 |
Введение в Schizophrenie 11 страница
|
|
|
|
То, что картина несколько меняется, когда Лола находит врача, который ей приятен, не должно производить на нас впечатление удивительного. Лола все еще эмоционально восприимчива, и ее потребность в поддержке и руководстве ни в коем случае не угасла. Теперь она становится более управляемой, гораздо более открытой, даже доверчивой. Следовательно, теперь возможно получить более глубокое представление о ее психической жизни. Таким образом, впечатление о всей лично-
История болезни Лолы Фосс 281
сти пациентки становится определенно более благоприятным, особенно поскольку теперь становится очевидным, как сильно она страдает.
Обращаясь к «навязчивым явлениям» Лолы, мы снова должны провести различие между «навязчивым чтением» (навязчивым допросом судьбы) и навязчивой «табуизацией» ее окружающей среды и мира окружающих людей. Мы уже показали, насколько тесно взаимосвязаны эти две вещи. Психопатологическая проблема, которая напрашивается сама собой, состоит в следующем:
Имеем ли мы здесь дело с подлинными навязчивыми идеями как в неврозе навязчивости, или идеи уже являются бредовыми? Диагноз шизофрении сам по себе не обязательно представляет собой решение, т. к. во время шизофрении мы довольно часто наблюдаем настоящие фобии, навязчивые идеи и навязчивые действия (в моем опыте, они наиболее часто состоят из страха микробов и навязчивого мытья). Поэтому в случае смешанной шизофрении мы должны исследовать как раз то, сталкиваемся ли мы с подлинными и чистыми симптомами невроза навязчивости, основанного на механизме замещения, или просто аномальными психическими явлениями, которые навязываются пациенту против его воли и которые он ощущает и оценивает как «навязчивость». Мы знаем, что едва ли есть психопатологический симптом, который не был назван «навязчивым» 8. В нашем случае нам следует задать вопрос и решить, являются ли вообще «навязчиво суеверные» идеи и действия Лолы навязчивыми состояниями, или они уже представляют собой бредовые идеи. И если мы действительно хотим говорить о навязчивых идеях, мы по-прежнему стоим перед лицом альтернативы, что они могут быть гораздо ближе к бреду, чем к навязчивому состоянию (viz. совет Кречмера гораздо больше искать различие между навязчивым состоянием и бредом, чем различие между бредом и бредом). Здесь мы снова встречаем много обсуждаемую, но, на мой взгляд, очень неопределенно сформулированную проблему: могут ли бредовые идеи возникать из навязчивых идей? Я считаю, нужно спрашивать и исследовать то, являются ли и в какой мере являются навязчивое состояние и бред только различными стадиями или периодами одного и того же антропологического «изменения формы» [Gestaltwandef]. На этот вопрос еще не ответила психопатология, которая в основном заинтересована в строгом разграничении между навязчивым состоянием и бредом как психопатологическими симптомами. Основным критерием этого разграничения было, со времен Вестфаля (Westphal), понимание или отсутствие понимания бессмысле-ного и чуждого эго качества нездорового события. С точки зрения симптоматологии, этот критерий имеет силу, хотя такое понимание часто подвержено колебаниям, так что критерий часто подводит в конкретном случае. Но вопрос в том, может ли психопатология удовлетвориться этой описательной психопатологической точкой зрения и ее чисто « функциональной» интерпретацией, которая всегда будет являться директивой для клинической и в особенности для судебной оценки. Но разве не следует психопатологии, в интересах чистого исследования, руководствоваться другими и более глубокими перспективами? Учитывая послед-
|
|
|
282 Избранные статьи Людвига Бинсвангера
|
|
|
нее, мы считаем, что психопатология, через антропологическое исследование и изучение, может в самом деле обрести «более глубокие» перспективы.
«Навязчивое чтение». Лола, как мы видели, переживает свое «чтение» как «необходимость», как навязчивое состояние и, как и все истинные больные навязчивым неврозом, чувствует ужасающую, невыносимую тревогу, если она не может поддаться принуждению. Но по сравнению со страдающим навязчивым неврозом, Лола не только подчиняется навязчивому импульсу в виде мыслей, чувств или действий (как, например, импульс повторять, додумывать все до самого конца, считать, мыть, разрушать, проклинать, молиться и т. д. ), но, сверх того, уступает «бессмысленному» влечению получать разумные ответы от «вещей». Таким образом, «чтение» и толкование, воспринимаемые ею самою как навязывающаяся, чуждая эго «необходимость», здесь приводит к решению, которое имеет смысл для ее личности, решение, от которого зависит ее счастье и блаженство, в то время как в собственно навязчивом состоянии счастье и блаженство зависят только от подчинения бессмысленному навязчивому приказу как таковому, который должен исполняться бесконечно или в определенных временных последовательностях. Следовательно, смысл подлинного навязчивого состояния, если мы рассматриваем его только описательно, заключается в выполнении действия, которое абсолютно бессмысленно или перестало иметь смысл — совершенно независимо от того, какой «смысл» может найти в этом действии или за ним психоанализ. Смысл чистого навязчивого состояния, в нашем случае, совсем вне действия, а именно, в избегании тревоги, которая наступает, как только действие (толкование — это тоже действие) пропускается.
Без сомнения, навязчивое «чтение» Лолы также относится к этому избегающему тревогу типу, но, кроме того, ему дана очень значительная задача вычитать «да» или «нет» в вещах, особенно в словах или названиях, означающих вещи, которые совпадают в пространстве и времени. В этом случае мы действительно можем говорить о «навязчивом стремлении извлечь смысл» [Sinnentname] 9. Вещи больше не функционируют в соответствии с их собственным «объективным» смыслом, но функционируют исключительно для того, чтобы выразить «высший» смысл, смысл, переполненный судьбой. Имеем ли мы здесь дело все еще с навязчивым состоянием или уже с бредом? На мой взгляд, с обоими: навязчивым состоянием, постольку поскольку чтение навязывает себя как чуждая эго «необходимость»; бредом, постольку поскольку он основан на более не чуждой эго, бредовой идее, что «судьба» говорит с помощью объектов и дает повелительные намеки относительно будущего поведения «читающего». Можно было бы ответить, что любое суеверие основано на такой «бредовой идее», и при этом не заслуживает названия «бреда». Но здесь мы имеем дело (как подчеркивали многие исследователи со времен Вест-фаля, и среди них Блейлер) с дифференцированными нюансами пси-
|
|
|
История болезни Лолы Фосс 283
хических структур; кроме того, навязчивое чтение Лолы следовало бы назвать бредом хотя бы по той просуэй причине, что она непоколебимо «верила» не только во «всемогущество судьбы», но и в каждое из своих толкований, и что она приписывала им свойство реальности. Мы можем добавить, что ее система выспрашивания и истолкования сама по себе представляет собой логически мотивированную «бредовую систему». Тот факт, что ее «логическая мотивация» чрезвычайно скудна и поверхностна, даже нелепа, скорее подтверждает, нежели противоречит нашему мнению.
Конечно, мы ожидаем увидеть в высшей степени нелепые действия в подлинных навязчивых неврозах, но там бессмысленные поступки признаются пациентом бессмысленными, тогда как Лола солидарна с бессмысленными поступками, что означает, что она переживает и понимает их как нечто, что имеет смысл!
Поэтому мы должны понимать, что знаки, в которых она читает намерения судьбы, истолковываются таким же бредовым способом, как знаки, в которых она «читает» намерения врагов. В обоих случаях она «проецирует» (как бы мы сказали в психопатологии — конечно, не феноменологически, а просто теоретически) «нечто» на объекты и людей, «чего в них вообще нет». Мы, однако, не будем до поры, до времени обращать внимание на эту распространенную черту, потому что чтение в объектах все же до некоторой степени переживается как навязчивая тяга в противоположность «чтению» в людях; кроме того, чтение в объектах требует особой системы толкования, тогда как чтение в людях, по-видимому, является независимым от любой искусственной системы толкования, а определяется только природными человеческими феноменами экспрессии. Но если бы мы могли получить что-либо из антропологического анализа нашего случая, и в частности из сопоставления двух стадий, это должно бы быть осознание того, что под чтением с выражений лица, слов и других «знаков» людей, должна быть искусственная самопроизводная система толкования, которую читающий уже не осознает. Простой констатацией «бредового толкования» ничего не достигается. (Мы вернемся к этому положению в обсуждении бреда преследования Лолы. )
|
|
|
Вопрос, до какой степени выспрашивание судьбы является выражением «инфантильной регрессии», должен остаться без ответа за недостатком каких-либо данных о внутренней истории жизни Лолы. Я хочу, однако, указать на возможность, что то, что Лола искала и находила защиту, в частности у своей бабушки, могло быть связано с похожим отношением к «личности», которую она видела в судьбе. Без сомнения, этот ранний поиск и нахождение защиты получил продолжение в навязчивом «чтении», что дает дополнительное подкрепление нашему мнению о его инфантильном характере.
«Фобия Одежды». Хотя «ответы» судьбы имели некоторые табу-подобные характеристики, эти характеристики стали гораздо более заметными в отношении определенных предметов одежды и тех, кто их носил,
284 Избранные статьи Людвига Бинсвангера
а также других объектов, упомянутым Лолой. Здесь опять следует вопрос Фобия или Бред?
То, что поведение Лолы в этих сферах обнаруживает фобические симптомы, это почти самоочевидно; но ее фобия одежды выходит за рамки психопатологического содержания фобии просто навязчивого невротического типа. Об этом свидетельствует именно та тесная связь между фобией и бредовой системой чтения и толкования, а также тот факт, что эта самая фобия больше не переживается как чуждая эго, а переживается как созвучная эго.
Лола воспринимает свои фобические симптомы не как «необходимость», чуждую ее личности, но как нечто вполне осмысленное, то есть, опять, как «пророческое» в ранее указанном смысле. Здесь тоже решающим фактором является иллюзорное чувство отдадшости в руки непреодолимой силы судьбы. В самом деле, для Лолы судьба обнаруживает себя не только посредством вербальных предсказаний, но также и в материальной форме. Мы нашли достаточные чисто экзистенциальные основания того, почему предметы одежды были основными объектами, с помощью которых судьба обнаруживала себя, но нам не хватает индивидуальных жизненно-исторических «объяснительных» оснований для этого феномена.
|
|
|
Поскольку воля судьбы выражается в материальной форме предметов одежды и других утилитарных объектов, вытекающие защитные меры тоже чисто «материальные». Они заключаются в устранении «зараженного» материала. Это удаление «роковых или обремененных табу» одежд решительно выражает основной паттерн борьбы Лолы против судьбы: выбрасывая, удаляя, раздавая, продавая, разрезая эти предметы одежды, она отвращает свою судьбу до тех пор, пока это возможно. «Ее» судьба — это, как мы знаем, погружение в тревогу неприкрытого ужаса, от которого ее как ни странно освобождает — если мы рассматриваем степень ее субъективного страдания — ее бред преследования. Здесь «фобия» выражает страх полного покорения непреодолимой силой этой судьбы и, таким образом, «превращения в ничто» существования вообще. То, что фобия не переживается и не оценивается как чуждая личности, это, следовательно, не единственный ее бредовый компонент; другим является неисправимая бредовая убежденность в том, что судьба обнаруживает себя в материальных формах.
К сожалению, нам также не хватает материала, который мог бы пролить свет на психопатологический генезис этих бредовых идей. Мы не знаем, в какой мере сыграли роль аномальные соматические ощущения, или даже соматические галлюцинации, или переживания оказываемого воздействия (что не влияет на наше чисто антропологическое понимание случая, поскольку изменение в антропологической структуре должно пониматься как априорное по отношению к путям и средствам его апостериорных форм выражения). Тем не менее, из истории болезни другой пациентки (Розы) мы знаем, что надевание и снятие предметов одежды было связано с бредовыми идеями о психическом или сексуальном раздевании, опустошении, лишении, выставлении на
История болезни Лолы Фосс 285
показ и что «тяжесть на сердце» и психическое давление отождествлялись с грузом и давлением одежды, < № тело. В немецком языке вербальная аналогия несомненна: «ausgezogen... », «entzogen... », «seelisch ausgezogen... » и т. д. * Конечно, пациентке не нужно было сознавать эту аналогию, т. к. язык «думает» за нас. Еще со времен Лютера в Германии было принято говорить о человеке, что ему придется «скинуть ветхого Адама»" ", чтобы стать «другим человеком». С другой стороны, это напоминает мне идиомы, подобные идиоме о человеке, «который меняет свои убеждения, как перчатки». Представление о внешних одеяниях как о символе внутреннего «я» — предложенное Карлейлем в его Sartor Resartus — неудовлетворительно. Должно быть продемонстрировано общее основание для возможного «сов-падения» («символ» происходит от symballesthai: быть сведенными вместе) подразумеваемого объекта и использованного слова. Именно общее основание позволяет взаимозаменяемость. Дополнительным фактором является, конечно, интимная близость одежды и того, кто ее носит, внутри его собственного мира, а также в глазах окружающих его людей (viz. «Одежда делает человека») ***.
В случае Розы, на который мы только что ссылались, содержание вербальной метафоры было, как это так часто бывает в шизофрении, абсолютизировано, то есть, оторвано от взаимно соотнесенных связующих звеньев сравнения. Следовательно, более не существует никакого различия между психическим раздеванием или укрыванием, и снятием и надеванием одежды; между психическим давлением и тяжестью на душе и давлением и грузом одежды на теле. Этот феномен связан с одновременностью видения и чувствования и с устранением границ личности (viz. утечка мыслей). Когда эта пациентка видит, как другие делают то или это, она чувствует это на своих волосах, на своей руке и на своем платье. Она особенно подвержена давлению во время шитья. Платье «принадлежит», как ее душа и тело, не только ей, но и другим, и наоборот. Она становится окутанной вульгарностью, когда она надевает платье, добродетелью — когда она снимает его с себя, пока в конце концов само платье не становится персонифицированным и не превращается во врага, который угрожает покинуть чемодан и замучить ее. Смена одеяний отождествляется со сменой персонажей.
Прискорбно, что мы ничего не знаем о последней стадии психоза Лолы. Но даже в этом случае мы можем увидеть аналогии, хотя в бреду Лолы одежда не была персонифицирована, и враги действовали в гораздо большей степени как реальные люди. Случай Розы более впечатляюще демонстрирует перенесение бреда отношений и посягательства на одежду. Это может возбудить подозрение, что в фобии одежды Лолы
[ * Прим. Эрнеста Энджела: История болезни, о которой говорится выше, более полно рассматривается в пространной сноске в немецком оригинале] ·[ ** «Ветхий Адам» — нераскаявшийся грешник. — Прим. перев. ]
*** Достаточно странно, что «одежды» редко рассматривались в психопатологии. Ср. R. Kü hn: «Ü ber Kleider», Die Irrenpflege, 21. Jahrgang, No. 8 (1942); и: Ober Maskendeutungen im Rorscbacb'sehen Versuch, 1944, S. 71—74.
286 Избранные статьи Людвига Бинсвангера
бред отношений и посягательства содержался более явно, чем показывает отчет. Было точно установлено, что такие «идеи» уже присутствовали в период фобии одежды. Следовательно, фобия Лолы может во многих отношениях рассматриваться как прелюдия к «одежному» бреду — только как прелюдия, поскольку она, сама (т. е. как «я»), еще не позволяет одежде «цепляться к ней», но все еще «снимает ее», «кончает с ней... », тогда как Роза фактически чувствует, что ее одевает или раздевает одежда.
Но мы не должны забывать, что здесь мы наблюдаем только разные степени «вторичной конкретизации» тревоги. Таким образом, «из-за чего» тревоги в обоих случаях по существу одно и то же, а именно: Угрожающее, Причиняющее вред, Враждебное, которое в случае Лолы использует предметы одежды только как носители/посредством которых оно обнаруживает себя, тогда как для Розы предметы одежды сами и есть Угрожающее, Причиняющее вред, Враждебное. Для нас эти два отношения указывают только на различие в степени касательно возможностей отвращения угрозы. Для Лолы, угрозу все еще можно отвратить, удаляя предметы одежды или держась подальше от того, кто их носит. Для другой пациентки, Розы, это можно сделать только через пространственный барьер или стену брани. Ужасный страх Лолы перед медсестрой Эмми и другими носившими одежду образует связующее звено между двумя случаями. Правда, Лола здесь все еще разграничивает предмет одежды и того, кто его носит; но тот человек уже стал врагом — хотя не откровенным убийцей — и все же врагом как носителем всего злого и ужасающего. Пока дается только эмоциональная — не логическая — мотивировка для враждебности; но в любом случае мотивировка не поддается исправлению и недоступна для логических контраргументов. Единственное оставшееся различие — в том, что Лола, в противоположность другой пациентке, все еще понимает нас в наших попытках изменить ее идеи. И хотя это понимание не спасает ее от бредового страха Ужасного, оно тем не менее сохраняет связи между нею и «нами» до некоторой степени, тогда как в другом случае они были полностью разорваны.
Все это приводит к заключению, что фобия одежды Лолы, будучи фобической по характеру, тесно связана с бредом, другое подтверждение часто наблюдаемого факта, что типичным выражением смешанной формы шизофрении является двойственность ее психопатологических симптомов.
Бред преследования / Появление бреда преследования знаменует окончание смешанной формы шизофрении и ее переход в параноидный синдром. Сцена, которая пронизана навязчивыми и полуфобическими симптомами, амбивалентностью, галлюцинаторными ощущениями и переживаниями гипнотического воздействия, растворяется в картине, в которой бред доминирует.
Уже в стадии суеверия мы обнаружили многочисленные бредовые компоненты:
История болезни Лолы Фосс 287
1. Одно бредсшое ощущение, что за *$%й следят, предшественник того, что Лола позднее назвала beneugiert, что на нее смотрят, за ней наблюдают, ее подслушивают.
2. Чувство, что ее гипнотизируют: («Вы хотите загипнотизировать меня, не смотрите на меня так! ») Уже это можно было рассматривать как бредовый страх оказываемого воздействия.
3. Бредовый компонент в навязчивом «чтении»: попытка узнать намерения судьбы с помощью само-сконструированной системы вербальных символов и неисправимое повиновение этим «переживаниям». Навязчивое стремление уже всего лишь вспомогательное средство. «Навязчивое стремление» выспрашивать судьбу все время защищает Лолу от прорыва Жуткого-Ужасного, но еще не представляет собой его трансформацию в скрытность врагов — бред преследования. Императив необходимости «читать» — это кнут, который погоняет Лолу, чтобы она могла избежать ужасного, которое угрожает всему ее существованию.
4. Бредовый компонент в фобии одежды: он был признан идентичным бредовому компоненту в навязчивом «чтении». Можно было бы назвать его разновидностью мании преследования, если бы это выражение не было предназначено для бреда преследования окружающими человека людьми. На самом деле Лола чувствует, что ее преследует Ужасное, которое всегда и везде гонится за ней по пятам, которое угрожает ей и подстерегает ее. Она находится в том состоянии, которое Ясперс чрезвычайно уместно описывает как «бредовое настроение, которое не следует путать с психастеническими настроениями и чувствами. В бредовом настроении всегда есть 'нечто', что, как бы это ни было неуловимо, имеет в себе семена объективной обоснованности и значимости. Общее бредовое настроение без конкретного содержания должно быть совершенно невыносимым»10.
Следовательно, фобия одежды тоже позволяет нам понять, что бред не «берет начало» в фобии, точно также как он не «берет начало» в навязчивом «чтении», но что фобия — это уже выражение бредового настроения, «настроенности» [Gestimmtheit] «невыносимым» Ужасным. То, что демонстрирует случай Лолы, — это то, что существуют фобии и навязчивые идеи, основанные на бреде, на бредовом настроении.
Ясперс соглашается с Хагеном (Hagen), который утверждает, что у пациента появляется «чувство лишенности корней и ненадежности, которое с силой инстинкта побуждает его искать что-либо стабильное, за что можно держаться и цепляться»; и что «он может обрести это завершение и утешение только в идее, способом, очень похожим на способ здорового человека в аналогичных условиях». Это объяснение процесса, однако, содержит такие разнородные элементы, что оно требует более пристального рассмотрения. Аналогия со здоровым не представляется обоснованной. Надо признать, что в печали или отчаянии здоровый тоже может искать определенную идею и ухватиться за нее, чтобы обрести что-нибудь стабильное, за что можно держаться. Но хотя это
288 Избранные статьи Людвига Бинсвангера
описание имеет силу в отношении того, что происходит с менее серьезно больными пациентами, это неверно в случае Лолы. Учитывая генезис бреда преследования, мы должны быть особенно осторожны в принятии этого объяснения, насколько это касается феноменологических фактов. Оно правильно только теоретически, если мы сосредотачиваем внимание на результате: Лола в своем бреде преследования не страдала так ужасно, как на стадии суеверия. Но она «сама» не была причиной этого бреда, и она не переживает его как «завершение, укрепление или утешение». Здесь мы размышляем строго с позиций «нормальной психологии». Как мы обнаружили в экзистенциальном анализе, в случае Лолы более или менее «активное» решение «я» искать опору заменяется процессом омирения существования, которое следует его собственным нормам и течению. Мы не должны вменять «я» в вину чт/)-то, что «я», в его бреде, уже не в состоянии исполнить! Ожидать, что «я» будет по-прежнему принимать решения или по крайней мере оказывать некоторую помощь, противоречит антропологическому феномену бреда как таковому, т. к. там, где есть бред, уже не может быть никакого подлинного «я». Говорить о «бредовом «я»» было бы противоречием in adject о. Факт, что Хаген, как бы это ни было туманно, утверждает, что чувство «побуждает пациента с силой инстинкта» (что в любом случае предполагает соответственный недостаток участия со стороны «я»), демонстрирует, сам по себе, степень, в которой нам, в психопатологии, все еще недостает прочных фундаментальных понятий и основных посылок. Два подхода главным образом несут ответственность за неуспех психопатологии в области бреда. Либо делалась часто критикуемая попытка понять и объяснить бред с точки зрения нормальной психологии, либо бред объявляли научно «непонимаемым», и смотрели на него как на непостижимую загадку, которую можно в лучшем случае объяснить с позиций церебральной патологии.
На мой взгляд, дазайнсаналитические исследования конкретных случаев, по крайней мере, продемонстрировали, что существует путь к научному пониманию бреда (не путать с эмпатическим или психологическим пониманием) и что этот путь — это путь феноменологическо-антропологического исследования.
Как здесь уже было показано, мы можем приблизиться к научному пониманию бреда, только если мы осознаем, что мы имеем дело с определенной формой экзистенциального обессиливания [Entmä chtigung] или, если воспользоваться синонимом, с определенной формой омирения. Мы намеренно говорим: «определенная форма»! Поэтому в нашу задачу входит продемонстрировать и точно описать каждую стадию этого процесса обессиливания, учитывая в то же время все возможные структурные звенья в структуре существования или бытия-в-мире.
В предыдущей главе было я показал, что, подобно подлинным фобиям, бред можно понять только с точки зрения экзистенциальной тревоги (и ни в коем случае не с помощью «аффекта тревоги»). «Мир» теперь больше не означает совокупность условий, которые существование выполняло без труда, но условие, явно детерминированное бы-
История болезни Лолы Фосс 289
тием как чем-то пугающим, условие враждебности, чего-то, что является, раз и навсегда, враждебным или угрожающим. Это проект мира, который больше не поддерживается любовью и доверием, да и не несет ни следа любви и доверия или близости к людям и вещам, которая следует из этих чувств *.
Аутизм и Тревога / «Аутизм» — как подчеркивалось в предыдущих исследованиях — это ни «настроенность», ни настроение, и, следовательно, он не должен интерпретироваться как таковой в экзистенциальном анализе. Случай Лолы подтверждает этот взгляд. Нам нужно только вспомнить то, что мы сказали об отсутствии материальности или согласованности ее проекта мира. Там, где «мир» больше не демонстрирует материального покрова, где «жизненный огонь» выгорел, и остался только «пепел», «настроенность» [Gestimmtheit] существования, его «способность быть настроенным» пострадала или совсем исчезла. Мы охарактеризовали Лолу как «выгоревший кратер», т. е. как человека, в котором почти все свободно текущие, непосредственные чувства были погашены. Вместо этого существованием овладела, даже уничтожила его (превратила в пепел) тревога. Но эта тревога (как я неоднократно подчеркивал) — это по существу не чувство или аффект, но выражение экзистенциальной тревоги, то есть истощения существования и его прогрессирующей утраты «мира». Конечно, утрата мира сопровождается утратой «я». Там, где существование уже не в состоянии свободно проектировать мир, оно к тому же претерпевает утрату «я». Это ясно осознал и выразил Шопенгауэр. Он был первым, кто сказал о возможности, что мы «могли бы осознать самим себя через самих себя, независимо от объектов познавательной способности и воли», хотя затем он добавляет, «но, увы, мы не можем этого сделать, и как только мы пытаемся сделать это и направляем нашу познавательную способность вовнутрь для абсолютного созерцания, мы теряем себя в бездонной пустоте и оказываемся похожими на полый стеклянный шар, из пустоты которого звучит голос, голос, чей источник нельзя обнаружить внутри; и пытаясь таким образом охватить самих себя, мы с содроганием хватаем только бессодержательный призрак»" ".
Это (психологическое) описание взаимоотношения мира и «я» может, пожалуй, более ясно продемонстрировать психопатологу, что мы имеем в виду, чем дазайнсаналитическое описание. Когда мы говорим о «выгоревшем кратере», мы говорим об потерях как в существовании,
* Данная статья была завершена в 1945 году. В 1946 В. Шилази (W. Szilasi) опубликовал свой труд «Macht und Ohnmacht des Geistes» (Francke, Bern), в котором автор, следуя интерпретации Philebos Платона, с непревзойденной ясностью и выразительностью показывает необходимое единство тревоги и доверия как «первоначальной трансцендентальной силы... »
** Ср. The World as Will and Representation, Book Four, Paragraph 54. Та же ситуация лаконично выражена Шилази (по отношению к Хайдеггеру) следующим образом: «Существование воспринимает как внешний мир то, что первоначально есть оно (существование) само».
290 Избранные статьи Людвига Бинсвангера
так и в мире, даже несмотря на то, что они могут восходить к одному корню. «Из-за чего» тревоги и содрогания, о котором говорит Шопенгауэр; «по поводу чего» голого ужаса, как мы это называем, — это не объект и не враг, но призрачность или «бессодержательность» [Bestandlosigkeit] существования (лишенного «мира») как такового. В результате, с точки зрения экзистенциального анализа, мы больше не говорим о настроении или об аффекте (как в случае страха), но о потери мира и «я».
Следовательно, когда мы говорим об аутизме, мы должны прежде всего подумать об экзистенциальном анализе и об утратах мира и «я» (или по крайней мере об уменьшении потенциальных возможностей мира и «я»); и мы должны осознавать тот факт, что это «уменьшение» проявляется в первую очередь в уменьшении «способности быть настроенным». Неудивительно, что этот факт уже привлек внимание Э. Блейле-ра, автора понятия аутизма, хотя он думал в основном о возрастающих барьерах для позитивных чувств *.
Именно это уменьшение потенциальной «способности быть настроенным», вызванное экзистенциальной тревогой, объясняет «отсутствие контакта с реальностью», снижение fonction du ré el (Жане), отсутствие созвучия с окружающей средой и миром окружающих людей, настройки (Блейлер) или синхронности (Е. Минковский), и объясняет в частности аутистическое мышление. То, что аутистическое мышление «направляется» усилиями, что «мышление происходит на языке усилий без учета логики и реальности», все это с точки зрения психопатологии, не первопричина, а следствие экзистенциальной тревоги и уменьшения или уничтожения настраивающего потенциала, которое сопровождает последнюю.
Проблема галлюцинаций / Наши знания о галлюцинациях Лолы слишком скудны, чтобы позволить обстоятельное обсуждение. Тем не менее, этот случай, все же может бросить некоторый свет на проблему, поставленную галлюцинациями.
Факт, что галлюцинации сопутствуют аутизму, то есть, определенному состоянию существования, уже подчеркивался Блейлером. Но мне известна только одна статья, которая подробно объяснила проблему галлюцинаций на основании «структурно-аналитических» соображений. Я говорю о короткой статье Е. Минковского: «À propos du problè me des hallucinations» (1937)11. В ней Минковский " ясно утверждает, что галлюцинации больше не должны исследоваться как изолированные расстройства, но «en fonction... du fond mental qui les conditionne... »
|
|
|
