Яблоко от яблони недалеко падает. 6 глава

Она улыбнулась и потом тяжело вздохнула, вспом­нив свое положение.

А первая фраза второй главы непосредственно связа­на со словом положение:

История арестантки Масловой была очень обыкно­венная история.

Начало третьей главы возвращает к первой, так как вторая представляет собой экскурс в прошлое Мас­ловой и в то же время тесно связывается со второй:

В то время, когда Маслова, измученная длинным пе­реходом, подошла со своими конвойными к зданию ок­ружного суда, тот самый племянник ее воспитательниц, князь Дмитрий Иванович Нехлюдов, который соблаз­нил ее, лежал еще на своей высокой, пружинной с пу­ховым тюфяком, смятой постели.

Устанавливается теснейшая связь между главами, причем временная связь дополняется пространственной. Но не менее тесна связь и между последующими гла­вами. Конец IV главы: [Нехлюдов] вошел мимо швей­цара в сени суда. Начало V главы: В коридорах суда уже шло усиленное движение, когда Нехлюдов вошел в него. Фактически между главами нет никакого перерыва. VIII глава заканчивается речью председателя. IX начина­ется: Окончив свою речь, председатель обратился к под­судимым. Ср. также конец Х главы: Так закончил свое чтение длинного обвинительного акта секретарь... и на­чало XI: Когда закончилось чтение обвинительного ак­та, председатель обратился к Картинкину...

Для структурирования семантического простран­ства романа характерно заполнение всех его "кле­ток", непрерывность семантического движения. Это проявляется в семантической микроструктуре – ср. характернейшее подробное описание действий и мыс­лей Нехлюдова в III главе (...он вздохнул и, бросив выкуренную папироску, хотел достать из серебряного портсигара другую, но раздумал и, спустив с кровати гладкие белые ноги, нашел ими туфли, накинул на плечи шелковый халат), – и в макроструктуре – в тес­нейшей связи между главами, в отсутствии лакун во временной цепи.

Теснейшая связь между главами – свидетельство вос­приятия мира как непрерывного сцепления событии в их взаимосвязи, предопределенного их внутренним смыслом, не всегда понятным людям, но очень важ­ным с какой-то высшей точки зрения. Отсюда при­стальное внимание и к мелким событиям и деталям, и к незаметным движениям души. С точки зрения Л. Толстого события (и внешние, и внутренние) обра­зуют такую тесную цепь, что ни одно звено ее нель­зя вырвать, не нарушив общего понимания происхо­дящего.

Важной характеристикой организации семантиче­ского пространства может служить степень сосре­доточенности авторского внимания вокруг тех или иных персонажей. С этой точки зрения характер из­ложения в "Воскресении" можно назвать центростре­мительным, о чем уже говорилось. В повествовании четко и рельефно выделяются две центральные сю­жетные линии – Масловой и Нехлюдова, которые притягивают к себе многочисленные второстепен­ные персонажи.

Какое практическое значение имеет вывод о том, что зачины фрагментов образуют смысловой каркас текста?

1. Подготовьте реферат любой научной статьи или краткий пересказ какого-нибудь художественного про­изведения (на ваш выбор). При подготовке обращай­те внимание на зачины фрагментов.

2. Подготовьте реферат на одну из тем: "Виды за­чинов в цепных строфах", "Виды параллельных строф" См.: Солганик Г. Я. От слова к тексту.– М., 1993. – С. 93-111; 111-130.

5. ТЕКСТЫ, ТЕКСТЫ, ТЕКСТЫ... (Типология текстов)

Тематические классификации текстов

Сколько текстов существует на русском языке? А в мире? Трудно, невозможно себе представить. Моря, океаны книг. Образно говорят "галактика Гутенбер­га", имея в виду несметные книжные богатства. А ведь до печатных книг были восковые дощечки, глиняные таблицы, свитки и т. д.

Из глубокой древности дошли до нас сведения о крупнейших библиотеках мира. Например, широко из­вестная библиотека ассирийского царя Ашшурбанипала, обнаруженная при раскопках вавилонской столицы Ниневии, содержала более 20 000 глиняных таблиц с текстами на шумерийском и вавилоно-ассирийском языках.

Около 700 000 свитков было собрано в Александ­рийской библиотеке. Здесь хранили все, что было когда-нибудь написано на греческом языке. Библиотека была сожжена в 641 г. н. э., когда мусульманский халиф Омар взял Александрию. Рассказывают, он сказал. "Если в этих книгах то же, что в Коране, – они бесполезны, если не то же – они вредны".

Приведенные цифры дают лишь приблизительное представление о текстах древности. Но ведь потом были средние века. Возрождение, эпоха буржуазных рево­люций вплоть до наших дней. И каждое время рож­дало свои книги. Количество текстов росло в геомет­рической прогрессии.

Однако книги создаются не для коллекционирова­ния, а для того, чтобы ими пользовались. Они бес­ценные хранители человеческого опыта, знаний, уме­ний "На войне всего сильнее меч, в мире речь". Эти слова приписывают Сократу. Книга – своеобразное по­слание во времени, пространстве и обществе. Важный способ информационного общения.

Как же ориентироваться в этих океанах книг? Пер­вые путеводители по книжным морям – библиотеч­ные каталоги – появляются уже в глубокой древно­сти. Упоминавшаяся уже библиотека Ашшурбанипала имела каталог в виде плиток с клинообразными над­писями. В них указывались начальные слова текста, со­держание и название глав, число таблиц, на кото­рых написано произведение, и другие сведения.

Так начинался долгий, мучительный путь поисков тематической (по содержанию) классификации тек­стов. И уже в древности стало ясно, что необходимо найти наиболее совершенный способ классификации наук. Ведь тексты относятся к самым разнообразным областям знаний.

Одна из интереснейших тематических классифика­ций, на которую нередко ссылаются и современные ученые, принадлежит Порфирию Финикийскому (233– 304), который стремился сблизить учение Аристоте­ля с философией Платона. Порфирий теоретически обосновал дихотомическое (двоичное) деление (ди­хотомия означает по-гречески рассечение надвое), ле­жащее в основе образования родовых и подчиненных им видовых понятий. Принципы этой классификации можно выразить в схеме (см. с. 85), получившей на­звание "Древо (дерево) Порфирия".

На основе иерархического "древа знаний", т. е. сле­дуя за наиболее известными классификациями наук, строились и библиотечные классификации. Так, на биб­лиотечные классификации средневековья большое вли­яние оказала распространенная в то время система "семи свободных искусств". Она состояла из двух ком­плексов наук, изучавшихся в средневековой школе: тривиума (грамматика, диалектика и риторика) и квадриума (арифметика, геометрия, музыка и астрономия).

Крупнейшим достижением в области построения библиотечно-библиографических классификаций яви­лась созданная М. Дьюи "Десятичная классификация". Впоследствии он так писал об этом:

"...Мой ум был поглощен этой жизненной пробле­мой, разрешение которой осенило меня так внезап­но, что я подпрыгнул и чуть было не воскликнул: "Эврика!" Дело шло о достижении абсолютной просто­ты путем использования самых простых и известных символов, арабских цифр в виде десятичных дробей в качестве индексов классификации всех человеческих знаний в печатных произведениях".

Классификация М. Дьюи легла в основу междуна­родной универсальной десятичной классификации, ко­торая применяется более чем в 50 странах.

Пользуясь специальными приемами, можно при­менять индексы, отражающие тематику книги или статьи с большой точностью и полнотой. Посредст­вом комбинации индексов основной таблицы с раз­личными определителями и различными способами можно, например, выразить тематику и характер книги таким образом:

331.2:621.341/^~ + 47.31/"1917:23"]:31 (084.21) = 2

Содержание этого индекса раскрывается так:

Диаграммы (084.21) по статистике (:31), заработной платы (331.2), работников электростанций (:621.341), во всем мире (^~), в сопоставлении с Московской об­ластью (:47.31), за период 1917–23 гг. ("1917:23"), на английском языке (=2).

Универсальную десятичную классификацию мож­но рассматривать как информационно-поисковый язык. По индексам, например, Единой схемы классификации литературы для книгоиздания в СССР (М., 1977) мож­но найти любую книгу. И каждая книга в свою оче­редь снабжена подобным индексом/ Книга, которую Вы сейчас читаете, также имеет индекс (на обороте титульного листа), определяющий тему, характер, на­значение и т. д.

Расскажите о "Древе Порфирия" и о десятичной клас­сификации.

Лингвистические классификации текстов

Итак, одна из важнейших классификаций текстов – тематическая, содержательная. Она интересна преж­де всего тем, что стремится охватить все тексты, но все же это библиотечно-библиографическая, содер­жательная, а не лингвистическая классификация, ко­торая в первую очередь интересует языковедов.

Если очень упрощенно и обобщенно подходить к тексту, то в нем можно выделить две стороны – со­держание и форму, т. е. язык. Содержание текстов – предмет самых разнообразных наук: естественных, тех­нических, гуманитарных. Лингвистику же интересует язык, и поэтому необходима лингвистическая типо­логия текстов. Если сравнить насыщенную формула­ми математическую статью, в которой цифр и сим­волов больше, чем слов, и лирическое стихотворе­ние, то можно представить себе, насколько трудно создать такую классификацию. Однако трудности не могут остановить научный поиск. Ведь классификация языков, разрабатываемая с древнейших времен и совершенствуемая поныне, не менее сложна. Чтобы убе­диться в этом, достаточно сопоставить язык африкан­ских бушменов или какого-либо индейского племе­ни с одним из современных развитых языков. Разра­ботка лингвистической типологии текстов не менее важна и трудна. На основе языковых признаков не­обходимо выделить классы текстов, подразделить их на подклассы, группы и т. д. вплоть до отдельных, кон­кретных текстов.

Но возникает сложнейший вопрос: какие языко­вые признаки выбрать в качестве критериев деления, классификации текстов? Мы, например, уже многое знаем о свойствах текстов, таких, как связность (смыс­ловая и грамматическая), коммуникативная завершен­ность и др. Но эти свойства характеризуют все тек­сты и отличают их от не-текстов, поэтому в качест­ве критериев классификации они не могут быть использованы.

Тогда ученые пошли по другому пути – начали ин­тенсивно изучать определенные жанры текстов, на­пример рассказ, анекдот, политическое выступление, рекламное объявление и т. д., с тем чтобы описать особенности, специфические языковые приметы дан­ных речевых жанров и на этой основе объединить их в группы, выделить типы текстов, их общие катего­риальные признаки. Однако и этот путь не привел к успеху. Оказалось, что выявленные исследователями приметы жанров часто не стыкуются друг с другом и не позволяют выделить текстовые категории.

Главная задача лингвистики текста заключается в выработке, выделении таких категорий, которые ха­рактеризуют сущность текста (например, принципы его построения) и позволяют свести все многообра­зие текстов к конечному, обозримому множеству ос­новных типов.

Известно множество подобных попыток классифи­кации текстов. Рассмотрим одну из них. Так, Э. Верлих, используя дедуктивный метод, различает типы текстов в зависимости от структурных основ текста, т. е. начальных структур, которые могут быть развер­нуты посредством последовательных "цепочек" (язы­ковых средств, предложений) в текст. Э. Верлих вы­деляет следующие (типы текстов): 1) дескриптивные (описательные) – тексты о явлениях и изменениях в пространстве; 2) нарративные (повествовательные) – тексты о явлениях и изменениях во времени; 3) объ­яснительные – тексты о понятийных представлениях говорящего; 4) аргументативные – тексты о концеп­туальном содержании высказывания говорящего; 5) ин­структивные – например, тексты законов. Типологию Верлиха можно представить в виде следующей схемы:

Схема Верлиха типична для большинства предла­гаемых классификаций прежде всего тем, что в них дается перечень (список) типов текста. Однако легко заметить, что типы текста выделяются на основе разных классификационных признаков. Идеальной же, по мне­нию многих ученых, является такая классификация, в которой все типы текста выделяются на основе еди­ного критерия и дают в итоге представление о тек­сте как сложной, иерархически организованной и мно­гоплановой структуре.

Разработка такой классификации, по-видимому, де­ло будущего, что связано и с очень сложным устрой­ством текста, и с отсутствием общепринятого его оп­ределения.

До создания же единой универсальной всеохваты­вающей классификации целесообразно рассмотреть (или построить) несколько классификаций, отражающих разные стороны, разные составляющие, разные свой­ства текста. Можно надеяться, это позволит всесто­ронне охарактеризовать текст как лингвистическое яв­ление.

Будем рассматривать следующие классификации:

1. По характеру построения (от 1-го, 2-го или 3-го лица).

2. По характеру передачи чужой речи (прямая, кос­венная, несобственно-прямая).

3. По участию в речи одного, двух или большего количества участников (монолог, диалог, полилог).

4. По функционально-смысловому назначению (фун­кционально-смысловые типы речи: описание, пове­ствование, рассуждение и др.).

5. По типу связи между предложениями (тексты с цепными связями, с параллельными, с присоедини­тельными).

6. По функциям языка и на экстралингвистической основе выделяются функциональные стили – функ­ционально-стилистическая типология текстов.

Расскажите о типологии текстов Э. Верлиха.

Подготовьте сообщение о 6 классификациях текстов. Вначале расскажите об известных вам классификациях с примерами, а затем отметьте те, которые вам по­ка полностью или частично неизвестны.

6. Я, ТЫ, ОН (ТИПЫ РЕЧИ)

Грамматическое лицо – одна из фундаментальных категорий языка. Она оформляет участие говорящего в речи и во многом ее строй. Ведь любое высказыва­ние, даже самое "остраненное", принадлежит гово­рящему – производителю речи.

Сравним два высказывания:

1) Биология – одна из интереснейших наук XX века.

2) Я думаю, биология – одна из интереснейших наук XX века.

Первое высказывание представляет собой общее ут­верждение, которое вне контекста может принадле­жать любому лицу. Оно похоже на афоризм, научное определение и может принадлежать каждому. Это как бы истина, не требующая доказательств.

Второе высказывание принадлежит конкретному го­ворящему, определенному лицу, которое называет себя я. И смысл его отличен от первого: то, что биоло­гия – одна из интереснейших наук XX века, эта мысль принадлежит лишь говорящему, другие могут придер­живаться иного мнения.

Еще пример, приводимый известным французским лингвистом Э. Бенвенистом. Сравним два высказыва­ния Я клянусь и Он клянется. В первом случае произ­несение высказывания совпадает с обозначенным в нем действием. Говорящий произносит клятву и тем самым принимает ее на себя. Во втором случае гово­рящий описывает акт клятвы, которую произносит кто-то, но не говорящий. Разница весьма значительная.

Примеры показывают, какие значительные измене­ния вносят местоимения в содержание высказывания. Однако этим далеко не ограничивается роль местоимений.

По современным научным представлениям, "язык сделан по мерке человека" (Ю.С. Степанов). Это значит, что язык приспоблен для выражения мыслей, чувств, переживаний людей. И естественно, что в центре языка находится говорящий (пишущий) человек. Единицей речевого общения является речевой акт, моделируе­мый личными местоимениями, которые называют уча­стников речевого акта: я – непосредственный произ­водитель речи, ты – ее адресат, он – обозначение лю­бого не участвующего в речи человека. Я и ты подразумевают одно другое (взаимно координирова­ны) и противопоставлены он по признаку участия или неучастия в речи. "Осознание себя возможно только в противопоставлении, – пишет Э. Бенвенист. – Я могу употребить я только при обращении к кому-то, кто в моем обращении предстанет как ты... Язык возмо­жен только потому, что каждый говорящий представ­ляет себя в качестве субъекта, указывающего на самого себя как на я в своей речи. В силу этого я конститу­ирует другое лицо, которое, будучи абсолютно внеш­ним по отношению к моему я, становится моим эхо, которому я говорю ты и которое мне говорит ты..."

Любая речь исходит от я, обращена к ты и пове­ствует о нем или о я. Схематически это можно пред­ставить так:

Будучи наименованиями участников речевого акта, личные местоимения (я, ты, он) выступают и основой построения высказываний. В соответствии с тремя уча­стниками речевого акта речь может строиться от 1-го, 2-го или 3-го лица. К этим трем типам и сводится все структурное многообразие русской речи. Разумеется, сле­дует иметь в виду и комбинирование этих трех типов.

Рассмотрим каждый из этих типов.

"Я рассказываю..." (I тип речи)

I тип речи – высказывания от 1-го лица. Сюда от­носятся высказывания, строящиеся непосредственно от 1-го лица, т. е. формами я и мы, а также высказы­вания с косвенными средствами выражения я.

1) Высказывания с формами я, мы или соответствующими глагольными личными формами и при­тяжательными местоимениями. Я отправляюсь за го­род; Иду за грибами; Мы строим общежитие; Наш сад в цвету; Мой отец – конструктор.

2) Высказывания побудительные и вопросительные. Их отношение к я обнаруживается благодаря тесной координации я и ты Обращенный к собеседнику воп­рос или побуждение может исходить только от я: По­смотри вокруг; Пойдем на концерт; Какое сегодня чис­ло?; Как тебя зовут?

Хотя высказывания имеют побудительную или воп­росительную форму, принадлежат они я. Так сказать (Посмотри вокруг) может только говорящий.

3) Высказывания эмоционально-восклицательные. Как хорошо!;, Хорошо!; Какая погода!; Ай-я-яй!; Что за чудеса в решете!

Принадлежность этих высказываний говорящему (я) выражается посредством интонации, словопорядка, частиц, междометий и т.д. Мы читаем или слышим: Как хорошо! или Ай-я-яй! и сразу понимаем, что эти восклицания принадлежат говорящему.

4) Высказывания с вводными словами и сочета­ниями, имеющими различные значения: Чего добро­го, нагрянут сегодня эти разбойники; Задача, по-мое­му, не имеет решения; Здесь, помнится, была дорога.

Какова роль вводных слов в приведенных приме­рах и вообще в предложении? Помимо разнообраз­ных значений, которые вносят вводные слова в вы­сказывание, – уверенности, неуверенности, сожале­ния, радости и т.д., они сигнализируют также о присутствии (появлении) в предложении "голоса" го­ворящего. Сравним:

Дверь тихо, без скрипа раскрылась.

Дверь, к моему изумлению, тихо, без скрипа рас­крылась.

В первом случае перед нами обычное высказывание, описывающее, как раскрылась дверь.

Второй случай более сложный. Высказывание со­держит два плана: описываемое событие, как в пер­вом высказывании, и наблюдателя, следящего за со­бытием, удивляющегося – он, по-видимому, не ожи­дал, что дверь раскроется.

Благодаря вводным словам высказывание становится двуплановым, "двуголосным", полифоничным. Так, в нашем примере Здесь, помнится, была дорога к основ­ному сообщению о том, что здесь была дорога, до­бавляется важная новая информация (второй план), связанная с вводным словом помнится, которую можно интерпретировать так: "Я, говорящий, был (бывал) здесь раньше и, кажется, помню, что здесь была до­рога". Как видим, второй план высказываний, связанный с вводными словами, косвенно обнаружива­ет я говорящего.

Итак, все четыре группы высказываний объединяются благодаря прямому (1-я группа) или косвенно­му (2–4-я группы) выражению я говорящего. Все эти высказывания употребляются, как правило, в I типе речи– от 1-го лица.

Один из важнейших факторов, определяющих ха­рактер, стилевую окраску и функциональное назна­чение речи, – это позиция производителя речи. Как известно, любая речь имеет своего производителя, од­нако грамматические способы, формы его выявления различны. Мы знаем, что речь может вестись от любого из трех лиц, однако производитель речи и ли­цо, от которого ведется речь, могут совпадать или, напротив, не совпадать, что, как увидим далее, от­ражается на строе речи, ее тоне, стиле и т.д.

Форма речи от 1-го лица наиболее проста, есте­ственна, изначальна. Говорящий – это я, собеседник – ты, он – тот, кто не участвует в речи. Все просто и ясно. Именно так начиналась вообще речь, имевшая на первых порах только устную форму.

Главная особенность I типа речи – совпадение про­изводителя речи и я говорящего. Однако эта особен­ность проявляется наиболее полно в обиходно-разго­ворной речи, в письмах, в публицистике.

Вот, например, короткий диалог:

– Скучаете, я думаю, без ребят.

– Да, ребята... Скучаю, конечно.

В этом обмене репликами конкретный говорящий обращается к собеседнику, естественно, называя себя я. Затем в ответной реплике роли меняются: собе­седник (слушатель, адресат) становится говорящим и также называет себя я. И это я полностью со­впадает с производителем речи. Тот, кто говорит, и есть я.

Аналогичное положение в письмах.

Дорогой мой господин Гессе,

что за превосходное, поистине обаятельное чтение – Ваши "Письма"! Сразу по нашем возвращенье я выта­щил этот том из пяти десятков других, которые здесь скопились, и последние дни проводил свои часы чтения, после обеда и вечером, почти исключительно за ним. При­мечательно, как эта книга не дает от себя оторваться. Говоришь себе: "Поторопись-ка немного и пропусти кое-что!" Ведь есть же еще и другие вещи, вызывающие у тебя хоть какое-то любопытство". А потом читаешь все-таки дальше, письмо за письмом, до последнего. Это все так благотворно, – трогательно в своей смеси полеми­ки и добродушной уступчивости, прозрачно по языку и по мысли (но это, наверно, одно и то же), полно мягкой и все-таки мужественной, стойкой мудрости, которую мож­но назвать верой в неверии, бодростью в скептическом отчаянье. <...>

Это письмо, обращенное к замечательному немец­кому писателю Герману Гессе, написано, естествен­но, от 1-го лица, и у читателя нет никаких сомне­ний, что я этого письма – конкретная личность – ве­ликий немецкий писатель Томас Манн.

Главной особенностью публицистики также явля­ется совпадение производителя речи с авторским я. Вот характерный пример:

Обвинительный акт

Я являюсь перед нашими читателями с обвинительным актом в руке.

На этот раз обвиняемый не Панин, не Закревский, – обвиняемый я сам.

Обвинение это, высказанное от имени "значительного числа мыслящих людей в России", для меня имеет большую важность. Его последнее слово состоит в том, что вся деятельность моя, то есть дело моей жизни, – приносит вред России.

Если бы я поверил эгому, я нашел бы самоотверже­ние передать свое дело другим рукам и скрыться где-нибудь в глуши, скорбя о том, что ошибся целой жизнию. Но я не судья в своем деле, мало ли есть манья­ков, уверенных, что они делают дело, – тут ни горячей любовью, ни чистотой желанья, ни всем существованием ничего не докажешь. И потому я без комментарий пе­редаю обвинение на суд общественного мнения.

Издатель вольной русской прессы, великий писа­тель А. И. Герцен в статье "Обвинительный акт" об­ращается в журнале "Колокол" к своим читателям. Это было в 1859 г.

Такова принципиальная особенность публицисти­ки – совпадение говорящего и автора, что придает публицистической речи своеобразие и силу.

Итак, речь от 1-го лица– I тип речи– использу­ется в разговорно-обиходном стиле, в письмах, днев­никах, в публицистике. И во всех этих случаях про­изводитель речи совпадает с субъектом речи – с тем, кто говорит (пишет). Такое употребление можно на­звать прямым: местоимение я прямо и непосредственно обозначает говорящего, который и есть производитель речи. Однако возможно и относительное употреб­ление I типа речи, когда производитель речи и ее субъ­ект (говорящий) не совпадают.

Откроем томик пушкинской прозы и прочитаем, например, начальный фрагмент из "Выстрела":

Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офице­ра известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового ко­мандира или в жидовском трактире, вечером пунш и кар­ты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего.

Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества, к тому же его обык­новенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели силь­ное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинст­венность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и да­же счастливо, никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сертуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось притом рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать.

Кому принадлежат эти строки? Странный, на пер­вый взгляд, вопрос. Конечно, Пушкину.

Но кто это мы, которым открывается повесть "Вы­стрел", кто я, от лица которого ведется далее рас­сказ? И было бы глубоким заблуждением сказать – Пушкин.

В художественной литературе я – субъект речи, го­ворящий, рассказывающий – и автор не совпадают. Речь от 1-го лица, как правило, имеет характер сти­лизации. Автор может отождествлять себя с каким-либо персонажем и вести повествование от его имени, что делает рассказ более правдоподобным, красочным, глу­боким.

Рассказчик, по словам акад. В.В. Виноградова, – ре­чевое порождение автора, и образ рассказчика, ко­торый выдает себя за автора, – это форма литератур­ного артистизма писателя. Как актер творит сцени­ческий образ, так писатель создает образ рассказчика. В результате в произведении перекрещиваются несколь­ко речевых слоев: образ автора, образ рассказчика, речевые образы персонажей. Они сложно и разнооб­разно взаимодействуют, создавая богатую в стилисти­ческом отношении, полифоническую канву.

Выбор формы речи от 1-го лица, когда автор "пе­редоверяет" повествование рассказчику, позволяет дополнительно, изнутри охарактеризовать героя-рас­сказчика, передать его непосредственный взгляд на окружающее, его эмоции, оценки, интонации. Та­кая форма изложения может придавать рассказу ис­кренность, исповедальность – прием, которым часто пользовался Ф.М. Достоевский. Вот пример из ро­мана "Подросток" (свидание героя романа Аркадия с Ахмаковой):

Я здесь до вашего приезда глядел целый месяц на ваш портрет у вашего отца в кабинете и ничего не уга­дал. Выражение вашего лица есть детская шаловливость и бесконечное простодушие – вот! Я ужасно дивился на это все время, как к вам ходил. О, и вы умеете смот­реть гордо и раздавливать взглядом: я помню, как вы посмотрели на меня у вашего отца, когда приехали тог­да из Москвы... Я вас тогда видел, а, между тем, спроси меня тогда, как я вышел: какая вы? – и я бы не ска­зал. Даже росту вашего бы не сказал. Я как увидел вас, так и ослеп. Ваш портрет совсем на вас не похож: у вас глаза не темные, а светлые, и только от длинных ре­сниц кажутся темными. Вы полны, вы среднего роста, но у вас плотная полнота, легкая, полнота здоровой дере­венской молодки. Да и лицо у вас совсем деревенское, лицо деревенской красавицы, – не обижайтесь, ведь это хорошо, это лучше – круглое, румяное, ясное, смелое, сме­ющееся и... застенчивое лицо! Право, застенчивое! За­стенчивое у Катерины Николаевны Ахмаковой! Застен­чивое и целомудренное, клянусь! Больше, чем целомуд­ренное – детское! – вот ваше лицо! Я все время был поражен и все время спрашивал себя: та ли это жен­щина?

Форма исповеди очень характерна для метода До­стоевского. Она позволяет раскрыть внутренний мир героя через него самого непосредственно, а не че­рез авторские характеристики. Герой сам объясняет, раскрывает свои душевные переживания, и при этом читатель ощущает индивидуальную душевную инто­нацию героя.

Для Толстого, Тургенева, Гончарова, как и для боль­шинства писателей-реалистов середины и второй по­ловины XIX века, как полагает исследователь стиля Ф.М. Достоевского Н.М. Чирков, характерна форма рас­сказа, а следовательно, и психологического изобра­жения от имени автора. Герой берется в 3-м лице. До­стоевский же прибегает в приему введения рассказ­чика. И каждый новый рассказчик – новая точка зрения, новое освещение фактов и событий, новое истолкование душевного мира других персонажей, сто­ящих вне рассказа.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: