 |
А. В. Луговая. Участие институтов массовой культуры в актуализации женского вопроса в начале XX века. (по материалам ярославской губернии)
|
|
|
|
А. В. Луговая
Ярославский государственный педагогический университет им. К. Д. Ушинского
УЧАСТИЕ ИНСТИТУТОВ МАССОВОЙ КУЛЬТУРЫ В АКТУАЛИЗАЦИИ ЖЕНСКОГО ВОПРОСА В НАЧАЛЕ XX ВЕКА
(ПО МАТЕРИАЛАМ ЯРОСЛАВСКОЙ ГУБЕРНИИ)
Реформы 1860–х годов дали мощный толчок экономическому, политическому и социальному развитию страны. Наблюдались процессы демократизации и индустриализации, быстрый рост городского населения, которые открыли возможности для самореализации женщин в обществе.
В конце XIX – начале XX века женщина воспринималась по–разному. Согласно традиционному пониманию, как женщина–мать, друг, хранительница домашнего очага. В противоположном духе — как источник эротического наслаждения, обязательное условие развлечений — женщина, участвующая в кордебалетах, занимающаяся проституцией. Наконец, «век модерна» сформировал образ деловой женщины, которая стремилась наравне с мужчинами получить образование, работать, бороться за свои права.
Социальной самостоятельностью отличались работницы, занятые в промышленном производстве. Они, в большинстве своем, крестьянки и мещанки нарушали вековые традиции и уходили работать на фабрики и заводы, где осваивали совершенно новые, не свойственные им мужские профессии вплоть до грузчиков. Большинство же работниц были заняты в текстильной промышленности. Например, на Ярославской Большой мануфактуре к 1902 году из 10 тыс. рабочих 4 тыс. были женщины[308].
Условия промышленного труда были невыносимыми. Пыль, пары, газы наполняли фабричные корпуса, что служило причинами широкого распространения профессиональных заболеваний: расширением легких, туберкулезом, катаром дыхательных путей, экземой, плоскостопием, малокровием, расстройством нервной системы, нарушением вестибулярного аппарата головного мозга и головокружением. У женщин из–за сильной вибрации полов бывали выкидыши и преждевременные роды. Шум, грохот от станков, веретен наполняли фабричные корпуса. 75% работников имели плохой слух. Заработная плата была невысокой, ее снижению способствовало существовавшая штрафная система за брак, неисправность в работе, за нарушение дисциплины и другие виды штрафов на усмотрение фабриканта[309].
|
|
|
Для того, чтобы оторваться от этой тяжелой действительности, женщины начали посещать различные институты массовой культуры, такие как кинематограф и цирк. Были случаи, когда в ярославские электро–театры женщины приходили с грудными детьми на руках[310]. С чем была связана такая популярность этих развлечений?
Во–первых, эти институты были наиболее доступными в материальном плане, отличались демократизмом: наряду с высшими их могли посещать и низшие классы (крестьяне и мещане). Во–вторых, в фильмах женщины видели то, что помогало им отвлечься от грубой, серой, однообразной действительности и погрузиться в мир грез и мечтаний, возможно, даже в ту обстановку, в которой хотели бы жить. На экране они видели актрис Асту Нильсен и Мэри Пикфорд, красивых, сильных, независимых, образованных, справляющихся со всеми трудностями, возникающими на их жизненном пути. Одни женщины хотели быть похожими на них, другие – видели в них себя. В–третьих, институты массовой культуры формировали российскую моду. И на цирковой арене, и в фильмах многие деловые женщины видели, как одеваются артистки и брали на заметку, какое платье можно сшить или какую шляпку стоит надеть. Возможно, благодаря этим институтам массовой культуры в моде произошла революция. Постепенно прически, прямые силуэты дамских нарядов становились все короче, появились первые изящные ботиночки на каблуках, одежда становилась более удобной[311].
|
|
|
Постепенно женщины через приобщение к массовой культуре переосмысливали свое место в обществе. Стремление изменить свое положение подтолкнуло некоторых женщин пойти работать в цирк или сниматься в кинематографе. Например, в Ярославле в зверинце Василевского выступала укротительница Александрова, исполняющая бесстрашный номер с положением головы в пасть ко льву[312]. Многие показывали еще более необычные номера: в цирке А. Д. Горец принимали участие велосипедисты–фигуристы Ян Польди и м–с Юлия Тюаль[313], в цирке Труции выступала чудная дрессировщица собак и обезьян Дора Илленеб[314]. Таких примеров можно привести множество.
Таким образом, женщины не останавливались на достигнутом на пути к самосовершенствованию, в борьбе за свои права, за уважительное отношение со стороны мужчин. И роль институтов массовой культуры в этом была велика.
В. П. Федюк,
Ярославль, Ярославский государственный университет им. П. Г. Демидова
О. В. Ольнева
Ярославль, Ярославский индустриально–педагогический колледж
«ЖЕНСКОЕ ЛИЦО» РЕВОЛЮЦИИ.
РОССИЙСКАЯ ПРОВИНЦИЯ В 1917 Г.
Весной 1917 г. революционная эйфория затронула всех и вся. Даже «Журнал для хозяек», традиционно не печатавший ничего кроме выкроек и кулинарных рецептов, украсил обложку мартовского номера изображением «Свободной России» в виде румяной дамы в кокошнике с красным знаменем в руках. Приведем строки из газетного описания первомайской демонстрации в Ярославле: «На огромном полотне изображена молодая девушка, олицетворяющая Россию. Под ногами у нее сломанные тюремные решетки и разорванные цепи, которые она безжалостно топчет. Мечом Россия отрубает голову царскому орлу. Тут же валяется трон и корона»[315]. Интересно, что на большинстве плакатов того времени «революция», «свобода», «демократия» фигурируют именно в женском обличье. Нам кажется, что дело тут не только в том, что в русском языке все эти слова женского рода. В определенном смысле революция на этом этапе имела отчетливо выраженное женское лицо.
Дореволюционная Россия была страной мужчин в том смысле, что именно в их руках находилось принятие властных решений любого уровня. Этому ни в коей мере не противоречат многочисленные примеры пребывания женщин на русском троне. Само обладание верховной властью делало ее носителя существом бесполым, как, впрочем, и лишенным других личностных характеристик. Иначе говоря, в России гораздо легче было представить женщину на троне, нежели в качестве государственного чиновника, пусть даже самого мелкого.
|
|
|
Уже мировая война повлекла за собой изменения в положении женщин. Результатом мобилизации мужчин в армию стало то, что доля женщин на предприятиях Ярославской губернии выросла с 37, 2 % до 50, 8 %[316]. Женщины появились даже среди представителей таких мужских профессий, как грузчики. В управлении ярославского трамвая путевыми рабочими, ворочавшими тяжеленные рельсы и шпалы, тоже были женщины[317].
До войны среди городских профессий сложно было назвать какую–то сугубо женскую. Разве что на должность домашней прислуги в семьях со средним достатком, как правило, брали девушек из деревни, и то в богатых домах предпочитали держать повара, а не кухарку, а помимо горничных лакеев–мужчин. Даже за пишущими машинками в канцеляриях в ту пору сидели мужчины (в штатных расписаниях они числились, естественно, не как «машинисты», а как «ремингтонисты» – по названию наиболее распространенной марки машинок).
Ко времени революции низшие канцелярские должности были заняты уже почти исключительно одними женщинами (как только что отмечалось, в русском языке слово «машинистка» не имеет мужского рода). Так родился типаж, сохранившийся на многие годы. С одной стороны, это было несчастное, мало оплачиваемое и помыкаемое всеми создание. С другой — тиран и деспот, страшный для просителей куда больше, чем любое начальство. В этой связи характерно распространение среди женщин элементов мужской моды. Общая для тех и других полувоенная одежда была, конечно, порождением дефицита. Равно как короткие мужские прически у женщин более соответствовали гигиене в условиях распространения эпидемических болезней. Но, вместе с тем, в этом была и более глубокая семантическая составляющая, а именно та нивелировка особенностей статуса мужчины и женщины, которая стала результатом революционной эпохи. Этот результат был очень далек от того, за что боролись сторонницы женского равноправия, и семь последующих десятилетий стали тому подтверждением.
|
|
|
Поначалу же будущее казалось светлым и многообещающим. В Ярославле еще до революции существовало Общество взаимопомощи женщин (председатель — Н. П. Ширяева), поставившее своей задачей облегчить положение прежде всего работающих женщин. Для этого общество создало Дневной очаг — детский сад (на Духовской, в доме А. И. Вахрамеева), где дети находились под присмотром, пока их матери работали. В первые же дни революции Общество взаимопомощи собралось на заседание, на котором было принято решение: «С целью более успешной популяризации среди широких слоев населения идеи равенства полов, образовать при обществе отдел «Лиги равноправия женщин»[318].
Надо сказать, что в силу особенностей психологии, женщины с большим доверием воспринимали слова и заверения политиков, дольше, нежели мужчины, сохраняли надежду на близкое чудо. Весной–летом 1917 г. и в столицах, и в провинции, проявил себя определенный тип женщин, которых язвительные современники (разумеется, мужского пола) по аналогии с эсерами и эсдеками назвали эсдурами. Однако политически ориентированные женские организации столкнулись с той же проблемой, что и местные отделы политических партий, а именно — с отсутствием определенного поля деятельности. Главная задача — получение женщинами избирательных прав, была решена без особых усилий. На короткий срок Лига борьбы за равноправие была вовлечена в формирование женских батальонов. В начале июля газеты сообщили, что в организуемый в городе «батальон смерти» записались две первые доброволицы — Е. М. Комарова и Г. И. Зубанина[319]. Но вскоре и это дело потеряло прелесть новизны и деятельность Лиги постепенно сошла на нет. По мере того, как ухудшалась жизнь, интересы жительниц Ярославля все больше смещались в сторону практических вопросов. Именно женщины стояли в очередях, они преобладали в толпе, громившей продовольственные лавки (единственный случай, когда в толпе погромщиков преобладали мужчины — это погром винного склада). Но хотя женское движение и не успело достичь расцвета в короткие месяцы «свободы», зародившиеся в ту пору перемены не прошли бесследно. Показателем этого может служить то обстоятельство, что даже на выборах в Учредительное собрание, когда страна уже устала от политики, женщины повсеместно, и в городе и в деревне, проявили гораздо большую политическую активность. Если явка мужчин избирателей составляла в среднем 40—50%, то у женщин уровень избирательной активности был почти в два раза большим — 70—90%[320].
«Женское лицо» революции не исчезло и в последующие годы. Большевики, пришедшие к власти в результате октябрьского переворота, широко эксплуатировали лозунги женской эмансипации. Удивительным образом они оказались включены в контекст борьбы за власть. Но это — иной сюжет, выходящий за рамки заявленной темы.
|
|
|
