 |
Модели традиционного природопользования 12 глава
|
|
|
|
палеоклимати-ческую реконструкцию22. Для каждого из выделенных в ней 20 климатических
периодов в течение последнего тысячелетия (граф. 3) можно сделать условную оценку
благоприятности или неблагоприятности общей экологической обстановки для развития
оленеводства. Практически вся первая половина последнего тысячелетия с продолжительными
теплыми фазами, а затем началом резкого похолодания оказывается в целом экологически
неблагоприятной для тундрового оленеводства. Зато наиболее благоприятные для него условия
складывались в конце XVI— начале XVII в., на протяжении большей части XVIII и в первой поло-
вине XIX в., а также в первые десятилетия XX в.
Вряд ли вызывает удивление, что эти периоды совпадают с реконструированными ранее (в главе
4) эпохами максимума диких оленей в тундровой зоне Евразии, поскольку по своим
физиологическим характеристикам дикие и домашние олени очень близки между собой.
Следовательно, в экологически благоприятные периоды создаются как бы естественные
предпосылки для развития оленеводства, поскольку уменьшается смертность оленей, улучшаются
их физическое состояние и темпы воспроизводства. Одновременно сокращается необходимость
забоя домашних животных для собственного потребления из-за обилия охотничьих ресурсов и
роста численности диких оленей. Однако возможность реализации благоприятных экологических
предпосылок определялась, естественно, динамикой социальных процессов.
И здесь, казалось бы, мы можем найти объяснение известным фактам социальной истории народов
Крайнего Севера. Действительно, первый известный период, экологически благоприятный для
оленеводства (конец XVI—первая половина XVII в.),— это время обострения социальной
|
|
|
обстановки на Севере, постоян-
ных войн, междоусобных конфликтов, интенсивных передвижений населения. Такие условия могут
бесспорно считаться социально неблагоприятными для зарождения крупностадного оленеводства.
Напротив, в следующий экологически благоприятный период, который можно считать в целом с
начала XVIII до середины XIX в., уже отчетливо проявлялось действие стимулирующих социально-
экономических факторов, связанных с укреплением государственной власти, развитием торговли на
Севере, ослаблением межплеменных конфликтов. Такие условия несомненно способствовали развитию
новых хозяйственных отношений, стабилизации и закреплению поголовья домашних оленей,
накоплению опыта новой формы жизнеобеспечения и использования территории.
Быстрый рост крупностадного оленеводства в тундрах Евразии в течение XVIII в. можно поэтому
считать результатом происходивших одновременно социально-экономических и экологических
изменений. Они и привели к развитию сходных процессов в разных, заведомо не связанных между
собой частях тундровой зоны Северной Евразии.
Каковы могли быть при этом «механизмы» столь быстрого увеличения численности домашних оленей
у ненцев и чукчей в XVIII в. или у других народов в XIX — начале XX в.? Социальные факторы этого
процесса уже не раз описывались в литературе. Поэтому я лишь перечислю главные из них: начало
социально-имущественного расслоения среди коренных жителей Севера, поддержанное, а местами и
стимулированное русской администрацией; распад прежних родовых коллективистских норм, а значит,
и возможность накопления крупных стад в руках отдельных хозяев; возросшие потребности
транспортного оленеводства и торговли; необходимость выплаты натуральных повинностей, активи-
зации пушного промысла, несения транспортной оленной службы по требованию русской
|
|
|
администрации и др.23 Примерно те же факторы называют зарубежные исследователи оленеводства у
скандинавских саамов, которое стало крупностадным также только в XVIII в. К ним в данном случае
добавляются отчуждение охотничьих угодий шведскими и норвежскими колонистами, быстрое
истребление дикого оленя в результате хищнической охоты и высокого налогообложения, влияние
интенсивного животноводства и наемного пастушества и др.24.
Не менее важны, видимо, были и чисто биологические механизмы прироста поголовья: резкое
улучшение условий летнего нагула и сокращение летней и зимней смертности домашних оленей, а
также црямое увеличение темпов прироста стада. Отмечено, что после благоприятного, значит —
сравнительно холодного и сырого лета у оленей лучше проходит гон, сокращается число яловых
важенок и даже приносят потомство самки-телята прошлого и текущего года рождения 25. Более
быстрый прирост и общее улучшение физического состояния оленей могли дополнительно
стимулировать стремление оленеводов к накоплению круп-
ных стад, превращению их в главное мерило богатства, социального престижа, а затем и важнейший
источник дохода.
Этнографические источники XVIII—XX вв. по народам тундровой зоны Евразии позволяют
проследить, как проходил этот переход от преимущественно промыслового природопользования с
транспортным мелкостадным оленеводством к продуктивному, крупностадному оленеводческому
жизнеобеспечению, рассмотренному в главе 3. Этот процесс был проиллюстрирован мной ранее на
примере европейских и западносибирских тундровых ненцев 26. Несмотря на известную локальную
специфику, в нем можно выделить ряд этапов, общих для большинства тундровых народов
Крайнего Севера.
Первый из них — начальный период аборигенного тундрового оленеводства начался с появления
домашних оленей в зоне тундры и длился до XVII—XVIII, а в некоторых районах — до XIX— начала
XX в. Он характеризовался, как уже отмечалось, смешанной промысловой формой жизнеобеспечения с
преобладанием охоты и рыболовства. Пищей жителям тундры служило мясо диких оленей, птица и
рыба; одежда и жилище изготовлялись из шкур диких оленей или других зверей, добываемых охотой.
|
|
|
Немногочисленные домашние олени использовались только для транспорта и, возможно, некоторых
ритуальных целей.
Следующий этап — период зарождения крупностадного оленеводства. Он начинается с быстрого роста
поголовья домашних оленей и появления крупных стад — сначала в сотни, а затем и тысячи голов во
владении отдельных хозяев или стойбищ. Этот процесс, однако, далеко не сразу привел к смене
системы природопользования и переходу к производящему хозяйству. Многочисленные источники
свидетельствуют, что на этом этапе в жизнеобеспечении тундровых кочевников ведущую роль по-
прежнему играли охота и рыболовство, причем порой в ущерб интересам оленеводства 27. Годовой
хозяйственный цикл тундрового населения все так же делился по сезонам в зависимости от
преобладающего вида промыслов; пищу, материалы для изготовления жилища, бытовых нужд, обмена
и выплаты повинностей, как и раньше, поставляла преимущественно охота на диких оленей,
дополняемая другими видами охоты, морским промыслом и рыболовством.
Яркую характеристику жизнеобеспечения сибирских тундровых ненцев в середине XVIII в. дал В. Ф.
Зуев, участник Академической экспедиции 1768—1774 гг. «Их (самоедов, т. е. ненцев. — И. К.)
экономию можно разделить так, что рыболовство — их пропитание, а олени — богатство заключают.
Оленные мужики, которые стадам своим счету не знают, равным образом жалуются на голод во время
недостатку рыбы, как и бедные. А богатый сносит тот же голод... а оленей своих бить жалеет» 28.
Интересно, что почти так же характеризуют источники жизнеобеспечение других групп европейских и
западносибирских ненцев в XVIII в., оленных чукчей и коряков в первой половине — середине XVIII
в., нганасан, части энцев и северных селькупов
в середине — конце XIX в., скандинавских саамов до конца XVIII в.29 У всех этих народностей в
то время поголовье оленей насчитывало многие тысячи голов, но домашние олени по-прежнему
использовались только как транспортные животные. Их очень берегли и забивали в пищу только
|
|
|
при самых крайних обстоятельствах, причем старались делать это особым способом, считая
недопустимым проливать их кровь 30. Мясо промысловых животных, особенно диких оленей,
считалось у кочевников более престижной и лакомой пищей, а к мясу домашних оленей
относились сравнительно равнодушно31.
Эти факты рисуют странное, на первый взгляд, несоответствие социальной и
жизнеобеспечивающей (производственно-пищевой) роли крупностадного оленеводства в
начальный период его развития. Такое «несоответствие» можно объяснить лишь тем, что переход
к крупностадному оленеводству у тундровых кочевников в XVIII в. не был впрямую вызван
кризисом прежних видов деятельности или истощением традиционных пищевых ресурсов, как
считали многие исследователи. Значит, зарождение производя щего скотоводства (пусть и в такой
своеобразной, «арктической» форме) не всегда бывает связано с кризисом охоты на крупных
копытных или существованием уже развитого оседлого земледелия. В данном случае, как видно,
оно началось в условиях промысловой экономики с очень давними элементами транспортного
скотоводства, в сравнительно благоприятный период ее развития.
Отдельно следует отметить роль истребления диких оленей в развитии тундрового оленеводства.
Часто утверждается, что численность диких оленей в тундрах Евразии уменьшалась параллельно с
ростом домашних или даже резко сократилась еще до появления крупностадного оленеводства 32.
С таким мнением трудно согласиться: в целом для тундровой зоны Евразии этот процесс был
весьма продолжительным и имел ярко выраженный волнообразный характер. Как показывают
материалы, приведенные в главе 4, в эпохи, благоприятные для северного оленя, параллельно с
укреплением домашнего оленеводства росла и численность диких оленей. Такие сведения по
некоторым районам Севера имеются для середины XVIII в., начала и самого конца XIX в. и
особенно для середины XX в., когда в 1960 — 70-е годы во многих частях евразийской тундры (на
Таймыре, в Северной Якутии, Кольском п-ове) наблюдался рост поголовья диких оленей.
Периодические увеличения численности диких оленей сыграли, видимо, важную роль в развитии
крупностадного оленеводства, особенно в его начальный период. Изобилие охотничьих ресурсов
обеспечило аборигенам тундры необходимое время для постепенной социальной перестройки
общества охотников-оленеводов, выработки нового годового хозяйственного цикла и системы
жизнеобеспечения, приобретения опыта выпаса и охраны крупных стад. Оленеводы начали
регулярно убивать собственных домашних животных, питаться их мясом и одеваться в их шкуры
|
|
|
не сразу же при переходе от охоты на дикого оленя к такой же «охоте на
домашнего» (как считал в свое время В. Г. Богораз) 33, а лишь по прошествии некоторого периода,
необходимого для ломки всех прежних психологических стереотипов и представлений, направ-
ленных на максимальное оберегание стад домашних оленей. Без этого становление продуктивного
оленеводства как господствующей формы жизнеобеспечения в тундровой зоне было бы невоз-
можным 34.
Такой переходный период в развитии крупностадного оленеводства, судя по этнографическим
материалам, мог растягиваться на 80—150 лет, или время жизни нескольких поколений. Он занял,
видимо, не менее 50—80 лет у европейских ненцев и оленных чукчей (с начала XVIII до конца
XVIII в.); примерно столько же или чуть меньше — у оленных коряков (с конца XVII по вторую
половину XVIII в.); около 100 лет — у сибирских ненцев (середина XVIII—вторая половина XIX
в.), скандинавских саамов (конец XVII —конец XVIII в.) и нганасан (середина XIX — первая
половина XX в.); около 150 лет — у тундровых энцев и ненцев низовьев Енисея (конец XVIII —
начало XX в.). Его окончание можно фиксировать по появлению свидетельств о регулярном забое
кочевниками своих домашних оленей на мясо и шкуры для собственного потребления 35.
На этой завершающей стадии элементы кризисной ситуации, по-видимому, ускорили переход к
новой форме жизнеобеспечения. Почти у всех тундровых народов Евразии, освоивших
крупностадное оленеводство, раньше или позже наступал момент, когда охота на диких оленей
была уже не в состоянии обеспечивать потребности в пище и сырье для производства или обмена.
Так появлялась необходимость в регулярном забое собственных домашних оленей, которая
знаменовала превращение тундрового аборигенного оленеводства в форму подлинно
производящей экономики. Чаще всего такой качественный скачок был действительно связан с
прямым сокращением популяций диких оленей.
В главе 4 уже отмечалось, что колебания численности диких оленей в зоне тундры имеют
циклический характер и далеко не всегда могут объясняться хищнической деятельностью
человека, распространением огнестрельного оружия или другими чисто социальными причинами.
В самом общем виде эпохи резкого сокращения численности диких оленей в Евразии совпадали с
периодами, неблагоприятными и для аборигенного оленеводства, т. е. с фазами потепления или
нестабильности экологической обстановки в Арктике. Быстрое уменьшение поголовья диких
оленей среди прочего могло объясняться вытеснением их стадами домашних оленей в наиболее
нестабильные приполярные и горные части ареала и занятием домашними оленями «пастбищ-убе-
жищ» — лучших, наиболее безопасных участков, не затрагиваемых гололедицей, обильными
снегопадами или пургой, особенно в период отела. Кроме того, в такие периоды популяции диких
оленей больше страдали и от охотничьего промысла: как относительно — поскольку не могли с
прежней быстротой восполнять понесенные
потери, так и абсолютно — из-за роста численности тундрового населения в предшествующую
благоприятную эпоху.
Поэтому наблюдавшееся периодически сокращение или даже полное исчезновение диких оленей во
многих районах Крайнего Севера, столь поражавшее исследователей-современников, лучше всего
опять-таки объяснять совокупным действием неблагоприятных экологических изменений и резкого
усиления антропогенного пресса на популяции. Согласно материалам, приводимым в главе 4, в
тундровой зоне Евразии можно выделить четыре таких периода. На севере Скандинавского п-ова, в
Канино-Тиман-ской и Малоземельской тундрах, на Корякском нагорье и в восточной части Чукотского
п-ова дикие олени стали редкими уже к концу XVIII в. В Большеземельской тундре, низовьях рек Амгу
эмы и Чауна они почти исчезли к середине XIX в. В конце XIX или самом начале XX в. прекратились
массовые переправы мигрирующих оленьих стад («плави») на Колыме и ее притоках, среднем течении
Анадыря. Резко уменьшилась численность оленей в бассейнах Таза и Турухана, на севере Камчатки,
большей части Кольского п-ова. Наконец, уже в 1930-е годы поголовье диких оленей упало на
Полярном Урале, полуостровах Ямал и Гыданский, во многих районах Северной Якутии. Напомню,
что все эти периоды были неблагоприятны и для развития аборигенного оленеводства.
Тем более примечательно, что переход большинства народов тундр Евразии к продуктивному
оленеводству происходил такими же циклическими «волнами». Такое совпадение вряд ли было
случайным. Создается впечатление, что этот процесс почти синхронно шел от западной и восточной
оконечностей тундр Евразии к ее центральному сектору. Раньше всего, очевидно в конце XVII —
начале XVIII в., он охватил скандинавских саамов и часть олен-ных коряков, для которых некоторые
источники уже тогда отмечали существование крупных оленьих стад и активное использование их для
собственного потребления 36.
К концу XVIII — началу XIX в. появляются сведения о регулярном забое своих оленей для питания
канино-тиманскими и малоземельскими ненцами, а на другом конце Евразии — чукчами Чукотского п-
ова 37. В середине XIX в. продуктивное оленеводство, по-видимому, вытеснило охоту и рыболовство в
жизнеобеспечении основной части большеземельских и ямальских ненцев, центральных и западных
групп оленных чукчей; к концу XIX в. это произошло у северных селькупов, Кольских и северо-
восточных финских саамов 38. В первые десятилетия XX в. завершился переход к продуктивному
крупностадному оленеводству основной массы долган, тунд.ровых энцев, нганасан, северных якутов-
оленеводов 39. Таким образом, лишь к XX в. произошло соединение западного и восточного ареалов
крупностадного оленеводства в Евразии, и этот тип природопользования стал господствующим на всем
пространстве внутренней тундровой зоны.
Главным «пусковым механизмом» регулярных забоев оленеводами собственных домашних оленей при
уменьшении в жизне-
обеспечении роли охоты представляется не острый недостаток пищи, а нехватка шкур для пошива
одежды, обуви, изготовления покрышек жилища и других бытовых предметов 40. В случае нужды
оленье мясо можно было заменить птицей, рыбой, мясом морского зверя и даже покупной русской
мукой (как это было, например, у европейских ненцев в XIX — XX вв.). Но оленьи шкуры являются
практически незаменимым материалом для изготовления одежды и жилища в условиях Крайнего
Севера. Важно при этом, что каждой семье тундровых кочевников требовалось не просто 40—50
оленьих шкур в год: для каждого из видов потребностей было необходимо известное количество сырья,
полученного в строго определенные периоды года41. Недостаток в этот момент нужного на весь год
числа шкур оленей ставил под угрозу жизненно важный для существования в Арктике процесс
ежегодного обновления теплой зимней одежды, части покрышек жилища и бытового инвентаря. Такая
угроза могла первоначально сниматься изготовлением менее качественной и менее престижной
одежды из шкур пушных зверей, а впоследствии — забоем собственных домашних
оленей.
В некоторых случаях переход к продуктивному крупностадному оленеводству был ускорен
дополнительными факторами. У европейских, а затем и западносибирских тундровых ненцев и
Кольских саамов начало повседневного использования в пищу мяса домашних оленей могло быть
вызвано влиянием коми-зырянского (ижемского) оленеводства, которое с самого момента своего
возникновения в конце XVIII — начале XIX в. было высокотоварной формой производящего
хозяйства. Регулярные забои ижемцами большого числа домашних оленей для продажи мяса и шкур
известны уже в первые десятилетия XIX в.42 Использование ими всех продуктов забоя оленей для
собственного потребления, широкая продажа оленьего мяса и оплата им труда наемных работников
несомненно должны были способствовать разрушению прежнего охранительного отношения ненцев и
саамов к своим стадам и стимулировать развитие у них потребительского и товарного оленеводства.
Для оленных чукчей и коряков такую же стимулирующую роль в переходе к новой форме
жизнеобеспечения сыграли, видимо, не столько военные столкновения и захват чужих оленьих стад
(как порой утверждается в литературе), а обменные и торговые контакты с оседлыми жителями —
эскимосами, приморскими чукчами и коряками, смешанным обрусевшим населением Колымы, Гижиги
и Анадыря. При сокращении поголовья диких оленей оседлые жители лишились важного источника
питания, но главное — необходимого сырья для пошива теплой зимней одежды, которое они могли
приобрести только у тундровых оленеводов. На Чукотском п-ове, например, дикие олени почти
исчезли уже к концу XVIII в., и к этому же времени имеются совершенно определенные свидетельства
устоявшегося обмена между береговым и кочевым тундровым населением 43. Не исключено, что имен-
но благодаря более интенсивным межэтническим контактам продуктивное крупностадное
оленеводство стало доминирующей формой жизнеобеспечения на крайнем западе и востоке тундровой
зоны Евразии намного раньше, чем на севере Средней и Восточной Сибири, где смешанная
промыслово-оленеводческая форма природопользования господствовала до второй половины XIX—
начала XX в.
Широкое употребление в пищу и на бытовые нужды продукции собственных стад привело к
существенным переменам в жизнеобеспечении тундровых кочевников. Прежде всего оно способст-
вовало выравниванию потребления, ликвидации характерных для промысловой экономики резких
сезонных перепадов количества и состава поступающей пищи, прекращению регулярных голодовок.
Стабилизация жизнеобеспечения должна была несомненно отразиться на росте численности тундровых
оленеводов. Такой рост действительно фиксируется по источникам XVII—XIX вв.
Лучше всего эти сведения систематизированы опять-таки для европейских ненцев44. В течение XVI—
XVII вв. при господстве у них промыслового жизнеобеспечения с охотой, рыболовством и
мелкостадным транспортным оленеводством общая численность европейских ненцев (по расчетам
числа мужчин-плательщиков ясака) составляла около 1300—1400 человек. Видимо, эту цифру можно
принять как некий «средний» уровень при данной модели жизнеобеспечения, отмеченный
фрагментарными и не всегда надежными источниками.
По-видимому, на протяжении XVIII в. численность европейских ненцев медленно увеличивалась и к
1780-м годам достигла 1800—1900 человек. Но затем всего за каких-нибудь 80 лет (1780—1860 гг.) она
возросла в три раза (!), после чего, достигнув цифры 5,5—6 тыс. человек, вновь относительно
стабилизировалась и почти сто лет колебалась на этом уровне (граф. 5). Интересно, что этот
«демографический взрыв», т. е. период максимального прироста, начался не с появлением у
европейских ненцев крупных стад домашних оленей в первой половине XVIII в., а 50—80 лет спустя
— с переходом к продуктивному оленеводству. При общем быстром росте всех европейских ненцев
численность западных групп оленеводов (канинских и тиманских) особенно возросла в последние
десятилетия XVIII в., а восточных (большеземель-ских) — в первой половине XIX в. Это хорошо
соответствует сведениям о более раннем исчезновении диких оленей в западной части европейских
тундр по сравнению с восточной и переходу канинских и тиманских ненцев к питанию мясом своим
домашних оленей и покупной русской мукой уже в конце XVIII в.
Таким образом, за 150—180 лет, с конца XVII по середину XIX в., численность европейских ненцев, по
исчислениям Б. О. Долгих, увеличилась примерно в четыре раза: с 1400 —1500 до 5500 — 6000
человек 45. Последующая динамика с середины XIX в. (табл. 27) определялась спадами численности
населения в годы эпидемий или массовых падежей домашних оленей (в конце
1870-х, 1880-х, начале 1900-х годов) за счет возраставшей смертности или оттока оленеводов за Урал в
годы сильных эпизоотии. Именно такой тип демографического поведения кочевников вос-
станавливается по данным первых десятилетий XX в. (см. главу 3). Значит, цифру в 5,5—6 тыс. человек
можно рассматривать как новый «критический уровень» для той же территории при более
продуктивной системе природопользования.
Оценки по другим тундровым народам Евразии, к сожалению, менее надежны, но также подтверждают
вывод о быстром росте кочевого населения с переходом к крупностадному оленеводству. Так,
численность кочевых чукчей, по весьма условным расчетам Б. О. Долгих, могла составлять в XVII в.
около 2 тыс. человек. а к концу XIX в. достигла 8,8 тыс. человек, после чего опять-таки относительно
стабилизировалась 46. Следовательно, и здесь крупно-
стадное оленеводство оказалось примерно в четыре раза более продуктивной формой
природопользования, чем охота на диких оленей в сочетании с рыболовством и морским промыслом.
Та же картина наблюдалась и у оленных коряков — чавчувенов. В середине XVIII в., в период
активного перехода к производящему оленеводческому хозяйству, их численность составляла около
1200—1300 человек. К концу XVIII в. она возросла до 1,5 тыс. человек, а затем всего за 50—80 лет
увеличилась в 2,5 раза — до 3,7—3,8 тыс. человек в конце XIX в., после чего вновь относительно
стабилизировалась 47.
Прекращение заметного роста населения и сохранение его относительной стабильности на протяжении
последующих десятилетий явно указывает, что со второй половины XIX в. специализированная
оленеводческая форма природопользования вступает в следующую фазу — период экономического
доминирования крупностадного оленеводства в тундровой зоне Евразии. Этот этап продолжался до 40
— 50-х годов нашего столетия, т. е. до начала широкой коллективизации и последующей
реконструкции хозяйства кочевников. Характерная для него система жизнеобеспечения подробно
рассмотрена в главе 3.
Быстрое увеличение численности оленеводческого населения в XVIII—XIX вв. шло не только за счет
его высокого' естественного прироста. Важным фактором был, видимо, отток в тундру берегового
населения, привлеченного возможностями новой формы природопользования. Но этот процесс все же
не мог быть продолжительным. При имущественной дифференциации оленеводов и накоплении
крупных стад в руках отдельных богатых владельцев «свободные ниши» для ведения оленеводства
оказались быстро заполнены. Уже в XVIII — начале XIX в. в тундре появляется прослойка
разорившихся, обедневших оленеводов, вынужденных переходить к батрачеству, товарному
рыболовству или морскому промыслу 49. Усилившееся хозяйственное расслоение жителей тундры
вновь вело к некоторому увеличению оседлого или полуоседлого населения с преимущественно
промысловым, но уже, как правило, товарным хозяйством. Так в тундрах Евразии возник еще один тип
жизнеобеспечения — с опорой на рыболовство, пушную охоту и морской промысел, с активным
потреблением покупного продовольствия и мелкостадным транспортным оленеводством. Некоторые
его варианты будут подробней рассмотрены в главе 6.
Процесс «вторичного» оседания и роста оседлого населения стимулировался достигнутой ранее
относительной стабильностью поголовья домашних оленей. Правда, его динамику мы можем
проследить в самом общем виде лишь для отдельных частей тундровой зоны Евразии: Скандинавского
__________и Восточноевропейского Севера (с конца XVIII или даже начала — середины XIX в.), севера Западной
Сибири (с середины XIX в.), Чукотки и Камчатки (с первых десятилетий XX в.). Она складывалась из
чередования катастрофических падений численности животных в годы эпизоотии или
неблагоприятных погодных условий и последующего
довольно быстрого ее восстановления до прежнего или близкого уровня.
Следовательно, итогом развития крупностадного оленеводства в Евразии оказалось не только
вытеснение дикого оленя домашним на обширных пространствах тундровой зоны. Новым для тундро-
вых экосистем стал особый тип динамики популяций домашних животных, характерный для всех
типов кочевого экстенсивного скотоводства: с более высокой плодовитостью, повышенной плотностью
выпаса и концентрации поголовья, очень резкими снижениями численности в годы массовых падежей
и эпизоотии и быстрыми восстановлениями до некоторого «предельного» уровня 50.
Подводя итог описанного пути исторической эволюции оленеводства в тундровой зоне Евразии, можно
сказать, что в течение последних столетий здесь произошла подлинная хозяйственно-экономическая
революция. Она ознаменовала переход аборигенного населения от промысловой (присваивающей)
экономики с элементами «раннего», транспортного животноводства к высокоспециализированной
продуктивной форме скотоводства. И хотя не так легко оценить сейчас, насколько этот процесс мог
быть ускорен включением Севера в состав Русского государства, он несомненно должен считаться
самостоятельным достижением обитателей тундры, закономерным результатом эволюции их систем
природопользования.
В течение весьма короткого времени, XVIII—XIX вв., в тундровой зоне Евразии произошла
радикальная перестройка структуры связей аборигенного населения со своей средой обитания. За этот
срок здесь последовательно сменили друг друга три различные системы жизнеобеспечения: 1)
мобильных охотников-рыболовов с транспортным вспомогательным оленеводством; 2) кочевых
охотников с крупностадным транспортным оленеводством; 3) высокоспециализированных кочевников-
оленеводов. В некоторых районах во второй половине XIX в. появилась еще одна форма
жизнеобеспечения — с товарной охотой или рыболовством, активным потреблением покупного
продовольствия и потребительским оленеводством. Учитывая огромное многообразие известных к XX
в. этнических и региональных вариантов тундрового аборигенного оленеводства, можно лишь
|
|
|
