Глава XLII. ГРИФЫ СЛЕТАЮТСЯ
Стая черных грифов, кружащих над прерией,-- картинаобычная для южного Техаса, и тот, кто путешествовал там,конечно, видел это зрелище. Слетевшись целыми сотнями, они описывают в воздухе широкиекруги и спирали; они то спускаются вниз, почти касаясь травы,то вдруг взвиваются вверх на неподвижно распростертыхкрыльях,-- на фоне неба отчетливо выделяются их зубчатыеконтуры. Путешественник, который увидит это впервые, невольноостановит свою лошадь, чтобы понаблюдать за птицами. Даже тот,для кого стая грифов не новость, невольно задумается: для чегособрались эти хищники? Ведь эти мерзкие птицы слетаются неспроста. И увидит липутешественник или нет, он знает, что на земле, как раз на томместе, над которым кружат хищники, лежит убитое животное, аможет быть, и человек, мертвый или умирающий. Наутро после той мрачной ночи, когда три всадникапересекли равнину, эту картину можно было наблюдать надзарослями, куда они въехали. Стая черных грифов кружила надмакушками деревьев в том месте, где просека делала поворот. На рассвете ни одного грифа еще не было видно. Но непрошло и часа после восхода солнца, как сотни грифов уже парилиздесь на широко распростертых крыльях; их черные тени скользилипо яркой зелени леса. Техасец, попав в просеку и заметив эту зловещую стаю,сразу догадался бы, что здесь побывала смерть. Проехав дальше, он нашел бы подтверждение этому -- лужукрови, затоптанную лошадиными копытами. Но хищники кружили не над самой лужей. Центром описываемыхими кругов, казалось, было место немного в стороне средидеревьев; там, наверно, и находилась привлекавшая их добыча. В этот ранний час не было ни одного путника -- ни техасца,ни чужестранца, чтобы проверить правильность этогопредположения; и, тем не менее, это была правда. В лесу на расстоянии четверти мили от лужи крови лежалото, что привлекало внимание хищников. Но это был не зверь, ачеловек -- красивый юноша, лицо которого оставалось прекрасными в смерти. Но был ли он мертв? На первый взгляд казалось, что он умер, и черные птицытоже считали его мертвым. Его неподвижность и неестественнаяпоза убеждали их в этом. Он лежал на спине, запрокинув голову, не закрывая лица отсолнца. Его руки и ноги были неподвижно распростерты накаменистой земле, словно он потерял способность владеть ими. Вблизи рос огромный старый дуб, но юноша не был защищенего тенью -- он лежал за пределами лиственного шатра, и лучисолнца, только что начавшие проникать в чащу, скользили побледному лицу, которое казалось еще бледнее от отсвета белойпанамы, лишь слегка прикрывавшей лоб. Его черты не были искажены смертью, но еще меньше былопохоже на то, что он спит. Глаза его были лишь полузакрыты, ипод ресницами виднелись расширенные остекленевшие зрачки. Был ли он мертв? Несомненно, черные птицы считали его мертвым. Но они ошиблись. Разбудил ли юношу луч солнца, упавший на полузакрытыевеки, или отдых восстановил его силы, но он пошевелился ишироко открыл глаза. Вскоре он немного приподнялся и, опираясь на локоть,недоумевающе посмотрел вокруг. Грифы взвились высоко в воздух и некоторое время неспускались. -- Умер я или жив? -- прошептал юноша.-- Сон это или явь?Что это? Где я? Солнечный свет ослеплял его. Он прикрыл глаза рукой, но итогда видел все как в тумане. -- Деревья надо мной, вокруг меня... подо мной, кажется,камни -- недаром у меня болят все кости. Лесная чаща... Как япопал сюда? -- Вспомнил! -- сказал он после минутного размышления.-- Яударился головой о дерево. Вот оно -- и тот самый сук, которыйвыбил меня из седла. Левая нога болит. Да, помню,--я стукнулсяо ствол. Черт побери, она, кажется, сломана... Юноша попытался встать. Но это ему не удалось. Больнаянога отказывалась служить -- от ушиба или вывиха она сильнораспухла в колене. -- Где же вороной? Убежал, конечно. Теперь он уже,наверно, в конюшне Каса-дель-Корво. А впрочем, какая разница --все равно я не мог бы сесть в седло, если бы даже он стоялздесь рядом... А тот? -- добавил он немного погодя.-- О Боже,что это было за зрелище! Неудивительно, что воронойиспугался... Что же мне делать? Нога, должно быть, сломана. Безпосторонней помощи я не могу двинуться с места. Нет никакойнадежды, что кто-нибудь сюда придет. Во всяком случае, нераньше, чем я стану добычей этих отвратительных птиц. Фу, чтоза мерзкие твари! Они разевают клювы, как будто уже собираютсяпозавтракать мной!.. Долго ли я здесь лежал? Солнце поднялосьне очень высоко. Я сел в седло на рассвете. Наверно, я пролежалбез сознания около часа. Черт возьми, дело плохо... Нога,по-видимому, сломана, судя по тому, как она болит, а хирургаздесь нет. Каменистая постель в глуши техасских зарослей... Онитянутся на много миль -- нечего и думать самому отсюдавыбраться. И никто сюда не придет. На земле -- волки, а ввоздухе--грифы... И как это я не подобрал поводьев?! Бытьможет, я в последний раз сидел в седле... Лицо молодого человека омрачилось. Оно становилось всепечальнее, по мере того как он осознавал опасность положения, вкоторое попал из-за простой случайности. Еще раз он попробовал встать, с большим трудом поднялся,но тут же обнаружил, что служить ему может только одна нога,--на другую нельзя было ступить. Пришлось опять лечь. Так он пролежал еще часа два. Время от времени онпринимался звать на помощь. Наконец, убедившись, что его никтоне услышит, он перестал кричать. Крик вызвал жажду или, быть может, ускорил ее появление --при состоянии, в котором он находился, она была неизбежна. Жажда росла и наконец заглушила все остальные ощущения,даже боль в ноге. -- Я погибну от жажды, если останусь здесь,-- шепталраненый.-- Надо попробовать добраться до воды. Насколько япомню, где-то поблизости есть ручей. Я доберусь до него хотя быползком -- на коленях и на руках. На коленях? Но ведь я могуопираться только на одно колено... Все равно надо попытаться.Чем дольше я пробуду здесь, тем будет хуже. Солнце начинаетпалить. Оно уже жжет мне голову. Я могу потерять сознание, итогда -- волки, грифы... Он вздрогнул от ужасной мысли и замолчал. Через некоторое время раненый снова заговорил: -- Если бы только я знал дорогу! Я хорошо помню этотручей. Он течет в сторону меловой прерии где-то на юго-востокотсюда. Попробую ползти в этом направлении. К счастью, я могутеперь ориентироваться по солнцу. Если мне удастся добраться доводы, то, может быть, все еще и обойдется. Только бы хватилосил! С этими словами он начал пробираться через заросли; волочабольную ногу, он полз по каменистой земле, словно огромнаяящерица, у которой перебили позвоночник. Он полз и полз... Это было мучительно, но ужас перед тем, что его ожидало,был еще мучительней и гнал его вперед. Он хорошо знал, что неизбежно умрет от жажды, если ненайдет воды. Эта мысль заставляла его снова ползти. Ему часто приходилось останавливаться и отдыхать, чтобысобраться с силами. Человеку трудно передвигаться начетвереньках, особенно, когда одна нога отказывается служить. Юноша продвигался медленно, страдая от боли. Это былоособенно мучительно, потому что раненый сомневался, верное лион выбрал направление. Только страх смерти заставлял егопродолжать путь. Раненый прополз уже около четверти мили, как вдруг у негомелькнула мысль, что он может попробовать другой способпередвижения: "Я смог бы, пожалуй, встать, если бы только у меня былкостыль... Слава Богу, я не потерял нож!.. А вот и подходящеедеревце -- молодой дубок". Он вытащил из-за пояса охотничий нож, срезал деревце исделал что-то вроде костыля, так что можно было опираться наразвилок. С помощью костыля юноша встал на ноги и заковылял дальше. Он знал, что опаснее всего менять направление, и поэтому,как и раньше, пошел на юго-восток. Это было не так просто. Солнце -- его единственный компас-- достигло высшей точки своего пути, а в широтах южного Техасав это время года полуденное солнце стоит почти в зените. Крометого, путнику часто приходилось сворачивать с прямогонаправления, чтобы обойти непролазную чащу. Правда, находитьдорогу ему помогал легкий уклон местности; он знал, что, следуяему, может прийти к воде. Так, понемногу пробираясь вперед, часто останавливаясь длянепродолжительного отдыха, он прошел целую милю и тут наткнулсяна звериную тропу. Правда, она была еле заметна, но шла прямои, по-видимому, вела к водопою -- к какому-нибудь ручью,болотцу или роднику. Он был бы рад любому из них. Не обращая больше внимания нина солнце, ни на уклон, раненый пошел по тропе. Время от времени он возвращался к своему первому способупередвижения -- полз на четвереньках, так как идти, опираясь накостыль, было очень утомительно. Но скоро радость сменилась разочарованием: тропазатерялась на поляне, окруженной густой стеной зарослей. Ксвоему отчаянию, юноша понял, что пошел не в ту сторону. Как ни тяжело это было, но пришлось повернуть обратно,другого выхода не было. Оставаться на поляне было равносильносамоубийству. Он поплелся назад по тропе и миновал то место, где впервыевышел на нее. Подгоняемый мучительной жаждой, раненый напрягалпоследние силы, но с каждой минутой их становилось все меньше. Деревья, между которыми ему приходилось пробираться, былипо большей части акации, перемежающиеся с кактусами и агавой.Они почти не защищали от лучей полуденного солнца, которыелегко проникали сквозь ажурную листву и жгли его, как огонь. Он обливался потом, жажда становилась все мучительней,пока не стала просто нестерпимой. Ему не раз попадались на глаза сочные плоды мескито; чтобыих сорвать, нужно было лишь протянуть руку. Но юноша знал, чтоони приторно-сладкие и не утоляют жажду, что не поможет ему иедкий сок кактуса или агавы. В довершение всех бед, несчастный заметил, чтоповрежденная нога совсем перестает его слушаться. Она сильнораспухла. Каждый шаг причинял ему невероятную боль. Если дажеон и на пути к ручью, хватит ли у него сил добраться до него?Если нет, это означает верную гибель. Оставалось одно: лечьздесь, среди зарослей, и умереть. Смерть придет не сразу. Хотя у него невыносимо болелаушибленная голова и разбитое колено, он знал, что этиповреждения не смертельны. Ему грозила самая мучительная ижестокая из всех смертей -- смерть от жажды. Эта мысль заставила раненого напрячь последние силы. И,несмотря на то что он продвигался медленно и испытывал при этомтяжкие страдания, он упорно брел и брел вперед. А черные грифы все парили над ним, не отставая и неперегоняя. Они пролетели уже больше мили, но ни один не оставилпреследования. Число их даже увеличивалось: завидев добычу, кстае присоединились новые хищники. И, хотя добыча была еще живаи двигалась, инстинкт подсказывал птицам, что конец ее близок. Их черные тени снова и снова мелькали на тропе, по которойбрел раненый. Казалось, что это реет сама смерть. Вокруг была полная тишина: грифы летают бесшумно и даже,предвкушая добычу, не оглашают воздух криками. Палящее солнцеугомонило кузнечиков и лягушек, даже безобразная рогатаяящерица дремала в тени камня. Единственными звуками, которые нарушали тишину молчаливоголеса, был шорох одежды страдальца, цеплявшейся за колючиерастения, и изредка его крик, когда он тщетно взывал о помощи. Шипы кактусов и агавы исцарапали его лицо, руки и ноги, неоставив живого места, и кровь смешивалась с потом. Раненый уже был близок к отчаянию -- вернее, он ужеотчаялся; в полном изнеможении, в последний раз напрасно позвавна помощь, он упал ничком на землю, не веря больше ввозможность спасения. Но вполне вероятно, что именно это и спасло его. Ухо егоприжалось к земле, и он услыхал слабый, едва различимый звук. И, как ни был слаб этот звук, раненый услышал его, потомучто именно этого звука он так напряженно ждал, -- это быложурчанье воды. Вскрикнув от радости, он вскочил на ноги, словно былздоров, и пошел на этот звук. Он налегал на свой импровизированный костыль с удвоеннойсилой; казалось, даже больная нога стала его лучше слушаться:бодрость и любовь к жизни боролись со слабостью и страхомсмерти. Любовь к жизни одержала верх. Через десять минут раненый уже лежал, растянувшись натраве около прозрачного ручья, и недоумевал, как простая жаждамогла причинить такие страшные мучения.
Воспользуйтесь поиском по сайту:
