Бутан. Счастье в политике

Бутан

Счастье в политике

 

Пришло время, когда он понял, что общая необычность происходящего стала все больше мешать осознанию уникальности каждого отдельного события.

«Потерянный горизонт», Джеймс Хилтон

 

 

Airbus парит на высоте 37 тысяч футов где‑ то над Гималаями. Огни салона светятся мягким и теплым светом. Стюардессы скользят по проходу, любезные и внимательные.

Я сижу у окна – как мне посоветовали знающие люди, сказавшие, что на этом перелете у прохода сидеть не стоит.

Долгое время я не вижу ничего, кроме сплошного одеяла облаков. Я начинаю сомневаться в мудрости тех знающих людей, когда вдруг облака рассеиваются и появляются горы.

Величественные, завораживающие горы. По сравнению с Гималаями все прочие горы кажутся кроличьими холмами. Люди вокруг меня вытягивают шеи, достают фотоаппараты, ахают и охают. Мои мысли, однако, в другом месте.

Я имею в виду другой самолет и другое время. Год 1933‑ й, а самолет – шаткое винтовое судно. Он тоже летит над Гималаями, недалеко от места, где я сейчас нахожусь, но кабина на этом самолете холодная, сиденья жесткие, стюардесс нет. Пассажиры – трое британцев и американцы, которым нужно кричать, чтобы слышать друг друга сквозь рев двигателя. Возбуждение в их голосах, однако, не вызывает сомнений. Пилот, потрясая револьвером, летит в неизвестном направлении. Они угнали самолет.

Пункт назначения – замечательное место «роскошного спокойствия». Место вечного мира, где монахи медитируют, поэты творят и каждый живет невероятно долгой и полноценной жизнью.

Отдаленное место, отрезанное от ужасов внешнего мира, но не лишенное его удобств.

Место это называется Шангри‑ Ла, а четыре пассажира – персонажи книги «Потерянный горизонт». Шангри‑ Ла, конечно же, выдумка. Джеймс Хилтон, автор, никогда не был дальше, чем в Британском музее в Лондоне. Но идея Шангри‑ Ла очень реальна. Кто не мечтал о месте одновременно безмятежном и интеллектуально бодрящем? Месте, где голова и сердце живут в счастливой гармонии до преклонного возраста 250 лет?

В 1930‑ е годы вышла и книга «Потерянный горизонт», и одноименный фильм, захватившие воображение американской общественности, стиснутой Великой депрессией, только отошедшей от одной мировой войны и готовящейся ко второй. Франклин Д. Рузвельт назвал свою президентскую резиденцию Шангри‑ Ла (позже переименована в Кемп‑ Дэвид). Так называли себя крупные гостиницы и дешевые ночлежки, в надежде погреться в его утопическом свечении.

Шангри‑ Ла содержит все классические ингредиенты рая. Прежде всего, труднодостижимость. Рай, в конце концов, это не рай, если вы можете доехать туда на такси. Кроме того, должно быть четкое разграничение между раем и обычной жизнью, отделенными друг от друга чистилищем, пересечь которое могут немногие удачливые души. Рай, другими словами, это клуб для избранных. Так же как бизнес‑ класс, который в немалой степени обязан своим удовольствиям присутствию других путешественников, которым повезло меньше, – которые там, в общем вагоне, поглощают резиновую курицу, запивая припасенными в карманах миниатюрными бутылками водки. Вы не можете увидеть эти бедные души за занавеской, но вы знаете, что они есть и что между вами есть различия.

Итак, загадочная Шангри‑ Ла, о которой можно сказать: «У нас есть одна шлюпка, мы можем взять несколько выживших, но если все пассажиры тонущего корабля будут карабкаться на борт, мы все утонем». Если это применить к авиалайнеру, то это, несомненно, как если бы занавеску смыло и нечистоты полились бы вперед, к бизнес‑ классу.

Выдуманная Джеймсом Хилтоном более 70 лет назад Шангри‑ Ла содержит в себе все современные составляющие рая. Накопленную мудрость Востока – да, накопленный комфорт Запада в виде водопровода – тоже да (ванны из Акрона, штат Огайо). Не говоря уже о читальных залах с талмудами великих книг в кожаных переплетах. Комфортные жилые помещения. Пища, обильная и вкусная. Шангри‑ Ла, другими словами, стала первым пунктом назначения для всех приключенцев. Рай обетованный.

Но, оказавшись в раю, мы, однако, не всегда сразу понимаем, что это рай. Осознание «райскости» требует времени. В «Потерянном горизонте» большинство попавших в Шангри‑ Ла иностранцев пытаются бежать. Они отчаянно пытаются вернуться к «цивилизации» и с подозрением относятся к оправданиям монахов. Таким, как плохая погода или перебои с поставками.

Но одна группа неудачливого британского дипломата по имени Конвей восхищается Шангри‑ Ла и решает остаться. Когда я впервые прочел «Потерянный горизонт», я восхитился Конвеем и отдал бы все, чтобы поменяться с ним местами.

Потерянный горизонт говорил со мной, но я не отвечал в течение многих лет – до тех пор, пока я не услышал о Бутане. Я жил в Индии в то время, в начале 1990‑ х годов, в качестве корреспондента Национального общественного радио. Я был первым корреспондентом радиостанции в этой стране; путь был не проторен. Обезьяны иногда забредали в мою квартиру. Заклинатели змей проходили мимо. У меня было время для себя.

Бутан был включен в список стран, которые я должен был посетить. Я с трудом мог поверить в свою удачу. Это была страна, которая, на мой взгляд, была больше всего похожа на Шангри‑ Ла. У Бутана были горы, подпирающие небеса. Во главе ее стоял дружелюбный король с четырьмя женами, которые все были сестрами. У него были монахи и мистики, а политика направлена на повышение Валового Национального Счастья (ВНС).

Мои редакторы в Вашингтоне, округ Колумбия, не разделили моего энтузиазма. Вы хотите поехать туда? Сколько это будет стоить? Никто не имел особого интереса к крошечной гималайской нации с полигамным монархом и ВНС.

Прошли годы. Я перешел в другую редакцию в Иерусалиме, затем в Токио, все это время тоскуя о Бутане. Для мня это еще не посещенное место было подобно неразделенной любви. Вы знаете эту тупую боль, которую вы гоните прочь, пытаясь убедить себя, что на самом деле эта страна не для вас, но боль не оставляет вас в покое.

– В первый раз?

Я поворачиваю голову, застигнутый врасплох.

– Прошу прощения?

– В первый раз летите в Бутан?

Слова принадлежат бутанскому бизнесмену, сидящему рядом со мной в самолете. Он одет в коричневый замшевый пиджак и смотрит прямо на меня.

– Да, в первый раз.

– Вы выбрали отличное время, – говорит он. – Вы будете в стране во время Цечу, большого фестиваля. Вы увидите вещи, которые вы никогда раньше не видели. Удивительные вещи.

Самолет снижается. Мы начали заходить на посадку. Голос капитана в колонках звучит ободряюще и уверяет, что все под контролем. Где они учат пилотов этому тону?

– Для тех, кто летит в Паро в первый раз: если вы видите горы ближе, чем вы когда‑ либо видели их раньше, не тревожьтесь. Это наша обычная практика.

Несомненно, самолет снижается постепенно – сначала крутой поворот направо, потом налево, потом снова направо, и с каждым поворотом горы появляются все ближе в моем окне, кажется, достаточно близко, чтобы их коснуться. И наконец, лавируя между пиков, аэробус резко касается земли, скрипя шинами. Стюардессы открывают двери. Воздух бодрящий, небо глубокое и синее.

В большинстве стран ваш приезд будет постепенным: переход в новую среду, знакомство с ней облегчается герметичной одинаковостью Мирового Аэропорта. Но не в Бутане.

То, что там есть, по правде говоря, едва ли можно назвать аэропортом. Просто маленькая деревянная хижина терминала, украшенная красными и синими завитками, больше похожая на буддийский храм, чем на аэропорт. Каждый посетитель в Бутане получает сопровождающего и платит ему зарплату в две сотни долларов в день. Вы должны раскошелиться на бутанскую турфирму за привилегию быть в Бутане – целенаправленная политика страны по ограничению туризма, призванная не пустить в страну немытых бродяг с рюкзаками, которые уже наводнили соседний Непал. Это заставляет меня опасаться чуть больше. Когда мы были в Ираке во время правления Саддама Хусейна, у нас тоже были гиды. Это были мужчины с маслянистыми волосами и в плохо сидящих костюмах, которые были приставлены к нам якобы для того, чтобы «содействовать» работе иностранных журналистов. На самом деле их задачей было облегчить работу Мухабарата, тайной полиции Саддама Хусейна. Они были шпионами. Все знали об этом. Мы знали. И они знали, что мы знали.

Молодой человек, ожидающий меня у аэропорта, не похож на шпиона. Он больше похож на бутанского бойскаута, если бы в Бутане были бойскауты. Смуглый, с блестящим, свежевымытым лицом, он одет в темно‑ коричневый гхо – традиционное бутанское платье для мужчин. Гхо выглядит как халат, только намного тяжелее и со скрытыми карманами. Бутанские мужчины, как известно, носят всякие предметы в своих гхо: чашки, мобильные телефоны, мелких животных. В крайнем случае гхо может выполнять двойную функцию – одеяла или занавески. (Гхо настолько удобен, что все бутанские мужчины обязаны носить его в рабочее время. Бутан является единственной в мире страной с чисто мужским дресс‑ кодом).

– Добро пожаловать в Бутан, сэр, – говорит молодой человек в гхо, оборачивая белый шарф вокруг моей шеи.

Он называет себя Таши, затем пожимает мне руку. Это рукопожатие отличается от всех, что у меня когда‑ либо были. Две руки сложены одну на другую, голова опущена в полупоклоне. Это очень осознанное, церемониальное действие. Поначалу я нахожу его пугающим. Я просто пожму вам руку, Таши, мы не будем устраивать спектаклей. Позже, однако, я научился ценить бутанское рукопожатие, и, если подумать, так они делают почти все: переходят улицу, моют посуду – так осознанно, так внимательно.

«Внимание» является недооцененным словом. Оно не получает… внимания, которого заслуживает. Мы отдаем дань любви и счастью и – о господи! – производительности труда, но редко у нас есть что хорошего сказать о внимании. Мы слишком заняты, я подозреваю. Тем не менее наша жизнь пуста и бессмысленна без внимания.

Я печатаю эти слова, а у моих ног суетится моя двухлетняя дочь. Что она хочет? Моей любви? Да, в некотором смысле, но на самом деле она хочет моего внимания. Чистого, неразбавленного внимания. Дети – эксперты в распознавании поддельного внимания. Может быть, любовь и внимание действительно одно и то же. Одно не может существовать без другого. Британский ученый Авнер Пропозал считает внимание «универсальной валютой благополучия». Внимательные люди, другими словами, счастливые люди.

Таши несет сумки к нашему автомобилю. Учитывая репутацию дорог в Бутане, я надеялся на что‑ то мощное, как Toyota Land Cruiser. Это Toyota, но не Land Cruiser. Мы грузимся в потрепанную «Corolla» 1993 года. 8 утра, и я не спал во время ночного полета.

– Куда бы вы хотели поехать, сэр?

– Куда угодно, где можно выпить кофе, Таши.

Мы едем в небольшое кафе, хотя назвать это кафе можно с большой натяжкой.

Это бетонное здание с несколькими деревянными столами и стульями. Подают только растворимый кофе. Как любитель кофе, я нахожу это очень тревожным, но пью и не жалуюсь.

Таши – милый и стремится угодить. Кроме того, он обладает, как я вскоре обнаруживаю, впечатляющим чутьем на очевидные вещи. Он говорит «мы прибыли в место назначения, сэр», когда мы очевидно приехали, или «идет дождь, сэр», когда мы мокрые.

Его манеры куртуазны, как у дворянина восемнадцатого века. Он держит двери открытыми для меня, несет мою сумку и парит, как вертолет над автомобильной погоней в Лос‑ Анджелесе. Если бы он мог нести меня, он, вероятно, делал бы и это.

Он делает все это, тем не менее, достойным, а не льстивым образом. Бутанцев никогда не колонизировали, никогда не завоевывали, поэтому их гостеприимство подается прямо, без подобострастного почтения и прочего лизоблюдства, так часто встречающегося в этой части мира. Английский язык Таши груб и своеобразен. Дело не столько в сильном акценте, сколько в словарном запасе. Он говорит, например, «мы будем принимать некоторую рудиментарную еду, сэр? ». Поначалу я понятия не имею, о чем он говорит, какую еще рудиментарную еду? Тогда я понимаю, что речь идет об остатках обеда. «Рудиментарный» как «пережиток», как «больше не нужный». Я объясняю ему, что это слово так не используется. Но он продолжает использовать его, и в конце концов я перестаю пытаться это исправить.

– Хорошо, Таши, поехали в Тхимпху. – Это столица Бутана и мой дом в течение следующей недели или около того.

– Мы не можем, сэр.

– Почему нет?

– Дорога закрыта.

– Как долго она будет закрыта?

– Некоторое время.

В этой части мира «некоторое время» – это последнее, что вы хотите услышать. Войны были выиграны и проиграны в течение некоторого времени. Империи расцвели и пали в течение некоторого времени. Проблема заключается в том, что «некоторое время» может означать пять минут, пять дней или пять лет. Не имеет значения, что вы ждете – следующего автобуса в Бомбей или пересадки почки, это случится через «некоторое время». Или нет.

– Тогда нам нужен альтернативный маршрут, – вежливо предлагаю я.

Таши и водитель находят эту идею очень смешной. Я понимаю это, потому что они хохочут и шлепают себя по коленям.

– Какой забавный сэр, – ха‑ ха, – альтернативный маршрут, – ха‑ ха.

Нет альтернативного маршрута. Существует один маршрут: Национальное шоссе Бутана – единственная дорога в стране, и едва ли ее можно назвать дорогой, поскольку на ней еле помещается один автомобиль.

Так что мы сидим и ждем, подобно Будде. Это дает мне несколько минут, чтобы отдышаться, что на этой высоте настоящий подвиг, и оценить, где я нахожусь.

Почему я здесь? Как Бутан вписывается в мой атлас блаженства? Да, страна напоминает хилтонскую Шангри‑ Ла, и, по крайней мере то, что я вижу, чрезвычайно привлекательно. Счастье даже в национальном гимне страны: «Учения Будды пышно растут в цветении, позволяя людям сиять, словно солнце мира и счастья! » Это и есть политика Бутана в отношении ВНС.

Валовым Национальным Счастьем измеряется здесь не прогресс нации или ее баланс, но счастье или несчастье народа. Эта концепция показывает глубокие различия между тем, как мы думаем о деньгах и удовлетворении и обязательствах правительства перед своим народом.

Но у меня есть сомнения. Является ли Бутан действительно «лабораторией человеческого улучшения», как один наблюдатель назвал его? Или это просто еще одна дыра, чтобы использовать безвкусный термин иностранного корреспондента для стран, где власть коррумпирована, дороги медленные, а кофе растворимый?

Я не могу ответить на любой из этих вопросов и вместо этого нахожу утешение в словах Конвея, которыми он пытается успокоить своих компаньонов, застрявших в Шангри‑ Ла: «Мы здесь, потому что мы здесь; если вы хотите объяснения, я бы предпочел успокоиться». И наконец, после ожидания в течение некоторого времени дорога в Тхимпху вновь открывается, и мы грузимся в «Toyota». Я быстро обнаружил, что вождение в Бутане не для смиренных. Крутые повороты, крутые обрывы (без перил), водитель, который твердо верит в реинкарнацию. На дорогах Бутана атеистов нет.

К счастью, я спал большую часть путешествия, пробуждаясь, когда машина, ревя, взбиралась по крутому склону. Бутанские школьники, их болтовня и смех по дороге из школы – часть нашего путешествия на «Corolla», как Красное море для Моисея. Они делают это без ехидных замечаний или грязных взглядов. Что‑ то еще, что здесь есть, или, вернее, чего здесь нет. Нет рекламных щитов или неоновых вывесок – вряд ли есть реклама в Бутане, и неоновые вывески запрещены. Тем не менее я нашел этот нарисованный знак, подпертый двумя кусками дерева на обочине дороги:

 

Когда последнее дерево срублено,

Когда последняя река высохнет,

Когда последняя рыба поймана,

Только тогда человек поймет, что он не может есть деньги.

 

Я обдумываю эти слова, пока «Corolla» тянет до гостевого дома на вершине холма. Я поздоровался и проявил уважение ко всем сотрудникам. Еще один белый шарф заарканил мою шею, а потом я пошел наверх, в свою комнату. Хозяйка, красивая женщина по имени Сангай, сообщает мне, что Ричард Гир однажды оставался в той же самой комнате.

– Я помню это очень отчетливо, – говорит она. – Он сказал… как же он выразился? Вот! В комнате вид на миллион долларов.

Вид действительно замечательный: город Тхимпху, с его белыми основаниями и зелеными крышами домов, лежит прямо внизу, выше видны горы и тонкие облака на горизонте. Но «вид на миллион долларов» кажется мне не совсем подходящим термином, чтобы применить его здесь, в Бутане, стране, где деньги играют наименьшую роль.

Обессиленный, я плюхаюсь на матрац. Я закрыл глаза и попытался представить себе Ричарда Гира, лежащего на этой самой кровати. Мне не нравится представшая перед глазами картина, так что я лучше подумаю о бейсболе. Ничего личного. Я ничего не имею против Ричарда Гира.

На самом деле, я могу честно сказать, что, если бы он был лучшим актером, я, возможно, не женился бы. На первом свидании со своей будущей женой мы пошли смотреть фильм с Ричардом Гиром «Гринвич Виллидж». Его персонажа звали мистер Джонс, и он был так плох, на очень многих уровнях, что мы провели остаток вечера, обсуждая его, что создало глубокую и прочную связь между нами, которая длится по сей день. Так что теперь у меня есть шанс, и я говорю: спасибо, Гичард Гир.

Я сплю беспокойно, мои сны прерывисты – я подозреваю, что это из‑ за высоты. Я просыпаюсь на следующее утро под звуки, крики и улюлюканье в отдалении. Восстание? Государственный переворот?

– Нет, это, вероятно, матч по стрельбе из лука, – говорит Сангай, пока я ем яйца всмятку и тост на завтрак.

Стрельба из лука является национальным видом спорта в Бутане. Эти игры проходят с силой и шумом. Бутанцы молятся тихо – все остальное они делают оглушительно.

Мне нужно убить какое‑ то время, прежде чем Таши подбирает меня, так что я решил сделать то, что было немыслимо в Бутане до самого последнего времени. Я смотрю телевизор. Бутан был последней страной в мире, в которой появилось телевидение в 1999 году, быстро став незаменимой и противоречивой частью жизни. Бутанские подростки, по причинам не совсем понятным, быстро пристрастились к передачам о рестлинге. Правительство запретило каналы, которые показывали эти матчи. Это сработало. На какое‑ то время. Тогда другие каналы начали показывать борцовские схватки. После столетий изоляции Бутан оказался захвачен Халком Хоганом и ему подобными.

Сангай Нгедуп, бывший премьер‑ министр, выразил озабоченность, которую разделяют многие бутанцы. «До недавнего времени мы предпочитали не уничтожать насекомых, а теперь бутанцы смотрят по телевизору, как людям вышибают мозги дробовиком», – рассказал он британской газете The Guardian.

Выпуск новостей на BBS – Butan Broadcasting Service – выглядит довольно оригинально. Ведущий одет в гхо, читает новости так, будто рассказывает байки своим приятелям. Позади него вид на дворец в Тхимпху, бутанский эквивалент Белого дома. Внизу я могу только едва разглядеть закорючки. Подожди минуту. Эти закорючки движутся. Что происходит? Я придвигаю мой стул ближе к экрану.

Боже мой, у них есть бегущая строка! Только семь лет телевидения, и она уже у них есть. И вот прогресс семимильными шагами идет по Бутану в двадцать первом веке. Сейчас у них есть даже интернет‑ кафе, и мобильные телефоны, и многие другие признаки цивилизации, по крайней мере цивилизации примерно 1973 года. Имейте в виду, что это страна, в которой до 1962 года не было ни одной дороги, школы или больницы. До 1974 года у них не было даже национальной валюты.

Таши прибывает в отель и объявляет с большой помпой:

– Я приехал, сэр.

Я решил, что Таши не шпион. Он недостаточно умен. Либо так, либо он очень хороший шпион. Нет, Таши скорее гид или, в журналистском жаргоне, решала. Решала организует интервью, интерпретирует, выбивает информацию из сопротивляющихся чиновников, обеспечивает сочные анекдоты, получает фотографии, кофе, а иногда даже пишет статьи. Другими словами, решалы делают большую часть работы корреспондента очень задешево или бесплатно. Кто‑ то может найти это несправедливым, даже неэтичным. Может быть, но отношения решала – корреспондент имеют долгую и славную традицию. И я не собираюсь ее нарушать.

Однако я обеспокоен, что Таши не может быть хорошим решалой. Его английский слишком груб, и он явно новичок в этом деле и зелен, как авокадо. Должно быть, я позволил моим опасениям проскользнуть к кому‑ то еще в гостинице, потому что я получаю звонок от босса Таши – Сонам, менеджера турфирмы, организующей мою поездку.

– Я понимаю, что вы недовольны Таши, – говорит она категорически.

Ничего себе, я думаю, какая маленькая страна.

– Нееет, – я смущен своей неосмотрительностью. – Я им невероятно доволен.

Она не успокаивается, предлагая назначить другого гида. Я мог бы согласиться, мог бы бросить Таши прямо там, но по причинам, которые я до сих пор не совсем понимаю, я решил остаться с ним.

Мое недовольство, однако, дошло до Таши. Он интерпретировал мою критику так, будто я считаю, что он не открывает достаточное количество дверей или носит недостаточно вещей, так что он удвоил свои усилия.

Мы едем вниз по склону к Тхимпху. Каждый, кто посещал город, любит отметить, что это единственная в мире столица без единого светофора, так что я тоже скажу это. Тхимпху является единственной в мире столицей без единого светофора. Вместо этого на главном перекрестке полицейский в белых перчатках направляет трафик четкими, почти комическими жестами. Несколько лет назад они пытались заменить полицейского собственно светофором, но он не понравился королю, а король – отец нации, всегда прав и непогрешим, так что все согласились, что это была плохая идея, и светофор убрали.

Тхимпху – симпатичный город, размером с Берлингтон, штат Вермонт. Горизонт представляет собой клубок линий электропередач и молитвенных флагов.

Жизнь в Тхимпху напоминает мне описания жителей Шангри‑ Ла: «Они были добродушны и мягки, любознательны, вежливы и беззаботны, заняты на бесчисленных рабочих местах, но никогда не спешили».

В Тхимпху есть нужное количество суеты и хаоса: индийские торговцы, дешевые гостиницы, спутниковые тарелки на крышах домов, как дикие грибы, знаки благодарности за то, что люди не плюют на улице, грязные интернет‑ кафе, покосившиеся бамбуковые строительные леса, загорелые туристы в кроссовках, их гиды, идущие следом, словно агенты секретной службы, бутанские женщины, несущие зонтики, чтобы оградить себя от полуденного солнца.

И бродячие собаки. Много бродячих собак. Они лежат на солнце или бегают по улицам. Они делают это с ощущением непобедимости. Они знают, что никто не осмелится сбить их. В Бутане собаки – короли дороги. В последний раз я видел такую гордыню у животного в Индии, где корова, самодовольная в своей святости, стала большой проблемой. Коровы стоят посреди дороги и жуют свою жвачку, всем своим видом демонстрируя – только посмей объехать или ударить их! Наслаждайся своей следующей жизнью бородавочника, приятель.

В следующей жизни я хочу быть бутанской собакой. Люди уважают их. Почему? Конечно, есть буддийское уважение ко всем живым существам. Но эта вера, безусловно благородная, не так альтруистична, как нам кажется. Если вы верите в реинкарнацию, то вы также верите, что вы могли бы вернуться в следующей жизни лошадью или коровой, и, если да, вы бы хотели, чтобы к этим животным относились хорошо. Вот как Рингжин Дорджи, цитируемый в книге Барбары Крозетт о гималайских буддийских царствах, описывает это явление: «Сегодня моя мама может быть человеком. Но, когда я умру, я могу возродиться собакой, и моя мама будет сукой. Поэтому вы должны понимать, что все живые существа – мои потенциальные родители. Мои родители бесконечны. Пусть мои родители не страдают».

Когда я впервые прочитал этот отрывок, он произвел на меня большое впечатление. Не только сомнительное предположение, что «моя мать может быть сукой», но более глубокое понятие, что наши родители бесконечны. То, что мы все связаны.

Я беру газету «Bhutan Observer». Мне бросается в глаза заголовок: «Нелегальная торговля в темных переулках». О, нет, думаю я, у Бутана проблемы с наркотиками или, что еще хуже, с контрабандным оружием. Я читаю: «Основные пункты проданных здесь фруктов, овощей и свежих молочных продуктов». Производители, оказывается, не могут продать все свои товары во время санкционированного рыночного выходного дня, так что они торчат вокруг Тхимпху в понедельник и подпольно торгуют цукини и спаржей перед поездкой обратно в свои деревни. По‑ видимому, это то, что считается преступлением в Бутане. Но полиция беспокоится. Они знают, что это скользкий путь: продажи на черном рынке цукини и спаржи могут легко привести к началу торговли куда более злостными продуктами. Очевидно, что низкий уровень преступности (про убийства в Бутане практически ничего не слышно) способствует общему счастью здесь. Неудивительно, что места с высоким уровнем преступности занимают низкие позиции по шкале счастья. Хотя есть исключения – например, Пуэрто‑ Рико, где уровень преступности высок, считается счастливым. Причины менее очевидны, чем вы могли бы подумать. Ограбленный или избитый, конечно, не очень‑ то счастлив, но жертвы преступлений по‑ прежнему составляют незначительную часть населения (в большинстве стран, по крайней мере). Не преступление само по себе делает место несчастным. Это ползучее чувство страха, которое пронизывает жизнь каждого, даже тех, кто никогда не был и, вероятно, никогда не будет жертвой преступления.

За последние несколько десятилетий, Бутан добился огромных успехов в тех показателях, которыми увлекаются люди, использующие такие слова, как «метрики». Ожидаемая продолжительность жизни увеличилась с сорока двух до шестидесяти четырех лет (хотя это все еще не 250 лет в Шангри‑ Ла). Теперь правительство предоставляет бесплатную медицинскую помощь и образование для всех своих граждан. Бутан – первая в мире некурящая нация; продажа табака запрещена. Монахов куда больше, чем солдат. Армия большей частью занимается производством алкоголя: бутанского ликера, пива Red Panda и моего любимого Dragon Ram. Представьте себе, если бы все армии в мире занимались алкогольным бизнесом. «Занимайтесь выпивкой, а не войной» – могло быть стать лозунгом для нового поколения пацифистов.

Я хотел бы узнать больше о политике Бутана в отношении ВНС, целью которого является дополнение мерила счастья к более традиционным мерам прогресса. Они это всерьез? Каждый, кто хоть краем уха слышал что‑ то о Бутане, советовал мне встретиться с Карма Ура. Он считается самым мудрым человеком страны и составляет настоящий мозговой центр. Жду встречи с ним с нетерпением отчасти и потому, что он обладает такой интеллектуальной силой в этой стране, много думает о природе счастья, ну и, конечно, я не встречал еще никого по имени Карма.

Таши и я едем на окраину Тхимпху, недалеко от места, где живет король, и паркуемся у старого здания. Я направлен в конференц‑ зал, в нескольких метрах от отеля. Я иду вдоль деревянного бруса, балансируя над ямой грязи. Мои ожидания от конференц‑ зала не очень высоки, но, когда я открываю дверь, я с удивлением обнаруживаю приятное пространство, разделенное пополам длинным деревянным столом. Бутан не из тех развивающихся стран, где деньги вкладывают в растущие терминалы аэропортов, окруженные трущобами, отели с экстравагантными вестибюлями, но потертыми номерами. В Бутане внутренняя часть куда более впечатляюща, чем внешняя.

Я вручаю Карма белый шарф, который мне дал Таши, и он отвечает легкой улыбкой. Он носит клетчатый гхо и имеет постное, красивое лицо. Он говорит медленно, осознанно. Это не значит, что он думает, прежде чем говорит. Он думает, что и как он говорит, и делает это размеренным, синхронным образом. Постоянные паузы в разговорах заставляют меня чувствовать себя неудобно – это сводит меня с ума, и я должен сдерживать свое желание к заполнению пустых пространств в нашем разговоре.

Свою работу Карма Ура видит как пилот самолета. В плохую погоду он должен опираться на свои инструменты навигации. Но что, если инструменты неисправны? Самолет, конечно, отклонится от курса, даже если пилот манипулирует управлением должным образом. То, что он говорит, это состояние мира сегодня, с его зависимостью от валового национального продукта в качестве единственной реальной меры прогресса нации.

– Возьмите образование, – говорит он. – Мы зацепились за измерение охвата, но мы не смотрим на содержание. Или рассмотрим такую страну, как Япония. Люди живут долго, но каково качество их жизни после шестидесяти?

В его словах есть смысл. Мы измеряем то, что проще всего измерить, а не то, что действительно имеет значение для жизни. Именно это стремится измерить Валовое Национальное Счастье.

Я чувствую, что скатываюсь в свой старый, холодно‑ профессиональный стиль интервью и понимаю, что пришло время задать свой личный вопрос.

– Карма, вы счастливы?

– Оглядываясь на свою жизнь, я считаю, что ответ – да. Я достиг счастья, потому что у меня нет нереалистичных ожиданий.

Это странное объяснение поражает меня. В Америке высокими ожиданиями являются двигатели, которые управляют нами, газ для наших танков, сила, стоящая за нашей мечтой, и, как следствие, наше стремление к счастью.

– Мой способ мышления совершенно другой, – говорит он. – У меня нет каких‑ то масштабных планов; в принципе, я считаю, что жизнь сама по себе – борьба, и, если я делаю что‑ то хорошее, вечером я вздыхаю и говорю: «Это было хорошо».

– У вас бывают плохие дни?

– Да, но очень важно понимать их незначительность. Даже если вы достигли многого, это своего рода театр в вашем уме. Вы думаете, что это так важно, но на самом деле они не имеют большой разницы в жизни человека.

– Так вы говорите, Карма, что наши самые большие достижения и большие наши неудачи одинаково незначительны?

– Да. Нам нравится думать, что мы действительно что‑ то изменили. Хорошо, в масштабе недели, возможно, это так. Возьмите еще сорок лет, и я уже не был бы так уверен. Возьмите три поколения, и вы будете забыты без следа.

– И это источник комфорта? Я считаю это ужасно угнетающим.

– Нет, как мы говорим в буддизме, нет ничего больше, чем сострадание. Если вы сделали что‑ то хорошее, в тот же момент вы должны чувствовать удовлетворение. Я убиваю много мух и комаров каждый день, потому что боюсь малярии, но иногда я не делаю этого. Я беру паузу и думаю: «Ну, она не вредит мне, не угрожает впрямую. Зачем убивать? » И когда я отпускаю ее – это незначительное действие, но это момент подлинного мира. Я просто отпускаю.

Тогда я решаю сделать нечто, что совсем на меня не похоже. Я рассказываю о себе. На самом деле рассказываю. Не знаю почему. Может быть, кротость этого человека, или тот факт, что его зовут Карма, или дезориентирующая природа Бутана, или какая другая причина заставляют меня рассказать Карме историю, которая случилась в Майами за несколько недель до того, как я начал свои поиски счастливых мест.

– Проснись, – услышал я нетерпеливые слова врача, распахнувшего двери в смотровую.

– Я проснулся, – отвечаю я.

– Нет, – отзывается врач. – Я говорю с компьютером.

Конечно. Теперь я вижу небольшой микрофон и планшет у него в руках.

Это странное зрелище отвлекает меня на короткое время, прежде чем я вспоминаю, почему я здесь. Онемение в руках и ногах. Одышка. Эти симптомы стали хуже за последние несколько недель, особенно в ночное время.

И так случилось, что в самом расцвете сил – только что переступив сорокалетний порог – я лежу в холодной смотровой с врачом, который разговаривает со своим компьютером, в ожидании результатов МРТ, которые, я знаю, просто знаю, обеспечат мрачное подтверждение моей неоперабельной опухоли мозга. Или, может быть, если мне повезет, болезнь Лу Герига. Две недели назад, лежа в саркофаге, окруженный трубками, я буквально слышал техников за стеклянной перегородкой, бормочущих друг другу: «Бедный ублюдок, ему так мало осталось».

Так как я жду официальных результатов, моя жизнь щелкает перед моими глазами, как плохая презентация PowerPoint. Заключительный слайд. Смерть. Спасибо за посещение нашего семинара. Кофе и пирожки доступны в фойе.

– Ну, я получил результаты МРТ, – говорит доктор.

Да, я знаю, что они у вас. Я вижу их в ваших холодных, беспощадных руках. Дайте мне их, доктор. Я могу принять это. На самом деле не могу. Но дайте мне их все равно.

– И у нас есть ваш анализ крови.

Да, мой анализ крови, я знаю. Сколько мне осталось?

– А также… мы нашли…

– Ничего. Они не нашли ничего, – перебивает Карма категорично, без намека на сомнения.

Я ошарашен. Он прав. Нечувствительность в моих руках и ногах была вызвана беспорядочным дыханием и непоследовательными потоками кислорода – другими словами, паническими атаками. Просто еще одна стадия ипохондрии.

– Как вы узнали, Карма?

Карма делает одну из его пауз, а затем отвечает так, будто выписывает рецепт:

– Вы должны думать о смерти в течение пяти минут каждый день. Это будет лечить и очищать вас.

– Как?

– Именно эта вещь, страх смерти, толкает нас к достижению того, чего мы хотим, заставляет растить наших детей. Это то, что вас беспокоит.

– Но это звучит так угнетающе, думать о смерти каждый день. Зачем мне делать это?

– Богатые люди на Западе не видят трупов, свежих ран, гнилых вещей. Это проблема. Это человеческое. Мы должны быть готовы в любой момент перестать существовать.

Тогда он говорит мне о своей болезни. Диагнозе. Химиотерапии. Хирургии в больницах вдали от дома. И, наконец, ремиссии.

Теперь я замолкаю.

Мы прощаемся, и я прошу о еще одной аудиенции, чтобы увидеть его еще раз до того, как покину Бутан. Потом я иду обратно через деревянные доски и сажусь в «Corolla». Мы едем обратно в отель, о чем Таши считает необходимым объявить, а я думаю о замечательном человеке, с которым я только что познакомился. Счастливый человек. Он вполне может сойти за кембриджского академика и говорить о регрессионном анализе наряду с лучшими из них, но в следующую секунду он говорит о Будде и раке, который чуть не убил его. Плавно. Жизнь Кармы Ура интегрирована. Органична. Не из серии дом‑ работа‑ дом, как у большинства людей. Как у меня.

Мы приезжаем в отель – о чем Таши сообщает, объявив:

– Мы приехали в отель, сэр.

Я не в настроении общаться с персоналом, поэтому я выношу стул на балкон своей комнаты и сижу. Просто сижу. У меня кружится голова. Карма Ура выбил меня из колеи. Счастье не ждать многого? Как примирить это с моими амбициями, которые так хорошо служат мне в жизни? И что он сказал о сострадании, которое является конечной амбицией? Что это было?

Тогда я вижу его. В двух футах от меня. Жук. Он лежит на спинке, его крошечные ноги бессмысленно дергаются. Я смотрю в сторону. Но мои глаза прикованы к этому крошечному существу в таком жалком состоянии.

Мои варианты. Вариант первый: я могу убить его и положить конец его страданиям. Главным преимуществом варианта является то, что он прекращает страдание. Вариант второй: я мог бы игнорировать его, как обычно делают такие, как я, когда сталкиваются со страданиями других. Не вмешивайся. Будь хорошим журналистом. Оставайся нейтральным. Это не новость. Кто станет смотреть «Паразит умирает в Гималаях. Прямой репортаж. Эфир в 11: 00»?

Есть и третий вариант: я мог бы вмешаться и спасти жизнь. Жизнь насекомого, правда, но все‑ таки жизнь. Я делаю ошибочный шаг и подталкиваю его. Но немного не рассчитываю силу, так что насекомое летит добрых десять футов через внутренний дворик, по‑ прежнему перевернутое и все еще большое. Хорошенькое вмешательство. США со всеми своими ресурсами так же не экономят силы в Сомали или в Ираке, так почему я должен чувствовать себя плохо,

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: