Механистический материализм в криминологии

 

9 июля 1831 г. на заседании бельгийской Королевской академии наук в Брюсселе выступил с докладом знаменитый в то время астроном и матема­тик, человек многообразных талантов — А.Ж. Кетле. Он заявил: «Мы можем рассчитать заранее, сколько индивидуумов обагрят руки в крови своих со­граждан, сколько человек станут мошенниками, сколько станут отравителя­ми, почти так же, как мы заранее можем подсчитать, сколько человек родится и сколько человек умрет... Здесь перед нами счет, по которому мы платим с ужасающей регулярностью — мы платим тюрьмами, цепями и виселицами»[371].

Этот впечатляющий вывод явился закономерным следствием развития в XVIII в. демографической статистики. Однако вплоть до XIX столетия от­сутствовали систематические статистические данные о преступности. Прав­да, еще в 1778 г. И. Бентам высказал предположение о том, что и в области преступности должны наблюдаться устойчивые статистические закономерно­сти. Такая статистика, писал он, могла бы явиться «наиболее совершенным методом снабжения законодателя данными, необходимыми для его работы»[372].

 

Такие данные могли бы составить «разновидность политического баромет­ра», посредством которого можно было бы судить об эффективности соот­ветствующего законодательства. Точно так же, как уровень смертности гово­рит о физическом здоровье страны, уголовная статистика может свидетель­ствовать о ее моральном здоровье.

Первой страной, впервые опубликовавшей уголовную статистику, счи­тается Франция. В 1827 г. там появился первый «Общий отчет об осуще­ствлении уголовной юстиции во Франции». Однако, как сообщает М.Н. Гер­нет, еще в 1824 г. русским академиком Германом был на заседании Академии наук прочитан доклад «Изыскание о числе самоубийств и убийств в России за 1819 и 1820 годы»[373].

Исследования статистиков в области преступности проводились приме­нительно к возрасту, полу, национальности, профессии и образованию пре­ступников, к экономическим условиям, ко времени года. Центральный вы­вод, к которому они пришли, заключался в том, что ежегодная сумма всех преступлений, а также суммы конкретных видов преступлений сохранялись примерно одинаковыми каждый год. Такая же закономерность была обнару­жена и в цифрах преступлений, характеризующих состояние преступности в определенных социальных условиях, в городе или деревне и т.д.

Было выявлено, что, складываясь из отдельных преступных актов, образуется явление, отличное от составляющих его частей, т.е. преступность как социальный феномен, который существует только в обществе и зависит от условий этого общества.

Чем же отличается преступность, т.е. совокупность преступлений, от каждого отдельного преступления? Разве возможно, чтобы взятые порознь явления обладали одними свойствами, а, если их рассматривать в целом, ха­рактеристики этого целого были уже другими, отличными от свойств состав­ляющих это целое единицы? Разве свойства одного кирпича не те же самые, что и свойства ста или тысячи кирпичей?

Оказалось, что и здесь, как и во многих других случаях, очевидность не совпадает с научной истиной. Истина же заключается в том, что если каждое отдельно взятое преступление «могло случиться, а могло и не случиться», то по отношению к совокупности таких «случайных» явлений подобный подход невозможен, здесь приходится констатировать, что «это не только могло, но и должно было случиться, это не могло не случиться», т.е. преступность в целом есть явление закономерное для конкретных условий конкретного об­щества.

Но если преступность в отличие от отдельного преступления существу­ет постоянно, устойчиво проявляясь, то, следовательно, ее существование вызывается к жизни также какими-то стабильно действующими силами. При­знание преступности в качестве социальной закономерности неизбежно ведет к признанию его обусловленности социальными явлениями, способствующи­ми или препятствующими существованию преступности.

 

Этот вывод и сделал Кетле. «Общество, — писал он, — заключает в себе зародыши всех имеющих совершиться преступлений, потому, что в нем заключаются условия, способствующие их развитию; оно, так сказать, подго­товляет преступление, а преступник есть только орудие. Всякое социальное состояние предполагает, следовательно, известное число и известный поря­док преступников, которые являются как необходимое следствие его органи­зации. Это наблюдение, которое на первый взгляд может показаться безот­радным, напротив, очень утешительно, если ближе всмотреться в него. Оно указывает на возможность улучшения людей посредством изменения учреж­дений, привычек, состояния образованности и вообще всего, что имеет влия­ние на их быт»[374].

Впервые, следовательно, в криминологии была подчеркнута важность социальных условий, продемонстрирована социальная детерминированность преступности, ее относительная независимость от воли и усмотрения отдель­ных людей, ее производный характер от условий социальной среды.

Именно в этот период французский криминолог А. Лакассань вывел знаменитую формулу: «каждое общество имеет тех преступников, которых оно заслуживает»[375]. Эта фраза была произнесена им в 1885 г. на I Между­народном конгрессе антропологов в Риме.

Как подчеркивает М.Н. Гернет, говоря об исследовании преступности и самоубийств Германом, «автор его был убежден в закономерности и причин­ности тех действий, которые казались господствовавшему мнению продук­том свободной воли»[376].

Концепция социального детерминизма позволила превратить казавшие­ся случайными и разрозненными факты в серьезный показатель господству­ющих социальных условий. Впервые в истории человеческой мысли преступ­ность стали рассматривать в качестве социального явления. Главные причи­ны преступлений, писал Герман, «лежат обычно в крайностях: в диких нра­вах или утонченной цивилизации, вырождающейся в эгоизм, в безверии или фанатизме, в анархии или гнете, в крайностях нищеты или чрезмерного бо­гатства; таблица этих преступлений, совершенных за несколько лет, позволя­ет, по крайней мере, частью узнать нравственное и политическое состояние народа»[377].

Герман проводил свое исследование по нескольким районам России. Он пытался связать число убийств, совершаемых в этих районах, то с пьян­ством, то с показателями экономического положения, то с местными особен­ностями.

Кетле был современником Лапласа, полагавшего, что, зная начальные состояния всех частиц мира в некоторый момент, можно написать их диффе­ренциальные уравнения движения и предсказать, как мир будет развиваться дальше. Эпиграфом к своей работе он взял слова Лапласа о необходимости применения к общественным

 

наукам методов опыта и наблюдения. Центральная идея Кетле — доказать подчиненность человеческих действий определенным законам. Он приходил к выводам о влиянии на совершение преступлений возраста людей, их пола, профессии, образования, климата, времен года и пр.[378]

Позиция социального детерминизма в криминологии влечет за собой чрезвычайно важные выводы. И первый из них заключается в том, что, не изменив социальных условий, вызывающих к жизни преступления, тщетно было бы пытаться радикально повлиять на преступность. Если основанием преступности являются объективные (не зависящие от воли людей) факторы, то преступность отныне перестает казаться всего лишь порождением эгоис­тических устремлений некоторых людей. Такое представление о преступно­сти возникает стихийно и является чрезвычайно устойчивым. Действительно, кажется очевидным, что совершают преступления те, кто хочет их совершить (свободная воля). Хочет совершить преступление тот, кто эгоистичен, испор­чен, невоспитан. Достаточно уговорить этих людей (или запугать их) — и преступления уменьшатся, преступность исчезнет.

Если же не все в поведении людей зависит от их намерений, желаний (от их воли), если их поступками движут также и объективные факторы, тог­да ни жесткие наказания, ни самое совершенное уголовное законодательство, ни самая идеальная машина юстиции сами по себе радикально повлиять на преступность не в силах.

Указание на преступность как на объективно существующее социаль­ное явление вызвало раздражение со стороны официальных представителей власти. Когда Герман сделал свой доклад на заседании Академии наук, пи­шет М.Н. Гернет, и прислал его известному реакционеру А.С. Шишкову для напечатания, последний дал о нем самый резкий отзыв: «Статью о исчисле­нии смертоубийств и самоубийств, приключившихся в два минувшие года в России, не почитаю к чему-нибудь нужною, но и вредною. Первое: какая на­добность знать о числе сих преступлений. Второе: по каким доказательствам всякий читатель может удостоверен быть, что число сие не увеличено. Тре­тье: к чему извещение о сем может служить. Разве к тому только, чтобы ко­леблющийся преступник, видя перед собой многих предшественников, мог почерпнуть из того одобрение, что он не первый к тому делу приступает. Мне кажется, подобные статьи, неприличные к обнародованию оных, подле­жало бы к тому, кто прислал их для напечатания, отослать назад с замечани­ем, чтобы и впредь над такими пустыми вещами не трудился. Хорошо изве­щать о благих делах, а такие, как смертоубийства и самоубийства, должны погружаться в вечное забвение»[379].

Развитие человеческой мысли неостановимо. Идея о причинности в области человеческих действий, возникнув, никогда не будет вычеркнута из совокупности наук, изучающих поведение людей.

 

Концепцию Кетле ограни­чивало, однако, механистическое понимание социального детерминизма. Для социальной жизни он пытался вывести зако­ны, аналогичные принципам механики (действие равно противодействию, равновесие — основное свойство общества, оно может быть устойчивым и неустойчивым и т.д.). Законы же эти якобы едины для всех эпох и всех народов.

Именно в этом пункте проявляется ограниченность механистического детерминизма в объяснении социального феномена преступности, так как выясняется одно важное положение гносеологического характера: без ста­тистической корреляции нет причинности, но наличие таких корреляций еще не предрешает вопроса об их содержательной характеристике. И в ходе со­держательного истолкования статистических корреляций неизбежно вторже­ние существенного качественного элемента — той системы положений миро­воззренческого, идеологического характера, в пределах которой формируют­ся взгляды исследователя, чьи установки, взгляды (и подчас предрас­судки) и являются субъективным воплощением указанных объективных кате­горий господствующего общественного, классового сознания.

Конечно, Г. Маннхейм прав, когда пишет, что «каждое общество обла­дает таким типом преступности и преступников, которые соответствуют его культурным, моральным, социальным, религиозным и экономическим усло­виям»[380]. Однако тут же, несколькими страницами позже, он добавляет, что преступность — это «глубоко укоренившаяся болезнь нашего общества»[381].

Это добавление весьма примечательно. Оно исходит из следующих подразумеваемых предпосылок, которые важно ясно сформулировать и кри­тически оценить: 1) преступность — социальная болезнь; 2) раз есть болезнь (как отклонение от нормы), то есть и здоровье (как воплощение нормы); 3) как бы ни было больно общество, есть возможность и перспектива вылечить его. Немецкий криминолог Аве-Лаллемант так и писал: «Преступность есть производная болезнь, поражающая страдающий организм буржуазного обще­ства; она может быть уничтожена только путем излечения этого организма, но растущая материалистическая тенденция нашего века делает перспективы достижения этой цели все более и более сомнительными»[382].

Если преступность — социальная болезнь, то можно надеяться на ее искоренение и восстановление здоровья социального организма, которому преступность, конечно, чужда, как болезнь чужда здоровью. А ведь речь идет именно об излечении организма буржуазного общества, в котором, по словам Ф. Энгельса, «каждый стоит за себя и борется за себя против всех остальных, и вопрос о том, должен ли он причинять вред всем остальным, которые явля­ются его заклятыми врагами, решается для него исключительно

 

эгоистическим расчетом, что для него выгоднее... Одним словом, каждый видит в другом врага, которого он должен удалить со своего пути, или в луч­шем случае средство, которое он может использовать для своих целей. И эта война, как показывают таблицы преступности, становится год от году все яростнее, ожесточеннее и непримиримее»[383]. Излечим ли такой «организм»? Болезнь ли преступность или неотъемлемая часть определенного социально­го строя?

Ответить на эти вопросы в рамках механистического детерминизма не­возможно. «Согласно механистическому материализму все качественные раз­личия явлений сводились к количественным; все психические явления — к материальным физиологическим процессам. Продукты человеческой дея­тельности механически „выводились“ из низших форм движения материи без выявления их специфической природы. Редукционистская установка, требу­ющая „выводить“ высшее из низшего, специфически человеческое из „доче­ловеческого“, духовное — из биологического, соединялась с механицизмом в понимании связи высших и низших уровней природы, с отрицанием каче­ственного различия между ними, специфики продуктов человеческой духов­ной культуры»[384]. Преступность, как это ни печально признать, — также один из продуктов исторически развивающейся человеческой духовной культуры.

Труды первых статистов вдохновлялись достижениями естественных наук в описании и объяснении явлений и процессов неживой природы, в познании проявляющихся в них закономерностей, перспективой сознательно­го воздействия человека на материальные условия его существования. Бур­ный технический прогресс того времени наглядно демонстрировал возмож­ность такой перспективы.

В этих условиях казалось заманчивым перенести успешные, эффектив­ные методы естественных наук в традиционно философские, умозрительные, метафизические области — в сферу организации и рационального устройства человеческого общества, с той же точностью познать его законы и с тем же эффектом отрегулировать его механизм, в том числе объяснить и побороть преступность.

Создать «социальную физику», познать естественнонаучными метода­ми общественный механизм, а затем наладить и отрегулировать его разум­ным образом — такова была цель. Результаты оказались крайне разочаровы­вающими. Игнорирование социокультурных детерминант поведения вело к созданию неадекватной, неполной картины общества — общества без куль­туры. Позиция вульгарного, механистического детерминизма показала свою несостоятельность.

Начало ХХ в. принесло с собой небывалый рост преступности. Пре­ступность капиталистических стран приобрела новые отличительные черты. По мнению английского криминолога Л. Радзиновича, ее характеризует, во-первых, рост числа безмотивных, агрессивных, разрушительных действий (hooliganism — хулиганство), во-вторых, появление некоторых иных форм насилия. Он не

 

расшифровывает этот признак, но можно указать на такой вид преступности, как массовые убийства (слабо или совсем немотивированные убийства целых групп потерпевших). В-третьих, распространяются новые виды краж, прежде всего автомобилей (в США ежегодно похищается около 400 тыс. автома­шин), а также ценностей. В-четвертых, возрастает роль наркотиков в пре­ступности. Пятая черта — распространение преступности «белых воротнич­ков» (бизнесменов, директоров корпораций и т.д.). Шестая — рост числа пре­ступников из так называемого среднего класса — сравнительно обеспеченно­го слоя буржуазного общества. Седьмая — постоянный рост удельного веса несовершеннолетних в статистике преступности. Восьмая — возрастание процента впервые осужденных по сравнению с рецидивистами[385].

К этой картине современной преступности в капиталистических стра­нах можно добавить следующие характерные черты: концентрация преступ­ности в городах, причем центрами преступности становятся районы трущоб; более высокий уровень преступности в развитых капиталистических странах по сравнению со слаборазвитыми; индустриализация преступности, т.е. пре­вращение ее (прежде всего в США) в преступность, организованную по принципу крупной капиталистической монополии.

Конец XIX — начало ХХ в. показали, что стабильность данных о пре­ступности и данных демографической статистики относительны. Рост пре­ступности в капиталистических странах стал резко опережать рост населе­ния.

Специальный детерминизм Кетле, будучи механистическим, был не в состоянии объяснить этот рост преступности. Ставились под вопрос следу­ющие постулаты механистического детерминизма.

1. В обществе, как и в любом механизме, как и в естественных процес­сах, описываемых физикой Ньютона, причинная связь действует однонаправ­ленно, по схеме «причина — следствие». В социальной же реальности, как оказалось, причина и следствие постоянно меняются местами, взаимодей­ствуют. Низкий материальный уровень, необеспеченность действительно ве­дут к росту имущественных преступлений, но рост материального достатка сам по себе вызывает в соответствующих социальных условиях еще более крайние ее формы. Так, анализируя данные уголовной статистики за 50 лет (1830 – 1880), французский психолог и криминолог Г. Тард писал: «Но осо­бенно увеличилась алчность, кажется, вместе с увеличением народного бла­госостояния. От 1826 по 1830 г. она встречалась 13 раз на 100 и служила по­буждением к совершению убийств, удушений, отравлений и поджогов. Эта пропорция повысилась постепенно до 20 на 100 в 1856 – 1860 гг., потом опустилась до 17 в 1871 – 1875 гг., чтобы подняться в 1876 – 1880 гг. и до­стигнуть 22 на 100. Наоборот, любовь, составлявшая в течение 50 лет побу­дительную причину тех самых преступлений, дошла до 8 раз на 100. Очевид­но, любовь уменьшилась или алчность возросла... Совершился

 

прогресс алчности. Одна специальная таблица показывает, что пропорция преступлений против личности правильно убыла к 1862 г., тогда как пропор­ция преступлений против собственности так же правильно возросла»[386]. Как видим, простая аналогия общества с механизмом не оправдывает себя приме­нительно к объяснению феномена преступности.

2. Общество, как и любой механизм, основано на определенном, огра­ниченном числе правил и принципов, познавая которые люди окажутся спо­собными вести себя разумно, т.е. в соответствии с этими познанными прави­лами, а поэтому рост грамотности, образованности сам по себе способ­ствует снижению преступности. И этот казавшийся вполне резонным постулат себя не оправдал.

Эпоха торжества буржуазных идеалов оказалась эпохой глубокого раз­очарования в области борьбы с преступностью. В негодовании и недоумении Тард восклицает: «Как! Рост трудовой деятельности и богатства делает есте­ственным рост преступлений и преступников! А где же, следовательно, нрав­ственная сила труда, нравственная добродетель богатства, о которых столько говорили? Образование сделало большие успехи. Где же благодетельное, столь прославленное действие просвещения на нравы? Как! Три великих предупредительных лекарства от социальной болезни: труд, общее доволь­ство и образование — усиленно действовали на нас, а поток преступности, вместо того чтобы пересохнуть, вдруг вышел из берегов!»[387]

Как объяснить тот факт, спрашивал Тард, что «благосостояние и до­вольство распространились и прогрессировали в одно время с... сильной эпи­демией убийств»[388]? Вот вопрос, вставший перед криминологами. Было стати­стически зафиксировано, что в капиталистических странах душевные заболе­вания, самоубийства и убийства растут параллельно с ростом образования населения. Надежды на благодетельный результат просвещения не оправда­лись. Статистика показала, что далеко не во всех районах, где относительно большое число безграмотных, больше число преступников. Так, во Франции «деревни, где образование менее распространено, дают в год 8 обвиненных на 100 тыс. жителей, а города — 16... В бедных департаментах преступления против личности равны числу преступлений против собственности. В бога­тых департаментах пропорции этих последних гораздо значительней... В те­чение 40 или 50 лет, с тех пор как Франция обогатилась, пропорциональное число краж хлебных урожаев уменьшилось, а число краж драгоценностей, денег или тому подобного увеличилось и все еще увеличивается»[389].

3. Постулат утилитарности, эффективности, столь существенный в ра­циональной организации технических систем, оказался вовсе не таким при анализе преступности.

4. Неисправность любого механизма — либо результат поломки, либо дефект конструкции, т.е. это всегда нечто чуждое, в принци-

 

пе отделимое от всего нормально действующего механизма. Следовательно, и в обществе, выявив и ликвидировав изолированные криминогенные фак­торы, можно получить в результате общество без дефектов, т.е. без преступ­ности.

Однако теперь уже Тард сознает, что преступность как явление соци­альное — неотъемлемая часть современного ему общества. «Не следует ли, к несчастью, сознаться, что от отъявленного преступника к честному негоциан­ту ведет целая серия переходных форм, что всякий коммерсант, обманыва­ющий своих клиентов, — вор, что всякий кондитер, подмешивающий вино, — отравитель и что вообще всякий фальсификатор — подделыватель... У преступников есть много и других соучастников даже в высших классах общества: сколько взяток, сколько грязных сделок, фиктивных торгов не об­ходятся без участия людей богатых и признаваемых честными, извлекающих отсюда выгоды... Если бы дерево преступности со всеми своими корнями и корешками могло бы быть когда-нибудь вырвано из нашего общества, оно оставило бы в нем зияющую бездну»[390], — таков вывод Тарда.

Затем, правда, как бы испугавшись собственного вывода, он спешит за­явить, что преступность — нечто противоположное самому обществу, пре­ступник — это «социальный экскремент», «отвратительный отброс сел и городов».

Он спешит предупредить, что аналогия между преступлением и други­ми социальными явлениями, особенно индустрией, не должна заставить за­быть различие, существующее между ними. Преступление, пишет он, — яв­ление социальное, как и всякое другое, но в то же время и антисоциальное, «как рак, участвующий в жизни организма, но содействующий его умерщвле­нию»[391].

Так, Тард, вопреки Ломброзо выведя «злого духа преступности» за пре­делы организма преступника, затем вопреки Кетле отказавшись от «физиче­ских» причин преступности, спешит вывести преступность и за пределы со­циального организма современного ему буржуазного общества.

Это согласуется с его представлением о роли и функциях криминоло­гов в изучении преступности. Он говорит: «Криминалист в наших глазах прежде всего не натуралист, а скорее просвещенный моралист, т.е. социо­лог». Попробовав выявить социальные силы, взывающие к жизни пре­ступность, он затем поспешил отмежеваться от них, морально осудить их, заявив, что силы эти являются «различающимися и отдельными от сил циви­лизации»[392].

В начале ХХ в. возникла необходимость дать новое истолкование со­циальных явлений, и в том числе преступности, ввести новые категории и понятия, и среди них прежде всего категории и понятия современной духов­ной культуры общества, преодолеть механистический материализм Кетле, исходя из положения о том, что нет

 

и не может быть общества без культуры, что именно наличие духовной куль­туры — принципиальная черта любых форм человеческого общежития, что, не исследуя ее специфических законов, нельзя объяснить никакое социальное явление, в том числе и преступность. Все дело в том, какова эта культура.

 

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: