 |
Последнее преобразование 4 страница
|
|
|
|
Многие пели, в основном вполголоса.
Множество самых разных песен.
Кто-то плакал, кто-то рыдал, кто-то стенал и стонал, большинство было где-то не здесь.
А некоторые в приступе мазохизма считали оставшиеся до полуночи секунды.
Полночь наступила, и несколько секунд спустя огромный звенящий столб света, ослепляюще яркий, пронзил центр орбиталища в каких-нибудь пятидесяти метрах от того места, где стояла Тай. Ей пришлось отпустить руки соседей и закрыть ладонями глаза, как и остальным. Горячая волна воздуха сбила ее с ног, вместе с сотнями других людей кувырком понесла по траве. Луч тут же разделился на два, которые быстро двинулись по периметру орбиталища в разные стороны, взрывая на пути здания, воспламеняя пучки гнезд, разделяя весь маленький мир на два. Половинки под давлением воздуха стали расходиться в разные стороны, и атмосфера, взвихрившись, устремилась в космос двумя ураганами газов, обломков и тел, а тем временем здания и гнезда взрывались в двух огромных разъезжающихся полусферах, проваливались на внутренние поверхности разделенных половин; конструкции вспарывало силой воздуха, вырывающегося наружу.
Воздушный вихрь подхватил Тай Хохуэл и вместе со всеми остальными швырнул над вздыбленным дерном вверх, к быстро расширяющемуся разлому. Ее унесло в темноту, и она слышала свой крик, пока воздух устремлялся прочь из ее легких и всасывался космосом. Крик был высоким, жутким, диким, — при помощи одних мышц она не смогла бы завопить так громко. Страшный хор звуков боли, шока и ужаса вырвался из ее рта и ртов всех остальных вокруг нее в миг их коллективной смерти, и всеобщий ужасающий вопль затих только тогда, когда воздух из ее ушей вырвался в вакуум.
|
|
|
Из разделяющихся половин уничтоженного орбиталища вырвался неторопливый вихрь тел, которые, судорожно подергиваясь, понеслись прочь двумя длинными рассеченными запятыми, словно в какой-то галактической балетной постановке.
Эти события транслировались оккупационными силами по всей системе.
На следующий день иерхонт официально капитулировал.
* * *
Архимандрит Люсеферус стоял в носовой части своего главного корабля «Люсеферус VII», глядя на большое, во весь экран, изображение планеты Сепекте с ее огромным, пыльным на вид нимбом орбиталищ в редких блестках орбитальных фабрик и спутников. Весь носовой отсек «Люсеферуса VII» был обтянут алмазной пленкой и представлял собой шар исключительной прозрачности около сотни метров в диаметре, на тонких — в палец толщиной — подпорках. Архимандрит любил приходить сюда в одиночестве, чтобы просто посмотреть на открывающийся вид. В такие мгновения он ощущал за своей спиной громаду «Люсеферуса VII», все его километры и мегатонны, все его переплетение доков, туннелей, камер, залов, казарм, складов, башен и стартовых труб. Жаль, что корабль, возможно, придется уничтожить.
Стратегам и тактикам не понравился вид тяговых следов надвигающегося Объединенного флота. В него входило много тяжелых кораблей, и авангард мог прибыть сюда уже не через месяцы (а раньше речь шла даже о годе), как они рассчитывали, а через считанные недели. «Люсеферус VII», при всем его великолепии, представлял собой цель, которую невозможно не заметить и по которой, вероятно, невозможно промахнуться. Наилучшей стратегией, видимо, было бы использовать гигантский корабль в качестве наживки, а собственные силы расположить так, будто они намереваются защищать его до последнего, хотя в действительности флагман отдавался на заклание. Заманить на эту наживку как можно больше кораблей Меркатории, а потом разом уничтожить все, включая, как это ни жалко, и сам «Люсеферус VII».
|
|
|
Адмирал, по воле жребия или выбора сослуживцев вынужденный преподнести эту идею архимандриту, заметно нервничал, излагая план, и явно побаивался вспышки гнева главнокомандующего. Люсеферусу идея уже была знакома (Тулуэр снова продемонстрировал свою полезность), и он для себя решил, что даже самые радикальные предложения вроде этого, если только они не угрожают всей их миссии у Юлюбиса, не должны отметаться. Поэтому он кивнул, соглашаясь, что рассматриваться должны все варианты, — к облегчению адмирала, изложившего этот план, и к тревоге других, которые теперь, все как один, жалели, что не они пришли к архимандриту с этим предложением.
Они попытаются придумать другие планы, исключающие возможную потерю флагмана, но особого оптимизма на этот счет никто, кажется, не испытывал. Всегда делай то, чего никак не ждет противник. Убивай своих детей. Что-нибудь в этом роде. Такая логика казалась неуязвимой.
Он всегда может построить новый флагман. Ведь это всего лишь шмат вещества. А вещественны только результаты. Он не ребенок. Он относится к «Люсеферусу VII» без всякой сентиментальности.
Его больше заботил другой вопрос: будет ли этой жертвы достаточно? Они теперь контролировали систему Юлюбиса, а потеряли лишь горстку своих кораблей и, захватив изрядно судов противника, стали даже сильнее, чем до начала операции. И тем не менее приближающийся Объединенный флот представлял собой грозную силу. Кораблей в нем было поменьше, но качеством они были повыше. Шансы противников, пожалуй, были равными. Только идиот ввязывается в такие передряги. И так скоро! Для него это известие было жутким, жутким потрясением.
Поначалу Люсеферус даже не поверил. Он впал в бешенство, закипел, плевался, приказывал техникам снова и снова перепроверять данные от систем дальнего слежения. Наверно, что-то тут не так. Где-то произошла ошибка в расчетах. Объединенный флот не может быть так близко. Их заверяли, что контратаки можно ждать не раньше чем через полгода, если не через год. На самом же деле оказалось, что Объединенный флот уже на подходе, а у них даже нет времени, чтобы хоть как-то подготовиться к обороне. Суки эти запредельцы. Это они во всем виноваты. Посмотрим, что можно сделать с этими подлыми предателями. Но пока архимандрит думал только о контратаке.
|
|
|
Конечно, если ко времени прибытия эскадр Объединенного флота они успеют получить то, за чем прибыли сюда, ситуация будет совсем иной.
У них есть несколько недель, чтобы найти то, за чем они пришли. У Люсеферуса было неприятное ощущение, что этих недель ему не хватит.
* * *
Корабль думал, что мертв. Фассин говорил с ним.
Он надеялся, что на обратный путь от «Ровруэтца» в систему Диреальете они потратят меньше времени, потому что корабль воэнов мог развивать большую скорость, чем «Велпин», однако надежды оказались тщетными. «Протрептик» и в самом деле мог ускоряться быстрее «Велпина», но из-за тех ран, что командир воэнов нанес Айсулу, насельник не перенес бы высоких перегрузок. А потому в обратном направлении они двигались даже медленнее.
Айсул лежал в целительной коме; Кверсер-и-Джанат соорудили для него импровизированную люльку, удлинив одно из кресел в командирском отсеке. Они довели ускорение до пяти «же», потом сбросили до нуля, проверили, как сказываются перегрузки на насельнике, потом снова плавно ускорились до десяти «же» и опять проверили состояние Айсула. Так они понемногу довели ускорение до сорока «же», хотя к этому времени корабль практически достиг точки, где нужно было разворачиваться и приступать к торможению, — они находились вблизи ожидающей их системы.
Айсул пребывал в целительном сне. Истиннодвойня ИР ликовала, осваивая необыкновенно сложные системы корабля воэнов и его обширный боевой потенциал.
Фассину не оставалось ничего другого, как только плавать в ускорительной люльке собственного изготовления, размещенной в кресле рядом с Айсулом. При подходе к порталу его собирались перевести в другое место — Кверсер-и-Джанат нашли небольшую закрытую каютку неподалеку от мостика, где Фассин мог переждать этот этап. А пока после настойчивых просьб Фассина ему позволили подключиться к компьютеру «Протрептика», при условии, что он не будет удаляться от основных систем корабля и поступит под наблюдение некоей их субличности. Посещения эти, согласно договоренности, должны были осуществляться при коэффициенте замедления, равном двум или трем, что вроде бы устраивало все заинтересованные стороны. По крайней мере, думал Фассин, это поможет убить время.
|
|
|
Виртуальная среда, в которой Фассину было позволено познакомиться с кораблем, приняла вид огромного полуразрушенного храма у широкой неторопливой реки, на окраине большого тихого города под небольшим, высоко стоящим, неподвижным солнцем. Солнце, сине-белое, светило ярко.
Фассин выступал в виде своего человеческого «я» в домашней одежде, корабль — в виде тощего старика в набедренной повязке, а подпрограмма ИР — в виде рыжей обезьяны с длинными расхлябанными конечностями: на голове ее болтался старинный, слишком большой по размеру шлем, выпуклую грудь прикрывал доспех, один ремешок которого был порван, на тощих ребрах висела короткая юбка из лоскутов кожи. На боку у обезьяны покачивался ржавый меч.
Когда Фассин в первый раз наведался к личности корабля, обезьяна провела его за руку от двери вниз по ступенькам к реке, где и сидел старик, вперившийся в ленивые коричневые воды.
На другой стороне широкого маслянистого потока ярко сверкающее битое стекло покрывало низкие волнистые холмы, насколько хватало глаз, словно на этом бескрайнем пространстве было собрано все битое стекло Вселенной.
— Конечно же я мертв, — объяснил корабль. У старика была очень темная зеленая кожа, а голос его складывался из вздохов и сопения. Лицо его было почти неподвижным — древняя маска, окаймленная неровными седыми баками. — Корабль самоуничтожился.
— Но если вы мертвы, — сказал Фассин, — то как же вы говорите со мной?
Старик пожал плечами.
— Быть мертвым означает не принадлежать больше к живому миру, превратиться в тень, призрак. Это вовсе не значит, что ты не можешь больше говорить. Говорить — это почти единственное, что ты еще можешь.
Фассин не стал убеждать старика в том, что тот все еще жив.
— А кто я, как вы думаете? — спросил он. Старик посмотрел на него.
— Человек? Мужского пола? Мужчина?
Фассин кивнул.
— А имя у вас есть? — спросил он у старика.
Отрицательное покачивание головой:
— Теперь уже нет. Раньше меня звали «Протрептик», но теперь корабля больше нет, и я мертв, а потому у меня нет имени.
Фассин сделал вежливую паузу, чтобы дать старику возможность спросить о его, Фассина, имени, но вопроса этого не последовало.
Обезьяна сидела в нескольких метрах от них и на два шага ближе к увитому лианами храму. Она откинулась назад, опершись на вытянутые длинные руки; длинной, хрупкой на вид ногой она ковыряла в ухе, а потом внимательно разглядывала то, что удавалось извлечь оттуда.
|
|
|
— А когда вы были живым, — спросил Фассин, — вы были живым по-настоящему? Вы могли чувствовать?
Старик откинулся назад, хохотнул.
— О чем вы говорите — конечно нет. Я был обыкновенной компьютерной программой — одни фотоны внутри нанопенного субстрата. Это не значит быть живым, по крайней мере в общепринятом смысле.
— А не в общепринятом?
Снова недоуменный жест:
— Это не имеет значения. Имеет значение только общепринятый смысл.
— Расскажите мне о себе, о вашей жизни.
Пустой взгляд:
— У меня нет жизни. Я мертв.
— Тогда расскажите мне о вашей прошлой жизни.
— Я был иглоидным кораблем воэнов под названием «Протрептик» Третьей хребетной эскадры люстралиев из Цессории. Меня построили в середине третьего года Харалауда в Становом хребте Третьего Кубола, Малого Бунсера. Я был кораблем минимальной шириной пятнадцать метров с возможностью наращения, имел показатель девяносто восемь процентов по шкале совместимости с портальными требованиями, нормальный проходной рабочий диаметр…
— Я имел в виду не технические требования, — тихо сказал Фассин.
— Ах так, — сказал старик и исчез, как голограмма при отключении питания.
Фассин посмотрел на обезьяну, которая разглядывала что-то на свету. Она посмотрела на него, моргнула.
— Что? — спросила обезьяна.
— Он исчез, — сказал ей Фассин. — Корабль исчез, старик.
— Всегда он так, — сказала обезьяна, вздохнув.
В следующий раз на другом берегу широкой ленивой реки, начиная от ступенек храма, оказались джунгли — огромная зеленая, желтая и пурпурная стена странных, в наростах стволов, обвислых листьев и вьющихся лиан. Ползучие растения и склонившиеся ветки окунались в медленный поток.
Все остальное было как в первый раз, хотя старик казался не таким худым, лицо его обрело некоторую подвижность, голос звучал не так устало.
— Я был охотником за ИР. Шесть с половиной тысяч лет я помогал находить и уничтожать преданных проклятию. Если бы я мог испытывать по этому поводу чувства, то очень гордился бы.
— А вам никогда не казалось странным, что вы охотитесь за машинами, которые похожи на вас?
Рыжая обезьяна, сидевшая на своем обычном месте в нескольких шагах выше по склону, пытаясь очистить свои погнутые, грязные доспехи, плевала на них, а потом терла грязной тряпкой. Когда Фассин задал свой последний вопрос, обезьяна закашлялась, но стоило Фассину взглянуть на нее, как она ответила ему пустым взглядом.
— Но я был всего лишь компьютером, — сказал старик, нахмурившись. — Даже и того меньше — призраком внутри компьютера. Я делал то, что мне говорили, всегда подчинялся. Я был интерфейсом между воэнами, которые мыслили и принимали решения, и физическими структурами и системами корабля. Посредником. Только и всего.
— Вам этого не хватает?
— В некотором роде. Хотя я не могу этого чувствовать. Если тебе чего-то не хватает, значит, насколько я понимаю, ты испытываешь эмоцию, а это возможно только для существа чувствующего и вдобавок живого. Но одна ситуация является предпочтительнее другой, возможно, из-за того, что в одном случае мне позволено выполнять мои функции, а в другом — нет; я могу сказать, что мне действительно не хватает этого корабля. Его нет. Я искал, но его нигде не было. Я его не чувствую, не управляю им, а потому знаю: он, скорее всего, самоуничтожился. Я, видимо, действую на каком-то другом субстрате в другом месте.
Фассин посмотрел на обезьяну, сидевшую в нескольких шагах от него. Кверсер-и-Джанат полностью переподчинили себе «Протрептик», отрубив от подсистем корабля его компьютер и действовавшие в нем программы.
— Как по-вашему, для чего я здесь? — спросил Фассин. — И кто, по-вашему, эта маленькая обезьяна в доспехах, что сидит позади нас?
— Не знаю, — признался старик. — Может, вы еще один мертвый корабль?
Фассин помотал головой:
— Нет.
— Тогда, может, вы — образ тех, в чьем ведении находится субстрат, на котором я теперь действую. Возможно, вы хотите задать мне вопросы о моих действиях в то время, когда я был кораблем.
— Знаете, вы мне кажетесь живым, — сказал Фассин. — Вы абсолютно уверены, что вы теперь не живое и чувствующее существо, теперь, когда вы отсоединены от корабля?
— Конечно уверен! — презрительно сказал старик. — Я могу казаться живым и при этом им не быть. Это не очень трудно.
— И как же вы это делаете?
— За счет доступа к моим воспоминаниям, за счет имеющихся в моем распоряжении триллионов фактов, работ, книг, записей, сентенций, слов, определений. — Старик посмотрел на кончики своих пальцев. — Я — сумма всех своих воспоминаний плюс результат применения определенных команд, взятых из обширного набора. Я наделен способностью необычайно быстро мыслить, а потому могу слушать то, о чем вы говорите как существо, наделенное разумом и чувствами, а потом реагировать таким образом, чтобы для вас это имело смысл, отвечать на ваши вопросы, следить за ходом ваших мыслей, предвидеть вашу логику. Но все это просто результат действия программ — программ, созданных чувствующими существами, оценивающих более ранние примеры разговоров и обменов данными, которые накоплены в моей памяти, и выбирающих те, что представляются им наиболее адекватными. Этот процесс только кажется таинственным, но на самом деле он всего лишь сложен. Начинается все с таких простых вещей, как, например, ответить «привет» на ваш «привет» или выбрать что-нибудь похожее в соответствии с тем, что мне может быть известно о вас, а затем получаются такие сложные ответы, как тот, что вы слышите теперь.
Внезапно старик чего-то испугался и снова исчез.
Фассин поднял взгляд на рыжую обезьяну. Та чихнула, а потом зашлась в кашле.
— Не имеет, — сказала она, — никакого отношения… — И продолжила между двумя приступами: — Ко мне.
В следующий раз другой берег широкой, неторопливой реки выглядел зеркальным отражением берега, на котором находились Фассин, старик и неуклюжая обезьяна. Прямо напротив того места, где они сидели, расположился древний город каменных куполов и шпилей (совершенно немой и темный, частично скрытый деревьями и ползучими растениями) и огромный длинный храм, уставленный статуями и испещренный резьбой, изображающей сказочных и невероятных животных. Нижней границей города служили десятки больших каменных террас и ступеней, ведущих к ленивым темно-коричневым водам.
Фассин посмотрел, отражаются ли они трое в воде, — нет, не отражались. Противоположный берег был пуст.
— И вы когда-нибудь вылавливали и убивали ИР? — спросил он.
Старик закатил глаза.
— Сотнями. Тысячами.
— Почему так неопределенно?
— Некоторые из ИР были близнецами или существовали в составе более крупных объединений. Я участвовал в восьмистах семидесяти двух заданиях.
— А на газовых гигантах задания были? — спросил Фассин.
Он устроился так, чтобы видеть обезьяну в помятых доспехах. Когда он задал этот вопрос, обезьяна посмотрела на него, а потом отвернулась. Она пыталась выровнять небольшим молотком вмятины на доспехах. Тупой звук ударов глухо уносился на далекий другой берег.
— Одно из заданий мы частично выполняли на газовом гиганте. Оно там и закончилось. Маленький корабль, битком набитый теми, кого предали проклятию. Мы преследовали их, и они попытались скрыться в атмосфере газового гиганта Деджиминид, где намеревались оторваться от нас в жестоких штормовых ветрах этой планеты. Но «Протрептик» оказался более атмосферостойким, чем их корабль, и они в своей отчаянной попытке уйти от преследования забирались все глубже и глубже, и наконец их судно сплющилось под давлением, увлекая оставшихся на борту в глубины планеты, полные жидкого металла.
— И никто из насельников не протестовал?
Старик посмотрел на него недоуменным взглядом.
— А вы сами, случайно, не насельник, а? Мне пришло в голову, что, может, я работаю на субстрате, контролируемом насельниками.
— Нет, я не насельник. Я вам уже говорил: я — человек.
— Отвечаю на ваш вопрос: они просто не видели, что мы посетили их планету. Протест они предъявили позднее. То был первый из всего двух случаев, когда «Протрептик» вел активные действия на газовом гиганте. Обычно все наши задания осуществлялись в вакууме.
— А второй случай?
— Совсем недавно. Мы участвовали в погоне за большими силами запредельцев неподалеку от Затеки. В этот раз мы тоже взяли верх.
— А что вас привело на могилайнер «Ровруэтц»? — спросил Фассин.
Глухой и отупляющий звук молотка прекратился. Рыжая обезьяна приподняла свой доспех-нагрудник, чтобы получше рассмотреть его на свету, почесала грудь, потом снова принялась работать молотком.
— А вы не из Бюро расследований ордена люстралиев? — спросил старик. — Может, на самом деле вы как раз оттуда?
— Нет, — ответил Фассин. — Не оттуда.
— Ах так. Ну что ж. Последние два с половиной столетия стандартного времени, — сказал старик, — мы искали сведения о так называемом насельническом списке. — (Длиннорукая, длинноногая обезьяна при этих словах громко рассмеялась, но старик, казалось, не заметил. ) — Много времени мы провели в районе системы Затеки, исследуя теорию Второго корабля. На основании информации, собранной в этом регионе, были предприняты различные экспедиции второй и третьей ступеней. Но все поиски оказались безрезультатными, теории Второго корабля, или так называемого преобразования, ничем не подтвердились, хотя в ходе выполнения этих новых заданий были обнаружены и устранены два ИР. Месяцев пять назад нас вызвали из системы Риджом и отправили в систему Диреальете, где мы легли на курс перехвата могилайнера «Ровруэтц». Мне не сообщили о причинах такого образа действий — приказ был передан напрямую командиру Иньялкаху, минуя мои системы восприятия.
— И вы узнали что-нибудь новое о списке и преобразовании? — спросил Фассин.
— Я так думаю, единственное, что мы, кажется, обнаружили — в том смысле, чтобы к уже существующей паутине мифов и слухов об этом предмете, если только в этом деле существовали какие-то факты, добавить что-нибудь иное, кроме новых слухов, — состояло в следующем: порталы бездействуют, возможно, они закамуфлированы и ожидают кодированного радиосообщения либо другого сигнала в поясах Койпера или облаках Оорта соответствующих систем. Это и есть так называемое преобразование: сигнал, средство и частота, на которой он будет передан. Это имело некоторый смысл, поскольку все устойчивые при нормальных обстоятельствах локации, где на разумном расстоянии могли быть успешно спрятаны порталы, то есть точки либрации и тому подобное, было легко выявить и уничтожить. — Старик снова недоуменно посмотрел на Фассина. — А вы что — еще один охотник за списком?
— Был, — сказал Фассин.
— Ага! — Впервые образ старика проявил нечто вроде удовольствия. — И вы, значит, тоже не мертвы?
— Нет, я не мертв, хотя пока что прекратил свои поиски.
— А что вас привело на могилайнер «Ровруэтц»? — спросил старик.
— У меня было то, что мне казалось наводкой, ключом, указателем, — сказал ему Фассин. — Но выяснилось, что возможный владелец этого свидетельства уничтожил то, что у него было, и покончил с собой.
— Какое несчастье.
— Огромное.
Старик поднял взгляд на бронзово-голубое безоблачное небо. Фассин проследил за направлением его взгляда, и в этот момент старик исчез.
Тут было что-то не так. Фассин сидел (постоянное ускорение втиснуло его газолет в импровизированную люльку на мостике корабля воэнов), наблюдая за почти неподвижной и довольно унылой пустотой на главном экране, и чувствовал: что-то он упустил.
Что-то грызло его, что-то беспокоило, что-то едва не осеняло его в моменты, когда он забывался или погружался в сон, но, прежде чем он успевал ухватить это, оно от него ускользало.
Спал он мало — всего по два-три часа в день, — но, когда все же засыпал, его обычно посещали сновидения, словно подсознание пыталось вместить все его сны в отведенное для них совсем небольшое пространство. Один раз он действительно стоял, закатав штаны, в небольшом потоке где-то в саду вокруг огромного дома, который не был ему виден, и голыми руками пытался ловить рыбу. Рыбы были его снами, хотя в то же время он в глубине души чувствовал, что и сама эта ситуация была сном. Когда он пытался поймать этих рыб (юркие маленькие существа мелькали в воде около его ног, как удлиненные капельки ртути), они ускользали из его рук и исчезали.
Он поднял голову — река текла через большой амфитеатр, и за его действиями внимательно наблюдала огромная толпа.
В точке перехода, когда «Протрептик» прекратил ускоряться, совершил полукульбит, лег на курс, ведущий к месту назначения, и начал сбрасывать скорость, Кверсер-и-Джанат потратили некоторое время, проверяя, как идет исцеление Айсула.
Фассин воспользовался этим для обследования корабля воэнов. Он поплыл в своем маленьком газолете по узким круговым коридорам, разглядывая жилые отсеки, кладовые и залы. Камеры следили за каждым его шагом — система тотального внутреннего наблюдения на корабле облегчала работу Кверсера-и-Джаната, присматривавших за Фассином краем глаза, когда они считали это нужным.
Он нашел то, что, видимо, было каютой командира, отделенной несколькими переборками от мостика. Из всех помещений корабля, отведенных для персонального проживания, это было самым просторным. Выглядело оно пустым и неприветливым. Здесь имелась чуть более удобная разновидность одного из сидений-люлек, какие он видел повсюду на корабле; на стенах кое-где было подобие росписи, на полу — что-то вроде коврового рисунка. Никаких покрытий, лишь изображения, то ли реальные, то ли проецируемые при помощи некой тонкопленочной технологии — Фассин не знал. Он слышал, что большинство военных кораблей устроены таким образом. Физическое отсутствие предметов, замененных своими визуальными подобиями, снижало массу корабля, к тому же вещи не срывались с места во время крутого маневра.
Фассин парил над одним из ковровых рисунков, напоминавших часть текста — малые значки с завитушками внутри орнамента, — но в памяти его газолета не нашлось подобного языка. Он записал картинку в память своей системы, спрашивая себя, что же она может значить. Кверсер-и-Джанат, наверно, сотрут ее при проходе через портал, ну да бог с ними.
В следующий раз, когда он встретился с кораблем, на другом берегу из воды отвесно поднималась темная массивная стена, вершину ее венчали зубцы и артиллерийские башни. Дальше виднелись стволы пушек, торчащие из амбразур, неровно распределенных по всей верхней четверти громадной стены, отчего она становилась похожей на борт древнего морского корабля, только громадного и абсурдно длинного; его титанический корпус уменьшался в перспективе. Пушки не были неподвижными — их обнаженные стволы двигались волнообразно в определенной последовательности, словно по собственной воле, отчего все сооружение приобретало странное сходство то ли с невозможной перевернутой тысяченожкой, то ли с триремой, строитель которой допустил немыслимый просчет и теперь ее весла бесполезно молотили воздух.
Рыжая обезьяна, как и обычно, сидела неподалеку. У нее был новый щит, круглый и до блеска отполированный. Она сидела, глядя на щит и смахивая с него воображаемые пылинки. Иногда накреняла щит туда-сюда, чтобы он сверкал на свету, а иногда держала так, чтобы можно было в него посмотреться.
— Текст? — спросил старик. — Спроецированный на пол? Нет, извините, у меня об этом нет никаких сведений — не хранится в памяти. Если бы корабль все еще существовал, а у меня имелся доступ…
Вид у него был печальный. Фассин посмотрел на рыжую обезьяну, но та отвернулась и начала что-то насвистывать или, по крайней мере, попыталась.
— А нет ли способа прочесть запись, что я сделал? — спросил Фассин.
— У вас есть запись? Вы были на корабле? — Вид у старика был удивленный.
Тут Фассину пришлось побродить туда-сюда — вверх по ступеням в обычную реальность, откуда он смог продемонстрировать записанное им изображение. Длиннорукая обезьяна подняла свой щит, и картинка отразилась в нем.
— Ах это?! — сказал старик и огладил короткую седую бородку. — Командир подобрал это давным-давно, в те дни, когда он командовал кораблем поменьше. Перевод на древний священный язык какого-то текста, который, насколько я знаю, знаменует конец мерзости, конец ИР.
— И что же здесь сказано? — спросил Фассин.
— Здесь сказано: «Я родился на водяной луне. Некоторые, особенно ее обитатели, называли ее планетой, но, поскольку она в диаметре чуть больше двухсот километров, название „луна“ представляется более точным. Эта луна целиком состояла из воды: я хочу сказать, что она представляла собой шар, лишенный не только суши, но и твердых пород внутри, просто сфера, не имеющая прочной сердцевины, состоящая из воды вплоть до самого своего ядра. Будь луна размером побольше, у нее было бы ледяное ядро, потому что вода, хотя и считается несжимаемой, на самом деле все же может сжиматься и при очень высоком давлении становится льдом. (Если вы живете на планете, где лед плавает на поверхности воды, то это покажется вам необычным и даже противоречащим законам природы, но именно так дело и обстоит. ) Луна была слишком невелика, чтобы образовалось ледяное ядро, а потому, если ты достаточно жизнестоек и давление воды тебе нипочем, то можешь погрузиться на глубину — вес водного столба над тобой будет возрастать вплоть до самого центра луны. А там случаются странные вещи. Потому что здесь, в самом центре водяного шара, сила тяжести, казалось, отсутствовала. Ну да, колоссальное давление со всех сторон, но ты становишься фактически невесомым (на поверхности планеты, луны, водной или нет, тебя всегда притягивает к центру, но если ты в центре, то притяжение действует равномерно со всех сторон), и давление вокруг тебя поэтому не так уж и велико, как ты себе представлял, учитывая всю эту массу воды, из которой состоит луна. Это было, конечно…» И здесь текст обрывается.
Фассин задумался.
— И откуда он взялся, этот текст?
— Один из преданных проклятию, которого загнал и убил командир Иньялках, использовал его как своего рода мантру уничтожения памяти, стерев все следы того, что было в его памяти раньше. Позднее выяснилось, что этот ИР был из тех, которые тоже искали так называемое преобразование. Из-за поиска преобразования командир и заинтересовался всем этим. Эта мантра уничтожения памяти была переведена и хранилась отчасти как талисман, хотя, думаю, командир всегда считал, что в этом отрывке, которым ИР затирал свои воспоминания, есть и еще какой-то смысл и из него можно извлечь немалую пользу, если только расшифровать, потому что ИР, как говорил командир, слишком умны и из-за своего высокомерия иногда выдают важную информацию. То была еще одна причина, по которой он сохранил этот текст и постоянно держал перед собой.
|
|
|
