В качестве политической элиты 8 глава

Другим способствовавшим радикальному повороту политики в 1928—29-х гг. фактором стала внешняя угроза, обретшая в 1927 г. конкретные очертания (дипломатические неудачи советской внешней политики — разрыв дипотношений с правительством английских консерваторов, убийство советского посла в Польше Войкова совпали с провалом политики Коминтерна в Китае).

К перечисленным обстоятельствам следует добавить, что начиная с середины 1930-х гг. константой политического и экономического развития СССР была надвигавшаяся угроза гитлеровской агрессии, ставшая фактором серьезного усиления востребованности мобилизационных механизмов в экономике и политике СССР. Одним из этих механизмов стала коллективизация сельского хозяйства. Необходимость последней была подтверждена в годы войны: так, нарком и министр финансов СССР в 1938—60 гг. А. Зверев характеризовал значение крупных коллективных хозяйств как один из важнейших факторов победы в войне (84. С. 110). В признании реальности внешней угрозы были солидарны и большинство ЦК и оппозиция (см. сноску 2).

Итак, если роль экстремальных обстоятельств как фактора необходимости форсированной модернизации очевидна, то остается вопрос о мере и о масштабах форсировки и, соответственно, о мере необходимого принуждения как в масштабах политической системы в целом, так и в процессе элитообразования: последнее явепрогэса в тот период значило то же, что дляляется производным первого. Ключ к ответу на этот вопрос заключается в констатации дефицита еще одного важнейшего ресурса любой модернизации — временнуго.

Бухарин был, безусловно прав, указывая, что форсирование коллективизации представляет угрозу политической стабильности государства, и требуя в этой связи прекращения чрезвычайных мер в деревне, восстановления рынков, материальной поддержки средних и мелких крестьянских хозяйств и т.п.

Однако реализация этих справедливых мер и осуществление модернизации “черепашьими шагами” (термин Бухарина) — на протяжении целого исторического периода — требовали наличия одного из важнейших ресурсов разви_тия — временнуго, который, однако, был столь же дефицитен, как и другие ресурсы. “Для программы Бухарина, основанной на эволюционных методах, умеренных целях и долговременных решениях, требовался длительный период без внутренних и внешних кризисов. Однако и те, и другие назревали”, — пишет С. Коэн (119. С.313), имея ввиду кризис хлебозаготовок и нарастание угрозы войны.

Формулу модернизации в условиях дефицита временнуго ресурса дал Сталин в феврале 1931 г.: “Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут” (249, т. 13. С. 38). События лета 1941 г. подтвердили обоснованность этого прогноза.

Следствием “бега наперегонки со временем” в ходе наращивания обороноспособности экономики стала коррекция пятилетних планов: предполагавшиеся ЦК партии в противовес левой оппозиции темпы роста 4—9 процентов в год под влиянием кризиса были отвергнуты в пользу форсированных (прирост промышленной продукции в 1934 г. составил 19 процентов, в 1935 г. — 23 процента—; в 1936 г. — 29 процентов; в 1935 г. продукция сельского хозяйства увеличилась по сравнению с 1933 г. на 20 процентов (143. С. 314). Те же причины обусловили урезание потребления в пользу накопления (см. сноску 3).

Угроза внешнеполитической агрессии не только обусловливала дефицит времени для осуществления индустриальной модернизации, но и усугубляла проблему дефицита средств для модернизации, ибо предопределяла непомерно высокую долю оборонных расходов в бюджете страны. Воспоминания политиков о предвоенном времени свидетельствуют, что степень форсировки в наращивании обороноспособности страны в тот период была чрезвычайной (197. С. 109).

В годы, предшествовавшие гитлеровской агрессии, военные расходы СССР выросли с 25,6 % в 1939 г. до 43,4 % в 1941 г. (90, т. 1. С. 413). С 1 июля 1941 г. до 1 января 1946 г. только прямые военные расходы составили 52,2 процента всех доходов госбюджета за этот период, однако реально они существенно превышали эти значения, ибо приведенные данные отражают только прямые расходы по линии военных ведомств и не учитывают сумм, использованных на нужды обороны по другим статьям бюджета. В период Великой Отечественной войны непосредственно на военные нужды было использовано 57—58 процентов национального дохода, 65—68 процентов промышленной и около 25 процентов сельскохозяйственной продукции, в то время как на финансирование народного хозяйства в этот период было использовано около 20 процентов ресурсов государственного бюджета “(84. С. 198-199).

При этом, по свидетельству А. Зверева, в период Великой Отечественной войны СССР только накапливал золотой запас, не продав ни одного грамма (!) (84. С. 229). Это означает, что как и в начале XVIII в., развитие осуществлялось посредством предельной мобилизации сил и средств при колоссальных военных расходах и отсутствии внешних заимствований.

Таким образом, анализ внешних и внутренних факторов позволяет констатировать повторение в 1920—40-х гг. известной по предшествующим этапам российской истории необходимости выживания и развития в ситуации “осажденной крепости” (угроза внешней агрессии в сочетании с дефицитом времени и дефицитом практически всех значимых для развития ресурсов). Единственно возможной моделью модернизации в этих условиях является мобилизационная модель, а ее политической формой — жесткая милитаризованная политическая система.

Существенный разрыв между потребностями государства в выживании и развитии и находившимися в его распоряжении средствами неизбежно формировал противоречие между интересами государства и интересами хозяйственных субъектов. Превышение требований государства по отношению к возможностям его граждан обусловливало запредельный уровень эксплуатации, что, в свою очередь, предопределяло формирование жесткого политического режима, который выступал в качестве инструмента принуждения граждан для выполнения превышающих их возможности задач. В качестве объекта принуждения выступали как внеэлитные слои, так и элитные — номенклатура. При этом положение последней было двойственным: являясь субъектом принуждения по отношению к внеэлитным слоям, номенклатура в то же время выступала в качестве объекта принуждения со стороны верховной власти.

По отношению к внеэлитным слоям форсированная модернизация в условиях дефицита средств без внешних заимствований неизбежно осуществлялась ценой сверхэксплуатации человеческих ресурсов посредством внеэкономических мер принуждения. Потребность экономики в фактически бесплатном труде заключенных была одной из причин массовости репрессий. Не случайно возрастание масштаба репрессий совпало со значительным ростом удельного веса хозяйственных организаций НКВД в экономике (см.сноску 4).

Что касается мер принуждения по отношению к правящей номенклатуре, следует констатировать, что именно кризис конца 1920-х гг. дал импульс формированию политической системы мобилизационного типа — с жестким милитаризованным режимом, монопольной структурой власти, всеобщностью обязанностей граждан перед государством, правящий класс которого рекрутирован по принципу “привилегии за службу” и жестко подчинен верховной власти, выступающей по отношению к правящему слою в качестве “верховного главнокомандующего” не только в буквальном смысле — в период войны, но и в переносном — в качестве субъекта рекрутирования и ротации номенклатуры посредством чисток.

Безусловно, фактором, наложившим драматический отпечаток на ход реализации мобилизационной модели развития, стали особенности личности Сталина. В политико-психологическом исследовании “Сталин. Путь к власти. 1879—1929. История и личность” известный американский политолог Р. Такер отмечает, что доминирующими чертами личности Сталина были жестокость и мстительность, постоянная потребность в самоутверждении, черно-белое восприятие действительности (и соответствующее восприятие окружающих в категориях друзья — враги), ощущение окружающей среди как имманентно враждебной (261, гл. 12).

Однако значение психологических особенностей Сталина было вторичным — будь у руля государства личность иного склада, возможно, политический процесс был бы менее экстремистским. Но основные параметры курса (в случае его ориентации на задачи развития), вероятно, совпали бы с теми, что были реализованы на практике. В этой связи очевидно, что объяснение особенностей политического развития советского общества в 1930—50-е гг. посредством демонизации личности Сталина оставляет политологическое исследование на уровне паскалевского афоризма: если бы нос Клеопатры был короче, мир был бы иным.

Очевидно, что реализация концепции форсированной модернизации требовала соответствующей системы власти и рекрутирования элиты, способной реализовать этот курс. В области элитообразования смысл осуществленного Сталиным политического переворота заключался в создании системы рекрутирования элиты мобилизационного типа, выступающей элементом соответствующей политической системы. Первые разработки концепции политической системы подобного типа можно отнести к началу 1920-х гг.: в 1921 г. Сталиным была написана представлявшая конспект более обширной брошюры заметка “О политической стратегии и тактике”, опубликованная лишь в 1947 г. и вошедшая в собрание сочинений Сталина (249, т. 5).

Основные положения этой концепции на языке современной политологии: монопольная организация власти (однопартийная система); всеобъемлющее использование мобилизационных механизмов управления, при котором институты и структуры гражданского общества полностью поглощены государством и превращены в инструменты мобилизации (общественные организации — комсомол, профсоюзы и т.п., система образования, СМИ и т.д. — “приводные ремни” государства); приоритет аппарата власти над выборными органами; милитаризация государственного управления и его ключевого элемента — политической элиты (“партии” в терминологии Сталина); строго иерархическая организация политической элиты с жесткой монолитной системой внутренней организации; особая роль качеств управленческой элиты и способности высшего эшелона управления создать эффективно работающий слой региональных и отраслевых руководителей (200—300 человек) и их оптимальное размещение на стратегически важных постах; высокая степень идеологизации политической элиты и политической системы в целом.

По сути, это характеристика политической системы мобилизационного типа; сходство усиливает метафора “приводных ремней”, которые, в отличие от автора термина — Ленина, Сталин понимал в качестве инструмента приведения в действие всей социальной конструкции для выполнения поставленных ее руководящим эшелоном решений.

Анализ сталинских преобразований показывает, что ротация элитного слоя была приоритетной целью этих преобразований. (Г. Федотов констатировал, что в этом отношении эволюция сталинизма подтверждает опыт всех “великих” революций — “главный смысл их состоит в смене правящего слоя; образование новой аристократии означает объективное завершение революции” (274, т. 2. С. 95).

Для того, чтобы понять характер созданной Сталиным системы элитной ротации, необходимо присмотреться к содержательному характеру осуществленного им переворота в терминах политической культуры. В этой связи следует констатировать, что реализация датированного 1921 г. наброска вышла далеко за намеченные рамки, и сталинский переворот 1929—39-х гг. по глубине и последствиям стал революцией. В признании масштаба сталинского переворота, как тождественного революционному, были солидарны столь разные авторы, как Л. Троцкий и Г. Федотов, С. Коэн и Р. Такер, хотя оценивали его значение с диаметрально противоположных позиций. При этом исследователи отмечали, что десятилетие сталинских преобразований, хотя и имело исторические предпосылки и корни в ленинском большевизме, тем не менее “не было его продолжением с предопределенным исходом, а стало революцией со своими характерными чертами и динамикой” (345. С. 52).

Несмотря на внешнее сходство курса сталинской политики на форсированную модернизацию с программой левой оппозиции, по содержанию сталинская революция не была реализацией курса Троцкого, а во многом предстала контрреволюцией в противовес революции Ленина и Троцкого. Если Троцкий делал упор на разрушительный аспект задач революции (“В конечном счете, революция означает окончательный разрыв с азиатчиной, с семнадцатым веком, со Святой Русью, с иконами и тараканами” — считал Троцкий), то содержание сталинской революции не только не было разрывом с прошлым, но по существу означало возвращение к традиционной исторической модели российских модернизаций: формы, которые приняла сталинская революция и природа нового советского строя, в значительной мере являются повторением важнейших черт революций сверху, “проявлявшихся в политической культуре старой России в процессе строительства царского государства с ХV по XVIII в. и наложивших свой отпечаток на развитие ее социально-политического строя” (345. С. 96).

Таким образом, в начале 1930-х гг. произошло возвратное историческое движение, причем даже не в эпоху империи, а в период Московского государства. И переезд правительства в марте 1918 г. в связи с угрозой захвата немцами Петрограда в Москву был неким символом этого движения из императорской России в московское государство: “Перенесение столицы назад в Москву есть акт символический” (274, т. 2. С.185-186).

Размышляя над ходом исторического движения российского общества, осуществившего модернизацию посредством реставрации политической модели эпохи Московского государства и ранней империи (идеологические формы которых столь разительно контрастировали с претензией на беспрецедентность социалистического пути), нельзя не отметить, что причины подобного повторения — в реконструкции конфигурации факторов, определявших выбор модели развития в предшествовавшие периоды. 1920—30-е гг. отмечены сохранением значимости факторов, определявших развитие российского государства в XV-XVIII вв., — территориальные потери, отставание от ушедших вперед соседей и дефицит значимых для модернизации ресурсов, прежде всего временного и финансового.

Развитие в условиях дефицита ресурсов и постоянной внешней опасности предопределило потребность государства во всеобщности службы его граждан. Таким образом, в ходе сталинской “революции сверху” произошла реконструкция модели “служилого государства”, в рамках которого в качестве элиты выступает высший эшелон служилого класса. Концентрированным выражcением этого порядка можно считать формулировку Г. Маленкова на XVIII партконференции в 1941 г.: “Все мы слуги государства”.

Основные параметры сталинской революции по ключевым признакам повторяют петровские преобразования (см. сноску 5). Это индустриальная модернизация как цель политической революции; милитаризованный характер социальной организации; существенное упрощение социальной структуры, осуществленное с целью обеспечения всеобщности обязанностей перед государством (Петр I разверстал промежуточные состояния между основными классами общества с целью обеспечения всеобщности повинностей граждан перед государством; известно разделение социальной структуры советского общества на два класса и прослойку); конституирование высшего эшелона служилого класса (номенклатуры) в качестве политической элиты; подчиненное положение правящего слоя по отношению к верховной власти, выступающей субъектом рекрутирования и ротации элитного слоя; приоритет политической элиты над экономической; чистка в качестве механизма ротации элиты; массовое применение принудительного труда, включавшего масштабную миграцию в связи со строительством крупных объектов (Петербург, Онежский и Ладожский каналы, первые фабрики и заводы при Петре I, что дает основание исследователям говорить о “петровских лагерях принудительного труда”; Беломорско-Балтийский и Волго-Донской каналы, Днепрогэс, Норильский и Кузнецкий комбинаты и т.п. в 1930-е гг.); контрольная и репрессивная роль органов политической полиции по отношению к обществу и элите (Преображенский и тайный Приказы, фискалат и прокуратура при Петре I; ОГПУ — НКВД в качестве политической полиции; ЦКК—РКИ и пришедшие им на смену в 1934 г. Комиссия советского контроля и Комиссия партийного контроля; в 1940 г. был создан Наркомат государственного контроля во главе с Л. Мехлисом), экстремизм методов модернизации: мобилизационная модель Петра I строилась по принципу “любой ценой”; аналогична философия сталинской революции: “Нет в мире таких крепостей, которых не могли бы взять...большевики” (249, т. 11. С. 58); отсюда — заведомо невыполнимые параметры пятилетних планов: Сталин хорошо усвоил урок Петра I — требуй невозможного, чтобы получить максимум возможного; роль церкви в качестве элемента государственного механизма (именно начиная с Петра I священники были обязаны доносить о политических преступлениях, даже при условии нарушения тайны исповеди; аналогичной была ситуация при Сталине); ориентация на собственные национально-государственные интересы (отказ от идеи мировой революции в пользу строительства социализма в одной стране).

В контексте нашего исследования важным итогом сталинской революции стало установление тарифно-квалификационной сетки со значительным разрывом в оплате труда между разрядами, которая стала аналогом петровской Табели о рангах и знаменовала введение практики меритократического критерия в процесс рекрутирования профессиональных элит. “Знатные люди” 1930—50-х гг. — это элита в интерпретации В. Парето (напомним, что в концепции В. Парето элита — это лица, имеющие наивысшие индексы в профессиональной деятельности) (339*).

В контексте подобных изменений становятся понятными вердикт Г. Федотова относительно сталинских преобразований: “Революция в России умерла”; это “настоящая контрреволюция, проводимая сверху” (274, т. 2. С. 85,83). К позиции Г. Федотова близка оценка Н. Бердяева: “революция сверху” Сталина есть контрреволюция. В 1937 г. Бердяев писал: “Революционер порвал с гражданским порядком и цивилизованным миром, с моралью этого мира... Он знает лишь одну науку - разрушение...Сейчас (в 1937 г. - О.Г.) коммунисты представляют государство, заняты строительством, а не разрушением и потому очень меняются, перестают быть революционерами по своему типу” (21а.С. 52-53).

Аналогичен приговор Троцкого сталинской “революции сверху” — “Термидор”, “преданная революция”. В оценке сталинского переворота как контрреволюции были солидарны ставшие невозвращенцами в конце 1930-х гг. ответственные работники НКВД А. Орлов, В. Кривицкий, И. Рейсс, А. Бармин, располагавшие доступом к секретной информации и раньше других осознавшие не только характер переворота, но и его последствия для элитного слоя (182, 120). Именно как контрреволюцию оценивает сталинский переворот Р. Такер (345. С. 91).

Представляется обоснованной точка зрения тех современников событий и исследователей (см., напр., 345. С. 95), которые выделяют две фазы сталинской революции:на первом этапе произошло закрепощение рабочего класса и крестьянства все более централизовавшимся бюрократизировавшимся сталинским государством (иначе говоря, был реконструирован аналог податных сословий Московского государства); в течение второго этапа аналогичная судьба постигла партию и интеллигенцию, которые стали служилым классом (причем служилый статус приобрел еще более осязаемые черты с введением в 1930—40-х гг. сталинской тарификационной сетки). При этом в ходе второго этапа этой революции — кровавой чистки 1936—39 гг. — на место уничтоженной большевистской партии пришла новая партия. Именно в этот период была создана новая политическая элита — партия сталинского образца. В. Кривицкий, один из высокопоставленных сотрудников ОГПУ — НКВД 1920—30-х гг. впоследствии писал, что новая партия отделена от старой “колючей проволокой” (120. С. 47).

Следует отметить, что на первом этапе “революции сверху” Сталина поддержали секретари крупнейших республиканских и областных организаций — П. Постышев, А. Андреев, С. Косиор, И. Кабаков, Хатаевич, Б. Шеболдаев, Ф. Голощекин, Р. Эйхе, И. Варейкис, М. Разумов и многие другие. Причем эта поддержка диктовалась признанием обоснованности линии Сталина. В течение второго периода сталинской революции произошла элитная ротация высшего и среднего эшелонов управления, жертвой которой пали те, кто осуществлял реализацию задач первого этапа.

При этом именно политическая элита стала главной мишенью кровавого террора конца 1930-х гг., а характер “большого террора” напоминает опричнину. Напомним, что С. Платонов доказал — хотя жертвой террора Ивана Грозного пало все общество, его приоритетным адресатом было боярство. Так и репрессии 1930—40-х гг. затронули прежде всего правящую номенклатуру (хотя в той или иной мере от них пострадали все социальные группы). В. Кривицкий вспоминал, что если в первые годы советской власти в тюремных очередях с передачами для арестованных родственников стояли жены офицеров и купцов, сменившиеся спустя несколько лет родными арестованных инженеров и профессоров, то в 1937 г. атмосфера террора охватила именно высшие сферы советского правительства и в тюремных очередях стояли близкие сотрудников НКВД (120. С. 350, 197). Другой руководящий работник НКВД, в 1938 г. отказавшийся вернуться в СССР, А. Орлов писал впоследствии, что начиная с 1934 г. старые большевики приходили к убеждению, что чистка 1935 г., организованная под предлогом замены партбилетов, направлена против “старой гвардии”. (182. С. 46-50).

Тот факт, что удар был нанесен именно по ядру большевистской партии — старой ленинской гвардии — подтверждается множеством исторических свидетельств: “Уничтожены были прежде всего старые большевики ленинского поколения”, — вспоминал Н. Хрущев (287. С. 238). Высокопоставленный сотрудник НКВД в 1930—50-е гг. П. Судоплатов вспоминал, что его жена, также кадровый сотрудник НКВД, в конце 1930-х гг. была обеспокоена быстрым продвижением мужа по службе, предпочитая высоким постам незаметную должность — это было более безопасно (259. С. 78). Руководитель Украины в 1960-е гг. “П. Шелест признает, что когда в 1937 г. после демобилизации из рядов Красной Армии ему, как имевшему опыт комсомольской и хозяйственной работы, предложили руководящую работу в Харьковском горкоме партии, он предпочел работу на заводе как “более постоянное и уверенное дело” (301. С. 62).

По свидетельству Е. Гинзбург, принадлежность к коммунистической партии являлась отягощающим обстоятельством, и к 1937 г. мысль об этом “уже прочно внедрилась в сознание всех” (47. С. 59). Поэтому соседка Гинзбург по тюремной камере юная аспирантка Ира настойчиво твердила о своей беспартийности, дававшей ей, по ее мнению, колоссальное преимущество сравнительно с членами партии (47. С. 59).

Воспоминания современников подтверждаются историческими исследованиями. Так, известный западный политолог Т. Ригби писал, что в конце 1930-х гг. насилие, которое партия применяла против общества, обернулось против нее самой. “С 1933 по 1938 гг. партия была прочищена сверху донизу и к 1941 г. наводнена новобранцами преимущественно из рядов новой интеллигенции” (341. С. 197). Анализируя динамику изменения состава партии в 1930-х гг., Т. Ригби констатировал: “Когда рассматриваешь период с 1933 по 1938 гг., создается впечатление, что на каждой стадии чисток их острие все более нацеливалось на ключевые посты: в то время как чистка 1933—1934 гг. коснулась в основном рядовых коммунистов, оставив аппарат в неприкосновенности, а “проверка” и обмен партийных документов в 1935 г. особенно затронули функционеров в низах, “ежовщина” была направлена прежде всего против руководящих кадров” (341. С. 213). Коллега Ригби “Л. Дж. Черчуорд отмечал, что при решении кадровых вопросов члены партии находились в более жестких условиях, чем остальное население (326).

Аналогичного мнения придерживается С. Коэн: “Самый сильный удар был нанесен по партии. Из 2,8 млн. членов и кандидатов в члены, насчитывающихся в партии в 1934 г., был арестован по меньшей мере 1 млн., и две трети из этого числа были расстреляны. Было уничтожено старое партийное руководство сверху донизу. Исчезли целые местные, областные и республиканские комитеты” (119. С. 407). По существу, после убийства Троцкого в Мексике в 1940 г. из ближайшего окружения Ленина в живых остался один Сталин.

Как отмечалось выше, исследования Р. Медведева подтверждают тот факт, что приоритетной жертвой репрессий второй половины 1930-х гг. стал именно правящий элитный слой: “Не секрет, что в 40-е годы многие боялись выдвижения на высшие государственные посты. Это казалось просто опасным. Конечно... от террора в годы Сталина не был застрахован никто, и как раз верхи партийно-государственного аппарата подвергались в те времена особенно жестоким чисткам” (142. С. 89). В другой работе Р. Медведев, конкретизируя эту констатацию, писал, что характер “большого террора” конца 30-х гг., направленного, главным образом, против самой партии, “был очевиден даже для большинства беспартийных, которые в те годы спали по ночам гораздо спокойнее, чем коммунисты. Особенно пострадали старейшие члены партии, что видно и по составу партийных съездов. На XVI и XVII съездах партии было около 80 процентов делегатов, вступивших в партию до 1920 _г. На XVIII съезде таких людей было только 19 процентов” (143. С. 400).

О характере репрессий говорит то обстоятельство, что в результате большой чистки конца 1930-х гг. в той или иной степени пострадали практически все члены и кандидаты в члены Политбюро, избранного после XVII съезда: Г. Орджоникидзе застрелился, Я. Рудзутак, П. Постышев, В. Чубарь, С. Косиор, Р. Эйхе были расстреляны (причем Эйхе и Косиор были расстреляны даже без формального выведения из состава Политбюро (!)); что касается остальных членов Политбюро, то были репрессированы не только их родственники или ближайшие сотрудники, но и сами они постоянно находились под угрозой репрессий. В конце 1930-х гг. Молотов оставался единственным, кроме Сталина, членом Политбюро, кто с полным правом мог назвать себя старым большевиком, так как оставил определенный след в предреволюционной истории партии (144. С. 21).

Каковы были непосредственные причины масштабных чисток конца 1930-х гг. и каковы мотивы осуществленной Сталиным элитной ротации?

Следует отметить. что доклад Н. Хрущева на ХХ съезде партии положил начало интерпретации большого террора как обусловленного исключительно личными качествами Сталина — жестокостью, произволом, нетерпимостью к иному мнению и п. т. Иначе говоря: если бы нос Клеопатры был короче, мир был бы иным. Между тем известный мыслитель и поэт Д. Самойлов пишет: “Надо быть полным индетерминистом, чтобы поверить, что укрепление власти Сталина было единственной исторической целью 37-го года, что он один мощью своего честолюбия, тщеславия, жестокости мог поворачивать русскую историю, куда хотел, и единолично сотворить чудовищный феномен 37-го года” (230. С. 444).

Как было показано выше на примере предшествовавших российских модернизаций, центральной “несущей конструкцией” служилого государства и ключевым условием его эффективности является создание новой эффективной политической элиты по принципу “привилегии за службу” — нового управленческого слоя, всецело обязанного своим положением и привилегиями службе и безраздельно подчиняющегося верховной власти. По существу, успех верховной власти в обуздании “боярства” и создании лояльного, эффективного, но вместе с тем гомогенного и внутренне деконсолидированного образования, определял успех модернизации в целом, ибо только такой политический класс мог стать инструментом мобилизации общества на решение превосходящих его возможности задач. Иными словами, создание подобного управленческого слоя определяло успех модернизации в целом. Именно в таком ракурсе, по нашему убеждению, следует рассматривать широкий комплекс предпринятых в 1930—40-х гг. мер, кардинально изменивших состав политической элиты, сложившейся в начале 1920-х гг. под влиянием событий периода революции 1917 г. и гражданской войны.

Как указывалось выше, абсолютное большинство центральной и региональной политической элиты составляла “старая гвардия”. Ее доминантной характеристикой в 1920-х — начале 30-х гг. были множественные расколы внутри высшего эшелона. В условиях, когда главной задачей государства была задача выживания, ликвидация этих расколов и меры по чистке аппарата стали жизненно необходимыми. Шагом в этом направлении стал Х съезд партии (1921 г.). Решения съезда и их последствия хорошо известны: либерализация экономического курса сопровождалась ужесточением политического режима: как известно, именно на Х съезде были принята знаменитая резолюция “О единстве партии” (запрещающая организованные фракции в составе партии и дающая право ЦК и ЦКК исключать из состава партии выборных руководителей любого уровня двумя третями голосов ЦК). Продолжением этого курса стали широкомасштабные чистки конца 1930-х гг. В начале 1930-х гг. после удаления А. Рыкова и С. Сырцова из Политбюро в 1930 г. (последнее по времени выступление против сталинской концепции модернизации в его составе) в высшем эшелоне власти остались только сторонники генеральной линии. Однако несмотря на это, с точки зрения внутренней структуры политическая элита не была внутренне сплоченной, а представляла собой сообщество клиентел.

В. Молотов вспоминал, что уже при Ленине “фактически за спиной члена Политбюро была своя группа сторонников” (293. С. 200). Непререкаемый авторитет Ленина как-то скреплял хрупкое единство высшего управленческого эшелона. Однако после смерти Ленина раскол резко усилился, и правящая номенклатура предстала раздираемой внутренними противоречиями. Эволюция партии происходила в условиях острейшей борьбы в высшем эшелоне элиты, знаменовавшем жесткий и глубокий внутриэлитный раскол. Если доминировавшим мотивом внутриэлитной борьбы в Политбюро в 1920-е гг. было столкновение концепций модернизации и борьба за власть, то в связи с политическим устранением лидеров оппозиции из состава Политбюро в начале 1930-х гг. на первый план противостояния в составе высшего органа власти вышли столкновения клиентел и борьба ведомственных интересов. Подобная внутренняя структура политической элиты существенно снижала эффективность политического управления. В первой главе настоящей работы отмечалось, что осуществление модернизации в условиях мобилизационной модели неизбежно сопровождается не только ужесточением политического режима, но и усилением антикорпоративистской политики верховной власти. Поэтому доминирующей установкой политики верховной власти, направленной на обеспечение максимальной эффективности элиты, стала борьба верховной власти против клиентел и групп влияния в целях обеспечения эффективности элиты. Антикорпоративистская стратегия верховной власти диктовалась необходимостью усмирения ведомственных (читай — корпоративных) интересов в пользу государства; борьба против клиентел и групп интересов во многом предопределила чистки правящей номенклатуры в 1930-е гг. Что представляла собой эта политика?

⇐ Предыдущая11121314151617181920Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: