 |
Дмитрий Степанов, передано по телефону. 13 страница
|
|
|
|
Кузанни и Степанов переглянулись; Кузанни чуть улыбнулся, подмигнув русскому: парень что надо; когда спустились в туалет, где было два автомата, один городской, а другой международный.
Степанов заметил:
– Господин Прошке, если вы будете работать так же четко, как сейчас считали монеты, за исход дела можно не волноваться.
– Думаете? – Прошке зевнул, прикрыв рукой рот, сделавшийся круглым, как вход в тоннель. – Хорошо, если так. На самом‑ то деле Карло проиграл, сыпанул девяносто пять марок, но я не терплю штучек – деньги любят счет.
…В туалете было чисто, как в операционной; черный кафельный пол, голубые умывальники, хрустящие салфетки, фирменное мыло в маленьких коробочках, сделанных под черепаху; к счастью, никого из посторонних не было. Как медленно человечество постигает самые простые истины: зачем было платить деньги старухе, которая дремала здесь на стуле, собирая с посетителей пятьдесят пфеннигов, когда значительно экономичней врезать в кабинки замки с копилкой?!
Кузанни набрал голливудский номер продюсера Гринберга; тот, по счастью, был дома; разница во времени, там еще поздний вечер.
– Привет, Стив, это я.
– Ты уже в Берлине? – спросил Гринберг.
– Да.
– Ну и как?
– Может быть любопытно.
– Съемка скрытой камерой?
– Боюсь, что нет. Телевик. Но такие фото очень хорошо монтируются, Стив, это дает большую достоверность, чем киносъемка, да и потом здешних клиентов на камеру не снимешь, нет времени и, судя по всему, слишком рискованно.
– Тебе виднее. Во сколько это мне станет?
– Оплата их номера в гостиницах…
Прошке поднял палец:
– Нет, нет, двух номеров, пожалуйста! Франц храпит, и потом, я привык засыпать с женщиной.
|
|
|
Кузанни спросил Гринберга:
– Ты слышал?
– Да. Сколько это все будет стоить? Говори сумму, я отвечу тебе «да» или «нет».
– Ты ответишь «да», Стив.
– Сначала назови сумму, – повторил Гринберг.
– Это может стоить плюс‑ минус двенадцать тысяч долларов.
Прошке покачал головой:
– Неверно. А если интересующие вас люди полетят в Штаты? Чили? Или на Мадагаскар? Пусть переведет пятнадцать тысяч…
– Он говорит, что надо перевести пятнадцать тысяч, Стив.
– Нереально, – ответил Гринберг. – Максимум, на что я могу пойти, это шесть тысяч. Марка по‑ прежнему падает, так и так ему выгодно, он согласится…
Кузанни обернулся к Прошке:
– Мой продюсер готов уплатить шесть тысяч долларов.
Прошке покачал головой:
– Это несерьезно, мистер.
– Хорошо, но скостите же хоть на сколько‑ нибудь, – взмолился Кузанни.
Прошке пожевал губами и несколько растерянно шмыгнул носом:
– Ладно, черт с ним, пусть пересылает четырнадцать тысяч.
Кузанни повторил в трубку:
– Он согласен на четырнадцать.
– Это нереально, Юджин! Четырнадцать тысяч баков за двадцать фотографий?! Он хочет сорвать куш на жареном! Найди кого‑ нибудь еще и сразу называй сумму: «Мой продюсер готов перевести семь с половиной тысяч, и ни цента больше, цена окончательная».
– Сейчас, погоди. – Кузанни снова обернулся к Прошке: – Семь с половиной тысяч. Он говорит, что уплатит семь с половиной тысяч…
Прошке медленно покачал головой; лицо его было обиженным.
– Повторяю: я буду охотиться не за неверной женой. Он знает, о ком идет речь?
– Хорошо, Стив, – сказал Кузанни, – давай уговоримся так: я иду на риск… Семь с половиной тысяч платишь ты, а остальные шесть вычтешь из моего гонорара…
– Не делай глупостей! Он обирает тебя…
– Стив, я прошу тебя сделать то, что прошу…
Прошке написал на салфетке номер телекса:
– Пусть отправит перевод на тринадцать тысяч прямо сейчас же в мой банк, счет шестнадцать двадцать три четыреста пять.
|
|
|
Кузанни повторил; Гринберг раздраженно сказал:
– Погоди, я должен встать с кровати… Диктуй…
– И пусть отправит подтверждение по моему телексу, – попросил Прошке. – Берлин, девяносто семь семьдесят два, «Прайвэт лебенс бюро». Я хочу иметь подтверждение немедленно, – он посмотрел на часы, – потому что через час я должен начать работу… И последнее: когда вы мне назовете адрес, где я должен снимать?
ТЕМП ‑ III
В шестнадцать часов мимо Кулькова, сидевшего на скамеечке возле станции метро «Фридрихштрассе» после телефонного звонка, который он загодя сделал из автомата, медленно проехала старенькая машина марки «фольксваген» с военным номером подразделения ВВС США, расквартированного в Западном Берлине.
Через час, когда Кульков шел к выходу из метро «Ляйпцигер‑ штрассе», два пьяных турка на высоких каблуках, в обтягивающих, узеньких брючках, расклешенных книзу, обгоняя, толкнули его в бок, и он почувствовал, как в карман его пиджака что‑ то сунули. Группа Гречаева, наблюдавшая за ним вместе с работниками контрразведки ГДР, отметила, что предметом этим был конверт: очень тонкий; авиапочта Болгарии; марка погашена в Софии.
…Через двадцать две минуты турки перешли государственную границу ГДР с Западным Берлином на станции метро «Фридрихштрассе»; офицер, проверявший их пропуска, сообщил контрразведчикам, что Мехмет Шааби и Абдулла Кижа были совершенно трезвы; в интересах операции досмотр произведен не был.
В Западном Берлине они сделали пересадку на линию, которая вела к Клейаллее; штаб‑ квартира оккупационных войск США; в резидентуру ЦРУ не пошли; на улице их подхватил битый «мерседес‑ 230» и отвез в маленький особняк на Фогелыитрассе; дом принадлежал фармацевту Рихарду Ризенбауму – конспиративная явка регионального отдела военной разведки.
После тридцатиминутной беседы Мехмет Шааби вышел из особняка и отправился в Кройцберг; там в доме, где помещался магазин радиоаппаратуры, работающий в основном на турецких иммигрантов, на втором этаже, в квартире семь, была явка одного из руководителей «серых волков», так называемая «группа‑ зет»; вместе с ним отправился к границе; оставили «фольксваген» возле свалки старых автомобилей; поднялись на пятый этаж полупустого, разрушенного еще со времен войны дома; здесь на имя художника Рикенброка еще неделю назад было снято ателье; просмотр территории ГДР отличный, особенно Зауэрштрассе (а не Беренштрассе, как говорил Кульков в Москве), куда, как значится в инструкции, сунутой в карман Кулькову, он должен явиться в девятнадцать часов тридцать минут, предварительно побрившись наголо:
|
|
|
Предстоит переход границы, вас заберет наш общий друг, но предварительно вам необходимо бросить в семнадцать часов прилагаемое письмо, переписав его предварительно от руки, в почтовый ящик квартиры. Это сигнал, означающий, что вы будете в условленном месте на Зауэрштрассе в обговоренное время.
Прилагался адрес: Ляйпцигерштрассе, наискосок от ресторана «София»; о том, что там жил представитель чикагской газеты, не говорилось, а уж тем более о том, что человек этот связан со службой.
Письмо, которое надлежало переписать от руки, гласило следующее:
Я, кандидат физико‑ математических наук Геннадий Александрович Кульков, в течение двадцати пяти лет работал рука об руку с ведущим ракетостроителем Советского Союза академиком Крыловским. На моих глазах создавались ракеты СС‑ 20 и вывозились в страны‑ сателлиты, чтобы стационировать их там против Запада. За участие в создании этой ракеты я был удостоен Государственной премии СССР и награжден орденом «Знак Почета». Я был твердо убежден, что ракетное оружие необходимо моей стране для отражения удара «американской военщины». Но в последнее время я стал свидетелем трех секретных совещаний, которые открыли мне глаза на происходящее: владыки Советского Союза, на словах выступающие за мир и разоружение, подвергающие злобной критике Америку, сейчас, во время ведения переговоров в Женеве, приняли новый, сверхсекретный план. Согласно этому плану уже сейчас – в обстановке абсолютной тайны – в России начат новый виток гонки ракетных вооружений. Именно поэтому я принял горькое решение покинуть Родину, чтобы открыто предостеречь народы всего мира от того, что им готовит Кремль. Тактика ведения переговоров в Женеве советской делегации есть тактика бесчестных затяжек во имя выигрыша времени. Мир в опасности. Честные люди Земли должны сказать свое слово в защиту цивилизации. Я отдаю себе отчет, на какой риск иду, пытаясь уйти из‑ за «железного занавеса», я понимаю, что не исключена возможность моего ареста КГБ и контрразведкой ГДР, поэтому решил передать это заявление в прессу еще до того, как предприму попытку уйти в свободный мир.
|
|
|
Геннадий Кульков.
…Второй турок, Кижа, от фармацевта Ризенбаума выехал в район Ванзее; дом семь по Моцартштрассе; поднялся в квартиру два на третьем этаже.
Ее арендовал Луиджи Мачелли возглавлявший «группу‑ 7», связанную с масонской ложей «П‑ 2».
…Славин и Конрад Фукс – генерал‑ майор контрразведки ГДР, старый друг, вместе заканчивали аспирантуру в университете – сидели на телефонах; сообщения поступали ежеминутно.
– Если бы когда‑ нибудь ваши или наши кинематографисты решили снять фильм об этом деле, – заметил Славин, – им бы не поверили…
– Зависит от того, как снять, – не согласился Фукс.
– Я имею в виду другое: ни ты, ни я не курим. И на столе нет бутылки; ни ты, ни я не страдаем язвенной болезнью – это в кино очень любят, утепляет образ; страдание угодно широкому зрителю… И совершенно необходима ревнивая жена…
– Ты так и не женился, Виталий?
– Нет.
– Можно задать вопрос?
Славин усмехнулся:
– Я его знаю. Ты хочешь спросить: почему?
– Именно.
– Знаешь, вообще‑ то я никому на этот вопрос не отвечаю… Нет, нет, – заметив что‑ то в глазах Фукса, вздохнул он, – тебе я отвечу, Кони… Пропустил время… Украинцы, когда говорят с тобой по телефону, спрашивают: «Ты сам? » Это значит: «Ты один? » По‑ украински, кстати, звучит – с точки зрения философии – точнее; «один» – это количественное, «сам» – качество человека. Если человек женился в том возрасте, когда это положено – в молодости, или если произошло совпадение, которое, увы, редкостно, – и тогда счастье ждет пару. Если же люди в чем‑ то разнятся, темпераментом не подходят, вот тебе и разлад… Поначалу не женился из‑ за того, что маму очень любил, а мои подруги как‑ то не вписывались в ее представление о том, какой должна быть моя жена, потом работа завертела. Полагаю, что, женившись ныне, я доставлю только боль той женщине, которая придет в мой дом. Я привык жить так, как привык. Я встречаюсь с очаровательной подругой, но разность в возрасте слишком велика… Времени на прилаживание не осталось, Кони, а в организации семьи самое главное – приладиться, как тут ни крути…
|
|
|
– Сейчас позвонят. – Фукс кивнул на телефоны. – Чует мое сердце.
– Мое тоже.
– Я стал побаиваться интуиции… Видимо, именно профессия накладывает самый сильный отпечаток на характер человека… Анна Зегерс как‑ то рассказывала мне, что от романа к роману ей хотелось писать все больше и больше, понимала, что времени уже мало, отдохнуть бы, а нет, работа. А в молодости, грустно добавила она, казалось, что впереди еще уйма лет, успею… Лишь профессия по‑ настоящему создает человека, если он верно избрал профессию… У меня ремонт делал столяр… Зигги… Замечательный мастер, только крайне медлительный… Я его как‑ то спросил, отчего он так долго работает. А он ответил: «Музыку люблю». Я сначала не понял, переспросил. «Когда имеешь дело с деревом, – ответил он, – погружаешься в музыку; не зря и рояль, и скрипка, и гитара сделаны из разных пород; каждое дерево по‑ своему хранит солнце, дождь и ветер…»
– Красиво, – согласился Славин.
– Очень… У меня вот профессия выработала интуицию… И это плохо.
Славин удивился:
– Почему?
– Потому что в нашем деле прежде всего надо следовать факту, а не интуиции. При некоторых поворотах интуиция может сыграть с нами злую шутку…
Зазвонил телефон – требовательно, почти без перерывов.
– Ну, что я говорил? – усмехнулся Фукс. – Сейчас чем‑ нибудь обрадуют…
Доложили, что к Луиджи Мачелли только что прибыл высокий мужчина, примерно пятидесяти лет или чуть старше, нос приплюснутый, боксерский, левая бровь чуть рассечена; в синем костюме, с плоским чемоданом фирмы «Карден» (самые дорогие в мире) и «дипломатом» крокодиловой кожи с шифровыми замками…
– Для досье мало, – заметил Фукс. – Разве что только рассеченная левая бровь…
(Среди лиц, подозреваемых в организации злодейского взрыва Миланского вокзала, который унес сотни жизней, числился некий Бинальти, он же Панинни, он же Голденберг, он же Банаат‑ заде; именно он отвечал в синдикате за «укрытие следов» после совершения террористических актов. )
– Ну что ж, – сказал Славин. – Время эндшпиля, Кони?
– Видимо… Кто‑ то занятно писал о Лейбнице: у философа была необыкновенная способность ощущать связь соподчинения; он был невероятно последователен, а именно потому порою выглядел нелепым, ибо ни на йоту не отступал от своих принципов, даже если это явно противоречило здравому смыслу…
– Повтори, – попросил Славин, – повтори, пожалуйста…
Фукс удивился:
– А в чем дело?
– «…Не отступал от своих принципов, даже если это явно противоречило здравому смыслу»? – Славин процитировал слово в слово – память феноменальная.
– Именно.
– Слушай, давай‑ ка еще раз съездим на место, Кони, а?
…На пустынную Зауэрштрассе, возле границы, где была намечена операция ЦРУ, Славин и Фукс пришли, как мирно гуляющие собеседники, увлеченные разговором; машины оставили в двух кварталах отсюда; не глядя на тот дом в Западном Берлине, что одиноко высился среди пустыря, Славин спросил:
– Сколько метров до верхних окон, как думаешь, Кони?
– Четыреста… С небольшим, – ответил тот.
– Слушай, Кони, – задумчиво сказал Славин, – а все‑ таки они сегодня не будут Кулькова похищать… Они должны его убить, Кони, должны убить…
Фукс походил, затем остановился над Славиным – высокий как жердь. Усмехнулся:
– Допустим… И?
– Это не мы подготовили спектакль, а они, вот в чем дело! Вот почему те турки, вот зачем изменено место встречи, если, конечно, Кульков не врал мне с самого начала, вот почему новое место встречи с шефом, который должен провести операцию «Либерти», выбрано на пустыре, совсем рядом с границей; вот зачем здесь Луиджи Мачелли… А на все про все у нас с тобой четыре часа… Впрочем, если ты поддержишь мою идею, мы примем условия игры ЦРУ, но эту партию выиграем мы, потому что в отличие от Лейбница пойдем за здравым смыслом…
Уолтер‑ младший из военной разведки Западного Берлина внимательно оглядел лица двух сотрудников ЦРУ, прилетевших утром.
– Вам бы переодеться, – сказал он, – вы слишком уж по‑ нашему одеты…
– Нам предписано быть одетыми именно так, – ответил старший. – Лайджест сказал, что мы должны быть одеты в высшей мере традиционно… Он рекомендовал еще раз – вместе с вами – прорепетировать операцию… Машина внизу?
– Да. В гараже. Хотите кофе?
– Потом, если можно. ЗДРО просил отправить ему телеграмму, как только мы осмотрим машину.
– Хорошо, – Уолтер‑ младший легко поднялся из‑ за огромного стола, пошел к двери, – я спущусь с вами. Если возникнут какие‑ то вопросы технического порядка, разъяснит Лилиан, она будет вести машину, вполне квалифицированный офицер.
Они спустились в закрытый гараж; там стоял только один автомобиль – большой «додж» с помятым передним левым крылом.
– Это специально, – пояснил Уолтер‑ младший, тронув носком крыло. – Некоторая неопрятность предусмотрена – битая машина не привлекает внимания…
Старший из ЦРУ кивнул:
– Нам бы посмотреть, как работает тайник.
Уолтер‑ младший открыл дверь кабины, нажал кнопку на щитке – открылся багажник.
– Это первый этап, секунда, не больше.
– А ну‑ ка, закройте, – попросил старший. – А то во время дела всегда что‑ нибудь да откажет, лучше заранее испробовать.
Уолтер‑ младший добродушно усмехнулся:
– Согласен. Закрывайте. Будем еще раз пробовать. Закрыли?
– Да.
– Засеките секундную стрелку. Открываю.
Багажник сработал мягко, дверца податливо открылась.
Старший улыбнулся:
– Порядок. Как часы. А тайник?
Уолтер‑ младший нажал вторую кнопку; открылся люк, деливший багажник пополам.
– Лезь, Ник, – приказал старший своему помощнику. – Я засеку время.
Ник, фигурой похожий на Кулькова, нырнул в багажник, подтянув ноги к подбородку.
– Девять секунд, – сказал старший. – Быстрее сможешь?
Ник засмеялся:
– Я‑ то смогу, а вот тот, кого мы должны вывезти, сможет?
– Я кладу на эту фазу десять секунд, – сказал Уолтер‑ младший.
– Закройте, пожалуйста, тайник, – попросил старший. Уолтер‑ младший нажал кнопку; сработало отменно.
– Еще раз, пожалуйста, – попросил старший. – Откройте и закройте.
– Мы же занимались этим весь вчерашний день, – поморщился Уолтер‑ младший. – Неужели вы думаете, что мы тут бездельничали?
– Ну что вы, конечно, нет, – ответил старший. – Просто я привык все перепроверять. Нас сопровождает «БМВ»?
– Да.
– Сколько в нем будет человек?
– Как и запланировано. Трое. Среди них Рисе, его знают на Востоке как разведчика, хвост на Чек Пойнт Чарли они пустят за ним, это прорепетировано, мы останемся без наблюдения…
– За вами никто не пристраивался во время репетиций?
– Нет, сразу же повели «БМВ» с Риссом.
– Что ж, прекрасно… Когда выезжаем?
– Как только позвонят ваши люди. За эту фазу операции отвечает Лэнгли…
Старший кивнул:
– От восемнадцати до восемнадцати тридцати они дадут нам знать… И сразу же едем?
– Да. Только сначала надо заглянуть в «Центрум»… Ваши рекомендовали купить там специи, шампанское и мясо; за стеной все это значительно дешевле, версия пересечения зональной границы, таким образом, будет вполне оправдана… А уже оттуда поедем за «объектом»…
Старший посмотрел на помощника:
– Ну как, Ник? Что у тебя на душе? Операция пройдет успешно?
– Провалимся, – усмехнулся тот. – Я всегда боюсь провала, только поэтому, верно, и не проваливался ни разу…
Уолтер‑ младший тронул пальцем лоб.
– Стучу по дереву… А теперь, мистер Уолтер, мне бы хотелось получить список всех – без исключения – людей, которые имели доступ в этот гараж…
– Это еще зачем? – удивился Уолтер‑ младший.
– Не знаю. Так приказал Дайджест. Он приказал срочно передать ему все имена… При этом выразил убеждение, что ни один из немцев доступа сюда не имел. Это верно?
– Нет, не верно, – не сдержал раздражения Уолтер‑ младший. – Мы живем не в безвоздушном пространстве, в конце концов! Сюда имеют доступ два немца…
– Кто они?
– Один занимался разбором нашего маршрута, он перешел на Запад в шестидесятом году, вполне надежен, а второй…
– Перейдет на Восток, – усмехнулся старший. – Как шеф боннской контрразведки Тидге… Вместе с подробным описанием тайника в вашем «додже»…
РАБОТА ‑ XI
Кульков посмотрел на свою бритую голову, и вдруг ужас вновь обуял его.
– Где Иванов? – спросил он жалобным голосом охранявших его людей. – Где товарищ Иванов?! Я должен поговорить с ним! Пожалуйста, пусть Иван Иванович немедленно придет сюда!
Под таким именем он знал Славина; тянулся к нему, ищуще заглядывал в глаза, чувствуя постоянную, скребущую потребность говорить с ним, ставить осторожные вопросы, ожидая хоть какого‑ то намека на будущее; то, что Славин сказал ему в первый же вечер о неизбежности суда, как‑ то само собой отводилось, не им даже, не его сознанием, а какой‑ то новой субстанцией, возникшей в нем; только один раз, в самом еще начале, он успел подумать: «Я подобен раковому больному, они тоже машинально отводят от себя возможность страшного исхода». Но мысль эта исчезла сразу же, как только появилась, он убежденно возразил себе: «При чем здесь раковый больной? Там полнейшая безнадежность, а я принимаю участие в операции по борьбе с ЦРУ, мы сейчас по одну сторону баррикад; да, оступился, с кем не бывает, но ведь теперь с прежним все кончено! »
Он сейчас постоянно жил какими‑ то странными представлениями: то видел себя возвращающимся домой; нет, конечно же, сразу к Насте, с Лидой жить невозможно, старуха; иногда, впрочем, ему казалось, что он произносит заключительную речь на пресс‑ конференции для иностранных журналистов, в которой клеймит империализм и рассказывает о том, как был продан Пеньковским ЦРУ. В этот момент он слышал свой голос, наблюдал себя со стороны – в строгом сером костюме, обязательно с жилетом, красно‑ синий галстук. Был убежден, что его речь будет передаваться по первой программе телевидения; в свое время фильм «Заговор против Страны Советов» смотрел с ужасом, забившись в угол кровати, особенно когда давали показания арестованные. «Нет, я ни в коем случае не стану выступать перед камерами телевидения в джемпере, что за неопрятность?! Надо быть подтянутым, убежденным в своей правоте».
Но сегодняшней ночью, после того как его водили по городу, какие‑ то пьяные парни толкнули в метро и только потом Славин вытащил у него из кармана конверт, появилось еще видение, которое он мучительно отгонял от себя в Москве: он идет на место встречи, его ведут на место встречи… но потом оставляют одного… «Им придется оставить меня одного, иначе у них ничего не получится, они не смогут получить улику…» Но как раз в те минуты, когда он будет один, из‑ за стены перелетят – на заспинных мощных моторчиках – «зеленые береты» с маленькими «шмайссерами», подхватят его, и он окажется там, на свободе… «Я, который решился принять бой один на один со слепой, одержимой силой, и я победил в этом бою, выиграл схватку, я, Ген Кулькоу, звезда двадцатого века, человек, которому удалось то, что не удавалось никому и нигде…»
Он явственно видел толпу репортеров в нью‑ йоркском аэропорту; головы, головы – море голов; ощущал тонкий аромат роз, которые ему преподносит женщина в слезах; нет, почему в слезах?! Она же смеется, она счастлива первой приветствовать меня на земле Америки, стройная блондинка с ослепительной улыбкой и мягкими, теплыми ладонями.
– Что случилось? – спросил лейтенант из группы Гречаева. – Зачем вам так срочно понадобился Иванов?
Видение померкло – сладостное, близкое, желаемое; надо напрячься, чтобы оно не исчезало; оно должно быть с ним все время; ведь он ведет партию именно так, как надо; ЧК клюнула, как и было запланировано; они двадцать раз проговаривали вариант «Либерти» с Робертом; пусть вначале все плохо, в конце будет так, как задумано; только не забыть какую‑ нибудь мелочь, самые важные дела всегда срывались из‑ за мелочей…
– Я должен сообщить товарищу Иванову крайне важную вещь… Я только сейчас вспомнил… Все может рухнуть, мы погубим операцию…
– Скажите мне, я передам, полковник занят.
– Нет, я скажу только ему! Только ему! Ясно вам?! Я открою это лишь ему одному!
Когда Славин спустился, Кульков потянулся к нему, облегченно вздохнув:
– Наконец‑ то! Я совсем забыл! В левой руке у меня должна быть «Литературная газета»! Последний номер! Наверное, это какой‑ то знак, меня лишь сейчас осенило…
– Ну, хорошо, а где мы достанем «Литературку»? – спросил Славин.
– Не знаю, – упавшим голосом сказал Кульков. – Но я должен держать газету в левой руке.
– Это что, сигнал? Мол, все в порядке?
– Мне этого не объяснили. Сказали, что на заключительной фазе операции «Либерти» каждая мелочь может быть решающей.
– Когда они вам про это сказали?
– Не помню…
– Во время первых встреч?
– Нет. Скорее всего, на последней…
– В Вене?
– Нет, в Женеве…
«Накануне начала переговоров, – подумал Славин, – сходится; значит, они давно задумали свой фокус? Ну и ребята! А если не задумали? Что тогда? – спросил он себя. – Если допустить, что мои предположения гроша ломаного не стоят? Не слишком ли вольно я позволяю себе думать за моих американских контрагентов? Нет, – возразил он себе, – они действуют вопреки здравому смыслу, если вспомнить то, что кто‑ то когда‑ то писал о методе Лейбница; молодец Кони, вовремя внес коррективу, все‑ таки он тактичен совершенно на особый лад, чудо что за человечина…»
Славин повторил:
– Они объяснили вам смысл этого сигнала, Геннадий Александрович? Знак благополучия? Или, наоборот, опасности?
– Нет, не уточнили.
– И вы не поинтересовались?
– Зачем же?! Я боялся их спугнуть…
Славин поразился:
– Кого спугнуть?!
– ЦРУ, кого же еще… Я ведь втягивал их в игру, я был убежден, что рано или поздно мы разоблачим их…
– Слушайте, это, конечно, очень хорошо и даже замечательно, что вы их втягивали в игру, но дело сложнее, чем вы думаете. Если вы чисты и газета есть сигнал о том, что вы за собою не тащите слежки, тогда вас будут вывозить… Но ведь если ЦРУ поймет, что за вами смотрят, они не станут рисковать… Это вы понимаете?
– Да, да, конечно! – Кульков лихорадочно думал, пытаясь осмыслить свою позицию, задумку этого лысого беса, возможные шаги людей с той стороны. – Конечно, товарищ Иванов, я должен держать газету, свернутую в трубочку, но так, чтобы были видны ордена на первой полосе, в левой руке…
– Точно?
– Да, да, совершенно точно, сейчас я вспомнил все, до самых мельчайших подробностей…
«Гарри Сайтон тогда сказал: «Если вас арестуют, да, да, я беру крайний случай, и вы втянете их в игру, а они на нее обязательно пойдут, в самый последний момент вы вспомните про газету. А потом расскажете им информацию про левую и правую руку… Если вы будете держать газету в левой руке, тогда наша машина проедет мимо вас, не притормозив, а мы вас – с этого же места – вывезем совершенно иначе, у нас коммандос со спецоборудованием… Это, конечно, рискованно, но мы знаем, как это сделать, репетировали не раз и не два, у нас крепкие ребята с хорошей школой…»
– Точно? Уверены, что в левой? Не перепутали?
– Нет, нет, товарищ Иванов, не перепутал.
– Кофе хотите?
– Очень. Как это трогательно, что вы постоянно помните о моей пагубной страсти к кофе.
– Без сахара сделать?
– Без, если можно.
– Можно, – ответил Славин и поднялся. – Больше ничего мне не хотите сказать?
– Нет, нет, если я что‑ нибудь вспомню, то…
– То времени уже не будет.
– Даю вам слово русского ученого; я открыл все, что знал…
– Про Зауэрштрассе вы раньше никогда не говорили?
– Нет, нет, что вы! Меня самого удивило, отчего в последний момент возникла эта улица, речь всегда шла о другой.
– Память‑ то у вас как? – усмехнулся Славин. – Провалов не бывает?
– Нет, что вы, я очень цепко помню события, мелочи, слова…
Даже, знаете, интонации запоминаю…
– Ну что ж… Тогда прекрасно… Пошли отправлять письмо на Ляйпцигерштрассе, пора…
«Все решает темпо‑ ритм предприятия»
Это значило, что Кульков был замечен на Ляйпцигерштрассе, когда шел по широкой улице, чтобы опустить заявление, переписанное – как и было указано в инструкции – от руки, в ящик квартиры, арендованной корреспондентским пунктом газеты.
– Спасибо, – обрадовался Уолтер‑ младший, – добрые новости, сердечное вам спасибо. Газета была?
– Да.
– Именно та?
– Да. Наблюдали в бинокль, та именно.
Уолтер‑ младший положил трубку:
– Все в порядке! Дело идет по плану.
– В какой руке была газета? – спросил старший.
– Они не сказали, – ответил Уолтер‑ младший. – Если бы было не так, как надо, они бы сделали четыре звонка…
Старший и Ник переглянулись, ничего более не спрашивали.
Старший попросил разрешения закурить (он спрашивал разрешения перед каждой сигаретой; видимо, воспитывался в провинции, люди из глубинки обычно крайне деликатны, это утомительно для окружающих, невольно обязывает и тебя самого вести так), лицо его собралось мелкими морщинами; снова посмотрел на часы и обернулся к помощнику:
– Ну что ж… Как себя ведет твой внутренний индикатор, Ник?
– Зашкаливает…
Уолтер‑ младший рассмеялся:
– В таком случае оставайтесь здесь, мы все проведем одни.
Ник вздохнул:
– Если все обойдется, через десять лет я напишу об этом книгу – сотня тысяч баков в кармане.
Старший удивился:
– Ты напишешь? Я ее уже написал! Через год ухожу в отставку, надо ж как‑ то убить время! Болтать на диктофон – чем не отдых по вечерам, когда кончишь заниматься хозяйством на ферме?!
– Босс, – усмехнулся Ник, – что у вас за странная манера постоянно играть роль свинопаса?! Стоило ли ради этого заканчивать философский семинар в Гарварде?
По тому, как старший стремительно глянул на своего помощника, Уолтер‑ младший понял, что тот сказал правду: «Ну и контора, тотальное неверие друг другу! Все‑ таки в армии такое невозможно; корпоративность людей, служащих под погонами, предполагает иные отношения между своими. Слава богу, что я остался в Пентагоне; отец верно говорил, что после ухода Донована политическая разведка стала приватной конторой, где костоломы обслуживают только тех, с кем повязаны бизнесом».
|
|
|
