Этнологической школы

Необходимое условие развития этнопедагогики как науки и практической педагогической деятельности — безусловно, ее опора на этнологическое, антропологическое, культурологическое зна­ние. Этнопедагог должен прежде всего знать природу, границы, функции этнического «измерения» личности, во многом опреде­ляющего ее сознание, поведение. Но именно здесь мы имеем дело с одной из самых сложных, противоречивых и дискуссионных проблем современной науки, затрагивающих сущность нашего знания о человеке, его происхождении, природе, месте в мире.

С одной стороны, мы можем исходить из известного постулата выдающегося этнолога Л.Н.Гумилева о том, что человек не су­ществует вне этноса, что этническая принадлежность — необхо­димое, конституитивное свойство личности. С другой стороны, нельзя не учитывать, что в современном обществе мы имеем дело с очень сложной «этнической мозаикой», образовавшейся благо­даря непрекращающемуся смешению (миксации) рас и народов, нарастанию числа межэтнических браков, стремительному разви­тию миграционных процессов во всем мире.

Что означают сегодня понятия «этническая принадлежность», «этническое происхождение» в современном полиэтничном и муль-тикультурном обществе? В какой мере они отражают реальные причины того или иного поведения человека? Является ли этнич-ность неким «врожденным» и неизменным качеством человека или она может меняться? Наконец, как соотносится «этническое из­мерение» личности с другим важнейшим ее «измерением» — со­циальным, гражданским, связанным с конкретным обществом, конкретным государством, членом, гражданином которого эта личность является? На эти и многие другие вопросы мы не можем ответить, не обратившись прежде всего к этнологической и ант­ропологической наукам, не разобравшись в смысле, содержании основных их понятий, касающихся той важной стороны личности человека, которую мы именуем «этнической».

Теория этноса. Термин «этнос» употреблялся в Древней Гре­ции уже в V—IV вв. до н.э. и имел широкий спектр значений:

указывал на всякую совокупность одинаковых живых существ (не только людей), а именно: народ, племя, стая, толпа и т.д. В более позднее время его стали относить только к человеческому сообществу, и он обозначал другие, негреческие племена. Такой смысл понятия «этнос», связанный с обозначением чужих наро­дов, племен, сохранялся в истории культуры чрезвычайно долго. Так, в Средние века он употреблялся для обозначения всего языческого и варварского, т.е. нехристианского и неевропейского. В западноевропейской литературе примерно с конца XIV в. за тер­минами «этнос» и «этничность» прочно утвердился смысл «чу­жой» культуры.

Определение «этнический» впервые было зафиксировано в зна­менитом Оксфордском словаре английского языка в 1851 г. Вплоть до 80-х гг. XX в. в европейской и американской традиции термин «этничность» (как отнесенность к этносу, как качество этноса) связывался с маргинальностью, в Европе употреблялся только по отношению к сообществу и культуре национальных меньшинств. И лишь благодаря книгам английских историков Б.Андерсона и Э.Хобсбаума, представителей страны, считающейся оплотом тра­диционализма, стала постепенно утверждаться и распространять­ся иная точка зрения: носители этничности не только нацио­нальные меньшинства, но и сами англичане, английское обще­ство. Таким образом, понятие «этничность» стало приобретать смысл общечеловеческого способа выражения лояльного, или, говоря словами Л.Н.Гумилева, комплиментарного отношения к культуре своего родного народа. В США «маргинальная» интер­претация этноса и этничности оказалась наиболее устойчивой. До сих пор там понятие «истинный американец» (т.е. белый протес­тант англосаксонского происхождения) многими не связывается с этничностью.

Особенность употребления понятия «этнос» в России состоит в том, что в научном языке оно постепенно заменило русский синоним «народ», хотя в XIX в. были попытки внедрить вместо названия «этнология» термин «народоведение». Но этот вариант не прижился, возможно, и потому, что у понятия «народ» в рус­ском языке есть и другой, исторически сложившийся неэтноло­гический смысл, в соответствии с которым оно употреблялось в социально-классовом ключе для обозначения низших, как пра­вило, угнетаемых слоев общества, простолюдинов, противопо­ставленных господствующим аристократическим кругам. Кроме того, в обиходном, разговорном языке до сих пор нередко поня­тие «народ» употребляется для обозначения какой-либо группы, компании (например, «студенческий народ», «школьный народ» и т.д.). Широкий спектр значений слова «народ» в русском языке дан в «Толковом словаре живого великорусского языка» В.Даля: «люд, народившийся в известном пространстве; люди вообще; язык, пле-

мя; жители страны, говорящие одним языком; обыватели госу­дарства, страны; состоящий под одним управлением; чернь, про­столюдины, низшие, податные сословия; множество людей, тол­па».

Таким образом, понятие «этнос» употреблялось в литературе задолго до того, как стало центральной категорией для особой науки — этнологии, или этнографии. В науке не существует еди­ного мнения по поводу содержания категории «этнос», дискус­сии по этому вопросу продолжаются.

Чтобы понять то или иное явление, необходимо рассмотреть, как оно возникло, какие стадии в своем развитии прошло и как функционирует сегодня. Следует различать историю этнологии как науки и историю этнологической мысли. И если первая от­носительно молода и насчитывает примерно полтора столетия, то вторая — уходит своими корнями в глубь веков. Речь идет о попытках осмыслить разнообразие человеческих общностей, на­зываемых народами, этносами, разнообразие их образа жизни, языков, традиций, обычаев, религий, понять причины этого раз­нообразия. Эта потребность усиливалась по мере расширения зна­ний об обитаемом мире, расширения географических знаний.

Объяснения причин этого видимого разнообразия, разумеет­ся, соответствовали уровню знаний, мировоззрению эпохи, на­рода, особенностям свойственного ему мировосприятия, миро­понимания. Например, индейцы Америки, ранее не видевшие белых людей и их рабов-африканцев, их появление объясняли следующим образом.

Боги для заселения Земли вылепили из глины фигурки людей и положили их в печь для обжига. Вынули их вовремя — получи­лись отличные фигурки кирпично-красного цвета. Так появились коренные жители Америки — индейцы. Для других частей света они тоже вылепили фигурки, но заболтались и забыли вовремя вынуть из печи. Фигурки обуглились, но боги вдохнули в них жизнь. Так появились негры. Вновь вылепили боги людей из глины, но боялись пропустить момент и поторопились вынуть их из печи. Получились бледно-розовые фигурки европейцев.

Это объяснение содержит не только представление об отли­чии, но и определенную ценностную позицию, на основе кото­рой и должны строиться отношения, говоря современным язы­ком, межэтническая, или межрасовая, коммуникация «отличных», хорошо получившихся у богов «кирпично-красных» индейцев с «обуглившимися», т.е. неудачными, африканцами и «недопечен­ными» европейцами.

Становление этнологической мысли. Первым источником этно­логической мысли можно считать древнейший историко-культур­ный документ — Библию, созданную, как известно, между XIII и V вв. до н.э. Именно в ней содержится, очевидно, первое объясне-

ние разнообразия языков, на которых говорит человечество, и рассеяние людей по Земле, что объясняется Божьей карой за че­ловеческую гордыню и дерзость, выразившиеся в попытке по­строить достигающую небес Вавилонскую башню. В Книге Бытия все известные тогда народы рассматриваются как потомки праро­дителей, происшедших от Ноя и его сыновей, а под видом гене­алогии людей скрывается первое перечисление народов: Ассур — ассирийцы, Арам — арамеи и т.д.

Античность может рассматриваться как важнейший этап раз­вития этнологической мысли, определивший, по существу, ее «ведомственную» принадлежность в системе знания о мире и че­ловеке. До сих пор в классификации наук в России этнография рассматривается как историческая наука, а не самостоятельная отрасль знания, статус которой определяется интеграцией раз­личных научных областей. Именно древнегреческие историки дали первые описания народов, содержащие признаки этнографиче­ских пояснений. Это произошло в эпоху так называемой Великой греческой колонизации (VII —V вв. до н.э.), которая существенно расширила границы известного грекам мира и связана с именами Геродота, Фукидида и других античных историков.

Геродот, первый крупный историк (V в. до н.э.), в своем глав­ном труде, посвященном греко-персидским войнам, дает чрезвы­чайно важное для истории и будущей этнографии описание нра­вов, обычаев, религии, хозяйственной и политической жизни народов Малой Азии, а также Вавилона, Финикии, Египта и ряда других стран, которые он посетил во время своих путешествий. И хотя эти описания трудно назвать строго научными, так как они содержат и элементы художественного вымысла, субъективной интерпретации, они играли очень большую роль и к тому же стро­ились на разнообразных источниках, т.е. имели широкую источ­никоведческую базу: это и личные наблюдения, и письменные источники, и свидетельства очевидцев, и легенды, и предания.

Обращение к греческим историкам, «праэтнографам», еще раз подтверждает известное положение о том, что в античной культу­ре, как в зародыше, содержится вся последующая история разви­тия европейской и мировой культуры и цивилизации.

Фукидид дал описание негреческих народов и высказал чрез­вычайно важную и перспективную идею о периодизации и клас­сификации развития народов, в некоторой степени предвосхитив будущий эволюционный подход в этнографии. Он предположил, что греки также когда-то прошли «варварский» период, но под­нялись на новую ступень развития.

Гиппократ, древнегреческий врач и реформатор медицины, много путешествовавший, попытался объяснить причины разли­чий в типах поведения, в психическом складе людей двумя основ­ными факторами: действием географической среды и действием

социального строя и свойственных ему законов. Вопрос о соотно­шении этих двух факторов до сих пор, как мы увидим в дальней­шем, во многом определяет характер дискуссий в этнологии и антропологии.

Освоение нового мирового пространства далеко не всегда обо­гащало этнографические знания, способствовало расширению кругозора. Так, по мнению историков этнографии, для будущей науки о народах немного информации дали обширные путеше­ствия викингов и крестовые походы западноевропейских рыцарей на Восток в XII —XIII вв. В дальнейшем, особенно в эпоху Великих географических открытий (примерно с середины XV до середины XVI в.), поток знаний о народах и культурах нарастал лавинооб­разно, чему немало способствовали научные изобретения и от­крытия (в частности, усовершенствование компаса и морских карт), сделавшие возможными дальние морские экспедиции. Ис­панские и португальские мореплаватели существенно расширили географический и этнографический кругозор своих современни­ков, открыв Америку, непрерывный морской путь из Западной Европы в Индию. В XV —XVII вв. западноевропейцы, наконец, открыли для себя Московию — страну, которая поразила их не меньше, чем индейцы Америки.

Знакомство европейцев с новыми экзотическими по облику и образу жизни народами, прежде всего американскими индейца­ми, способствовало возникновению одной из самых устойчивых социальных, нравственных утопий, связанных с идеей «минув­шего золотого века», идеей нарастающего регресса европейских народов под воздействием «убивающей» цивилизации. Известно сделанное на основе заметок и писем испанских путешественни­ков обобщающее описание американских индейцев, данное в XVI в. П. Мартиром: «Они счастливы... они ходят голые, у них нет мер и весов, нет убивающего богатства. Это золотой век, без законов, без предубеждений судей, без книг. Довольные своей судьбой, они живут, не тревожась о завтрашнем дне...»¹.

В этом наивно-восторженном описании мы обнаруживаем со­временных сторонников «возврата» к природе, естественности, простоте нравов. Именно такими были и лозунги бунтующей ев­ропейской молодежи второй половины XX в. — лозунги знамени­той молодежной контркультуры, призывавшей к разрушению «культуры взрослых», к «обнажению инстинктов». Идея ухода от цивилизации, в частности, привела к любопытнейшим и, увы, малорезультативным экспериментам. Так, хиппи создавали в от­даленных, почти не тронутых цивилизацией уголках земного шара своеобразные колонии, где пытались реализовать свои контркуль-

С. 36. 30

Цит. по: Зорин А. Н. Основы этнографии: учеб. пособие. — Казань, 1994. —

турные лозунги, обходясь без привычных институтов культуры, образования, «вживаясь» в природу. Но человек в силу «своей при­роды», будучи не чисто биологическим, но биосоциодуховным существом, не может развиваться вне.рамок своего времени, сво­ей эпохи, его свобода в этом смысле всегда оказывается относи­тельной, зависимой от меры свободы и развития других людей. Эти «антропологические» эксперименты лишь способствовали возвращению «бунтарей» в лоно ранее отринутого ими общества потребления и даже активизировали процессы адаптации к нему.

В конце XVIII в. появились термины «этнология» и «этногра­фия», хотя сама наука пока еще не сформировалась.

И. Г. Гердер, выдающийся немецкий философ и историк, в своем трактате «Идеи к философии истории человечества» предпринял попытку системно рассмотреть историю человечества в связи с историей природы. В свете нарастающего глобального экологиче­ского кризиса и так называемого кризиса идентичности (которо­го мы коснемся позже) многие гердеровские идеи сегодня полу­чили новое звучание.

Дж. Вико, профессор из Неаполя, автор трактата «Основания новой науки об общей природе наций», в числе общих признаков наций выделил религию, институт брачных отношений и похо­ронную обрядность. По существу, в этой работе речь шла действи­тельно о необходимости новой науки, строящейся на сопоставле­нии культур разных народов и выявлении общих закономерно­стей их развития, которую позже назвали этнологией или куль­турной антропологией.

Ж.Ж. Руссо, французский писатель и философ, дал острую эти­ческую критику европейской современности и сделал попытку философского обоснования уже упомянутой идеи «золотого века» человечества, ценности культурного опыта «диких», нецивилизо­ванных народов.

Шведский естествоиспытатель К.Линней предпринял, очевид­но, одну из первых попыток антропологической классификации в XVIII в. Он применил собранные им этнографические данные в своей классификации растений и явлений природы, к которым отнес и человеческий род, выделив шесть его разновидностей:

1) «дикий» человек;

2) «монструозный» (т.е. диковинный) человек;

3) «американский» человек — красноватый, холерик, покры­тый татуировкой, управляемый обычаями;

4) «европейский» человек — белый, мясистый, сангвиник, по­крытый плотно прилегающим платьем, управляемый законами;

5) «азиатский» человек — желтоватый, крепкосложенный, с черными прямыми волосами, меланхолик, упрямый, жесткий, скупой, любящий роскошь, носящий широкие платья, управляе­мый верованиями;

6) «африканский» человек — черный, с дряблой и бархатной кожей, спутанными волосами, флегматик, ленивый и равнодуш­ный, мазанный жиром, управляемый произволом.

В этой довольно курьезной классификации, наглядно демонст­рирующей непродуктивность чисто биологической интерпретации человека, есть одна чрезвычайно любопытная деталь. К.Линней выходит за границы природы, биологии и предвосхищает ряд са­мых существенных для будущей этнологической науки вопросов: чем определяется и направляется поведение этносов? Каковы при­чины изменений в жизни народов? Каким законам подчинена жизнь этнических сообществ людей?

История этнологии как науки. Отметим ее особенность, кото­рая отличает данную область знания от многих других научных областей (прежде всего от точных, естественных наук) и во мно­гом объясняет сложности ее исторического становления. И назва­ние науки, и ее предметная область, и ее исследовательские при­оритеты в значительной степени оказались зависимыми от осо­бенностей той или иной страны, от этнического состава населе­ния, от ее этнического своеобразия. Если, например, зарождение этики как особой области знания о законах морали и нравствен­ности обычно связывается с «Этикой» Аристотеля, эстетики — с книгой немецкого философа А. Баумгартена «Эстетика», а куль­турологии — с выходом в 1949 г. книги американского антрополо­га Л.Уайта «Наука о культуре» (хотя последнее до сих пор остает­ся дискуссионным), то этнология как самостоятельная наука воз­никла, обозначилась (называлась) и развивалась в каждой стране по-своему.

Использовать понятие «этнология» для обозначения новой науки о народах и культурах одним из первых предложил французский ученый Ж. Ж. Ампер, включивший в 1830 г. ее в свою классифика­цию антропологических наук. А официальным, хотя в значитель­ной степени формальным и условным, актом утверждения новой науки принято считать открытие в 1839 г. Парижского общества этнологии.

С одной стороны, этнология затрагивает фундаментальные ос­новы представлений о природе и сущности человека, общества, их взаимоотношениях с природой, законов и перспектив разви­тия человечества, с другой — имеет явную практическую направ­ленность на решение конкретных и остро актуальных проблем развития каждой страны в соответствии с особенностями ее насе­ления, его этнического состава. Это последнее, кстати, ярко от­ражено в названии получившего сегодня распространение направ­ления исследований — неотложные этнологические исследования. На наш взгляд, именно эта широта интересов, сочетание фунда­ментальности и злободневности, эмпирической конкретности — главная причина сложностей и противоречий в определении ста-

туса этнологии, границ ее исследовательского предмета. Это род­нит ее и с педагогикой, также ставящей перед собой в качестве фундаментальной и одновременно очень конкретной, злободнев­ной задачи изучение законов формирования человеческой лично­сти и управления этим процессом через систему образования и воспитания.

Принято считать, что в качестве самостоятельной науки этно­логия появилась в середине XIX в., хотя это тоже условно.

Уже в конце XVIII в. в Германии сформировалось самостоя­тельное научное направление УоИсегкипа'е (от нем. Уо1к — народ и Кипа'е — известие, весть, сведение), которое примерно с середи­ны XIX в. синонимируется с понятием «этнология» (и так же пе­реводится в словарях). Именно в Германии (что в определенной степени отражает и одну из устойчивых черт национального мен­талитета) наука о народах оказалась разделена на две части: УоИсегкипа'е — этнологию, науку, изучающую в основном неевро­пейские народы, и УоШзкипйе — народоведение (в некоторых сло­варях переводится как фольклор) — науку, изучающую немецко­язычные народы и культуры. Здесь древнее (и, как мы увидим в дальнейшем, лежащее в основе процесса этногенеза — формиро­вания этнической общности) разделение на «своих» и «чужих» определяет размежевание научных областей. Разделение только по объекту интереса или оно затрагивает и методы научного иссле­дования, т.е. имеет в основе представление о принципиальных различиях и даже неравенстве «своих» и «чужих» народов, — осо­бый вопрос. Во всяком случае, в период господства в Германии нацистов такое разделение приобрело абсолютный характер для тех (надо сказать, немногих) немецких этнологов, которые «об­служивали» псевдонаучную идею расового превосходства «арий­цев», вступая в резкое противоречие с гуманистическими в своей основе принципами этнологического знания.

Таким образом, именно в Германии раньше всех утвердилось широкое понимание объекта этнологии и понятия «этнос», тогда как в других западноевропейских странах долгое время (вплоть до первых десятилетий XX в.) господствовало их ограниченное «мар­гинальное» понимание, связывающее этнологию с изучением толь­ко неевропейских народов или национальных меньшинств, а в США оно в значительной степени преобладает и сегодня.

Во Франции на протяжении почти всего XIX в. чаще использо­вался термин «этнография», этимологически и практически свя­занный прежде всего с описанием культурных особенностей под­властных Франции колониальных народов. А утверждение в нача­ле XX в. понятия «этнология» во многом объясняется методологи­ческим кризисом этнографической науки — ощущением недоста­точности ее теоретических основ, неразвитостью ее объясняющих возможностей.

В Англии и некоторых других англоязычных странах благодаря мощной традиции развития антропологии как биологической на­уки о природе человека наука о народах рассматривалась как часть антропологического знания и лишь в начале XX в. получила осо­бое название — «социальная антропология» (его ввел Дж. Фрэ­зер, считающийся одним из основателей английской этнологии).

Характерно, что и во Франции, и в Англии мощным толчком для развития этнологической науки послужили политические и экономические интересы, связанные с освоением колоний. По­требность эффективного управления колониальными землями и колонизированными народами требовала новых знаний об этих народах и их культурах. Нечто подобное позже происходило и в США, где потребность решения «индейского вопроса», необходи­мость определиться со статусом коренного населения привели к бурному развитию антропологической науки, а также к ряду по­литических кризисов в отношениях с этой категорией населения, обеспокоенного засильем антропологов на территориях прожива­ния индейцев (доходило до утверждений, что антропологов стало там больше, чем самого коренного населения...). К американской модели этнологии, обоснованной в 50-х гг. XX в. Ф. Боасом в каче­стве «культурной антропологии», мы вернемся позже в связи с ее современным развитием и во многом определяющим влиянием на мировую этнологическую науку, в том числе и российскую.

С чем же связано утверждение о том, что этнология как само­стоятельная наука (хотя и с различными национальными «специ­фикациями») сформировалась именно в середине XIX в.? Боль­шинство отечественных историков науки сходятся в том, что во многом решающую роль здесь сыграли два имеющих всемирно-ис­торическое значение события в науке. Первое — открытие памят­ников ранее неведомой первобытной культуры, заставившее пере­смотреть сложившееся упрощенное понимание первобытного об­щества и культуры. Второе — сформировавшийся в этот период эволюционный подход, что произвело революцию в естественно-на­учной и гуманитарной областях знания и определило методоло­гию первой мировой научной школы в этнологии — эволюцион­ной. Между этими двумя открытиями сразу возникло внутреннее противоречие, научное осмысление которого наступило несколько позже. Поразившее и вызвавшее недоверие ученых (и даже обвине­ния в фальсификации) художественно-эстетическое совершенство открытых в основном на территории Европы верхнепалеолити­ческих наскальных изображений плохо сочеталось со свойствен­ным эволюционизму пониманием прогресса — непрерывного раз­вития путем качественных изменений от простого к сложному, причем общего и однотипного у всех народов. Если в естествен­но-научной сфере это выглядело убедительным и непротиворечи­вым, то в социальной и культурной областях многое объяснить не

могло, в частности как бы выпадающие из рамок своего времени достижения первобытного искусства и многие факты, касающие­ся особенностей жизни и культуры разных народов. В конечном счете эти противоречия привели к кризису эволюционной школы в этнологии и появлению новых научных направлений.

Развитие российской этнологической науки. Эволюционная шко­ла, как мы увидим, сыграла большую роль в становлении ее мето­дологии, и теперь российская этнологическая наука занимает осо­бое место в мировой этнологии, хотя длительное время развива­лась в относительной изоляции.

В России интерес к этнической проблематике, очевидно, так же как и в Европе, в определенной мере стимулировался знаком­ством с экзотическими культурами. В процессе колонизации Севе­ра, Сибири и Дальнего Востока, начавшейся в XVI в., русские путешественники столкнулись с большим числом древних наро­дов и культур, не укладывавшихся в рамки привычных представ­лений. Одной из первых работ, созданных в соответствии с прин­ципами этнографического описания, считается вышедший в на­чале XVIII в. труд Г. И. Новицкого «Краткое описание о народе ос­тяцком», одном из коренных малочисленных народов Севера, принадлежащем к семье финноугорских народов, — хантах.

Во второй половине XVIII в. в центре внимания русской обще­ственной мысли, вдохновленной идеями Просвещения, были во­просы, связанные с историческими корнями русского народа, с пониманием места России в европейской и мировой культуре. Лейтмотивом трудов русских просветителей (М.В.Ломоносова, Н.М.Карамзина и др.) была тема национального достоинства, национальной гордости, а в первой половине XIX в. — проблемы развития русского национального самосознания. Огромную роль здесь сыграли труды П.Я. Чаадаева, рассматривавшего в своих зна­менитых «Философических письмах» значение и особенности рус­ской народности.

Славянофилы 30 —50-х гг. XIX в. (Д.В.Веневитинов, А.С.Хо­мяков, И.В.Киреевский) с особой остротой ставили проблему достижения национальной самобытности, создания националь­ной культуры, развития литературы и искусства, выдвигая в ка­честве центральной идею мессианской роли России в будущем развитии Европы. Поиск славянофилами второго поколения (К.С.Аксаков, И.С.Аксаков, Ю.Ф.Самарин, А.А.Григорьев и др.) «самостоятельности русского воззрения» приводил их к идее уни­кальности русской истории и географии расселения, лежащих в основе этнического самосознания русских, национальной само­бытности, сохранившихся, по их мнению, только в крестьянской и отчасти купеческой среде.

Уже начинало осознаваться особое пересечение этнического (объединяющего) и социально-классового (разъединяющего) «из-

мерений» российского общества, которое в дальнейшем, особен­но в советский период, во многом определило развитие и этно­графической науки, проблемы и противоречия этого развития. Именно народ (угнетаемый труженик) в глазах демократически настроенной русской интеллигенции был носителем подлинной национальной самобытности, национального самосознания, тог­да как высшие слои общества (дворянство) офранцуживались, страдали «болезнью», позже названной «европейничаньем».

Тогда же была поставлена и одна из «вечных» тем российского национального самосознания, связанная с особым евразийским геополитическим и культурным положением России. Тема, кото­рая и сегодня многое определяет в развитии общественной жиз­ни, в политике, культуре, науке, образовании. Тема выбора «за­падного» или «восточного» (или самобытного, славянского) пути развития. В середине XIX в. она вышла на первый план в спорах славянофилов и западников (идеологами этого направления были А.И.Герцен, Н.П.Огарев, В.Г.Белинский и др.), расходящихся в оценках последствий для России реформ Петра I. Ранее свою ху­дожественно-поэтическую позицию в этом вопросе «сформули­ровали» два великих поэта — А.С. Пушкин и поляк А. Мицкевич, интерпретируя в своих произведениях памятник Петру I «Мед­ный всадник» в Санкт-Петербурге: царь-реформатор вздыбил «коня-Ру^сь» над пропастью (неслучайно у коня выпученные от ужаса глаза...).

Благодаря славянофилам и «западникам» этнологическая мысль в России с самого начала не ограничивалась интересом к экзоти­ческим народам и культурам, как это было во многих европей­ских странах, а обратилась к культуре русского, государствообра-зующего народа. И безусловно, особое стимулирующее значение здесь имело осмысление реформ Петра — этого грандиозного и имевшего огромные исторические последствия социокультурного эксперимента, нарушившего «естественное» и привычное тече­ние русской жизни, взорвавшего ее традиционные рамки и ос­новы.

В истории мало примеров реформ, аналогичных петровским. Главный их урок, не усвоенный, на наш взгляд, многими отече­ственными реформаторами, заключался в том, что изменение жизни в России, затеянное и осуществленное Петром, проводи­лось (как это ни парадоксально) этнографически и культурологи­чески грамотно, учитывало системность культуры, взаимосвязан­ность всех ее элементов, затронуло все ее уровни и сферы — от языка, норм поведения до экономики, политики, права. Петров­ские реформы в этом смысле можно рассматривать, на наш взгляд, как один из первых опытов реформирования общества и государ­ства на основе понимания (хотя и во многом стихийного и, во всяком случае, не теоретического) механизмов, принципов и

функций культуры, т.е. того, что стало позже объектом основного внимания этнологии, антропологии, культурологии, социологии. Интересы сохранения и развития Российской империи требо­вали изучения ее огромной территории, природных богатств, на­родов, в частности, населяющих Сибирь, Среднюю Азию, Кав­каз. Это стимулировало создание в 1846 г. Русского географического общества (РГО), ориентированного на решение как теоретичес­ких, так и практических задач освоения обширного российского пространства. Со времени создания внутри общества специально­го этнографического отделения и принято вести историю россий­ской этнографии. Причем с самого начала она себя позициониро­вала как этнографию русского народа.

Таким образом, в 40 —50-х гг. XIX в. одновременно с форми­рованием основных этнологических школ в западноевропейских странах в России были сформулированы принципы российской этнографической науки. В ноябре 1846 г. на заседании РГО была утверждена программа Н. И. Надеждина «Об этнографическом изу­чении народности русской», ориентирующая на исследование «вещественного», «житейского», «нравственного» быта русского народа и его языка. Интересно, что здесь была осуществлена и одна из первых в мировой науке попыток структурировать этно­графическую науку. Н. И. Надеждин выделил три основных ее раз­дела, или направления: «После языка, выражающего собой... це­лость человеческой природы, внимание этнографии естественно должно обращаться порознь на обе составные ее стихии, то есть "телесную" и "духовную", и каждую из них подвергать исследо­ванию в тех отличиях, коими запечатлевает ее народная особен­ность. Это составит две другие части народоописательной на­уки, кои можно назвать "этнографией физической" и "этно­графией психической"»¹. Последний раздел — «Этнография психическая» — был ориентирован на изучение быта умствен­ного и нравственного, умственных и нравственных способностей и свойств жителей.

Таким образом, мы можем говорить еще об одном мировом приоритете отечественной науки — в конце 40-х гг. XIX в. в этно­графическом отделении Русского географического общества впер­вые, примерно за десять лет до появления работ М.Лацаруса и X. Штейнталя, считающихся основоположниками европейской этнической психологии, были сформулированы принципы но­вой отрасли психологии и одновременно важнейшего научного направления, в котором психология интегрируется с этногра­фией.

Русских этнографов интересовали и те вопросы, которые мы сегодня относим к этнопедагогическим. Программа этнографиче-

¹ Записки Географического общества. — СПб., 1847. — Кн. 2. — С. 72 — 73.

ского изучения широко понимаемого «нравственного быта» вклю­чала и исследования отношений в семье, и принципов народного воспитания. Эта традиция начального этапа российской этногра­фической науки впоследствии была в значительной мере утрачена. Современная отечественная этнологическая наука этнопедагоги-ческие вопросы, проблемы образования и воспитания затрагива­ет чрезвычайно редко, отдавая их «на откуп» педагогике, теории образования и воспитания, хотя эти проблемы, столь злободнев­ные и важные для общества, могут быть решены только при усло­вии опоры на профессиональное этнологическое, антропологи­ческое знание, при условии продуктивного научного диалога, взаимодействия этнологии и педагогики.

Русская этнография сразу заняла достойное место в мировой науке. В сокровищницу мировой этнографии и антропологии вошли и исследования «экзотических» народов, проведенные русскими учеными. Путешественник и исследователь Н. Н. Миклухо-Маклай провел ставшие знаменитыми и во многом образцовыми для эт­нографов исследования папуасов Новой Гвинеи. Его наблюдения их быта, нравов, социального устройства привели к выводам, имеющим глубокий общечеловеческий смысл и во многом опре­делившим этический, гуманистический пафос отечественной эт­нографии, всегда сохраняющей свою антирасистскую, антинацио­налистическую направленность. Удивительно современно и убе­дительно звучат слова ученого, вскрывшего смысл, логику анти­человеческой философии расизма, утверждающей необходимость исчезновения «темных» человеческих рас как низших и более сла­бых: «Допустив это положение и проповедуя истребление темных рас оружием и болезнями, логично идти далее и предложить ото­брать между особями для истребления у белой расы всех неподхо­дящих к принятому идеалу представителей единственно избран­ной белой расы. Логично не отступать перед дальнейшими выво­дами и признать ненужными, и даже вредными, всякие больни­цы, приюты, богадельни, ратовать за закон, что всякий ново­рожденный, не дотянувший до принятой длины и веса, должен быть устранен и т. п. Дойдя, наоборот, при помощи беспристраст­ного наблюдения до положения, что части света с их разными условиями не могут быть заселены одной разновидностью людей... что поэтому существование разных рас совершенно согласно с законами природы приходится признать за представителями этих рас общие права людей»¹.

В развитии языковедческих, лингвистических исследований, которые оказывались своеобразным центром интеграции психо­логического и этнографического знания, особую роль сыграли ра­боты ученых Л.Л.Потебни и Д. И. Овсянико-Куликовского. Объяс-

Миклухо-Маклай Н. Н. Собр. соч.: в 6 т. - М., 1955. - Т. 2. - С. 423-424.

няя развитие языка определенными психологическими законо­мерностями, А. А. Потебня сформулировал такое понимание народности: «...Народность, т.е. то, что делает известный народ народом, состоит не в том, что выражается языком, а в том, как выражается»^ (выделено нами. — И. //.).

Важную роль языка в формировании национального уклада личности подчеркивал в своих трудах языковед и литературовед Д. Н.Овсянико-Куликовский, выдвинувший теорию националь­ной психологии. Язык он рассматривал как главный и незаме­нимый инструмент национального самоопределения личности, или, говоря современным языком, этнической самоидентифи­кации.

С точки зрения современных споров о природе этничности любопытно его утверждение об интернациональности ребенка до усвоения языка, отсутствии у него в этот период национальных психологических признаков. С этнопедагогической точки зрения, ориентированной на практику, методику формирования нацио­нального самосознания, этнической идентичности, особый ин­терес представляют идеи Д. Н.Овсянико-Куликовского, касающи­еся роли в этом процессе интеллектуальной стороны психики: «Национальность есть явление по преимуществу интеллектуаль­ного порядка. Поэтому интеллигенция полнее других слоев насе­ления выражает национальную "подоплеку" народа»².

Перспективная идея о глубокой взаимосвязи этнологического и этнопсихологического знания с языкознанием нашла свое во­площение в работах русског

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: