте в сексуальной конституции Лолы. Соответственно, пришлось бы сделать вывод — в соответствии с фрейдовской теорией паранойи — что впоследствии враги Лолы тоже будут женского пола, гипотеза, которая не подтверждается фактами. Более того, Лола несомненно демонстрирует некоторые нормальные, гетеросексуальные тенденции; она, по-видимому, искренне любила своего жениха; она считает вид молодого садовника счастливым предзнаменованием для ее поездки, и ей, кажется, доставляли. удовольствие балы и танцы. Ее нарциссизм отчетливо проявился в ее непослушании, упрямстве, вызывающем поведении и вздорности, а позже в тенденции оставаться в одиночестве и запираться. Мы знаем только один из ее снов, сон о медсестре, которая ложится на кровать, присланную бабушкой Лолы, а также на кровать Лолы, и о страхе Лолы, как бы ее бабушка тоже не легла на одну из этих кроватей. Особая любовь Лолы к ее бабушке кроме того выражается бегством ребенка в дом бабушки, после ее брюшного тифа. Но этих скудных сведений ни в коем случае не достаточно для психоанализа суеверия Лолы и ее бреда преследования.

Детство Лолы дает некоторую информацию, представляющую интерес для психопатологии. Мы помним, что она была «крайне избалованным» ребенком, не терпела никакого авторитета выше своего собственного и, подобно Юргу Цюнду, часто искала и находила защиту у какого-нибудь человека. Следовательно, нельзя говорить о каком-либо строгом воспитании [Erziehung]. Лолу можно назвать «запущенной» с точки зрения подготовки ко взрослой жизни [im pä dagogischen sinne] *. Она ни знала, ни узнавала ничего о возможности «внутренней опоры», а знала только о возможности внешних убежищ и защиты. Как мы видели, эта тенденция прошла через всю ее жизнь и также доминировала в болезни. Уже ребенком Лола была «не нормально развита» в психическом смысле, по причине как конституции, так и воспитания. Ее умственные способности, по-видимому, были несколько ниже среднего. Во всяком случае, весь отчет не показывает никаких признаков хорошо развитого интеллекта.

[^w Прим. Эрнеста Энджела: Это не относится к школьному обучению. Показательно, что не существует никакого английского слова для Erziehung. Erziehung включает родительское воспитание плюс школьное обучение. ]

История болезни Лолы Фосс 279

Недостаток' внутренней опоры у Л^ды усилился после серьезной болезни (брюшного тифа), когда ей бьмо двенадцать лет, и перерос в тревожное чувство небезопасности в ее собственном доме. Так как мы не находим указания на боязнь привидений, чувство «небезопасности» в доме можно было бы рассматривать как страх взломщиков, который, в свою очередь, мог восходить к тревоге в отношении мастурбации. С другой стороны, такой страх с тем же успехом можно было бы объяснить «постинфекционным состоянием нервной слабости». Это могло бы склонить нас к предположению, что тревога, которая появилась в этом состоянии патопластично повлияла на последующий психоз и во многом определила его «содержание». Но я не разделяю это мнение. Я считаю, что, наоборот, постинфекционное состояние слабости просто предоставило повод для того, чтобы «чувство небезопасности», присущее конституции, вырвалось наружу и превратилось в острую тревогу; и что именно конституция Лолы, возможно, усугубленная недостатком морального воспитания, может служить причиной ее первого тревожного чувства небезопасности, а также ее более позднего страха судьбы и врагов. Так как эта полиморфная форма шизофрении обычно появляется в раннем возрасте, у нас есть основания интерпретировать то первое появление тревоги как ранний симптом начинающегося шизофренического процесса.

Когда Лола, в течение ее тринадцатого года, находилась в немецком пансионе, она, согласно истории болезни, вела себя как мальчишка, была властной, агрессивной и задиристой. В последовавшие сразу же за этим годы, однако, она, очевидно, совершенно не привлекала внимания, любила удовольствия и любила танцевать; в то же время она демонстрировала тенденцию оставаться в одиночестве и запираться в своей комнате. Возможно, это совпало с началом ее болезненного суеверия, которое, по ее собственному свидетельству, появилось между семнадцатью и девятнадцатью годами. Все это обязательно должно снова вызвать подозрение о начинающемся шизофреническом процессе. Правда, непокорное поведение Лолы по отношению к ее отцу из-за его возражения против ее помолвки, ее частые посты, ее уныние и депрессию, и ее угрозу постричься в монахини все еще можно рассматривать как чисто «психогенную» реакцию шизоидного психопата; но все эти симптомы имеют тенденцию скорее подкреплять указание на начавшуюся шизофрению.

Когда история болезни Лолы доходит до двадцати двух лет, мы впервые слышим о ее странном поведении в отношении одежды, по-видимому, ее собственной одежды: она отказывается сесть на корабль, пока не будет удалено определенное платье. Здесь опять ее воля одерживает победу. Сообщается, что во время поездки в Германию, где она встретила своего жениха, она стала больше интересоваться одеждой и стала несколько более открытой. Но из ее собственного сообщения мы знаем, что уже в то время ее «самым жестоким образом» мучили ее навязчивые идеи. Только в течение следующего года — ее двадцать третьего — ее болезнь была замечена людьми вокруг нее. После того, как ее жених отложил свадьбу, она «упала духом, стала меланхоличной и особенно

280 Избранные статьи Людвига Бинсвашера

суеверной». Следовательно, нет сомнения, что так называемый «невроз навязчивости» Лолы уже полностью развился, когда ей было двадцать два, возможно, даже раньше, и только гораздо позже был замечен ее родственниками (если не считать наблюдения об ее отказе сесть на корабль из-за определенного предмета одежды). Итак, то, что «невроз навязчивости» был дополнительным проявлением шизофренического процесса, это уже не подозрение, но научная уверенность. ... И вот «антипатия» к матери принимает такую нездоровую форму, что Лола считает заколдованным все, что исходит от нее; она прячет эти предметы, раздает их, «теряет» или продает их на улицах, завернутые в небольшие свертки. Опыт говорит нам, что такое поведение выходит за рамки симптомов, проявляемых в простом навязчивом неврозе.

Стадия суеверия: «навязчивое чтение» и < фобия одежды» / Уже на этой стадии мы можем заметить, пусть только в «одном случае, определенно бредовое восприятие. В течение периода ее душевного смятения, когда появилась тревога Лолы по поводу симпатичной медсестры, она почувствовала, что за ней наблюдают два человека: «Я лежала внизу в шезлонге, когда увидела две фигуры в коридоре, которые наблюдали за мной; когда я повернулась к ним, они убежали, поэтому я осталась внизу; но это было очень жутко».

К этому мы должны добавить боязнь Лолы быть загипнотизированной. Хотя «бред гипнотического преследования» еще не присутствовал, мы тем не менее видим в ее страхе быть загипнотизированной, в ее просьбе «не смотреть на нее так» и торжественно обещать ей не гипнотизировать ее, выражение «ощущений гипнотического влияния».

Но были и другие верные признаки шизофрении, которые можно было наблюдать в лечебном учреждении. Лола поначалу производила впечатление холодного и лишенного чувств человека, неряшливого и равнодушного во всех отношениях, очень скрытного, мстительного, обидчивого и подозрительного, чрезвычайно упрямого и даже склонного к негативизму, без какого-либо интереса или радости в работе, и отставшего в умственном развитии. Мы должны учесть ее непредсказуемое поведение и решения, ее непостоянство и ипохондрическую реакцию на лечебные средства. Кроме того, мы должны принять во внимание ее внезапную перемену — в течение дня — от несомненной боязни гипноза до жадного желания быть загипнотизированной; такая поразительная амбивалентность, прибавленная ко всем остальным симптомам неуравновешенности, позволяет нам говорить о раздвоении личности в условиях шизофрении.

⇐ Предыдущая22232425262728293031Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: