Неэкономические факторы экономики

 

Есть такое выражение: «Война — слишком серьезное дело, чтобы доверять ее воен­ным». Эта сентенция содержит большую долю правды, но чтобы сделать ее стопро­центно правдивой, нужно добавить еще одно слово: «только» военным. Точно так же будет справедливым выражение: «Здоровье — слиш­ком серьезное дело, чтобы доверять его только врачам». И «экономика — слишком серьезное дело, чтобы сводить ее только к деньгам».

 

* * *

 

На обывателя ежедневно обрушивается ла­вина информации, в которой он в принципе разобраться не может. Слыша об инвестициях, котировках, демпингах, картельных сговорах, ценах на нефть и платину, простой человек должен чувствовать себя заложником в боль­шой игре, от которой он полностью зависит и на которую совсем не влияет. Чувство глубо­кой несправедливости сложившейся ситуации заставляет взяться за перо, взяться за перо в интересах «простого» человека.

 

* * *

 

Понимаем ли мы с вами (все те, кто не учил­ся на экономическом факультете) что-либо в экономике? Должны понимать, если мы во­обще хоть что-то понимать способны.

Например, зависит ли экономика страны от такого качества, как трудолюбие? Конечно, зависит. Но трудолюбие — это не экономиче­ская категория, а, скорее, нравственная. И чест­ность — тоже нравственная категория, и от нее тоже зависит экономика. И исполнительность, и аккуратность, и трезвость — это нравствен­ные категории, от которых напрямую зависит экономика любой страны и любого региона. Не делайте вид, что вы этого не понимаете на том основании, что не учились на экономиче­ском факультете.

Если в некой стране (назовем ее условно N) преобладающими типами будут лентяй и жу­лик или жулик и пьяница, то не стоит зани­маться экономическими расчетами — никакие инвестиции эту страну не спасут. Заливайте воду в решето, позвольте Сизифу бесконечно закатывать на гору свой вечно срывающийся камень. Все это точно такие же бесполезные и бесконечные занятия, как и оздоровление че­рез инвестиции той страны, где мелкие воры, лодыри и пьяницы встречаются на каждом шагу.

 

* * *

 

Не могу удержаться, чтобы не сказать не­сколько слов по поводу внутренней связи меж­ду тремя вышеназванными типами. Вор, ко­нечно, в своем роде — талантлив. Он даже мо­жет быть гением, но именно «в своем роде». По отношению к созидательному труду он — во­площенное лентяйство. Настоящие ценности создает настоящий труд, чьи свойства очень похожи на свойства неутомимо трудящейся природы. Природа творит незаметно и посто­янно. Точно так же создаются великие культу­ры и цивилизации. И ничто так не противоре­чит психологии вора, как это постоянство сози­дательного труда и медленное накопление его результатов. Вор хочет пользоваться накоплен­ным и получать все сразу. Вряд ли его мелкая душа способна на мысли о вечности. «Жизнь коротка, и надо брать от нее все», — это имен­но «символ веры» паразита, неважно, «тырит» ли он мелочь по карманам или проворачивает махинации с ценными бумагами.

 

* * *

 

Итак, вор — это лентяй по отношению к сози­дательному труду. А лентяй — это вор по необ­ходимости. Из всех любителей полежать на печи только Емеле повезло с волшебной Щукой. Всем остальным надо по временам с печи слезать. Го­лод заставляет. Пошарив по пустым горшкам, лентяй пойдет на двор глядеть — не лежит ли чего без присмотра? Если лежит, то он это ута­щит и, скорее всего, пропьет, так как «жизнь ко­ротка, и надо брать от нее все». Так лентяй плав­но превращается в пьяницу. Так кредо лентяя совпадает с воровским «символом веры».

Их тянет друг к Другу, словно магнитом. Шулеру-наперсточнику как воздух нужны лодыри, мечтающие разжиться «на халяву». Пока второй мечтает, первый реально богате­ет, и эта схема незыблема везде, где есть идея «быстрого заработка без особых усилий». По­том обманутый идет топить горе в водке, а об­манувший — обмывать успех.

 

* * *

 

Нравственно испорченному человеку нельзя помочь материально. Он будет вечно недово­лен, вечно будет сравнивать себя с теми, у кого «больше», будет ворчать, завидовать, кусать ласкающую руку. Мир вечно будет казаться ему злым и несправедливым. Свои претензии он дерзнет предъявлять даже Творцу мира, и примитивное безбожие будет казаться ему ар­гументированным мировоззрением. Сказан­ное об отдельном человеке в полной мере от­носится к отдельным народам.

Нужно изменить внутренний, невидимый мир, чтобы заметно изменился мир окружаю­щий. Нужно нравственно исцелиться или, по крайней мере, начать этим заниматься, чтобы внешние усилия перестали быть похожими на заполнение бочки без дна. Реформирование отраслей хозяйства, законотворчество, голо­воломки с выбором экономических моделей наталкиваются на лень, воровство и пьянство и разбиваются в пыль, как волна о гранитную набережную. В теории все хорошо, но «челове­ческий материал не вмещает теорию».

 

* * *

 

У стран, которые живут богаче нас, есть своя длинная история. В этой истории есть место самоотречению, великому терпению, долгим периодам нищеты и разрухи. Там есть место кропотливой работе мысли, вынашиванию идей и настойчивой реализации этих идей, ре­ализации, иногда растягивающейся на столе­тия. Нельзя завидовать чужому дому, не зная и не желая знать историю этого дома.

Человек бежал марафонскую дистанцию, выиграл золото, еле остался жив от перегруз­ки, а какой-то болельщик-зевака просит у него медаль «поносить». Некрасиво.

 

* * *

 

Мы хотим жить лучше? Законное и безгреш­ное желание. Давайте начнем с благодарности и умеренности. Благодарности Богу за то, что Он есть, и умеренности в изначальных претен­зиях. Иаков просит у Бога хлеб есть и одежду одеться (Быт. 28, 20). Просьба звучит несколько странно, не правда ли? Разве не ясно и так, что хлеб едят, а в одежду одеваются? К чему такой речевой оборот? Оказывается, к тому, что у не­которых столько одежды, что ее впору есть, и столько еды, что ею можно обвешаться, как одеждой. Праведник просит только необходи­мого, и если затем Бог одарит его богатством, то у этого явления будут нравственные корни. Смиренная душа от изобилия даров не возгор­дится и не испортится.

Мало того, современная культура потребле­ния грозит уничтожить Землю путем истоще­ния ресурсов и загрязнения среды. «Воздер­жание» и «умеренность» скоро станут синони­мами выживания и будут рассматриваться ве­дущими аналитиками и экономистами мира как основополагающие принципы развития человечества. Культура производства матери­альных благ, не уравновешенная культурой их потребления, угрожает миру не меньше ядерной войны. И если эту проблему решать, то это будет вторжением норм этики в сферу экономики.

 

* * *

 

Собственно, этика всегда вторгается в эко­номику, всегда тайно ею руководит (а не на­оборот), всегда питает ее изнутри. Как только отмирает одна из этических систем, как толь­ко ослабевает или вовсе исчезает одно из ми­ровоззрений, тотчас начинает замедлять свой ход, а затем замирать и рассыпаться соответ­ствующая экономическая система.

Мы еще не нашли себя. Не нашли ни своего лица, ни своего места. Работу стоит продол­жать (а может — начинать). И это не просто научная работа, доверенная узким специали­стам. Это труд всенародный, причем народу предстоит самая важная задача, а именно — сформулировать свой этический идеал, на основании которого можно будет создать эф­фективную экономику.

 

УСЕКНОВЕНИЕ ГЛАВЫ

 

Люди, появляющиеся на страницах Еван­гелия, не похожи на нас. Так нам может показаться. Они не ездят в машинах, не разговаривают по мобильным телефонам. Они не носят носков. Как бы ни были дороги их сан­далии, ноги у них голы. Под их одеждами (не­привычно длинными) наверняка нет нижнего белья. У них есть деньги, но нет кредитных кар­точек. У них есть гостиницы, но в этих гостини­цах нет ни душа, ни бара. На их дорогах не уви­дишь дорожного инспектора, их перекрестки не оснащены светофорами.

Может показаться, что и мораль Писания, и тайны Писания устарели для нашего изменив­шегося мира, раз сам мир так сильно изменил­ся с тех пор. Бьюсь об заклад, вы именно так и думали, хотя бы иногда. Это соблазнитель­ные мысли. Если «огонь благодати погас», если прав Ницше и «Бог умер», то будем грешить, не мучаясь совестью. Не так ли?

В Писании есть сюжеты, совпадающие с со­временностью вплоть до неразличимости. (Ше­потом и на ухо скажу, что все Писание слива­ется с действительностью, хотя это и не всегда очевидно.)

Смерть Предтечи — вот иллюстрация со­временности.

Праздник, пьянство, обилие угощений. Танцы, умелые вихляния молодого неодето­го тела, заразительный музыкальный ритм. Где-то ниже цокольного этажа, в темноте и сырости подвала — палач с мечом и невинная жертва.

 

Отвлекитесь от смерти Предтечи и согласи­тесь, что, взятые по отдельности, все компоненты этого евангельского сюжета до краев наполняют историю XX века. А раз XX, то и XXI, ибо сильна инерция истории, и кто совладает с нею?

 

* * *

 

В тот день, когда праведнику отсекли голо­ву, Ирод праздновал день рождения. Праздни­ки, плавно перетекающие друг в друга, — это признак нашей эпохи. Потеря смысловых ори­ентиров рождает незамысловатый «символ веры»: станем есть и пить, ибо завтра умрем (1 Кор. 15, 32).

За столом можно сидеть (как мы), можно ле­жать (как Ирод), можно бродить между столов с бокалом в руках, если стол шведский. Это — детали. Суть не меняется.

Человек — существо словесное, даже если он — существо жующее. Есть и не разговари­вать — противно природе. Празднуют бога­тые — говорят о бизнесе, о мировой политике, об интригах при дворе. Празднуют бедные — говорят о бессовестности богатых, о повыше­нии налогов, о ценах на продукты. Но и те и другие, если это мужчины, говорят о жен­щинах.

Женщина появляется вовремя. Молодая, почти девчонка. Непременно — глупенькая, верящая в то, что будет молодой всегда и будет жить бесконечно. Дочь царицы, она с детства привыкла к роскоши, а значит — к разврату. Для многих богатых разврат — это следствие роскоши. Для многих мечтающих о богатстве это средство платежа за роскошь. Можно и в дорогом дворце жить в чистоте и страхе Бо­жьем. Но то был не тот случай.

Девица танцует в разгар праздника... В пред­ложении «Она танцует» всего два слова. Но зато сколько страсти! Мужчины сыты и пьяны. У них развязано все — языки, завязки одежд, мысли...

Посмотрите любой музыкальный канал. Это иллюстрация того, как танцевала дочка Иродиады. Конечно, иллюстрация сглажен­ная, более сдержанная, но... Главное остается.

Главное — это эротизм, призывность. «Вот я, — говорит она. — Ты может меня коснуть­ся, можешь до меня дотронуться, ты можешь и больше...» Такие танцы направлены не на прыщавых юношей. Их объект — дяди в воз­расте отца, страдающие от одышки, лишнего веса и лишних денег в кармане. «Им не хватает любви. Я продам им свою любовь», — думают жадные, гордые, расчетливые юные прелюбо­дейки с гибким телом и томным взглядом.

 

* * *

 

Обжорство и блуд были фоном, на котором разыгралась драма убийства Предтечи. Лю­бой современный ресторан, в котором заказан «корпоратив» и после полуночи должны по­явиться «девочки», абсолютно идентичен той атмосфере, в которой был убит Проповедник покаяния. Пиршественная зала Ирода умудри­лась клонироваться и размножиться в тысячах экземпляров. Современному человеку трудно понять, как жил святой Иоанн, но очень лег­ко понять, как жили и что чувствовали те, кто молчаливо одобрил его убийство.

 

* * *

 

Желудок сыт, когда полон. Гортань не сыта никогда. Изобретатель излишеств отнюдь не желудок, а — органы вкуса: язык и гортань. До­рогие, редкие, экзотические блюда нужны не для поддержания жизненных сил, а для вкусо­вого удовольствия.

В самый разгар пира к сытым гостям Ирода было принесено блюдо. На нем была не оче­редная перемена еды, но — голова Иоанна. Это — кульминационная точка любого об­жорства. Когда сытость заставляет отрыгивать, а жадная гортань рождает фантазии на тему «чего бы еще съесть?», совершенно логично, хотя и жутко, перед пирующими появляется отсеченная голова праведника. «Чего вам еще не хватает? Вам этого мало? Крови захотелось? Нате, ешьте!»

Да, братья, культура обжорства, с тыльной своей стороны, — это культура жестокости и кровожадности.

Смертные грехи так трогательно держатся за руки, будто дети-близняшки. Только лица у этих «детей» — словно из страшного сна или фильма ужасов. «Блуд» нежно держит за руку «убийство». Лучшее доказательство — история Давида и 50-й псалом. Не верите Библии — по­интересуйтесь статистикой абортов. Зачатые от блуда дети расчленяются и выскабливаются из материнских утроб и без числа, и без жало­сти.

 

* * *

 

Богатство хотело бы быть праздным. Хотело бы, но не может. Богатство требует хлопот. Бо­гатство рождает тревогу, страх за самое себя и за жизнь своего обладателя. Оно требует забот по своему сохранению и умножению. Это, по сути, великий обман.

Все, кто хочет быть богатым, хотят этого ради беззаботности, легкости жизни и доступности удовольствий. Но именно этого богатство и не дает. Беззаботности и легкости в нем нет ни на грамм. А те удовольствия, доступ к которым оно открывает, часто превращаются в мрачные и безудержные оргии. Чтобы забыться. Чтобы доказать самому себе, что я — хозяин жизни и свободно пользуюсь ее дарами.

 

* * *

 

Богачи, пирующие до утра, знают, что они улеглись на отдых на краю обрыва. Вниз спих­нуть их могут в любую секунду или «заклятые друзья-завистники», или кровные враги, или взбалмошный приказ верховного правителя. Мы все — бройлеры в инкубаторе, но богачи — больше всех. Если кого-то сегодня уже убили, то они первые вздыхают с облегчением. «Сла­ва Богу, не меня. На сегодня лимит исчерпан. Можно веселиться спокойно».

Я думаю, что без всякого страха, без содрога­ния, без отвода глаз встретили голову Иоанна, несомую на блюде, те, кто возлежал с Иродом. После того, как обжорство и разврат обоснова­лись в душе, ничто не препятствует человеку сделаться жестоким и хладнокровным к чужо­му страданию.

XX век, как говорил иеромонах Серафим (Роуз), лучше всего символизируется изобра­жением Диснейленда и колючей проволокой ГУЛАГа, темнеющей на фоне этого аттрак­циона. Друг без друга эти явления не полны. ГУЛАГ не полон без Диснейленда. Диснейленд вряд ли возможен без ГУЛАГа. Связь между ними более прочна и органична, чем может показаться.

Развратная пляска малолетней девчонки, одобрительный гогот объевшихся мужиков и окровавленная голова Пророка, внесенная в зал на блюде, представляют собой не соедине­ние отдельных автономных деталей, но некое органическое и страшное в своей органично­сти единство.

 

* * *

 

Наконец, сама смерть Иоанна — это смерть образца XX столетия с его фабриками смерти. Это смерть, напрочь лишенная всякой роман­тики. Ни горячих предсмертных речей, ни со­тен состраждущих глаз, никакой публичности. Никакой иллюзии правосудия с прокурорами и адвокатами. Все обыденно, дегероизированно. Все выдержано в духе концлагеря, или коммунистических застенков, или холодно­го и расчетливого геноцида. На худой конец, все — в духе политического убийства, столь тщательно спланированного, что истинные за­казчики будут известны не ранее Страшного Суда.

Палач привычно делает свою работу. Какая ему разница, что перед ним на коленях — Про­рок, больший всех, рожденных женщинами. Руки связаны за спиной, стоит только нагнуть его пониже и откинуть с затылка длинные пря­ди слипшихся волос... Вот и все.

 

 

* * *

 

Это очень современный рассказ. Богатые ве­селятся, девочки танцуют, праведник подстав­ляет голову под меч. И все, как в классическом театре. Полное единство времени и места.

Кстати, о театре. Давно понятно, что есть пьесы, далеко шагнувшие за пределы своего времени. Где бы и когда бы их ни ставили, серд­це зрителя содрогнется. «Что он Гекубе? Что ему Гекуба? А он рыдает». Таков Шекспир. Его можно ставить и экранизировать костюмиро­ванно, с погружением в эпоху. Но можно интерпретировать его всечеловечески и сделать нашим современником. Так уже снимали «Ро­мео и Джульетту», где Монтекки и Капулетти живут в современном городе, ездят на маши­нах и стреляют из пистолетов. Так и «Гамле­та» уже не раз экранизировали, одев короля в современный костюм и перенеся диалоги из коридоров замка в современный офис. Если сделать все это талантливо, текст и смысл не страдают. Наоборот, общечеловеческая про­блематика становится очевидней и понятней, когда конкретные исторические одежки с пье­сы аккуратно сняты и заменены на современ­ные брюки и галстук.

 

* * *

 

Так нужно иногда поступать и с евангель­скими текстами. Положим, назвать сотника «командиром роты оккупационных войск». Перевести все денежные единицы — пенязи, таланты, кодранты — в долларово-рублевый эквивалент. Мытаря назвать «инспектором на­логовой службы», блудницу — так, как назы­вают сейчас подобных женщин. На этом пути переименований, перевода с русского на рус­ский, многие вещи удивят нас своей свежестью и актуальностью. Некоторые вещи так даже ис­пугают доселе непримеченной очевидностью.

Если мы этим займемся, то историю казни Иоанна Крестителя будет перевести на язык со­временных понятий не очень сложно. Так уж по­лучилось, что вся она соткана из вещей, виденных нами неоднократно или хорошо известных по книгам и выпускам новостей. Жаль, конечно, но так было всегда и так будет до скончания века.

 

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: