 |
ДЕЛО 3: Обмолвился, насмеялся, «упекли» 12 глава
|
|
|
|
– Разумеется, если это поможет.
– Обязательно, – заверяю я и нажимаю кнопку на магнитофоне. – Как ты понял, что тот человек умер от переохлаждения?
– Легко. На его руках не было следов борьбы – повсюду была кровь, но не было явной травмы. И, конечно же, его выдало то, что он был в одном белье.
Я качаю головой.
– Благодаря тебе я в глазах судмедэксперта выглядел настоящим гением, – признаюсь я.
– О каком самом немыслимом преступлении вам приходилось слышать?
Я на секунду задумываюсь.
– Молодой парень решает свести счеты с жизнью и спрыгивает с крыши здания, но пролетает перед открытым окном именно в тот момент, когда в этой комнате стреляют и пуля летит прямо в окно.
Джейкоб ухмыляется.
– Это из разряда легенд. В девяносто шестом году «Вашингтон пост» развеяла этот миф: бывший президент американской Академии судебных исследований упоминал об этом в своей речи, желая проиллюстрировать юридические сложности при проведении судебной экспертизы. Тем не менее пример отличный.
– А тебе?
– Убийца Глазное яблоко из Техаса. Чарлз Олбрайт, учитель естественных наук, убивал проституток и хирургическим путем извлекал у них в качестве трофеев глазные яблоки. – Джейкоб поджал губы. – Наверное, именно поэтому я всегда недолюбливал своего учителя биологии.
– Вокруг много людей, на которых никогда не подумаешь, что они убийцы, – говорю я, внимательно следя за реакцией Джейкоба. – А ты как считаешь?
Всего лишь на долю секунды его лицо омрачает тень.
– Вам лучше знать, – отвечает он.
– Джейкоб, я нахожусь в несколько затруднительном положении. Мне нужна твоя ясная голова, чтобы разобраться в одном деле.
– Деле Джесс, – констатирует он.
|
|
|
– Да. Сложность в том, что вы были знакомы. Поэтому если мы будем вести откровенный разговор, то ты будешь вынужден отказаться от своего права не давать показания. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Он кивает и начинает цитировать «права Миранды»:
– У меня есть право хранить молчание. Все, что я скажу, может быть использовано против меня в суде. Я имею право на допрос в присутствии своего адвоката. Если я не в состоянии сам оплатить услуги адвоката, адвокат будет назначен мне судом…
– Совершенно верно, – бормочу я. – У меня есть экземпляр со всеми перечисленными правами. Если ты поставишь здесь свою фамилию, а внизу подпись, я смогу доказать начальству, что ты не просто их помнишь, но и понимаешь, что они означают.
Джейкоб берет ручку и поспешно ставит фамилию на документе, который я заранее подготовил.
– Теперь мы можем разговаривать? – интересуется он. – Что вы обнаружили?
– Рюкзак ничего не дал.
– Ни одного отпечатка?
– Лишь те, что принадлежат самой Джесс, – говорю я. – Кое-что интересное обнаружили в доме – разрезана противомоскитная сетка и взломано окно.
– Думаете, преступник пробрался через окно?
– Нет, потому что дверь была не заперта. Однако мы все-таки обнаружили след от ботинка под окном. Он идентичен следам от ботинок приятеля Джесс.
– Когда-то показывали отличную серию «Блюстителей порядка», когда посторонние следы были обнаружены лишь после того, как выпал снег. – Джейкоб замолкает, переваривая информацию. – Значит, Марк убивает Джесс, потом пытается все представить таким образом, что кто-то вломился в дом. Порезал сетку, перевернул стулья, разбросал почту и компакт-диски?
– Что-то в этом роде. – Я смотрю на его руки: как и на руках Макгуайра, никаких повреждений. – Что скажешь? Трудно изменить место совершения преступления, чтобы пустить полицию по ложному следу?
Ответить он не успевает, звонит мой телефон. Узнаю номер: на проводе Бэзил, который поехал с судмедэкспертом в клинику.
|
|
|
– Извини, я на минутку, – говорю я Джейкобу и выхожу в коридор, не забывая плотно закрыть за собой дверь. Потом говорю в трубку: – Что нового?
– Помимо ссадин на спине и ушибов на шее и предплечье, есть еще в окологлазничной области…
– Бэзил, говори простым языком.
– Синяки под глазами, – отвечает он. – У нее сломан нос и трещина в черепе. Причина смерти – субдуральная гематома.
Я пытаюсь представить, как Джейкоб Хант наносит правой рукой Джесс Огилви удар такой силы, что у нее раскалывается голова.
– Отлично. Спасибо.
– Это еще не все, – продолжает Бэзил. – Белье надето наизнанку, но следов насилия не обнаружено. Лицо чисто вымыто, но вдоль линии роста волос обнаружены следы крови. И выбитый зуб! Мы нашли его.
– Где?
– Завернутый в туалетную бумагу, он лежал в переднем кармане ее спортивных штанов, – отвечает Безил. – Преступник не бросил Джесс Огилви просто так, он позаботился о ней.
Я нажимаю отбой и тут же вспоминаю о Саше, у которой всего месяц назад выпал зуб, когда она ночевала у меня. Мы завернули его в салфетку и положили в конверт, адресованный Зубной Фее, чтобы она обменяла его на денежку. Естественно, мне пришлось позвонить бывшей жене и узнать, почем нынче зубы. Пять долларов. Только представьте себе, весь мой рот стоит 160 долларов. После того как Саша заснула, я обменял конверт на новую хрустящую банкноту с изображением президента Линкольна, а потом стоял и думал, что теперь делать с детским зубом. Я представлял себе, как у Зубной Феи стоят пустые стеклянные лампы-сосуды, в которых хранят ракушки. Только у нее там должны храниться крошечные детские клыки. Поскольку я не сторонник подобных декоративных штучек, то решил просто выбросить чертов зуб, но в последний момент передумал. В заклеенном конверте лежит детство моей дочери. Сколько еще раз мне доведется подержать в руках частичку ее жизни?
Неужели Джейкоб Хант испытывал похожие чувства, когда держал зуб Джесс?
Глубокий вдох – и я возвращаюсь в свой кабинет. Хватит миндальничать.
– Ты когда-нибудь присутствовал при вскрытии, Джейкоб?
– Нет.
Я усаживаюсь за свой письменный стол.
– Первое, что делает судмедэксперт, – это берет огромную иглу и втыкает в глазное яблоко, чтобы вытащить стекловидное тело. Если провести токсикологический анализ, можно увидеть, какие вещества присутствовали в организме жертвы на момент смерти.
|
|
|
– Какого рода токсикологический анализ? – интересуется Джейкоб, даже не моргнув при описании этой чудовищной картины. – Алкоголь? Лекарства, отпускаемые по рецепту? Или наркотики?
– Потом судмедэксперт делает на теле У-образный надрез и раздвигает кожу. Потом распиливает грудную клетку, чтобы открыть ее, как крышку у чайника, и начинает доставать органы, один за другим… взвешивать… разрезать на части, чтобы исследовать под микроскопом.
– «Однажды меня попытался опросить агент по переписи населения. Я съел его печень с бобами и хорошим кьянти».
– Потом судмедэксперт берет пилу и отпиливает верхнюю часть черепа, с помощью стамески вскрывает черепную коробку. Лезет внутрь и достает мозг. Знаешь, какой звук издает мозг, когда его достают из черепной коробки, Джейкоб? – Я имитирую звук ломаемой печати.
– Потом его взвешивают, верно? – интересуется Джейкоб. – В среднем мозг человека весит около килограмма, но самый тяжелый известный науке мозг весил две тысячи восемьсот пятьдесят граммов.
– Все, что я сейчас описал, – говорю я, подаваясь вперед, – все это только что происходило с твоей подругой Джесс. Что ты об этом думаешь?
Джейкоб вжимается в кресло.
– Я не хочу думать об этом.
– Хочу рассказать тебе, что во время вскрытия Джесс было обнаружено кое-что еще. Возможно, ты сможешь найти этому объяснение.
Он заметно приободряется, готовый принять игру.
– На теле обнаружены синяки, указывающие на то, что ее тащили за руки. И следы удушения.
– Что ж, – бормочет Джейкоб, – следы от кончиков пальцев или от ладоней?
– Это ты мне скажи. Ведь это ты тащил Джесс за руки, верно?
Лицо Джейкоба, когда он понял, что его загнали в ловушку, в точности напоминает лицо его матери. Его руки впиваются в подлокотники кресла, он качает головой.
– Нет.
– А душил? Ты же не станешь мне врать, что не делал этого?
|
|
|
Он закрывает глаза и морщится, как будто от боли.
– Нет.
– Почему ты ее задушил?
– Я не душил!
– Вы повздорили? Она сказала что-то, что тебе не понравилось? – не отступаю я.
Джейкоб сдвигается на край кресла и начинает раскачиваться. Он не смотрит мне в глаза, как бы я ни повышал голос. Жаль, что я записываю наш разговор не на видео, а только на аудио. Если поведение этого парня – не типичная иллюстрация вины, откровенно признаюсь, я не знаю, что тогда может говорить красноречивее.
– Я не душил Джесс, – говорит Джейкоб.
Я совершенно не обращаю внимания на это заявление.
– Ты душил ее, пока она не умерла?
– Нет.
– Ты ударил ее по лицу?
– По лицу? Нет!
– Почему же тогда у нее выбит зуб?
Тут он поднимает глаза – его взгляд застает меня врасплох. Он смотрит в упор, прямо, с такой неприкрытой болью, что меня подмывает опустить глаза, как обычно делает он сам.
– Это был несчастный случай, – тихо признается Джейкоб, и лишь тогда я понимаю, что сижу, затаив дыхание.
ОЛИВЕР
Сегодня утром мне удалось научить Тора удерживать на кончике носа скрепку.
– Ладно, – удовлетворенно говорю я, – давай сделаем еще кружок.
Я рассуждаю так: если я научу его удерживать скрепку и делать еще что-нибудь – может быть, кружиться или лаять в такт «Дикси», мы могли бы поучаствовать в шоу Дэвида Леттермана.
Только я положил скрепку на кончик его носа, как в мою контору врывается сумасшедшая.
– Мне нужен адвокат, – задыхаясь, сообщает она.
Ей около сорока, вокруг рта наметились морщины, в темных волосах серебрится несколько седых прядей. Но глаза делают ее намного моложе. Они цвета карамели или ириса – и почему, черт возьми, когда я смотрю на потенциальную клиентку, мне в голову лезут мысли о наполнителях мороженого?
– Проходите! – Я встаю и предлагаю ей кресло. – Присаживайтесь, расскажите, что у вас за беда.
– На это нет времени. Вы должны прямо сейчас пойти со мной.
– Но я…
– Мой сын в полиции, его допрашивают, вы должны положить этому конец. Я нанимаю вас от его имени.
Тор роняет скрепку. Я поднимаю скрепку с пола, чтобы он не проглотил ее в мое отсутствие, и хватаю пальто.
Я знаю, что могу показаться корыстолюбцем, но надеюсь, что она подведет меня сейчас к припаркованному у пиццерии БМВ. Однако она поворачивает направо, к побитому «вольво», на спидометре которого уже намотано больше полумиллиона километров. Надо будет попросить клиентку расплатиться наличными. Я опускаюсь на пассажирское сидение и протягиваю руку:
– Оливер Бонд.
Она не пожимает протянутую руку, вместо этого вставляет ключ в замок зажигания и на бешеной скорости стартует со стоянки. У меня отвисает челюсть.
|
|
|
– Эмма Хант, – представляется она.
Она входит в поворот, машину заносит.
– Вы… могли бы… посвятить меня… в детали происходящего?
Затаив дыхание, я вижу, как она проскакивает на красный свет.
– Вы новости смотрите, мистер Бонд?
– Пожалуйста, зовите меня Оливер.
Я потуже затягиваю ремень безопасности. Полицейский участок всего в каких-то паре километров, но я хочу добраться туда живым.
– Вы следили за развитием истории о пропавшей студентке Вермонтского университета?
– Тело которой недавно обнаружила полиция?
«Вольво» с визгом останавливается у полицейского участка.
– Я думаю, к этому как-то причастен мой сын, – говорит она.
Однажды известного адвоката-еврея Алана Дершовица спросили, взялся бы он защищать Адольфа Гитлера.
– Конечно, – ответил он. – И выиграл бы дело.
Когда я заснул на занятиях по гражданскому праву, профессор, до тех пор монотонно вещавший, отчего учить законы было скучнее, чем наблюдать за сохнущей краской, вылил мне на голову бутылку воды.
– Мистер Бонд, – медленно произнес он, – я считаю вас одним из тех студентов, которым не следовало поступать на юридический.
Я выпрямился, весь мокрый, и сплюнул воду.
– Тогда, сэр, при всем уважении, вам нужно было лучше учиться считать, – заявил я, и одногруппники аплодировали мне стоя.
Я привожу этот довод уважаемым присяжным как пример того, что я никогда не боялся трудностей, не намерен и начинать.
– Идем! – Эмма Хант выключает зажигание.
Я кладу руку ей на плечо.
– Может быть, начнем с того, что вы скажете, как зовут вашего сына.
– Джейкоб.
– Сколько ему лет?
– Восемнадцать, – отвечает она. – У него синдром Аспергера.
Я слышал этот термин, но не стану строить из себя доку.
– Он аутист?
– Формально да, но не такой, как в «Человеке дождя». У него весьма высокий уровень развития. – Она нетерпеливо поглядывает на полицейский участок. – Мы можем обсудить это позже?
– Нет, если вы хотите, чтобы я представлял Джейкоба. Как он там оказался?
– Я привезла его. – Она глубоко, прерывисто вздыхает. – Сегодня я смотрела новости и, когда показывали место совершения преступления, увидела стеганое одеяло, которое принадлежит Джейкобу.
– Возможно, у кого-то еще есть подобное одеяло. Например, кто-то в прошлом сезоне тоже делал покупки в магазинах «Коль»…
– Нет. Это ручная работа. Оно лежало в шкафу в его спальне – по крайней мере, я так думала. А потом я услышала, что полиция по обвинению в убийстве арестовала парня Джесс.
– А Джейкоб ее парень?
– Нет. Арестовали некоего Марка. Я его не знаю, но не могу смириться с мыслью, что он отправится в тюрьму за то, чего не совершал. Я позвонила детективу, ведущему это дело. Он велел привезти Джейкоба в участок, якобы он с ним поговорит и все выяснит. – Она обхватила голову руками. – Я понятия не имела, что он заманит Джейкоба в ловушку. И не разрешит мне присутствовать при допросе.
– Если парню восемнадцать, все законно, – заверяю я ее. – Джейкоб дал согласие беседовать с ним?
– Он чуть ли не вприпрыжку побежал в участок, как только ему сказали, что он может помочь разобраться в преступлении.
– Почему?
– А если бы вам после нескольких лет занятия имущественными спорами предложили вести дело об убийстве мировой знаменитости?
Ого, это я понимаю!
– В полиции вам сообщили, что Джейкоб арестован?
– Нет.
– Значит, вы по собственной воле привезли сына в участок?
Она падает духом у меня на глазах.
– Я думала, что они просто с ним поговорят. Мне и в голову не могло прийти, что они тут же запишут его в подозреваемые.
Эмма Хант уже плачет, а я лучше знаю, что делать с жирным поросенком в Нью-Йоркской подземке, чем как вести себя с плачущей женщиной.
– Я просто хотела поступить, как полагается, – всхлипывает она.
Когда я работал кузнецом, мне довелось иметь дело с кобылой, у которой треснуло копыто. Недели покоя не пошли ей на пользу; владельцы уже подумывали ее усыпить. Я убедил их позволить мне «приварить» ей круглую подкову с замкнутыми ветвями, но не стал ее прибивать, а просто обернул вокруг копыта. Сперва кобыла ходить не хотела, но разве можно ее винить? Целая неделя ушла на то, чтобы выманить ее из стойла, а потом я каждый день занимался с ней по полчаса, пока через год не вывел в открытое поле и уже там наблюдал, как она носится, словно ветер.
Иногда, чтобы сделать первый шаг, нужна чья-то помощь.
Я кладу руку Эмме на плечо. Она вздрагивает от прикосновения и непонимающе смотрит на меня своими безумными воспаленными глазами.
– Посмотрим, что можно сделать, – говорю я, надеясь, что она не видит, как предательски дрожат у меня колени.
У конторки дежурного я откашливаюсь.
– Я ищу офицера…
– Какого? – лениво спрашивает сержант.
Кровь приливает мне к лицу.
– Который ведет допрос Джейкоба Ханта, – отвечаю я. Почему я не спросил у нее фамилию детектива?
– Вы имеете в виду детектива Метсона?
– Да. Я хочу, чтобы вы прервали допрос.
Сержант пожимает плечами.
– Я не буду прерывать допрос. Можете подождать. Когда он освободится, я сообщу ему, что вы здесь.
Эмма глуха ко всему. Она боком двигается от меня в сторону двери, ведущей вглубь полицейского участка. Дверь заперта, открывается с пульта дежурного.
– Он там, – бормочет она.
– Что ж, думаю, сейчас правильнее всего играть по их правилам…
Внезапно дверь жужжит и открывается. В зал ожидания выходит секретарь с курьерской почтой.
– Идем, – шепчет Эмма, хватает меня за руку и тащит в неожиданно открывшуюся дверь. Мы пускаемся бежать.
ДЖЕЙКОБ
Я – живое доказательство того, что мечты на самом деле сбываются.
1. Я сижу с детективом Метсоном, который порет чушь.
2. Он делится со мной подробностями еще не закрытого дела.
3. Он ни разу не зевнул, не посмотрел на часы и никаким другим способом не дал понять, что устал обсуждать со мной расследование преступления во всех деталях.
4. Он хочет поговорить со мной об уликах, связанных с исчезновением Джесс, – уликах, которые я сам подбирал.
А если серьезно, чего еще желать!
По крайней мере, я так полагал, пока он не стал забрасывать меня градом вопросов. Его губы скривились в полуулыбке, и я не мог вспомнить, что это означает: то ли он рад, то ли нет. И разговор из общей плоскости – о весе человеческого мозга, о природе посмертных токсикологических анализов – перешел в личную.
Восторг от возможности под микроскопом рассмотреть печень несколько блекнет, когда детектив Метсон напоминает мне, что вышеупомянутая печень принадлежит человеку, которого я знаю, с которым когда-то смеялся, встречи с которым нетерпеливо ждал. В большинстве случаев социальное взаимодействие не вызывает во мне подобных эмоций. В отличие от теоретического рассуждения о смерти, оказывается, в реальности смерть, как и блюдо, приправленное кукурузным сиропом и красителями, разительно отличается от исходного продукта. Умом я понимаю, что Джесс умерла, а значит, бессмысленно жалеть о ее кончине, поскольку она уже не в силах изменить ситуацию. И все же отчего-то я чувствую, как будто у меня внутри шарик, наполненный гелием, – он продолжает надуваться и может разорвать меня на части.
Когда я думаю, что хуже быть уже не может, детектив Метсон обвиняет меня в том, что я обидел Джесс.
– Ведь это ты тащил Джесс за руки, верно?
Я не тащил. Так ему и сказал.
– А душил? Ты же не станешь врать, что не делал этого?
Я, разумеется, знаю ответ, но он увяз в болоте синтаксиса. Представьте, что вас пригласили на обед. «Не желаете последний кусочек бифштекса?» – когда, конечно же, вы желаете. Если ответите «да» – это означает, что вы желаете последний кусочек бифштекса? Или что не желаете?
– Почему ты ее задушил? Вы повздорили? Она сказала что-то, что тебе не понравилось?
Если бы Джесс была сейчас рядом, она бы сказала: «Сделай глубокий вдох. Скажи собеседнику, чтобы он говорил помедленнее, – посоветовала бы она. – Скажи, что ты его не понимаешь».
Только Джесс сейчас рядом нет.
– Я не душил Джесс, – наконец удается произнести мне. Это истинная правда. Но лицо у меня горит, а изо рта как будто сыплются опилки.
Однажды в детстве, когда Тео обозвал меня моральным уродом, я бросил в него диванной подушкой, но вместо брата попал в лампу, которую мама получила еще от своей бабушки. «Как это произошло?» – спросила мама, когда вновь обрела способность разговаривать. «Подушка сбила ее со стола». Это была чистая правда, но мама замахнулась и отвесила мне оплеуху. Я не помню, было ли мне больно. Но я помню, что был настолько ошарашен, что подумал: «Моя кожа сейчас растает». И хотя позже она извинилась, внутри у меня что-то перемкнуло: говорить правду означает быть свободным, разве нет? Тогда почему я попал в переплет, когда сказал одной молодой мамаше, что ее ребенок похож на обезьянку? Или когда в знак «братской» помощи прочел доклад другого ученика и заявил, что он ужасен? Или когда признался маме, что чувствую себя пришельцем с другой планеты, которого послали на землю изучать семьи, поскольку я никогда не чувствовал себя по-настоящему членом семьи Хант?
А сейчас?
– Ты душил ее, пока она не умерла? Ты ударил ее по лицу?
Я вспоминаю Люси и Этель на кондитерской фабрике. О том случае, когда я вошел в океан и не смог увернуться от набегающих волн, а они, хлынув на берег, сбили меня с ног. В «Блюстителях порядка» детективы допрашивают подозреваемых и те, в конечном счете, всегда «раскалываются» перед весомыми, неопровержимыми уликами.
Все идет не так, как я планировал.
Или мой план сработал слишком хорошо?
Я никогда не желал зла Джесс, поэтому следующий вопрос – как нож в сердце.
– Почему же тогда у нее выбит зуб? – спрашивает детектив Метсон.
Перед моим внутренним взором тут же разворачивается ответ. Я тяну Джесс вниз по лестнице и роняю на последней ступеньке. «Прости!» – вскрикиваю я, хотя в этом нет необходимости: она меня больше не слышит.
Однако что бы я ни говорил – все без толку, потому что детектив Метсон меня не понимает. Поэтому я решаю применить драматургический прием и показать ему прямо здесь и сейчас изнанку своей души. Делаю глубокий вдох и смотрю ему прямо в глаза.
Как будто изнутри с меня сдирают полоски кожи. Как будто в каждый нервный центр моего мозга воткнули иголку.
Господи, как больно!
– Это был несчастный случай, – шепчу я. – Но я сохранил его. Положил ей в карман.
Еще одна правда, но она заставляет Метсона вскочить с места. Уверен, он слышит, как в моих жилах пульсирует кровь. Признак аритмии. Надеюсь, я не умру прямо сейчас, в кабинете детектива Метсона.
Я скашиваю глаза налево, направо, вверх – куда угодно, лишь бы больше не смотреть ему прямо в глаза. И тут я замечаю часы и понимаю: уже 16.17.
Если не будет пробок, понадобится шестнадцать минут, чтобы добраться от полицейского участка до дома. Это означает, что я попаду домой не раньше 16.33, а «Блюстители порядка» начинаются в 16.30. Я встаю, размахивая обеими руками перед собой, как колибри, но даже не пытаюсь сдержаться. Похоже на те моменты в сериале, когда преступник наконец сдается и падает на металлический стол, рыдая от чувства вины. Я хочу смотреть этот сериал, а не жить в нем.
– Мы закончили? – спрашиваю я. – Потому что мне на самом деле пора.
Детектив Метсон встает. Я решаю, что он хочет открыть дверь, но вместо этого он преграждает мне путь и наклоняется так близко, что я чувствую его дыхание. Что, если я вдохну воздух, который он выдохнул?
– Ты знаешь, что разбил ей голову? – говорит он. – Это случилось тогда же, когда ты выбил ей зуб?
Я закрываю глаза.
– Не знаю.
– А ее белье? Это ты надел его наизнанку, да?
При этих словах я оживаю.
– А оно надето наизнанку?
Откуда мне было знать? Там не было ярлыков, как на моих трусах. Неужели изображение бабочки находится спереди, а не сзади?
– Ты и белье с нее снимал?
– Нет, вы только что сказали, что она была в белье…
– Ты пытался заняться с ней сексом, Джейкоб? – спрашивает детектив.
Я молчу, как немой. Просто думаю, отчего мой язык распухает, как узел «обезьянья лапа».
– Отвечай, черт побери! – кричит он.
Я пытаюсь найти слова, любые, потому что не хочу, чтобы он на меня орал. Я признаюсь, что восемьдесят раз занимался сексом с Джесс, если он хочет услышать именно это, лишь бы потом он открыл мне дверь.
– Ты передвигал ее тело после смерти, так ведь?
– Да. Конечно, передвигал.
Разве это не очевидно?
– Зачем?
– Мне было необходимо воссоздать место преступления. Тело должно было находиться именно там.
Должен же он, черт возьми, понять!
Детектив Метсон склоняет голову на бок.
– Вот почему ты это сделал! Хотел совершить преступление и посмотреть, удастся ли выбраться сухим из воды?
– Нет, не поэтому…
– Тогда зачем? – обрывает он.
Я пытаюсь подобрать слова, чтобы объяснить все причины, по которым я поступил так, а не иначе. Но одно мне непонятно – ни умом, ни еще меньше сердцем: что нас связывает друг с другом.
– «Любовь – это когда ни о чем не нужно жалеть», – шепчу я.
– Для тебя это просто шутка? Ты не воспринимаешь происходящее всерьез? Мне это смешным не кажется. Девушка умерла, в этом нет ничего смешного.
Он подходит ближе, его рука касается моей руки. Я не могу сосредоточиться, потому что голова начинает гудеть.
– Признайся, Джейкоб, – говорит он. – Признайся, почему ты убил Джесс!
Внезапно, ударяя его по плечу, распахивается дверь.
– Не отвечай! – кричит незнакомец. За его спиной стоит моя мама, а за ней маячат еще двое полицейских, только что вбежавших в коридор.
– Кто вы, черт возьми, такой? – спрашивает детектив Метсон.
– Адвокат Джейкоба.
– Правда? – удивляется он. – Джейкоб, это твой адвокат?
Я бросаю взгляд на мужчину. На нем штаны цвета хаки и белая рубашка без галстука. Пшеничные волосы напоминают волосы Тео, и выглядит незнакомец слишком молодо для настоящего адвоката.
– Нет, – отвечаю я.
Детектив победно улыбается.
– Ему восемнадцать лет. Он говорит, что вы не его адвокат. Он не просил адвоката.
Я не идиот. Я достаточно насмотрелся «Блюстителей порядка», чтобы понимать, куда он клонит.
– Мне нужен адвокат, – заявляю я.
Детектив Метсон поднимает руки.
– Мы немедленно уходим!
Мама придвигается ближе. Я протягиваю руку за пальто, которое продолжает висеть на спинке кресла.
– Мистер… как вас зовут? – спрашивает детектив.
– Бонд, – отвечает мой только что обретенный адвокат. И улыбается мне. – Оливер Бонд.
– Мистер Бонд, ваш клиент обвиняется в убийстве Джессики Огилви, – заявляет детектив Метсон. – Он никуда не пойдет.
|
|
|
