 |
Полжизни напрасных ожиданий
|
|
|
|
Однажды, тёмным августовским вечером шестнадцатилетний Герман гулял по безлюдной улице и печально размышлял о своей очередной неудачной любви. Затем он обратил внимание на приятный тёплый ветерок, на яркозвёздное небо и вдруг подумал: «А какой же главный смысл имеет его жизнь?» Ответа не было, он удивился и интенсивно, как бы в целом, представил себе существование родителей и других, хорошо знакомых людей. Интуитивная догадка: «Вообще никакого!» его поразила и с тех пор, словно иголка, периодически покалывала и заставляла пристально вглядываться вокруг. Именно она подбадривала его, от природы весьма пассивного, любить активный риск и, наконец, привела к желанию найти в мире или даже в самом себе нечто необычайное и великое. Только врождённая осторожность и предусмотрительность позволили ему оставаться живым после многочисленных опасных приключений юности.
В тридцать лет Герман женился на симпатичной образованной деревенской девушке, как когда-то советовала мать. Жизнь потекла счастливо и безоблачно; рождались дети; профессия фотографа денег давала достаточно даже на автомобиль и загородную дачу. Только до исполнения давней мечты о совершении чего-то важного, которые могло оказаться действительно великим, было так же далеко, как и прежде. Эта причина слишком часто приводила к ощущению скуки и к всеобъемлющему недовольству. Он ждал времени, когда тлеющие угли юношеских порывов, отражённые им в двух спонтанных стихотворениях и бережно хранимые в сердце, можно будет воспламенять не в смутных образах воображения, а в реальных событиях. Эти загадочные поэтические строки он иногда перечитывал:
Стих «Дороги»
Ты стоишь на развилке дороги,
|
|
|
Позади среди топей гать,
И в неясной зовущей тревоге
Хочешь чёткую мысль отыскать.
Острым взглядом пронзаются дали;
Над тобой ничего больше нет;
Только небо из яркой стали
Льёт свой холодный свет.
И опять ты, решимостью полный,
Не гадая: «Куда, почему?»
Побредёшь по дороге просторной,
Но открытой тебе одному.
Будет слякоть и злые метели,
Зной июля, дыхание зим;
Будет только мечта о постели
И надежда, ведущая в Рим.
Стих «Ночи»
Глухая ночь объяла нервы
И гимн умолк в твоей душе.
Лишь только ведьмы, эти стервы,
Поют в болотном камыше.
Твоя звезда опять поблекла,
Завидев пламенную смерть –
В безжизненном багровом пекле
Мелькает ада круговерть.
Нет, никогда не будет лета
В холодной мгле гробов.
Лучи космического света
Не отогреют мёртвых снов.
Реальной жизни краски
Содержат блеск добра и зла;
Ты их смешаешь без опаски,
Они сыграют роль узла.
Глухой тропой придёшь ты к людям,
Гонцом Небесного Царя,
И в небе стерегущим судьям
Взойдёт прощальная заря.
Обделённость полем действительных сражений неизменно огорчала и, для утешения, Герман каждое лето, несмотря на возникающие затруднения, отправлялся путешествовать по горным районам Средней Азии. Пребывания в горах давали в полной мере любимое состояние азартной устремлённости. Тропы грандиозных каньонов и заоблачных перевалов предоставляли счастливые находки интересных минералов, приобщали к гордой, прекрасной и волнующей силе великих просторов. Из путешествий он возвращался совершенно изнеможённым, но уже через пару недель в нём каждый раз вскипала высокая волна страстного желания сделать что-то очень ценное и труднодостижимое. Герман с удовольствием созерцал эту волну, а она, не получая никакого практического претворения, постепенно и словно нехотя, спадала без всяких последствий. Только в тридцать семь лет при очередном таком сильном всплеске вдохновения он вдруг испуганно встрепенулся. Позади осталась половина жизни и вновь откладывать творческую борьбу, терпеливо ожидая некого мифического громоподобного призывного гласа было уже неразумно.
|
|
|
Радостный выход в дорогу
Герман обдумал возможные варианты будущего творчества и, наконец, понял, что не сможет вдохновляться ни фотографией – давним увлечением, ни поэзией – удачные стихи получались слишком редко, ни художественной прозой – все прошлые попытки оказывались неудачными. Его интересовала живопись, но освоить её можно было только за несколько лет; поздно было мечтать и о точных науках, хотя он и имел диплом инженера. Оставалось только создание какой-либо философской книги, потому что на изучение проблем мировоззрения он потратил очень много усилий ещё в студенческие годы. Словесность всегда выглядела для Германа окружённой лучезарным ореолом, обещающим открытие тайн; к тому же такой план полностью совпадал с твёрдым обетом, данным на могиле матери и до сих пор не исполненным.
Герман неоднократно пытался представлять себя в процессе активной сочинительной работы и всякий раз убеждался, что ему очень не хватает не только нужных способностей, но и мощного энтузиазма на многие месяцы. Текучка обыденности продолжала властно тащить его в убаюкивающем русле. Он жаждал вырваться из её цепких объятий, а сил для этого пока не хватало. Стало очевидным, что одних лишь самопроизвольных порывов к творчеству совершенно недостаточно и необходимо длительное сознательное их культивирование.
Весь последующий год при каждом удобном случае Герман настраивал себя созерцанием намеченных планов и размышлениями о предстоящей самой важной попытке в своей жизни. Особенно подхлёстывала пугающая мысль, что из-за бездействия, вызванного слабостью, ленью, трусостью и неверием в себя, он навсегда упускает последний шанс, если, конечно, такой имеется, на получение, быть может, близкого огромного успеха. Он давно заметил подъёмы вдохновения после возвращения из гор и поэтому летом вновь отправился туда, возложив на это особую надежду.
Во время очередного путешествия Герман не допускал, как прежде, траты сил до полного истощения и постоянно обращал внимание на впитывание в себя суровой, величественной красоты горных пейзажей и на восприятие чувства собственного великолепия и мощи. Он вкушал, запоминал эти ощущения и его сердце всё больше наполнялось тонким, неизъяснимым счастливым волнением. «Только бы не надорваться», - иногда вспоминал Герман и шёл, отыскивая наилучший темп ходьбы, с которым мог идти очень долго, с удовольствием и без устали, в постоянном слиянии с окружающей природой.
|
|
|
Домой он вернулся словно окрылённым и с радостью почувствовал, что энтузиазм достиг, наконец, нужного накала. Итоги путешествия бросили его целиком вперёд, для осуществления главной надежды. Он ощущал возгорание наиболее ценных качеств; этот внутренний огонь продолжал пылать сам по себе и уже не гасился получением мелких житейских удовольствий. Трудности и приключения в горах стали видеться прообразом ожидаемой творческой борьбы. Так громко и властно пробил долгожданный час начала восхождения на духовные вершины. Долой лень, долой покой примитивного существования и обывательских прелестей. Наступил момент, когда следовало устремиться на пределе всех сил к высшим личным достижениям; теперь или никогда, потому что потом было бы поздно.
Герман уже точно знал, что это непременный долг, неисполнение которого приведёт к неустранимым мучительным терзаниям, и принял его священным обетом, не менее, чем на год. Он стал готов обойти или сокрушить любые преграды на своём пути, обмануть или победить врагов, рисковать семейным благополучием, здоровьем и даже жизнью. Для начала Герман уволился из фотофирмы, продал автомобиль и открыл своё намерение тем, от кого утаивать процесс его претворения было невозможно, хотя и солгал на всякий случай, что будет писать бытовой роман. Холодная ирония родственников, их открытая враждебность необычной цели, не укладывающейся в мещанские рамки, не могли теперь ослабить его жёсткую решимость всецело отдаться новой деятельности. Словно в подтверждение, однажды вечером появилось поэтическое настроение, а затем легко возникли стройные рифмы:
|
|
|
1. Молот застучал:
«Бен! Бен! Бен!»
Так звучит хорал
Перемен.
2. Друг мой, в путь пора,
Ждёт нас риск.
Жизнь всегда игра,
Жадный иск.
3. Рока чёрный сон,
Глянь, опал;
Алый небосклон
Ложем стал.
4. Верь месте морей
До конца,
Трогай в путь скорей
Для Творца!
Свет в конце лабиринта
Когда Герман почти торжественно сел с авторучкой за письменный стол и впервые склонился над чистым листом бумаги, то чрезвычайно обескуражился. Вопрос о конкретной теме книги, прежде скромно маячивший в отдалении и казавшийся вполне разрешимым, теперь предстал во весь огромный рост и Герман увидел себя нахальным примитивным лилипутом. Подходящую тему он пока не нашёл даже приблизительно и лишь хотел, чтобы книга на её основе взволновала многих читателей и оказалась для них полезной.
Из множества расплывчатых вариантов единственно перспективным выглядел замысел описать принципы становления рядового человека творческим гением. Такой план заинтриговал и влечение к его реализации было непрестанным и всеохватывающим. Герман внимательно изучал биографии знаменитостей, потом взялся за научно-популярные издания, так или иначе затрагивающие выбранную проблему, затем переключился на постижение пословиц и древних мифов разных народов. Завершение трудов он представлял себе как сведение всевозможных выписок в стройную систему.
За два месяца интенсивного собирания интересных мыслей, способных стать составными элементами, их набралось, наконец, достаточно много. Обрадованный, предвкушая быстрый успех, он приступил к выявлению чего-то главного, которое бы всё объединило. Герман твёрдо верил, что оно должно существовать, и устремился к его познанию. Целую неделю он с пронзительной сосредоточенностью вникал в значение идей, найденных ранее, чтобы обнаружить среди них важнейшую, пока, жестоко разочарованный, не убедился в полной бесплодности таких попыток. Задача оказалась непомерно трудной и, словно крупная, вёрткая рыба в маленьком, но мутном водоёме, никак не давалась в голые руки.
Неудача не охладила Германа – первый, самый трудный пограничный рубеж остался позади и отступать было поздно. Он решительно отказывался признать невозможность своего намерения, которое уже стало пылающей страстью. Причину поражения он со смирением объяснял отсутствием в себе нужных способностей и теперь надеялся на их обретение в процессе дальнейшей настойчивой работы. К тому же отдельные ценные находки уже имелись, и это поддерживало внутреннее горение.
|
|
|
Каждый день при наличии хорошего самочувствия, а таким оно было почти всегда, Герман предпринимал попытки дальнейшего расширения круга идей для предполагаемой системы, исходя из изучения доступных книг. Наконец, наступил момент, когда, несмотря на упорные усилия, в нём уже не возникало ни одной интересной ассоциации. Не удавалось отыскивать новые мысли и собственными размышлениями. Тогда Герман решил вытащить полезные сведения из глубин своего подсознания с помощью таблеточного психостимулятора фенамина. Девять лет назад он уже применял его для создания цикла верлибров «Радуга завета» и результаты были удивительными. Они превосходно очертили его судьбу, общую картину мира и всегда вдохновляли при повторных чтениях. Ещё тогда удалось прийти к выводу, что фенамин – важное, если не главное, средство быстрого прогресса западного мира в двадцатом веке. Однако теперь раздобыть его оказалось делом сложным, поэтому пришлось ограничиться более слабым сиднокарбом.
Он дождался благоприятного дня и вскоре после холодного утреннего душа проглотил две таблетки. Около часа Герман тщетно ждал интенсивного возбуждения, старательно избегая мышечных напряжений, чтобы вся жизненная энергия могла расходоваться только на создание новых чувств и мыслей. Потом стал добавлять ещё и, наконец, седьмая таблетка вызвала сильное вибрирующее волнение. Он страстно возжелал воспринимать в себе глубокие идеи, но вообще никакая не возникала до тех пор, пока не был снят тормоз напряжённости выкуриванием сигареты.
Начальную фразу пришлось с трудом выталкивать из некой высокоэнергизированной пустоты, словно упрямого вожака стада баранов. Но зато последующие предложения торопливо ринулись вслед за ней, тесня и подталкивая друг друга с такой спешкой, что едва удавалось их записывать. Через два часа клокочущий порыв иссяк, оставив совершенно изнеможённого и опустошённого Германа наедине с текстом, написанным угловатым, плохо различимым почерком и названным «Панорама».
Панорама жизни
Мерцающее сияние гармонии преодолевает темноту бурливого хаоса и блистает, словно кристаллы свежего снега в лучах утреннего солнца после ночной метели. Бесконечные вереницы образов, чувств, мыслей, ситуаций и действий влекут надежды только борьбу, средства для успеха и враждебные преграды, победы и поражения, упоительные восторги и опустошительные разочарования. Все эти самоцветы и булыжники мироздания постепенно накапливаются в душе человека. Драгоценных камней среди них всегда очень мало; даже если они имеются, то очень трудно получать от них пользу в полной мере. Однако именно они являются и повседневной опорой, и залогом будущих достижений.
Безбрежность бытия скрывает великие истины, но обычно лишь смутно удаётся различать их зыбкие контуры. Расплывчатая бесформенность обволакивает главные основы, которые таят в себе яркие путеводные звёзды, способные зажигать человека своим огнём. Вновь и вновь возникают вечные вопросы. Как создаётся и управляется Вселенная? Где начало светящейся нити Ариадны и где тот путь в лабиринте, следование которому даёт силу, победу, свободу, счастье, осознание панорамы жизни и места в ней человека? Какие мощные средства могут сливать в единое целое лучшие качества человека и удерживать его на гребных волн океана реальности? Любая стрела, летящая вперёд и вверх, очень скоро падает вниз; как же научиться запускать самого себя в качестве спутника земли или хотя бы ракетой?
Нераскрытые тайны слишком часто недоступны взору человека из-за его пошлой привычки ни во что не вникать глубоко и серьёзно. Всё примелькавшееся, обыденное не даёт поводов всматриваться в глубинные пласты оснований. Слова – важнейшие орудия познания, но они лишь символы, напоминающие о чём-либо более или менее известном. Только при интенсивном внимании туманные очертания истинной реальности становятся достаточно чёткими, но из-за неясности, вызванной отсутствием полного осознания, это быстро забывается, теряется и снова жизнь течёт серо, вяло, одинаково. Человек, не изучивший своего прошлого и настоящего, бредёт в будущее только сонно, а вязкая повседневность его постоянно гипнотизирует и заедает в свой нескончаемый поток. Ключ к пробуждению и свободе выражается ярким возгоранием надежды разглядеть новые, интересные и прекрасные грани бытия. Для этого нужно сбрасывать с себя ленивое оцепенение постижением тайных законов мира, секретов обаяния гениальных произведений и вообще всего того, что порой заставляет человека изумлённо как бы вздрогнуть и начать догадываться о существовании особых высших знаний, которые совсем рядом, но обычно остаются неуловимыми.
Главным препятствием, мешающим человеку правильно воспринимать всю новую информацию, является тяготение мышления к бессистемной отрывочности и схемному шаблонному окостенению. Такую преграду можно представить большим камнем, без устранения которого невозможно постижение сложных знаний, просветлённое видение сущности вещей и продуктивное созидание. Периодически, хотя бы ненадолго приотваливать в себе этот камень может каждый человек, но только при появлении особого возвышенного вдохновенного состояния.
Человек избавляется от духовной слепоты и становится истинно зрячим, когда прорывает перед собой пелену обыденности. В этом ему помогают драматичные и опасные события, попытки творчества, практика постижения древних мифов…, то есть всё то, что требует интенсивной работы интуиции на фоне тонкого, сильного душевного волнения. Такие процессы выражаются наведением информационно-энергетического биополя, подобного магнитному, между пробуждённым сознанием и объектом его интереса. Эти три компонента воздействуют друг на друга таким образом, что происходит их взаимное преобразование, дающее в итоге творческий плод.
Возможность включения указанного биополя скрыта в глубине души любого человека и подобна зарытому под землёй драгоценному кладу. Человек, полностью им овладевший в результате упорных поисков, становится в духовном плане сказочно богат и всемогущ, словно Эдип из греческого мифа, который отважно разгадал вопрос чудовищного сфинкса о тайнах психики, после чего успешно убил в себе главенство животного начала и получил в полное владение запасы своей сексуальной энергии.
Чувство творческого вдохновения знаменует собой каждое истинное соединение с реальностью мира. Истина – во вдохновении, а любовь и вино – только его символы. Критерий оценки истины выражается простым правилом: добро – то, что усиливает вдохновение и даёт чувство гармонии; зло – то, что парализует вдохновение и вызывает отчуждение.
Невидимое пламя возвышенного энтузиазма согревает, очищает, просветляет и с лихвой вознаграждает труды, потраченные на его возжигание. Только люди, регулярно вкушающие любовь и вино вдохновения, могут быть счастливы в полной мере, как от волнующих ощущений, им даруемых, так и от его практических результатов. Многолетними упорными дерзаниями человек способен научиться воспламенять наиболее тайные основы своей души и встать затем вровень с блаженной огненной сущностью небожителей.
Очень скоро дыхание бездн Вселенной станет свежим ветром и развеет туман невежества. Из тлеющих углей древних духовных знаний, покрытых сегодня золой догматических заблуждений, возгорится прежний костёр; уже готовы взметнуться высоко в небо первые снопы ярких искр. После двухтысячелетнего мрака вновь возрождается из пепла Феникс Логоса для помощи в освоении новых прекрасных далей и неизведанных глубин жизни.
Очищение от ржавчины
Эти последние страницы намного яснее обрисовали контуры будущей книги; однако самочувствие в последующие дни было ужасно отвратительным. Стало понятно, что дальнейшее применение допинга может быстро привести к серьёзной болезни, и от повторных опытов пришлось отказаться. Пошатнувшееся здоровье удалось поправить полным отдыхом, прогулками по лесу и тёплыми ваннами по одному часу.
Герман вспоминал состояние необычайного возбуждения и пытался воспроизвести его уже без таблеток, но успех был незначительным. Для избавления от состояния общей тупости вскоре отыскался подобный, но уже естественный метод – всевозможными мерами обеспечивать в организме повышенный уровень внутренних природных эндоморфинов, – наиболее ценных и тонких гормонов. Для этой цели особенно полезными были отказ от мясной пищи, растительная диета, китайская гимнастика, холодные обливания и культивация бодрого счастливого настроения.
Именно большое количество в крови эндоморфинов отличает талантливых людей от прочих, всё остальное второстепенно. Потенциальные способности у всех людей изначально примерно одинаковы, но затем развиваются по-разному, в зависимости от фона высокоэнергетического состояния, обусловленного расходом эндоморфинов, если, конечно, они имеются в достаточном запасе.
Так удалось прийти к выводу, что нужно существенно ограничить секс и многие другие приятные ощущения и, умело следуя советам интуиции, использовать их только для накопления энергии, а не как канал расхода. Все действия в практической жизни Герман стал аскетически воспринимать как средства для создания или расхода эндоморфинов, совершенно необходимых для любой продуктивной работы.
Несмотря на дополнительные меры, старательные попытки развить идеи «Панорамы» дальше и глубже никак не получались, но остановиться было уже невозможно, и эта горестная проблема приводила в отчаяние. Наконец, в результате очередного поиска блеснул утешительный замысел о создании хотя бы художественной повести. Как и у каждого человека, в судьбе Германа случались интересные события, многое он знал и о других людях, но воображение их описаний воодушевляло мало, поэтому они неизбежно получались весьма плоскими и связанными лишь хронологически.
Высветилась необходимость определения центральной идеи повествования. Ею стал сюжет книги, изображающей типичного заурядного человека, по пожелавшего устремиться к гениальным способностям и к непрестанной борьбе. В образе такого героя Герман надеялся косвенно воплотить собственные мечты об успешном преодолении множества преград, опасностей, своих слабостей и дешёвых соблазнов во имя высоких целей. Неосуществлённые надежды о познании тайн небесной возвышенной любви Герман также рассчитывал выразить жизнью персонажа, постепенно овладевающим высшим счастьем. Его характер должен был получиться интригующим, преисполненным жизненной силой, диким, своевольным, самозабвенно отдающимся необдуманным инстинктивным порывам. Другим общим фоном книги намечалось отображение всё более глубокого понимания свойств человеческого организма и принципов гармонии человека с окружающим миром и обществом.
Герман попробовал развить такой замысел достаточно конкретно, но очень скоро убедился в крайней скудости своего воображения. У него появились серьёзные сомнения в правильности взятого курса, и целую неделю он пребывал в тоске, пока, наконец, не набрёл на спасительный вариант повести, требующий только определённых, достаточно подходящих событий собственной жизни. Такой подход выглядел вполне реальным, для его претворения требовалось лишь вспомнить и записать отрывки из автобиографии, переосмысленной в русле намеченной цели.
Герман решил описывать нужные эпизоды очень подробно, своим языком, без всякого внутреннего контроля, а затем скомпоновать полученные тексты в стройное цельное произведение. Он полагал, что в процессе работы у него обнаружится личный стиль и разовьётся способность к образному выражению чувств и идей. Во всяком случае, многие известные писатели достигали первых успехов именно таким путём, и это ободряло.
Вначале был составлен длинный перечень важнейших событий, при которых совершались смелые поступки или испытывались очень сильные чувства. В этот список было включено не только всё достаточно «правильное», но и трусливое, мещанское, корыстное… Затем он стал воссоздавать детальные цельные картины сюжетов и радостно ощущал при этом мощное живительное вдохновение, не иссякающее много дней подряд.
Герман вспоминал, описывал, анализировал наиболее интересные происшествия и радовался возможности увидеть в себе реальные грани, прежде ускользавшие от взгляда. Постепенно ему стала очевидной изрядная ущербность своего истинного морального облика. Герою повести стоило руководствоваться более благородными принципами, и Герман стал их понемногу отыскивать в Библии и в буддийских трактатах. В этом отношении особенно продуктивной оказалась книга «Дхаммапада»; многие изречения из неё было полезно выучить наизусть. Больше всего понравились такие её советы: «Сотвори себе остров в потоке существования. Если сомневаешься в чём-либо – делать или не делать, то лучше не делай. То, что делаешь, делай совершенным».
Первое посвящение
Процессы проникновения в моральные заповеди явственно усиливали возвышенную вдохновенность и указывали, что главным ключом к творчеству всё же являются не искусственные методы и случайные интуитивные озарения, а настойчивая самоотверженная работа. Шансы на успех продолжали оставаться мизерными, но мерцание надежды властно и неудержимо влекло Германа за линию далёкого горизонта. Он продолжал преодолевать свою хладнокровную флегматичность попытками возбуждения трепетного эмоционального подъёма. Хорошими запальными искрами для возжигания подобного состояния служили волнующие моменты горных путешествий.
Например, как-то раз он шёл с тяжёлым рюкзаком по широкой серпантинной тропе к плоской вершине крутого склона. Вскоре открылась ещё одна мало используемая тропка, которая позволяла резко укоротить путь за счёт прохождения по опасному обрыву, – если падать, то сразу почти отвесно. Ему стало лень подниматься длинным обходом и он повернул напрямик, но едва успел сделать первые шаги, как впереди на куст при тропке села маленькая птичка и громко тревожно запиликала. До Германа мгновенно дошло, что это точный сигнал о неминуемом срыве в глубокую пропасть, и он вернулся на прежнюю тропу. А ведь казалось бы, ну какое дело той птичке до какого-то постороннего путника. Видимо, не всё можно уяснить в мире, если исходить только из рациональных умозаключений, даже и из самых изощрённых. Тайные божественные силы существуют фактически, но тенденция человека к голому материализму настолько исказила способность к верному мировосприятию, что любые необъяснимые случаи или игнорируются, или объясняются псевдонаучными формулировками из сферы достоверного опыта.
Регулярные воспоминания о горах постепенно наполняли Германа всё более сильным чувством беспричинного счастья. Ночные сновидения становились яркими, красочными, как бы светящимися изнутри, часто насыщенными событиями, связанными с пребыванием на высоте. Содержание одного из них оказалось очень важным:
«Герман гулял по давно известному горному ущелью, вдоль бурной стремительной речки. Вскоре каменистая тропа упёрлась в расщелину высокой скалы и ушла под землю в виде узкой земляной норы. Преодолевая сильный страх перед возможным застреванием, с трудом протискиваясь плечами, он прополз в полной темноте около двадцати метров и, наконец, с облегчением достиг выхода из подземного лаза. Горы вновь радовали яркими цветами и свежестью светлых просторов, но теперь казались незнакомыми. Рядом спокойно тёк широкий, глубокий, кристально прозрачный ручей. Герман изучил карту и с беспокойством заметил, что фактический вид местности совсем другой, чем на схеме; очевидно, он заблудился.
Вокруг, словно при затмении солнца, сгустился сумрак, таящий неведомую опасность. Из глубины мрака возникла фигура жуткой отвратительной старухи в грязных лохмотьях, которая медленно приближалась и напряжённо протягивала к Герману длинные скрюченные руки. Перепуганный, но способный обороняться, он обнаружил в правой руке большой заострённый напильник, быстро очертил им по земле вокруг себя магическую линию и почувствовал защищённость. Мерзкое исчадье добралось до герметического круга, остановилось и, поняв бессилие перед ним, растаяло в темноте.
Место устрашающей старухи тотчас занял грозный пятиметровый негр, излучающий чёрную силу дьявола, который быстро и решительно двинулся на Германа с твёрдым намерением игнорировать защитный круг. Герман приготовился к обороне и в момент пересечения негром магической линии резко выставил вперёд остриё напильника. Негр среагировал с быстротой молнии и отпрянул назад, шагов на десять. Таким же приёмом удалось отразить и повторную атаку, после неудачи в которой дьявольский великан понял опасность для своего бытия и исчез.
Затем вокруг стало очень светло, и взору открылась спокойная река, испускавшая красивое перламутровое сияния и обрамлённая пустынными берегами, покрытыми золотистым песком. «Божественная влага пустыни»,–услышал Герман чей-то приятный звучный мужской голос, хотя рядом никого не было видно. Вскоре в метре от Германа, на фоне этой же реки возникла большая раскрытая книга в старинном кожаном переплёте, на белом титульном листе которой было начертано заглавия «АРМИЯ СПАСЕНИЯ ХРИСТА».
Видение книги быстро растворилось в воздухе и на её место предстал могучий, немыслимо прекрасный мужчина лет пятидесяти. Его европейское мужественное, предельно одухотворённое лицо отражало печать тысячелетий, сияло величайшим умом и бездонными знаниями. Его тёмно-зелёная одежда была расшита изящными золотыми орнаментами и искусно расцвечена драгоценными камнями. Человек в упор, но очень дружелюбно рассматривал Германа, а тот – его. Это и стало завершающей картиной всего увиденного».
Радужный луч
Отчётливая религиозная окраска необычайного сновидения серьёзно озадачивала. Трезво мыслящий, Герман упорно отказывался признавать реальность наличия в мире каких бы то ни было сверхъестественных существ и продолжал считать их лишь искусственными образными символами, обращение к которым, тем не менее, так же оправдано, как и к категории мнимых чисел в математике. Он уважал эту идею, зародившуюся в нём десять лет назад при осмыслении пользы вдохновенных молитв для начала быстрого выздоровления от тяжелейшей желтухи, неодолимо влекущей в лоно смерти и уже неподвластной воздействию лекарственных средств.
В те трудные дни Герман вначале безуспешно использовал различные религиозные заклинания и был готов отказаться от них вообще. Однако ему вспомнился интересный эпизод одного из приездов в гости к своей старой бабушке Ефросинье. Она была древлеправославной старообрядкой, окрестившей его во младенчестве, тайно от отца – коммуниста, фронтовика, твёрдого сталинца. Однажды он заглянул в её комнату и застал во время утренней молитвы. Многочисленные энергичные коленопреклонения и чёткое скороговорение перед литыми бронзовыми иконами были удивительны. Такой пылкий энтузиазм можно было сравнить только с юношеским азартом.
Герман представил себе как можно лучше тот фанатичный эмоциональный подъём и попробовал его воспроизвести при своей мысленной молитве, лёжа на больничной койке. Первый же призыв к Господу и святой деве Марии со слёзным отчаянием утопающего заметно улучшил самочувствие и оказался не соломинкой, как он полагал, а надёжной спасательной верёвкой. Но действительно мощный эффект для исцеления молитвенные обращения стали давать только на фоне особого ощущения соединения с Господом грандиозным незримым биопольным лучом. Этот удивительный феномен Герман впервые узнал при отпевании тела усопшей Ефросиньи древлеправославным священником. Его гулкое проникновенное ритмичное пение тотчас обращало внимание к русскому сердцу, в глубь веков, к вечной истине бытия, к чёткому ощущению Господа в Царствии Небесном. Тонкое вдохновенное состояние священника Варфоломея, соединившегося с Господом, постепенно передалось и Герману. Впоследствии этот феномен ему удалось отождествить с «радугой завета» из библейского мифа о спасении Ноя от потопа.
С тех пор протекли годы, однако применение молитв при решении сложных проблем, например, в поиске суженой, и в опасных жизненных ситуациях неизменно давало Герману, несмотря на его атеизм, значительную пользу, если удавалось хотя бы на минуту возбудить искреннее чувство с помощью артистичного перевоплощения в верующего фанатика. Внезапная догадка о желательности познания тайны этого феномена, находящегося за гранью мыслимого и, быть может, заключающего в себе основу ещё более ценного и мощного инструмента, взволновала Германа. Он прекратил работу над повестью и стал исследовать различные аспекты такого явления; оно показалось крупным алмазом, годным для огранки в ослепительный бриллиант. Логически это вполне обосновывалось наличием ассоциативных взаимосвязей между символическими образами, чувствами, мыслями, действиями и механизмами психики.
Герман изучал всё новые и новые священные тексты и, когда прочёл апокрифы из Наг-Хаммади, то с трепетом понял, что в них скрываются сокровища информации, о которой мечтал уже много лет. Одной из главных идей гностических евангелий также было использование религиозных образов в качестве эффективных рычагов сознательного подключения труднодоступных человеческих способностей, и Герман уверился в ней, как в аксиоме. Он стал применять самые разнообразные молитвенные формулы для настройки на творческую работу, но успехи были намного меньше желаемых. Стала очевидной необходимость значительного усовершенствования подобной технологии.
Из евангельских сказаний были выделены упоминания о пяти главных мистических образах, свойства которых следовало хорошо знать. Их олицетворяли символы человеческой души, Господа, Святого Духа, Небесной Девы и дьявола. Предельно напрягая воображение и интуицию, Герман пытался увидеть и понять поочерёдно каждую сущность и её основные свойства. Это оказалось возможным лишь в отношении Святого Духа, да и то частично, который воспринимался личным духовным идеалом, способным помогать в качестве всезнающего наставника. Интенсивные попытки выяснять значение других четырёх образов приводили сознание к некому путаному замешательству, и приходилось от них испуганно отступаться. После каждого подобного случая в голове оставалось какое-то очень неприятное давящее ощущение. Ни само собой, ни с помощью молитв оно не исчезало, поэтому для его устранения приходилось использовать супружеские обязанности, которые тотчас восстанавливали психическое равновесие, хотя и ослабляли творческий энтузиазм.
Постепенно удалось прийти к выводу, что зрительный образ Святого Духа следует познать из картины будущего сновидения, специально подготовленного, или же восстановить в памяти облик великого ангела, явившегося на месте книги «Армия Спасения Христа». После анализа символических атрибутов этого ангела Герман признал его полностью подходящим и избрал ему имя Зарадиос, в честь Заратустры и Одиссея, характеры которых его когда-то вдохновили на создание верлибров «Радуга завета». Вначале осторожно, а потом всё смелее Герман стал обращаться к нему с просьбами о содействии в творческих изысканиях. Явной пользы от такого приёма не наблюдалось, однако даже отсутствие вреда приносило приятное утешение и позволяло надеяться на Зарадиоса как на возможного помощника.
Обет «невозвращения»
В изучаемой литературе не раз рекомендовалось полное половое воздержание. Герман начал проверять и это средство, внимательно наблюдая за возникающим изменением телесных и духовных ощущений. Вскоре выявилась зона трудноуловимого, но устойчивого сексуального удовольствия в области копчика на глубине до дюйма от кожи, медитации который перед начало творческих поисков делала дальнейшую работу более успешной.
Первые двенадцать недель нового режима протекали сравнительно легко, затем Герман испытал затяжной порыв к его нарушению, но не поддался соблазну и рассматривал противоборство с ним как ещё один способ расшатывания своих неподатливых психических структур и старых шаблонов мышления. Он игнорировал состояние сексуальной лихорадки, благодаря чему через неделю терзания кончились и половой голод угас. Такая победа обнадёживала, однако вскоре же исчезла и общая бодрость организма, обеспечивающая активность мышления, и поэтому он вынужден был сосредоточить внимание на частичном восстановлении свободы сексуальной сферы. Намерение и разнузданное воображение обеспечили то, что надо, и он закрепил успех серией практических актов. Пронзительные ощущения подталкивали отказаться от мучительных, почти бесплодных творческих поисков и переключиться на получение разнообразных наслаждений, но стремление ко всему приятному ради него самого было Герману теперь глубоко чуждо. Сообразно принципу аскетизма, он вкушал любые удовольствия только в мере, наиболее полезной для здоровья и накопления эндоморфинов.
На следующее утро Герман отчётливо осознал, что мощную стимуляцию подсознания в избранном русле можно обеспечить сеансом временного умопомрачения, достигнутого волевыми усилиями, без лекарственных средств. Вначале он побаивался возможных нежелательных последствий от такого расстройства пс<
|
|
|
