Молдова. Счастье снаружи

Молдова

Счастье снаружи

 

 

Все это счастье начинает меня доставать. Как немецкий философ и коллега по безрадостной жизни, Шопенгауэр однажды сказал: «Чувствуя себя несчастными, люди не могут вынести мнимого счастья другого».

В точку. Что мне нужно, чтобы взбодриться, так это поездка в несчастливое место. В соответствии с Законом относительного счастья, такое место будет стимулировать мое настроение, так как я пойму, что есть глубины страданий, которых я еще не достиг.

Такое место тоже могло бы дать ценную информацию о природе счастья. Мы знаем, что вещи определяются противоположностями. Жара ничего не значит без холода. Моцарт усиливается наличием Барри Манилоу. И счастливые места обязаны, по крайней мере частично, местам несчастливым.

Да, мне нужно ехать на темную сторону планеты, в какое‑ то место, которое не просто немного печальное, но по‑ настоящему и глубоко несчастное. Но какое?

Немедленно приходит на ум Ирак. Несомненно несчастливое место, чему находятся ежедневные подтверждения по телевизору. Но несчастье Ирака – это больше о войне, чем о природе счастья. Я роюсь в своих заметках из Всемирной базы данных счастья. Посмотрим. Несколько африканских стран, безусловно, квалифицированы как несчастные, и я даже ищу следующий рейс в Зимбабве. Но африканские страдания тоже легко диагностируются, хотя лекарства от них могут оказаться недостижимы.

И тут я нахожу: Молдова. Конечно. Бывшая советская республика, по данным Рута Винховена, самая несчастливая страна на планете. Даже название звучит меланхолично. Молдооооова. Попробуйте. Обратите внимание на то, как ваша челюсть отвисает и плечи сутулятся. В отличие от «Ямайка», что невозможно сказать, не улыбаясь. Я могу даже представить себе слово «молдова» в качестве синонима беспокойства.

«Как дела сегодня, Джо? »

«Не очень хорошо. Немного молдоооооова».

«Грустно слышать. Взбодрись».

Да, Молдова – это то, что мне нужно.

Как упаковать вещи для поездки в наименее счастливое место в мире? Может быть, я должен взять немного печальной русской литературы? Пару томов Достоевского, возможно, просто чтобы показать, что я, знаете, член клуба.

Мне нужны две фотографии для визы. Я сижу на скамеечке в одном из этих недоброкачественных фотомагазинов. «Улыбочку», – говорит фотограф. Я замираю. Что мне делать? Добавит ли улыбка на фото мне что‑ то в глазах голодающей нации с мешками пшеницы? Или, возможно, это будет рассматриваться как терроризм? Я уже представляю сурового сотрудника иммиграционной службы (а другие бывают? ), который бросает взгляд на мое сияющее лицо и кричит своему коллеге: «Эй, Борис, иди сюда. У нас тут нарушитель спокойствия». Я выбираю средний путь: нейтральную полуулыбку, которая не могла бы быть истолкована как веселье или ехидство. Следующая задача: найти Молдову на карте. Это оказалось сложнее, чем ожидалось. Я просматриваю свой атлас несколько раз, прежде чем, наконец, нахожу ее, зажатую между Румынией и Украиной, двумя вполне себе несчастными странами. Страдание любит компанию.

Попасть в Молдову оказывается почти так же сложно, как найти ее на карте. Молдаване грустят в своем уголке земного шара: «Оставьте нас в покое. Мы несчастливы, и нам так нравится. Мы сказали, уходите! »

Я знаю, это просто крик о помощи, и я не собираюсь сдаваться. Давайте посмотрим, вот рейс из Франкфурта, выполняет Air Moldova. Пожалуй, отклоню этот вариант. Не хочу доверять свою судьбу суровому молдавскому пилоту. А вот есть рейс Austrian Airways из Вены. Хорошо. У австрийцев есть немного чувства юмора, и у них довольно приличный уровень счастья – 6, 5 баллов. Я бронирую билет.

Небольшой самолет приземлился в Кишиневе, столице Молдовы, и вот я стою в очереди в иммиграционный контроль. Аэропорт маленький, он больше похож на терминал автобусной станции «Greyhound», чем на международный шлюз. Я ищу явные признаки недовольства. Чувствуется ли это в воздухе? Нет, я не замечаю никакого падения настроения. Кислая женщина сидит за столом с пометкой «виза по прибытии». Я вручаю ей мое фото с нейтральной улыбкой и три двадцатидолларовые купюры. Как правило, чем ниже уровень жизни в стране, тем больше упомянутая страна настаивает на хрустящих купюрах. Швейцарцы, например, не против мятых, рваных или иным образом несовершенных. Но я помню, как на кассе авиакомпании в Кабуле клерк просматривал каждую сотню, которую я ему давал, так, будто проверял на подлинность полотна Матисса. Он отверг, по крайней мере, половину. Одни были чересчур новенькими, другие слишком старыми, третьи просто не очень.

Катар продемонстрировал, что деньги предназначены, чтобы держать вас и страну посещения на удобном расстоянии. Нет, если я собирался проникнуть в глубины молдавского страдания, мне нужно было прокладывать путь лично и близко. Мне нужно было остаться с реальным, живыми молдаванами. Я нашел женщину по имени Мариша, с сайта Marisha. net, который предоставляет такую услугу. Она помогает путешественникам, как я, общаться с молдаванами, как Наташа, которые за наличные деньги (что в значительной степени по‑ молдавски) с удовольствием сдают дополнительную комнату за несколько хрустящих американских долларов. Мариша и я обменялись несколькими электронными письмами, я был осмотрительным в моих исследованиях счастья, чтобы не вызвать чрезмерных подозрений. Она нашла квартиру для меня в центре. С настоящими молдаванами. Отлично. За исключением одного момента. Где Наташа? Она должна была быть здесь с табличкой с моим именем. Я вглядываюсь в толпу. Никого. И наконец молодая женщина не старше девятнадцати лет подбегает ко мне с мятой картонкой в руке.

– Мистер Эрик?

– Наташа?

– Да, извините за опоздание.

– Все нормально.

Наташа и я идем к такси, которое ждет снаружи. У меня появляется возможность ее рассмотреть. Она одета в короткую юбку, шпильки, и у нее так много макияжа вокруг глаз, что она похожа на енота. Сексуального енота. Я задаюсь вопросом, во что я ввязался? Не сдают ли Мариша и Marisha. net в аренду не только помещения?

Мы садимся в старый «Мерседес» с изношенными сиденьями и едким, неизвестным запахом. Наташа сидит на переднем сиденье, ее колени так близко к рычагу коробки передач, что я волнуюсь, как бы водитель не перепутал.

По радио ревет русская поп‑ музыка. Русская попса – это… как бы выразиться дипломатично? Плохо. Очень плохо. Так плохо, что это, возможно, способствовало развалу Советского Союза. Я прошу водителя приглушить музыку. По мере приближения к городу улицы становятся все более многолюдными, и я вижу других Наташ, все одеты так же: мини‑ юбка и енотообразный макияж. Боже мой, я думаю, каждая женщина в Молдове – проститутка? Это хуже, чем я себе представлял. Потом меня осенило. Они не проститутки. Они просто так одеваются. Это национальная униформа.

Тем не менее город выглядит достаточно приятно. Улицы усажены деревьями, и, разглядывая автомобили и людей, я не вижу никаких явных признаков страдания. Наши умы обучены искать явные признаки бедствия: разбомбленные здания, подростки с оружием, смог. Поэтому мы предполагаем, что если нет этих признаков отчаяния, то это место, возможно, счастливое? Но страдания, как канализация, протекают глубоко.

– Правда ли, – я спрашиваю Наташу, – что люди здесь несчастны?

– Да, это правда, – говорит Наташа на сносном английском.

– Почему?

– У нас нет денег, – говорит она, как будто вопрос решен и я могу ехать домой. Смешно, но я думаю, что я недавно был в стране, где слишком много денег. Может быть, вы и Катар могли бы что‑ нибудь придумать.

– Как надолго вы планируете остаться в Молдове? – спрашивает Наташа.

– Почти две недели, – я говорю. Она кивает, впечатленная. Видимо, большинство туристов не остаются так надолго.

Мы прибываем к моим апартаментам в квартале малоэтажных жилых зданий, построенных в типичном советском стиле. Советы сделали для архитектуры то же, что Burger King сделал для гурманов пищи. Между домами устроены небольшие скверы с обломками ветхих игровых площадок, которых, впрочем, наблюдалось меньше, чем пустых пивных бутылок. Еще больше мусора я вижу на лестничных клетках, а на стенах – самовыражения местной молодежи – граффити White Power. Наташа знакомит меня со своей бабушкой Любой и моей хозяйкой в течение следующих двух недель. Ее голова покрыта косынкой. Коренастая, с рыжеватыми волосами и ожесточенным выражением лица, которое, честно говоря, меня пугает. Это немного компенсируется ее ярким халатом в цветочек.

Русская по рождению, Люба приехала в Молдавию несколько десятилетий назад, решив распространить русскую щедрость. Она была одной из миллионов русских, которые рассыпались по всему Советскому Союзу. Жизнь была сладкой до тех пор, пока Берлинская стена не рухнула, а Советский Союз не распался, так же, как и жизнь Любы. Теперь она еле сводит концы с концами, работая на пищевом производстве и сдавая в аренду свою свободную комнату невротическому американцу в его сумасшедшем поиске счастья. Колесо истории может быть жестоким. Английский Любы состоит из слов «нет» и fifty‑ fifty, последнее из которых она неизменно сопровождает характерным жестом ладони. Для Любы, все fifty‑ fifty – и рыба на местном рынке, и президент Молдовы. За исключением Михаила Горбачева. Бывший советский лидер, человек, который ускорил распад Советского Союза, намного хуже, чем fifty‑ fifty в оценке Любы.

Мой русский язык богаче, чем английский Любы, но только чуть‑ чуть. В дополнение к «нет», я также могу сказать «да» и «я не понимаю» и «еще одну водку, пожалуйста». Таким образом, вы можете себе представить мой ужас, когда Наташа объясняет, что она уходит и я проведу следующие две недели наедине с ее бабушкой. Боже, помоги мне. Квартира Любы не сильно изменилась со времен Хрущева. Ее центром является телевизор, перед которым Люба проводит часы, просматривая российские телесериалы, а иногда делая шипящий звук, будто воздух просачивается из дырявой шины, когда что‑ то на экране телевизора неугодно ей, что происходит довольно часто. В квартире множество звуков. Скрипы и строительные звуки, которые вызывают тревогу, так как нет никакого строительства нигде поблизости. Должно быть, водопровод, говорю я себе.

Я спрашиваю Любу, могу ли я использовать телефон, приложив невидимый телефон к уху, и она указывает на черный предмет на столе в углу. Это дисковый телефон. Я не могу вспомнить последний раз, когда я таким пользовался. Он тяжелый и медленный. И все же есть что‑ то неожиданно удовлетворительное в том, как движется циферблат, в ощущении моего пальца на корпусе и жужжащем звуке от каждой набранной цифры. На другом конце провода – Виталий, один из немногих молдавских блогеров. Он, казалось, тот, кто мог бы пролить некоторый свет на молдавские страдания. Мы договорились встретиться на следующий день. Виталий спрашивает меня, знаю ли я в округе хороший ресторан. Это мне кажется странным, так как он живет здесь всю свою жизнь, а я был в Молдове в течение примерно часа. Я принимаю это как обескураживающий знак о кулинарных перспективах в этой стране. Позже кто‑ то объяснил, что в Молдове отношения между хозяином и гостем выстроены так, что обязательство гостя – дать хозяину возможность чувствовать себя в своей тарелке. Обратное гостеприимство. Один из многих своеобразных обычаев в этой стране.

Я показываю Любе пантомиму о том, что я иду на прогулку, и она протягивает мне ключ и показывает, как разблокировать множество замков на ее двойной двери. Улицы достаточно приятны, в сером, советском стиле. По крайней мере, есть деревья. Я сажусь на автобус и еду в центр города.

Он полон. Каждое лицо застыло в выражении, которое одновременно нейтрально и немного злобно – как я понял впоследствии, так молдаване хмурятся.

Молдаване получили короткий конец советской палки, и, по правде говоря, это была не очень длинная палка. Когда советский мир рухнул, у молдаван, в отличие от стран Балтии, не было столь пламенного объединяющего национализма. И, в отличие от мусульманских народов Средней Азии, у них не было твердой веры или культуры, на которые можно было положиться. Были только они сами, и ясно, что этого не было достаточно.

Повсюду вокруг я вижу страдания. Человек в солнцезащитных очках и с тростью, как какая‑ то карикатура на слепого, ковыляет по улице. Старуха, сгорбленная до такой степени, что ее туловище почти параллельно земле. Я слышу, как кто‑ то рыдает у меня за спиной, и, повернувшись, вижу среднего возраста женщину с темными волосами, ее глаза красные от слез. Интересно, это место действительно так несчастно или я стал жертвой того, что социологи называют склонностью подтверждения? Я ожидаю, что Молдова – несчастливое место, поэтому я вижу страдания повсюду.

Я прохожу здание с надписью «Специальный институт инфекционных заболеваний». Оно ветхое и грязное – место, где вы скорее можете заразиться инфекционным заболеванием, чем вылечиться. Может быть это то, что делает его особенным. Я решил остановиться в небольшом кафе на открытом воздухе. Группа молдаван пьет пиво. Сейчас 11: 00 – немного рано для пива, я думаю, но они выглядят счастливее, чем кто‑ либо, кого я видел здесь до сих пор, за исключением улыбающихся лиц на рекламных щитах, продающих мобильные телефоны. Воздух наполнен дымом. Молдаване курят так, будто завтра не существует, что в их случае может быть правдой.

Молдова является страной, в которой все пошло ужасно криво, и, как в пластической хирургии, когда все пошло ужасно криво, результаты не очень. Вы норовите отвести взгляд. Русские пытались создать из Молдовы нацию, которой исторически никогда не существовало, по крайней мере, не такой нации, какую Советы имели в виду. Молдаване в основном румыны. У них одни и те же исторические корни; молдавский язык не является отдельным языком больше, чем американский английский отличается от британского английского. Кто‑ то однажды опубликовал румыно‑ молдавский словарь – он был не больше брошюры.

Есть старая поговорка о наполовину пустом или наполовину полном стакане. Что действительно важно, так это то, находится ли вода в стакане или вне его. В Молдове вся вода разлита. Во времена Советского Союза Молдова была богаче, чем соседняя Румыния.

Теперь румыны издеваются над своими обедневшими соседями на востоке. В советские времена молдаване могли свободно передвигаться по любой из четырнадцати других республик. Теперь им нужна виза, чтобы проехать везде, кроме Украины, а сколько удовольствия это может доставить? Самой популярной песней в Молдове является «Yesterday» Битлз, что не удивительно.

Все должно было быть не так. В начале 1990‑ х годов в страну сыпались сотни миллионов долларов в виде иностранной помощи. Был разговор о том, чтобы сделать Молдову следующим Люксембургом. Сегодня единственное, что Молдова имеет общего с Люксембургом, – это то, что никто не может найти их на карте.

Я прохожу пару молдавских полицейских. Полицейские, как и все молдавские мужчины, имеют разбойный вид и осматривают тебя с точки зрения того, что они могли бы с тебя взять. В отличие от большинства молдавских мужчин, они заметно пухлые. Плохой знак, когда в стране худых людей полицейские – толстяки.

Я вижу книжный магазин и решаю проверить его. Внутри темно, перебои в подаче энергии, но в тусклом свете я вижу много томов Пушкина. Молдаване гордятся русским писателем, который жил здесь в течение нескольких лет в девятнадцатом веке. Александр Пушкин не любит их в ответ. «Проклятый город Кишинев, – писал он о молдавской столице. – Тебя бранить язык устанет». Часть ненависти Пушкина, я подозреваю, объясняется тем, что он был здесь не по собственному выбору. Он был сослан в Молдавию, и редко мы проникаемся привязанностью к местам ссылки, даже если это прекрасные места, к которым Молдова не относится.

На улице я прохожу мимо парня с толстой шеей. У него бандитский вид. Он выглядит так, как выглядят мафиози. Я оборачиваюсь ему вслед и вижу, что на задней стороне его футболки написано «мафия».

На моем пути назад в квартиру Любы автобус внезапно останавливается. Водитель делает заявление, что, по‑ видимому, автобус сломался, и все начинают выходить. Поразительно. Ни ропота, ни вздохов, ни слова или звука. Очень заманчиво сделать вывод о том, что молдаване принимают все в жизни и достигли состояния Будды. Но я не думаю, что это так. Я подозреваю, что что‑ то большее происходит здесь.

В конце 1960‑ х годов молодой Селигман, теперь лидер школы позитивной психологии, проводил эксперименты с собаками. Он поместил собаку в клетку и бил ее электрическим током (якобы в безвредных дозах). У собаки была возможность уйти в другую сторону клетки и избежать шока, начало которого сигнализировалось громким шумом и ярким светом. Тогда Селигман поставил собаку в безвыходную ситуацию. Независимо от того, что она делала, она не могла избежать удара тока. Следующий эксперимент удивил Селигмана. Он посадил ту же собаку в клетку, в которой она могла легко избежать удара тока (просто перепрыгнув низкую стенку), но собака ничего не сделала. Она просто сидела и терпела удары. Она поверила, что ситуация безнадежна. Она научилась быть беспомощной.

Когда я сошел с разбитого автобуса, я задался вопросом: молдаване как собаки Селигмана? Били ли их так много раз, что они просто перестали пытаться? Является ли эта нация беспомощной?

Нет, молдаване говорят мне, источник их отчаяния гораздо проще. Это деньги. Их не хватает. Доход на душу населения составляет всего лишь $880 в год. Они уезжают за границу на заработки. Некоторых молдавских женщин обманом принудили работать проститутками. Некоторые молдаване продали почку за наличность.

Конечно, все это крайне печально, и я не пытаюсь умалить экономические сложности, с которыми сталкиваются молдаване. Но если я узнал что‑ нибудь в моих путешествиях, так это то, что вещи редко бывают столь же простыми, как кажется. Есть куда более бедные страны, чем Молдова, но куда более счастливые. Нигерия, например, или Бангладеш. Проблема заключается в том, что молдаване не сравнивают себя с нигерийцами или бангладешцами. Они сравнивают себя с итальянцами и немцами. Молдова – это бедный человек в богатом районе, положение, которое всегда несчастливое.

Когда я возвращаюсь в квартиру, Люба встречает меня у двери – проведя несколько минут за разблокировкой различных защелок. Я спрашиваю, как у нее дела, в ответ она пожимает плечами. «Fifty‑ fifty», – говорит она, указывая на ее левое плечо, которое болит, я полагаю, и обмахиваясь, чтобы указать, что ей жарко. Это удивительно, я думаю, как люди могут общаться, имея всего шесть общих слов, одно из которых «водка».

Через несколько минут Люба склоняет голову набок и прикладывает руки к щеке. Она собирается спать. Пользуясь случаем, я решаю рассмотреть фотографии в рамках, расставленных в комнате. Есть фотография человека, ныне покойного мужа Любы, я полагаю. Он снят с расстояния слишком большого, и мне приходится щуриться, чтобы разглядеть его лицо. У него борода с проседью и крепкие мужские черты. Он стоит перед каким‑ то серым советским памятником. Он не улыбается, но я бы не описал его выражение лица как хмурое. Я щурюсь еще немного, а потом я вижу его: след прерванной улыбки, едва заметной, но определенно присутствующей. Позже Люба объяснила через переводчика, что снимок был сделан в Казахстане, где они жили несколько лет назад. Интересно, что слабая улыбка выжила в Молдове.

Мои дни превращаются в удобную рутину. Утром Люба делает мне завтрак: острый молдавский сыр, растворимый кофе, а также печенье с чем‑ то кашицеобразным. Я принимаю душ и иду на улицы Кишинева, зондируя молдавское несчастье. За несколько дней я забыл, что мир за пределами Молдовы существует. Как удивительно, я думаю, что в век широкополосного Интернета и спутниковых ТВ места могут все еще поглотить нас так основательно, что они заполняют весь наш мир.

Я покупаю бутылку молдавского вина и возвращаюсь обратно в квартиру. Молдаване гордятся своим вином – один из немногих продуктов, которые они экспортируют. Есть туры по молдавским виноградникам и выставки молдавского вина. Люди делают вино в своих домах и гордо наливают его гостям. Я наливаю стакан для Любы, она делает глоток, а затем закрывает глаза на секунду или две, прежде чем произнести свое «fifty‑ fifty». Она льстит. Молдавское вино не дотягивает до уровня fifty‑ fifty. Печальная истина состоит в том, что никто не отваживается сказать молдаванам, что их вина, их национальное достояние, воняют.

На следующий день я встречаюсь с Виталием, блогером, в соседнем ресторане, где подают национальную молдавскую кухню. Я стремлюсь попробовать ее, помня, что пища – это зеркало души нации. Виталию лет двадцать, у него блестящее лицо и отличный английский, который, по его словам, он никогда не учил по учебнику. Угрюмый официант ведет нас вниз, в темный и затхлый подвал. Сейчас полдень. Мы единственные клиенты.

Так почему молдаване так несчастны? Я задаю свой вопрос, ныряя с места в карьер. Виталий делает небольшую паузу.

– Ну, есть проблема Приднестровья, – говорит он.

– Антибиотики это разве не лечат? – спрашиваю я.

Оказывается, что Приднестровье – это не болезнь, а отколовшаяся республика, тонкая полоска Молдовы, которая контролируется пророссийскими силами.

В Приднестровье делают коньяк и текстиль. Каждый раз, когда разрывается очередная бомба, прилетают переговорщики из Брюсселя. Они носят двубортные костюмы и пьют много «Evian». Проводятся конференции, подписываются резолюции. Люди из Брюсселя летят домой. До следующей бомбы.

Виталий объясняет всю ситуацию в Приднестровье «безусловно немой», и я склонен согласиться. Позже я обнаружил странную гордость, которую некоторые молдаване испытывают за Приднестровье, как будто они думают: «Да, мы отсталый, глубоко несчастный народ, но, по крайней мере, мы имеем нашу собственную мятежную республику, так же, как настоящая страна».

Виталий работает независимым финансовым консультантом. Большинство его клиентов – иностранцы, так что он, по молдавским стандартам, имеет хороший доход: $230 в месяц. Его жена зарабатывает примерно столько же, прочно помещая их в молдавский верхне‑ средний класс. Они живут в квартире, в «хрущевке», названной так в честь бывшего советского лидера, больше всего запомнившегося тем, что он стукнул ботинком по столу в Организации Объединенных Наций, а также многими другими примерно такими же очаровательными вещами. При нем начали массово строить пятиэтажные жилые дома, каждый из которых в длину футбольного поля. Квартиры очень маленькие. «Они были построены для сна. Вы работаете весь день, зачем вам еще нужно личное пространство? » – объясняет Виталий.

Угрюмый официант принимает заказ. Виталий рекомендует нечто под названием мамалыга, национальное блюдо. Мне нравится, как это звучит. Как в Улице Сезам. Эй, мальчишки и девчонки, большой привет от мамалыги!

Виталий угощает меня интересными фактами о Молдове. Например, что президент Молдовы – бывший пекарь, а премьер‑ министр – бывший кондитер. Они отличная команда на кухне, но, видимо, в политике все не столь удачно. Молдаване презирают свое правительство, если они, конечно, вообще об этом думают. У них есть другие проблемы.

Самая большая проблема – и Виталий признает это – это отвратительный сервис в Молдове. Пережиток советской эпохи, он говорит, когда клерки рассматривали клиента в качестве необходимой помехи, которую можно игнорировать достаточно долго, и тогда она исчезнет. Такое отношение сохраняется. В отличие от большинства молдаван, Виталий не просто не принимает его. Он борется. Буквально на днях он кричал на менеджера супермаркета, призывая ее обучить своих сотрудников быть более вежливыми. Она не приняла это предложение любезно. «Это наши люди», – сказала она. Типичный ответ, говорит Виталий. Режим по умолчанию является молдавской оборонительной позицией. Между тем еду готовят уже довольно долго. Где моя мамалыга?

Доверие – или, точнее, его отсутствие – причина несчастья в Молдове, говорит мне Виталий, повторяя выводы исследователей о взаимосвязи между счастьем и доверием. Молдаване не доверяют продуктам, которые они покупают в супермаркете. (Они могут быть просрочены. ) Они не доверяют своим соседям. (Они могут навредить. ) Они даже не доверяют членам своих семей. (Они могут изменять. ) Еще одна причина для молдавских страданий?

– Люди в Молдове не являются ни русскими, ни молдаванами. Нас оскорбляют, от нас все отказались. У нас нет гордости за что‑ нибудь. Даже наш язык. Есть министры правительства Республики Молдова, которые не говорят на молдавском языке. Они говорят только на русском. Я не хочу говорить этого, но это правда: нет молдавской культуры.

Я сразу же вспомнил Катар, который тоже не имеет своей культуры. Катар, однако, сказочно богатая страна без культуры. Молдова является грязной и бедной страной без культуры. Учитывая все обстоятельства, катарцы заключили более выгодную сделку. По крайней мере, они могут позволить себе арендовать культуру других людей на некоторое время.

Я спрашиваю Виталия о демократии, рефлекторно жестикулируя моим Sprite, словно газированный искусственно ароматизированный лимонно‑ известковый напиток как‑ то символизирует вечные поиски человечеством свободы. Молдавская демократия, может быть, далека от совершенства, но, конечно, это лучше, чем тоталитарный режим под Советами. Разве это не источник счастья?

– Нет, – говорит Виталий без малейших колебаний. – В советское время никто не думал о свободе. Коммунизм был всем, что они знали. Они не просыпались каждый день и не говорили: «Хотел бы я иметь больше свободы». Свободы делать что? По крайней мере, тогда люди имели работу и место жительства. Это была своего рода свобода, сейчас нет и ее.

Политологи долгие годы придерживались мнения, что люди, живущие в условиях демократических государств, были более счастливы, чем те, кто жил при какой‑ либо другой форме правления. Но с распадом Советского Союза все изменилось. Большинство (хотя, конечно, не все) из этих новых независимых государств возникли в форме квази‑ демократии. Тем не менее уровень счастья не поднимался. Сегодня бывшие советские республики являются в целом наименее счастливыми местами на планете. Что происходит? Это обратная причинно‑ следственная связь, заключил политолог Рон Инглхарт: «Не демократия делает людей счастливыми, но счастливые люди имеют гораздо больше шансов для установления демократии».

Почва должна быть богатой, культурно говоря, перед тем как демократия может пустить корни. Институты менее важны, чем культура. И каковы культурные компоненты, необходимые для демократии, чтобы пустить корни? Доверие и толерантность. Не только доверие к членам семьи, например, но внешнее доверие. Доверие к незнакомцам.

Доверие к вашим противникам, даже к вашим врагам. Таким образом, вы чувствуете, что вы можете сыграть в азартные игры с другими людьми, и что такое демократия, если не один гигантский матч в покер?

Таким образом, демократия делает счастливее швейцарцев, но не молдаван. Для швейцарцев демократия является глазурью на их торте успеха. Молдаване не могут наслаждаться глазурью, потому что у них нет торта.

– Хорошо, – я говорю Виталию, хватаясь за последнюю соломинку, – но у вас теперь есть «McDonald’s». Это должно означать что‑ то, да?

– Нет, – говорит Виталий. – Это ничего не значит. McDonald’s непозволительно дорог для простых молдаван. Лишь немногие состоятельные олигархи и русская мафия могут позволить себе есть там. Школьники ходят туда на экскурсии.

Он говорит мне, что класс его десятилетней сестры недавно посетил McDonald’s. Виталий спросил ее, что входило в образовательную программу. Ходили ли они за прилавок, чтобы увидеть, как делаются котлеты? Нет, сказала она. Они только поели и ушли. Виталий подозревает, что все дело в кумовстве – возможно, в школе у кого‑ то был родственник, который работал в «McDonald’s»? В Молдове кумовство является объяснением по умолчанию для всего. Это обычно правильное объяснение. Коррупция процветает невероятно, говорит Виталий. Он рассказывает мне о том, как больные подкупают сотрудников больницы, чтобы получить лечение без очереди.

– Это очень трудно – оставаться чистым здесь, – говорит он. И, наконец, моя мамалыга прибывает. Я изучаю ее. Если пища – окно в душу нации, то душа Молдовы пресная и мягкая. И что‑ то кукурузное, я думаю.

– Как вам? – спрашивает Виталий.

– Неплохо, – соврал я.

Мы продолжаем разговаривать, пока я ем свою мамалыгу, достаточно долго, чтобы не показаться грубым. Я оплачиваю счет, и мы уходим.

Мы стоим на оживленной улице в окружении задумчивых пешеходов, собираясь попрощаться, когда меня осеняет, что я не задал очевидный вопрос.

– Виталий, есть ли что‑ то, что вам нравится в жизни в Молдове?

Виталий на мгновение задумывается, прежде чем ответить.

– Мы не стали слишком мягкими, как люди на Западе. Мы немного меньше ожидаем, и я думаю, что это хорошая вещь. Кроме того, фрукты и овощи.

– Что насчет них?

– Они очень свежие.

Как будто услышав нас, женщина протягивает пластмассовые ведра, наполненные малиной и вишней. Да, я думаю, они выглядят свежими. В бывших советских республиках есть три главных продукта жизни: водка, шоколад и коррупция. Я знаю человека, который две недели выживал в Узбекистане только на этих трех составляющих. Я беру два из них в местном продуктовом магазине и иду домой. Вот как теперь я думаю о квартире Любы – как о доме. И поэтому я ем шоколад и пью свою водку. Бренд обманчиво называется «Совершенство», а Люба сидит перед телевизором, издавая иногда звук «Псст», а иногда смех.

Учитывая все обстоятельства, я думаю, это не самый плохой способ провести вечер в Молдове.

На следующий день я обедаю с Маришей из Marisha. net. Она счастливейшая из молдаван, которых я встретил, возможно, потому, что она только что вышла замуж за британского парня и может покинуть страну в любое время, когда хочет. Ее муж был одним из ее клиентов. Мариша зарабатывает на жизнь, помогая немногочисленным иностранным туристам, которые посещают Молдову. Некоторое время она также помогала людям, которые приехали в Молдову в поиске невест. Но недолго. Слишком многие, объясняет она, искали нечто иное, чем любовь. «Мошенники» – это слово, которое она использует, говоря о том, как женщины просят американских или британских бойфрендов выслать денег для получения визы или говорят, что выиграли новый автомобиль и им нужно просто заплатить налог. Не могли бы вы отправить деньги? Такой красивый автомобиль.

– И кто‑ то действительно посылает? – я спрашиваю Маришу.

– Некоторые, – говорит она.

Я представляю себе, как какой‑ то бедный недотепа, сидя перед экраном компьютера в Кливленде, задается вопросом, почему Ольга не отвечает ему на электронное письмо, которое он отправил некоторое время назад. Может быть, он посылает еще одно или два электронных письма, проверяя молдавский сервер снова. Сколько времени займет, чтобы понять, что она мошенница? Неделя? Месяц?

Это могло бы объяснить несчастья в Кливленде, но как насчет самих молдаван? Я спрашиваю. Почему они так недовольны? Деньги, она отвечает, но речь не об их отсутствии. Мы смешиваем реальные значения с денежными значениями.

Через несколько минут Мариша заливается рассказом о новом «Мегамолле», первом в Молдове, который строится на окраине города. Мариша видит это как признак прогресса. Я хочу кричать: «НЕТ! Не делайте этого! Прежде чем вы это поймете, вы будете тонуть в торговых центрах».

Но я держу язык за зубами.

После обеда мы проходим несколько кварталов вдоль приятных улиц, усаженных деревьями, к Музею природы и этнографии. Музей выглядит не изменившимся ни на йоту с советских времен ни в чем, включая женщин, которые там работают. Они, похоже, раздражены нашим присутствием.

Экспонаты исключительно простые, но все же странно покоряющие. Мой любимый – о молдавской грязи. Различные оттенки и цвета почвы отображаются в больших баллонах из плексигласа.

– У нас нет ни минералов, ни газа, ни нефти. Наша земля сама по себе наше сокровище, – объясняет Мариша.

Это правда. По словам Виталия, молдавская почва производит кое‑ какие очень свежие фрукты и овощи. Вино можно было бы делать и получше.

В другой комнате гигантская фреска, советский идеал космоса и места человечества в нем. Советы отрицали существование Бога и не пытались экспериментировать с духовностью. Фреска представляет собой головокружительную солянку из изображений, которая охватывает весь потолок и части стен. Мои глаза не знают, на чем сосредоточиться в первую очередь.

Есть космические корабли и небоскребы – все нарисованные с жесткими углами и темными цветами. На одной стене молодая пара, совершенно голая, держит их младенца высоко над головой, обращаясь к безбожным небесам. Неудивительно, что у молдаван нет духовности. Это то, что они должны были выдержать в течение более пятидесяти лет.

Я многое узнаю в музее. Я узнаю, что на протяжении веков молдаване были захвачены турками, монголами, татарами, казахами и, конечно же, русскими. Тем не менее Мариша утверждает, что молдавское несчастье – недавнее.

– Мы всегда были счастливыми людьми, – говорит она неубедительно.

Мариша и я собираемся прощаться. Но есть кое‑ что, что я хочу знать.

– Мариша, я не уверен, как спросить, но вы заметили, как молдавские женщины одеваются. Это очень…

– Сексуально?

– Да. Почему?

– Они думают, что это нормально.

Мариша объясняет, что причины в принципе спроса и предложения. Многие молдавские мужчины покинули страну в поисках работы за рубежом, так что молдавские женщины конкурируют за дефицитный ресурс – молдавских мужчин. Этот дисбаланс объясняет и то, почему мужчины так мало заботятся о своем внешнем виде.

– Их работа не в том, чтобы хорошо выглядеть, – объясняет она. – Их работа в том, чтобы зарабатывать деньги.

Я сажусь в автобус и еду обратно в квартиру Любы. Жарко. Водитель полностью расстегнул рубашку, обнажив волосатую дряблую грудь, не зная, что подчеркивает слова Мариши.

Молдаване накопили репертуар выражений, чтобы притупить их отчаяние или, по крайней мере, объяснить его. Одним из наиболее популярных является «са‑ ла‑ Молдова» – «это Молдова». Это, как правило, говорят жалобно, ладони открыты. Его компаньон «се са фа» – «Что я могу поделать? » – используется, когда автобус ломается, опять же, или хозяин требует дополнительные сорок долларов в месяц аренды.

Мое любимое выражение, которое подводит итог этой стране, связывает ее в аккуратный маленький пакет и добавляет палочки лаванды, это: «Нет эсте проблема меа». Это не моя проблема. В стране с таким количеством проблем проблемы до сих пор чьи‑ то еще. Никто не берет ответственности. Многоквартирный жилой дом Любы, например, отчаянно нуждается в новом водяном насосе. (Это объясняет странные шумы. ) Она пыталась заставить людей браться за дело – это принесло бы пользу всем, но никто не будет ничего делать. Никто не готов вкладывать деньги в то, что принесет пользу другим, а также самим себе.

То, что молдаване не в состоянии признать, – это сила эгоистичного альтруизма. Это может звучать немного в стиле воскресной школы, но когда мы помогаем другим, мы чувствовуем себя хорошо. Психологи в колледже в Кобе, в Японии, доказали это. Они разделили студентов на две группы. Одна группа делала все как обычно в течение недели. Другую группу попросили подсчитать количество добрых дел, которые они выполняли в течение этой недели. Они не просили выполнять какие‑ либо добрые поступки, а просто принимать их к сведению. Через неделю вторая группа сообщила заметный скачок в уровне счастья по сравнению с контрольной группой.

«Просто путем подсчета актов доброты в течение одной недели люди становятся более счастли

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: