Н. Н. Козлова, В. И. Успенская. Женская и национальная идентичность. В российской публицистике XIX—XX В.

Н. Н. Козлова, В. И. Успенская

Тверь, Тверской государственный университет

ЖЕНСКАЯ И НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ

В РОССИЙСКОЙ ПУБЛИЦИСТИКЕ XIX—XX В.

Публичная дискуссия в российском обществе XIX – начала XX в. по женскому вопросу показала сложность, многогранность и «драматичность» процессов модернизации социальных установлений. Казалось, «созданные самой природой» традиционные институты – национальные общности, семья, церковь и т. д., – подвергались сомнению и критике. В XIX в. в российском обществе началась и продвигалась быстрыми темпами аналитическая работа, цель которой состояла в пересмотре сущности и функций практически всех общественных явлений.

Выстраивание новых типов социального дискурса о женщине – 1) ортодоксально–консервативного и 2) эгалитарно–прогрессистского, — проходило в весьма своеобразных рамках публицистики, что приводило к созданию в основном риторических форм аргументации с большим количеством так называемой «литературщины» и крайне малым объемом действительно убедительных аргументов. Последнее в наибольшей степени характеризует рассуждения противников равноправия, что в полном соответствии с правилами использования риторических фигур приводило к построению, по сути, мифологической картины, рисующей идеальные образ и модели существования русской женщины. 1) «Своему» образу противопоставляется «чужой». Описание последнего, как правило, насыщается обилием негативных коннотаций, рельефно манифестирующих превосходство и чистоту «своего» идеального образа. В проанализированных ниже текстах граница «своя – чужая» достаточно традиционно проходит по периметру национальной идентичности.

2) Комплементарная первой стратегия максимального наполнения созданного идеального образа всевозможными атрибутами превосходства, включая использование и изначально негативных свойств с последующим изменением их полярности, еще более подчеркивающих риторическую силу дискурса.

Прогрессисты не связывали женский вопрос и национальный: гражданский статус, а не национальный был для них приоритетным. Тогда как в текстах российских публицистов XIX− XX вв., не усматривавших в женской эмансипации прогресса, блага для России, можно наметить несколько точек соприкосновения гендера и национальности: а)отнесение женского вопроса к искусственным, надуманным, новым, порожденным другой, «чужой» культурой, привнесенным в Россию извне иноземными силами, а потому не имеющим права на существование на российской почве; б) рассмотрение черт и качеств, свойственных только русским женщинам, формирование идеала, эталона русской женщины.

Главная критика русских публицистов была направлена на очень популярное в России сочинение Дж. С. Милля О подчиненности женщин. Н. Страхов рассматривал книгу Милля как «протест против существующего в Англии порядка, протест, для которого у нас нет таких сильных и многочисленных поводов, как там < …>. Женский вопрос в том виде, как его представил Милль, имеет своеобразный, именно вполне английский характер < …>. Это явление отчасти привозное, отчасти сочиненное < …> очевидно, никак не составляет выражения потребностей русской жизни < …> мы не слышим в нем выражения какой–нибудь действительной потребности русских женщин, а видим только напускные требования, подражание иностранцам, фантазию, не имеющую никакой правильной и ясной связи с действительностью»[303].

Показывая нерусскость женского вопроса в России, другой российский публицист начала XIX в., М. Меньшиков, сводит все российское женское движение к деятельности еврейских женщин: «У нас пионерками допущения женщин в адвокаты являются такие представительницы русских женщин, как Гитель Абрамовна Флейшиц и Лея Гинзбург < …>. Пусть сторонники женского равноправия кричат и вопят сколько им угодно, будто все русские женщины задыхаются от попрания их самого священного права быть присяжными поверенными, – Государственный Совет хорошо сделает, если спросит: кто же эти «все русские женщины? » < …>. Для пары евреек или даже для двенадцати колен израильских не стоит навязывать всем русским женщинам стремлений и домогательств, каковых они пока еще не имеют»[304].

Описывая образ русской женщины, П. Бакунин использует прием сравнения, сопоставления русских и нерусских женщин: «Другие женщины, немки, англичанки, француженки, итальянки и испанки, все подневольны, все подвластны и считаются только со своими естественными, женскими слабостями < …>. Одна только русская женщина является вполне человеком, вполне самой собою»[305]. П. Бакунин не ставит вопрос о свободе женщин в социальном, юридическом аспектах. Право и свобода женщин заключается только в исполнении долга. Таким образом, нерусскость женского вопроса проявляется в том числе и в нежелании идти по пути правового закрепления прав и обязанностей женщин, характерного для западной культуры. Наиболее ярко неправовое решение женского вопроса российской публицистики проявляется в критике позиции Дж. С. Милля. Н. Страхов выходит на проблему соотношения права, обязанности и долга как ключевую для разграничения русской и западной (в лице английской) цивилизации: «Как западный человек вообще, и как чистый англичанин, Милль придает правам гораздо больше значения, чем мы, русские»[306].

Мы думаем, что можно квалифицировать цели и пути достижения российскими публицистами русского женского идеала как традиционного и православного. По многим уже приведенным цитатам из текстов П. Бакунина и Н. Страхова становится понятным, что матрицей идеала русской женщины является образ Богородицы с его чистотой, самопожертвенностью, исполнением материнского долга. Восстановление образа и подобия божия в современной женщине должно быть главною обязанностью современного искусства, считает Н. Соловьев[307].

Таким образом, в противовес эгалитарно–прогрессистскому типу социального дискурса о женщине ортодоксально–консервативный четко увязал национальную и гендерную проблематику, формируя систему бинарных оппозиций для характеристики «русских своих» и «нерусских чужих». В «женском вопросе» авторы консервативного направления увидели напряженность русской и нерусской культур: православие против католичества, дух против плоти, мораль против права, традиция против модернизации, идеализм против практицизма, биологический детерминизм против социального конструктивизма.