 |
Глава 3. Плюралистическая модель -
|
|
|
|
Сущность и основные этапы эволюции
Конструктивный принцип
Плюралистической модели
Плюралистическая модель решения проблемы «массовая коммуникация и власть» начала складываться в американской коммуникативистике в 30-е годы. Уже отец-основатель американской коммуникативистики П. Лазерсфельд разделил исследования в сфере массовой коммуникации на «критические» (под которыми подразумевались европейские исследования идеологической функции массовой коммуникации в обществе в рамках модели доминирования) и «административные» (под которыми он подразумевал возглавляемое им самим направление, легшее в основу плюралистической модели).
Впоследствии Р. Мертон заявил, что между критическими и административными исследованиями существует настоящая пропасть, что связано прежде всего с различием исследовательской методологии: там, где сторонники критического подхода ограничиваются голословными утверждениями и строят абстрактные схемы (именно так в глазах Р. Мертона выглядела верификация с помощью феномена отсутствия революции), сторонники административного подхода стремятся дать эмпирическое обоснование конкретных гипотез. Коммуникативистика была в глазах Р. Мертона типичной теорией среднего уровня и должна была соответствовать всем требованиям, предъявляемым к таким теориям, главнейшим из которых является возможность эмпирической верификации теоретических схем.
Исследователи, разрабатывавшие плюралистическую модель, стремились прежде всего эмпирически доказать, что воздействие СМИ на сознание и поведение аудитории носит ограниченный и опосредованный характер. При этом само наличие множества относительно самостоятельных и постоянно конкурирующих между собой СМИ считалось как бы само собой разумеющимся. Более того, исследователи этого направления неявно отождествляли американские СМИ, организованные на чисто коммерческой основе при минимальном вмешательстве со стороны государства и активно конкурирующие между собой за рекламодателей со “СМИ вообще”, “СМИ как они есть” и даже со “СМИ, какими они должны быть”. Тот факт, что институциональная структура американских СМИ в некотором смысле уникальна и не имеет аналогов в мире, не осознавался или осознавался в превращенной форме. Считалось, что американские масс-медиа полнее, чем все остальные, реализуют либеральный идеал «свободного рынка идей» (по С. Миллю и И. Бентаму) и в этом смысле являются образцом для средств массовой информации во всех остальных странах.
|
|
|
Отцы-основатели американской коммуникативистики были свидетелями появления тоталитарных пропагандистских машин в гитлеровской Германии и сталинском Советском Союзе, которые были организованы на основаниях, прямо противоположных американским. Это только укрепляло их в убеждении, что социальная структура американских масс-медиа является наилучшей из всех возможных. Методологически и советское, и немецкое общества отождествлялись с американским обществом, в котором, в силу неудачного стечения обстоятельств, средства массовой информации попали под контроль государства. Все, что П. Лазерсфельд счел нужным заметить по поводу тоталитарной пропаганды, сводилось к указанию на то, что «при определенных условиях оппозиция может быть постепенно сведена на нет, так что только наиболее твердо убежденные и стойкие останутся при своем мнении»[28]
Если представители Франкфуртской школы просто не видели качественных различий между американскими СМИ и СМИ тоталитарного типа, то П. Лазерсфельд, К. Ховлэнд и К. Левин (и в меньшей степени - Г. Ласуэлл) существование таких различий признавали, но полагали, что эти различия никак не могут повлиять на методологию исследования. Последователи П. Лазерсфельда применяли одни и те же методологические приемы и для определения эффективности предвыборной пропаганды в демократическом обществе, и для определения эффективности тоталитарной индоктринации. С помощью одних и тех же эмпирических операций они изучали американских избирателей, пленных немецких солдат и советских «перемещенных лиц». Иными словами, их исследования осуществлялись вне социокультурного контекста, в котором происходит воздействие массовой коммуникации на индивида.
|
|
|
Во многом отсутствие интереса к СМИ как социальному институту, функционирующему в определенном социокультурном контексте, было связано с особенностями неопозитивистской методологии, господствовавшей в американской коммуникативистике на первом этапе ее развития. Как известно, эта методология исходит из принципиального тождества естественнонаучных и гуманитарных исследовательских методик и основана на принципе формализации. Предполагается, что как законы физики действуют в любой точке Вселенной, так и открытые социологами закономерности должны быть применимы к любому обществу. Социологическое исследование только тогда отвечает требованиям научной репрезентативности, когда «его данные могут быть сопоставлены с результатами аналогичных по теме исследований и послужить исходной предпосылкой продолжения изысканий»[29]. Поэтому социологи изучали, как средства массовой информации вообще воздействуют на «индивида вообще», с учетом его социально-демографических характеристик (которые также можно рассматривать как присущие любому индивиду в любом обществе). Характерно, что для самого П. Лазерсфельда массовая коммуникация была лишь одним из объектов, «по отношению к которому можно испробовать, и успешно применять все виды исследовательских методик»[30].
По этой же причине идеологическая составляющая посланий просто игнорировалась. В ранней американской коммуникативистике вообще не используется термин «идеология», даже тогда, когда обсуждаются проблемы тоталитарной индоктринации, где без этого термина, казалось бы, невозможно обойтись. Вместо термина «идеология» используется термин «пропаганда», причем каждый раз речь идет об эффективности конкретной пропагандистской акции, и никаких глобальных выводов о природе СМИ на этом основании не делается.
|
|
|
Например, Р. Мертон подробно изучил пропагандистскую кампанию по продаже военных облигаций и доказал, что ее эффективность была во многом обусловлена активным участием радиозвезды К. Смит. Для него это был пример влияния имиджа источника информации на реакцию аудитории, и особых идеологических характеристик данной кампании он не выделял. Поскольку П. Лазерсфельд и Р. Мертон вообще выражали озабоченность состоянием американских СМИ, они делали это с позиций радикального либерализма. Однако к их исследовательской деятельности данная озабоченность отношения практически не имела. Главной задачей и того и другого было доказать эмпирически, что воздействие массовой коммуникации на аудиторию всегда носит принципиально ограниченный характер.
Это не означает, что конструктивный принцип плюралистической модели развертывался без опоры на оппозицию. В качестве исходной оппозиции в плюралистической модели выступала оппозиция «мнимое всемогущество массовой коммуникации в отношении аудитории – реальная ограниченность ее воздействия». Она является точным эквивалентом оппозиции «мнимая независимость средств массовой информации – их реальная подконтрольность властвующей элите и государству», посредствм которой разворачивается конструктивный принцип модели доминирования.
При этом первую, ложную сторону этой оппозиции воплощали не марксистские («критические») исследования, а особый конструкт – «теория шприца». «Теория шприца» в изложении сторонников плюралистической модели утверждала, что средства массовой информации воздействуют на аудиторию подобно уколу шприца: каждый пациент (= член аудитории) получает одну и ту же дозу лекарства, которая оказывает на него то же самое воздействие, что и на всех остальных. Другое название этого теоретического конструкта звучало как «модель волшебной пули»: в этом варианте предполагалось, что существует точка зрения, согласно которой послания, которые производят и транслируют средства массовой информации, действуют по принципу волшебной пули – всегда попадают в цель и сражают жертву наповал. В обеих своих формулировках данная теория (модель) присутствует в большинстве учебников по коммуникативистике в качестве отправной точки, с которой началось развитие подлинно научной теории массовой коммуникации. Например, в популярном пособии М. Дефлера и Э. Денниса было уверенно заявлено, что исследования П. Лазерсфельда и его последователей «открыли новую эру теоретической мысли, отказавшись от старой гипотезы, что средства массовой информации имеют огромную власть»[31] над аудиторией. С тем пор эта формулировка неоднократно переходила из одного учебника в другой и давно стала общим местом американской коммуникативистики.
|
|
|
Однако, как показали уже упоминавшиеся нами С. Чаффи и Дж. Хоркхаймер, «теория шприца»/«модель волшебной пули» представляет собой «несуществующую традицию». Ни в одном из исследований, посвященных воздействию массовой коммуникации на аудиторию, которые выходили в США с начала 20-х годов XX века, не содержится утверждений, сколько-нибудь совпадающих с основной формулировкой «теории шприца». Опроеделенное исключение составляют работы Г. Ласуэлла, который, изучая контроль за общественным мнением с помощью социальных символов, пришел к выводу, что средства масовой информации могут эффективно обеспечить мобилизацию и консолидацию масс вокруг единой цели, причем мобилизация носит преимущественно негативный характер: массы сплачивает ненависть к общему врагу, который служит главным препятствием для достижения желанной цели. Ласуээл занимался изучением результатов «технического теста», которым явилась для массовой пропаганды Первая мировая война. Поскольку для подтверждения истинности своих выводов он ссылался не на результаты прикладных социологических исследований, а на макрособытие – историю Великой Войны, сами выводы приобрели форму, приближающую их к «теории шприца» (и некоторым положениям модели доминирования). Однако даже Г. Ласуэлл счел нужным специально оговорить, что для мобилизации населения пропаганда должна была научиться превращать Великую Войну «в шествие в ту землю обетованную, которая наиболее привлекательна для каждой из заинтересованных групп»[32]. Таким образом, он вовсе не закрывал глаза на специфику социальной структуры общества как объекта коммуникативного воздействия. В этом смысле Г. Ласуэлл никак не может считаться сторонником «теории шприца».
|
|
|
Можно показать, что «теория шприца» возникла не в рамках какой-либо научной традиции, а явилась порождением массового сознания 20-30-х годов, столкнувшегося с качественно новым типом массовой коммуникации (имеется в виду превращение радио из «беспроволочного телеграфа» в средство массовой информации) и пытавшегося осмыслить последствия его появления. Знаменитая паника, порожденная трансляцией по радио «Войны миров» в постановке О. Уэллеса, гораздо сильнее повлияла на представления о роли массовой коммуникации в обществе, чем любые теоретические исследования. Таким образом, одна из сторон оппозиции, на основе которой развертывается конструктивный принцип плюралистической модели, принадлежит сфере социальной мифологии и массового сознания. Следует отметить, что примерно так же выглядит и конструктивный принцип модели доминирования. Тезис о независимости средств массовой информации от властвующих элит и государства также является важнейшим элементом массового сознания в демократическом обществе. Именно в этом качестве он и опровергается марксистскими теоретиками и радикальными либералами.
Опровержение тезиса о всемогуществе массовой коммуникации по отношению аудитории осуществлялось в рамках позитивистской парадигмы и поэтому приняло форму изучения «эффектов массовой коммуникации». Главное внимание уделялось проведению количественных исследований, способных эмпирически выявить факторы, в максимальной степени ограничивающие воздействие на аудиторию.
Первой эмпирически доказанной гипотезой и первой общепризнанной теоретической моделью в рамках плюралистического подхода стала «двухступенчатая модель коммуникации» П. Лазерсфельда, разработанная им на материале панельных опросов избирателей в преддверии президентских выборов 1940 года. П. Лазерсфельд осуществил требуемую позитивистской социологией операционализацию абстрактной проблемы «влияние массовой коммуникации на аудиторию». Он редуцировал ее к более узкой и поддающейся количественному измерению проблеме «влияние конкретных средств массовой информации на политические предпочтения членов аудитории». Политические предпочтения непосредственно реализуются в электоральном поведении и, следовательно, легко поддаются эмпирической фиксации.
Тем самым изначально поле анализа взаимодействия массовой коммуникации и власти было радикально сужено в сравнении с моделью доминирования: «политическое поведение» было отождествлено с «электоральным поведением», а «политическая коммуникация» - с предвыборной пропагандой. Заданное П. Лазерсфельдом сужение исследовательского пространства сохранилось во всех последующих работах. Не случайно сторонники плюралистической модели из всех жанров массовой коммуникации изучают только новости, т.е. жанр, в котором политическая составляющая выражена с предельной четкостью и открытостью, и практически игнорируют такие популярные у сторонников модели доминирования жанры, как шоу, «мыльные оперы», спортивные передачи и т.п. Сведение всех производимых средствами массовой информации посланий исключительно к новостям, а всех жанров – к информационным жанрам демонстрирует, что сторонники плюралистической модели определяют власть радикально иным образом, чем сторонники модели доминирования. У последних, особенно у представителей Бирмингемской школы, пространство политического включает в себя всю сферу массовой коммуникации, а власть, в строгом соответствии со взглядами французских постструктуралистов, буквально пронизывает эту сферу, так что любой коммуникативный акт становится актом насилия над аудиторией и одновременно – актом ее идеологической интерпелляции (по Л. Альтюссеру). В рамках плюралистической модели сфера политики строго отграничена от других общественных сфер, а власть существует только как политическая власть и осуществляется посредством механизмов представительной демократии. Соответственно, средства массовой информации рассматриваются как один из институтов представительной демократии и исследуются именно в этом качестве, как это было с самого начала задано П. Лазерсфельдом.
Для исследования им был избран «среднестатистический» округ США - Эри в штате Огайо, результаты голосования в котором обычно практически совпадали со средними по стране результатами. В округе имелись три местные газеты, а также возможность принимать передачи общенациональных радиокорпораций (которых тогда тоже было только две – NBC и CBS). Таким образом, средств массовой информации в округе было мало и при этом все они были четко политически позиционированы (т.е. явно поддерживали одного из двух кандидатов на президентский пост), что обеспечивало дополнительную чистоту эксперимента.
Как показало исследование динамики политических предпочтений жителей округа Эри, СМИ в основном осуществляли закрепление уже сложившихся у респондентов до контакта с ними предпочтений либо осуществляли актуализацию латентных предпочтений (этот процесс П. Лазерсфельд называл «кристаллизацией»). Лишь в очень небольшом числе случаев воздействие СМИ приводило к переходу на противоположные позиции. Этот процесс получил название «обращение», т.к. он понимался как кардинальная смена убеждений (своего рода переход в другую веру). Из примерно 600 респондентов, которых опрашивали с мая по октябрь 1940 года, 53% под воздействием средств массовой информации укрепились в заранее сделанном выборе, а 26% перешли от состояния неопределенности к намерению голосовать за одного из кандидатов (т.е. в их сознании произошла кристаллизация латентных предпочтений). Только 5% участников опроса под влиянием средств массовой информации пережили обращение и полностью сменили политическую ориентацию.
При этом выяснилось, что чаще всего контактировали со СМИ и сильнее всего интересовались информационными и пропагандистскими материалами о ходе кампании как раз те респонденты, у которых еще до начала кампании имелись устойчивые политические предпочтения. Они обращались к радио и газетам именно для того, чтобы подтвердить правильность своего выбора, и поэтому воспринимали содержание посланий избирательно: аргументы против ими просто игнорировались. В то же время те, кто до самого конца не мог решить, за кого голосовать и голосовать ли вообще, предвыборными материалами, как правило, не интересовались и не обращали на них внимания. В этом смысле ситуацию можно было назвать парадоксальной – оказалось, что как раз те, кто больше всего нуждается в убеждении, меньше всего доступны воздействию путем массовой коммуникации.
Таким образом, воздействие СМИ было изначально ограничено собственными установками членов аудитории, определявшими активный и избирательный характер их восприятия. С другой стороны, воздействие СМИ было несравнимо по эффективности с «личным влиянием» («personal influence») членов аудитории друг на друга. Обращение и кристаллизация случались под воздействием личных контактов гораздо чаще, чем под влиянием СМИ. Они случались даже тогда, когда респондент просто присутствовал при чужом разговоре, не принимая в нем личного участия. В качестве примера П. Лазерсфельд приводил официантку, которая решила голосовать за Ф. Рузвельта, наслушавшись разговоров посетителей ресторана, в котором она работала.
Исследование показало, что реакция аудитории на сообщения средств массовой информации носила не индивидуальный, а групповой характер. В каждой микрогруппе можно было выделить человека, мнение которого по политическим вопросам пользовалось особым авторитетом у всех остальных. П. Лазерсфельд назвал таких людей «лидерами общественного мнения». Именно лидеры мнений выполняли функцию посредников между средствами массовой информации и аудиторией: они активно пользовались радио и газетами в качестве источников информации, а затем транслировали эту информацию своему окружению, предварительно дав ей собственную интерпретацию. Остальные члены микрогруппы были склонны полагаться на лидера, вплоть до того, что под его влиянием они были способны предпринимать определенные действия, не будучи убежденными в их правильности (например, голосовать за кандидата, потому что это рекомендует лидер, а не потому, что этот кандидат действительно нравится и вызывает поддержку).
Таким образом, получилось, что воздействие массовой коммуникации на аудиторию всегда опосредовано межличностной и внутригрупповой коммуникацией: «идеи часто передаются от радио и газет к лидерам общественного мнения, а от них - к менее активным слоям населения»[33]. Тезис П. Лазерсфельда о том, что коммуникативное воздействие осуществляется не по схеме «СМИ à индивид», а по схеме «СМИ à лидер общественного мнения à индивид, ориентирующийся на этого лидера», и лег в основу базовой для плюралистической модели аксиомы о минималистском и опосредованном воздействии средств массовой коммуникации на аудиторию.
В дальнейшем П. Лазерсфельд и Э. Кац адаптировали результаты, полученные в процессе изучения электорального поведения избирателей, применительно к потребительскому поведению населения и воздействию на него рекламы. Они создали более широкую модель «личного влияния», которая обосновывала вторичную роль массовой коммуникации в сравнении с межличностной коммуникацией. Эта адаптация стала возможна потому, что с позиций школы Лазерсфельда выбор того, какой именно товар из множества представленных на полках супермаркета приобрести, и психологически, и социально ничем не отличается от выбора того, за какого именно кандидата или партию из множества представленных в избирательном списке отдать свой голос. Политическая коммуникация как таковая рассматривается как рыночный феномен, и, соответственно, исследования в этой сфере методологически ничем не отличаются от маркетинговых исследований. И в том и в другом случае доказывается, что поведение реального потребителя и реального избирателя кардинально отличается от идеализированных представлений об этом поведении, которые существуют в теории рыночной экономики и представительной демократии. И потребитель, и избиратель при принятии решений вовсе не руководствуются рациональными мотивами (или, точнее, не руководствуются мотивами, которые теоретики сочли бы рациональными), не склонны к всесторонней оценке ситуации и часто действуют импульсивно, под воздействием случайных факторов.
Соответственно, задача исследователя состоит в том, чтобы «обнаружить систему в этом безумии», т.е. выделить факторы, влияние которых на политическое поведение избирателя/потребительское поведение покупателя является долгосрочным и постоянным. Если использовать стандартную терминологию прикладных социологических исследований, то необходимо выделить независимые переменные, которые влияют на зависимую переменную «политическое поведение избирателя», а затем произвести операционализацию этих переменных. Это означает, что их надо перевести на язык измеримых показателей, осуществив «разумный и вместе с тем случайный выбор среди многочисленных оттенков значения»[34]. Произведя все вышеописанные процедуры, причем в форме, которая считается классической, П. Лазерсфельд пришел к выводу, что такая независимая переменная, как «воздействие средств массовой информации в ходе предвыборной кампании», не оказывает значимого влияния на зависимую переменную «политический выбор избирателя в процессе голосования».
Вывод П. Лазерсфельда оказался настолько убедительным, что дальнейшее изучение электорального поведения в рамках Мичиганской школы осуществлялось вообще без учета воздействия массовой коммуникации на избирателя. Исследователи Мичиганской школы исходили из того, что политическая социализация происходит под воздействием семьи, так что политическая ориентация наследуется избирателем от родителей, а не формируется под влиянием внешних факторов. В строгом соответствии с гипотезой кристаллизации авторы классического труда «Американский избиратель» (1960) А. Кэмпбелл и его сотрудники утверждали, что «после того как человек приобрел зародышевые партийные предпочтения, он с легкостью обнаруживает, что значительная часть событий в двусмысленном мире политики делает честь именно избранной им партии»[35]. Иными словами, информация, которую получает индивид посредством СМИ, работает на подкрепление уже сложившихся у него в ходе семейной политической социализации предпочтений. Конечно, авторы «Американского избирателя» признавали, что при определенных условиях индивид может изменить семейной политической ориентации, однако средства массовой информации, с их точки зрения, практически не играют при этом роли: политическое обращение на индивидуальном уровне является результатом личного влияния, а на массовом - общенационального кризиса. Например, массовый переход американских избирателей на сторону демократической партии был связан с Великой депрессией, а столь же массовый откат в сторону республиканцев - с послевоенным экономическим подъемом.
Публичные споры партий по различным социальным и политическим проблемам слабо привлекают внимание большинства избирателей и не влияют на принятие решений о том, за какую партию голосовать. По данным, полученным в ходе опросов общественного мнения, более или менее четкое представление о том, какие именно проблемы являются предметом публичной дискуссии и какую позицию по этим проблемам занимает «их» партия, имелось не более, чем у трети избирателей.
Такое положение рассматривалось как вполне естественное следствие высокой избирательности человеческого восприятия. Более того, по мнению Ангуса Кэмпбелла, отсутствие интереса к СМИ и неинформированность по основным проблемам только усиливают партийную идентификацию, так как избирателю «тем легче прийти к выводу, что «его» партия занимает по данной проблеме позицию, которая ближе к его собственной, чем у оппозиционной партии»[36]. Иными словами, избиратели охотно приписывают «своей» партии собственные взгляды, не слишком заботясь о том, насколько это соответствует действительности, и не обращая внимания на информацию, транслируемую СМИ.
Весьма характерно, что сторонники Мичиганской школы крайне скептически оценивали не только влияние средств массовой информации на электоральное поведение, но и роль идеологии при принятии решения о голосовании. Естественно, понятие «идеология» было предварительно подвергнуто ими операционализации, в результате которой идеологией стало называться наличие эмпирической корреляции между мнениями индивида по различным проблемам внешней и внутренней политики. Оказалось, что такого рода корреляция в сознании избирателей выражена очень слабо: зная позицию избирателя по одному вопросу, практически невозможно предсказать его отношение к другим. Это позволило авторам «Американского избирателя» уверенно утверждать, что «идеология такого рода, которая привязывает широкий спектр человеческого опыта к текущей оценке политики, не может считаться широко распространенной среди населения Америки»[37].
Таким образом, Мичиганская школа рассматривала политический выбор как следствие ранней политической социализации в рамках семьи и основывалась на конструктивном принципе плюралистической модели – аксиоме о минимальном влиянии средств массовой информации на поведение избирателей[38]. Этот принцип сохранил свою доминирующую роль и при дальнейшей эволюции электоральной социологии. Даже произошедший в 80-е годы XX века отказ от идеи «наследственного голосования» А. Кэмпбелла не привел к повышению интереса к роли средств массовой информации как независимой переменной, влияющей на политическое поведение своей аудитории. Так, в рамках доминирующей в настоящее время теории «экономического голосования» (М. Фиорина и др.) главным фактором, влияющим на поведение избирателей, является положение в экономике. Если люди считают, что до выборов им жилось хорошо и/или ожидают дальнейшего улучшения своего положения, они голосуют за существующую власть, а если они оценивают экономическую ситуацию негативно, то голосуют за оппозицию. При этом утверждается, что никакие процессы массовой коммуникации не способны нейтрализовать действие этих макросоциальных факторов электорального процесса и оказать возмущающее действие на поведение избирателей. В лучшем случае признается, что существует группа избирателей, которые в процессе политического самоопределения активно опираются на информацию, полученную от средств массовой информации, но при этом непременно оговаривается, что содержание сообщений должно совпадать с текущими потребностями таких избирателей. Подчеркивается, что такие избиратели всегда находятся в меньшинстве и их поведение не оказывает решающего влияния на исход голосования.
Аксиома об ограниченном воздействии массовой коммуникации на общественное мнение была положена и в основу коммуникативных исследований советского общества – тема, более чем актуальная, если учитывать ситуацию «холодной войны». Естественно, что изучались прежде всего «эффекты советской пропаганды», т.е. степень и характер ее воздействия на население. При этом сторонники плюралистической модели в той форме, какую ей придал П. Лазерсфельд, прекрасно осозновали чисто методологические проблемы, связанные с экстраполяцией данной модели на деятельность советских средств массовой информации. Имеются в виду сложности, связанные с невозможностью занять позицию вненаходимости, необходимую для корректного использования социологического инструментария, а также те трудности, с которыми неизбежно сталкивается исследователь, поставивший себе целью найти объективные индикаторы эффективности тоталитарной пропаганды. Если в условиях представительной демократии голосование является достаточно точным критерием оценки политических предпочтений, то при советской власти между типом политической ориентации и характером политического участия могут существовать кардинальные расхождения в силу того, что участие носит ритуальный характер и никак не коррелирует с убеждениями индивида.
Однако эти методологические трудности не остановили исследователей школы Лазерсфельда. М. Янович, Э. Шильз, У. Шрамм и Дж. Рили, изучив воздействие на индивидов тоталитарной пропаганды (в фашистской Германии и Северной Корее), пришли к выводам, полностью укладывающимся в рамки плюралистической модели: «следует отказаться от ошибочного подхода, исходящего от всемогущества пропаганды, и заменить его гораздо более дифференцированным подходом, основывающимся на оценке возможностей некоторых видов пропаганды при определенном наборе условий»[39].
Главным из этих условий ученики П. Лазерсфельда считали состояние микрогруппы и наличие в ней лидеров общественного мнения. Так, Янович и Шильз показали, что низкая эффективность союзнической пропаганды в последние месяцы Второй мировой войны объяснялась прежде всего высоким уровнем интегрированности немецких солдат в микрогруппы и их идентификации с ближайшим начальником (унтер-офицером), который и выполнял в группе роль лидера общественного мнения. При этом они отмечали, что столь же низкой была и эффективность воздействия на солдат нацистской пропаганды: солдаты были склонны воспринимать ответственных за индоктринацию «политических офицеров» как чужаков, не имеющих представления о том, что такое настоящая война, мало интересовались общим ходом военных действий за пределами своего участка и с насмешкой отзывались о политических целях и идеалах нацизма (хотя с большим уважением относились к А. Гитлеру). Таким образом, еще раз подтвердилось, что микрогруппа может вполне эффективно противостоять напору массовой пропаганды в самых экстремальных условиях. Только тогда, когда в силу различных причин происходила дезинтеграция микрогруппы и лидер мнений утрачивал свой авторитет, эффективность пропаганды заметно усиливалась. Если добавить к этому, что свое исследование М. Янович и Э. Шильз построили на основе ежемесячных опросов военнопленных, которые они проводили в качестве сотрудников отдела военной психологии при штабе генерала Эйзенхауэра, картина приобретет полную завершенность[40].
Любопытно, что крупнейший современный специалист по нацистской пропаганде Я. Кершоу пришел к весьма близким выводам в отношении мирного населения. Анализируя эволюцию «гитлеровского мифа», он обратил внимание на то, как происходила его дезинтеграция в среде немецкой молодежи, подвергавшейся нацистской пропаганде с самого раннего возраста и не без оснований считавшейся одной из главных опор режима. Эта дезинтеграция осуществлялась именно на уровне микрогрупп: к 1943 году в крупных городах появляются молодежные группировки с красочными названиями типа «Пираты Эдельвейса», представители которых носили «западную» одежду, имитировали английские манеры и слушали джаз. Как подчеркивает Я. Кершоу, такое поведение «имело отчетливое политическое измерение и представляло собой отрицание партии, Гитлерюгенда, режима и самого фюрера, точно так же как несвободы и тоскливого однообразия, которые были воплощением его правления»[41]. Во всяком случае, гестапо рассматривало эти молодежные микрогруппы именно как политические организации и применяло к их участникам соответствующие меры.
Не останавливаясь на напрашивающейся сам собой аналогии с советскими стилягами, которые, как известно, тоже любили имитировать американские манеры, слушали джаз и при этом считали советскую жизнь тоскливой и однообразной, обратим внимание только на одно. Именно обращение к исследованию микрогрупп позволило Кершоу сделать вывод о том, что «к середине войны поддержка гитлеровского мифа в среде германской молодежи находилась в стадии дезинтеграции», а эффективность нацистской пропаганды резко уменьшилась[42].
Таким образом, ревизионистские исследования как нацистского, так и советского общества вполне укладываются в рамки плюралистической модели воздействия массовой коммуникации на аудиторию. Естественно, эти исследования опираются на совершенно иную эмпирическую базу, чем позитивистские исследования массовой коммуникации, но при этом порождают сходные методологические сложности. Эти сложности вполне осознаются и современными историками ревизионистского направления, изучающими общественное мнение советской эпохи. Не случайно вопрос о том, на какую источниковую базу следует опираться и как осуществлять критику источников, является в данном направлении весьма дискуссионным.
Проблема состоит в том, что основными источниками, как правило, служат материалы, собранные специальными подразделениями органов внутренних дел и государственной безопасности, которые отнюдь не являются репрезентативными в том смысле, как это понимается в прикладной социологии. В результате историки вынуждены заниматься реконструкцией принципов отбора первичной информации, практиковавшихся соответствующими органами.
Так, Е. Зубкова, исследовавшая общественное мнение в послевоенном советском обществе, пришла к выводу, что иногда составители подобных документов фиксировали наиболее типичные тенденции в настроениях населения, но при этом их интересовали прежде всего случаи отклонения от общепринятого мнения, причем в каждом конкретном случае определить, что именно подверглось фиксации – общепринятое мнение или резкое отклонение от него, достаточно сложно. Однако в целом, по мнению этой исследовательницы, даже если каждый отдельный документ не имеет достаточной репрезентативности, сравнительный анализ всего комплекса источников позволяет получить достаточно точное представление «о тенденциях в развитии послевоенных настроений, о распространенных комплексах ожиданий и главных психологических установках на данный момент времени»[43].
Теоретическим основанием методологического оптимизма Е. Зубковой является разделяемое всеми исследователями ревизионистского направления убеждение в том, что в советских условиях общество по-прежнему являлось сложно структурированной, многогранной и крайне противоречивой социальной системой и выступало «как важный самостоятельный фактор, оказывающий влияние на государство, властные структуры»[44]. Поэтому типичное для советского государства сочетание пропаганды и репрессий в отношении инакомыслящих отнюдь не гарантировало некритического приятия населением советской пропаганды. Например, С. Дэвис посвятила целое исследование доказательству того, что даже в эпоху сталинского террора «пропагандистская машина не справлялась с задачей полного уничтожения автономного общественного мнения» и вынуждена была «конкурировать с на удивление эффективной неофициальной сетью распространения информации и идей»[45]. Под неофициальной сетью имеются в виду слухи, анекдоты и прочая распространяемая устным путем информация, циркулировавшая внутри микрогрупп и между микрогруппами. Таким образом, с точки зрения ревизионистской советологии воздействие советских средств массовой информации, поддержанных всей мощью государства, было столь же ограниченным, как и воздействие независимых средств массовой информации в демократическом обществе.
Однако не следует забывать о том, что ревизионистская советология (как и ревизионистские исследования нацизма), возникает не ранее конца 70-х годов XX века. В этом смысле она представляет собой очень поздний пример адаптации плюралистической модели в рамках научной дисципли
|
|
|
