 |
Глава тринадцатая
|
|
|
|
Спустя несколько недель после того как Стив бросил меня, когда летние каникулы уже подходили к концу, сестра-настоятельница из больницы, в которой я проходила практику, позвонила и сообщила, что стали известны результаты письменных экзаменов и что я отлично справилась. Она предложила продолжить изучение сестринского дела, но посоветовала не торопиться с практической стороной дела, в чем у меня возникли проблемы. И добавила, что я не должна бросать учебу.
Мне совсем не хотелось продолжать учиться на медсестру, но я знала, что мать попытается меня заставить. Я еще не оправилась от расставания со Стивом, и мне было наплевать на будущее, но одно я знала точно: в больничную палату я больше не вернусь. Я решила поговорить обо всем с папой.
На самом деле я мечтала заняться журналистикой. Многие студенты меняли факультеты после первого года обучения. Я даже слышала о девушке, которой разрешили перевестись на другую специальность без вступительных испытаний, потому что она очень хорошо сдала годовые экзамены. Я тоже хорошо сдала сессию и надеялась, что мне тоже разрешат перевестись. Папа одобрил мои намерения, но тут в комнату вошла мать.
Я рассказала и ей о своем решении, объяснила, что сестринское дело мне не по душе, что я мечтаю заняться журналистикой. Я также сказала, что папа меня поддерживает.
Мама вытянулась в полный рост и, нависнув надо мной, вскричала:
– По-твоему, у него есть право поддерживать тебя?! – Она как-то странно посмотрела на папу и продолжила: – У него нет на тебя никаких прав! Я, только я могу распоряжаться тобой, как пожелаю!
Я была удивлена. Снова она заговорила о каких-то «правах».
– Что значитнет прав? – спросила я с недоумением. – Не понимаю. Конечно, у него есть на меня права.
|
|
|
Мама разъярилась:
– Да как ты смеешь мне такие вопросы задавать!
Я вернулась с практики ни с чем, а теперь еще задаю ей неудобные вопросы. Никогда я не видела ее такой рассерженной.
– Сама у него спроси! – закричала она. – Спроси, спроси! Что он тебе ответит?
Ничего не понятно. Я посмотрела на папу: боль, которая отражалась в его глазах, я не забуду никогда. Он был раздавлен. Уничтожен.
– Что за ужасные вещи мама говорит? – спросила я у него. – Я не понимаю.
Папа пытался сдержать слезы. Это еще больше удивило и напугало меня. И, не дожидаясь ответа, я сказала:
– Конечно, ты можешь мне помогать, поддерживать меня, ты же мой папа.
Папа ответил очень тихо, словно не хотел, чтобы я услышала его слова, но они прозвучали как гром.
– Мама права, доченька, – проговорил он и по-новому посмотрел на мать. – У меня нет на тебя прав, потому что я не твой отец.
Я окаменела, а его слова звенели в ушах. Он и мама с ума сошли? Что за глупости? Кто же тогда мой отец? Наверное, я произнесла вопрос вслух, потому что мама закричала:
– Билл! Билл – твой отец!
Дядя Билл, насильник, мучитель, – мой отец? Мне стало дурно, я затряслась всем телом. Мой настоящий отец годами насиловал меня? Я ведь рассказала обо всем маме, а она не защитила меня. Я отказывалась в это верить. Ужасно, когда взрослый мужчина совращает маленькую девочку, но когда отец насилует собственную дочь!.. Он помог мне появиться на свет? Билл – мой биологический отец? Это делает его преступление в тысячи раз ужаснее! Нормальный отец не может обидеть свою дочь. Он обязан беречь и защищать ее. Билл не был нормальным отцом.
Мне стало невыносимо плохо, голова раскалывалась от боли, и это пугало меня. К чему еще мне готовиться? Я ведь не оправилась от расставания со Стивом, а на меня обрушилась такая новость. Худшая новость в моей жизни. Раз Билл мой отец, значит, мой возлюбленный, Стив, – мой сводный брат.
|
|
|
Я выбежала из комнаты, забежала в ванную, и меня вырвало.
Все ясно. Родители рассказали Стиву правду, чтобы он рассказал мне. Но Стив не смог. Он должен был бросить меня. Мы должны были расстаться. Теперь я это поняла.
Меня радовало лишь то, что у нас со Стивом не была секса. Наше чувство было таким возвышенным, что Стив не требовал от меня физической близости. Наша любовь была такой чистой, такой прекрасной, но запретной. Теперь все кончено.
Многое прояснилось. Когда Билл насиловал меня, он часто твердил, что имеет на это полное право, а я не могла взять в толк, что он имеет в виду. Конечно, у него не было такого права – ни у кого нет и быть не может права насиловать другого человека, – но теперь я поняла, почему он так говорил. Стали мне понятными и мамины намеки на то, что отец не имеет права голоса в вопросах моего воспитания.
Для меня отцом навсегда остался человек, воспитывавший меня и заботившийся обо мне, тот, кто смастерил для меня из фанерных ящиков маленькую розовую кукольную кроватку, а не тот, кто вселял в меня ужас, насиловал меня, заставляя испытывать чувство стыда и оскверненности. Человек, лишивший меня детства, не мог считаться моим отцом. Он был воплощением зла на земле.
В семнадцать лет я не знала слова «инцест». И хорошо, что не знала. Иначе чувствовала бы себя еще испорченней, а мне и без того было несладко. Но это был именно инцест. Почему же, почему мать сразу не запретила мне встречаться со Стивом? Я не осмелилась спросить у нее напрямую. Скорее всего, она хотела причинить мне боль, зная, что рано или поздно все вскроется; она хотела, чтобы я была несчастна.
Остаток лета я страдала от душевных ран. Открывшаяся тайна моего рождения и боль утраты мучили меня. У меня в голове все это не укладывалось. Почему-то мне казалось, что я виновата перед Стивом. Я стыдилась того, что со мной делал дядя Билл, оказавшийся моим отцом. Я казалась себе ужасным человеком. Ведь не случайно со мной так обращаются? Я сама во всем виновата.
Мама постоянно твердила, что я – причина всех несчастий в семье. Так вот что она имела в виду. Но ведь я не сама на свет появилась. Это была ее ошибка, ее и Билла.
|
|
|
Однажды в школе мы должны были рассказать о своем отце. Я сказала, что мой папа с сорок третьего по сорок пятый год воевал в Бирме.
– Ты, наверное, что-то путаешь, – сказала учительница. – Он не мог там находиться все это время. Наверняка его отпускали на побывку домой.
Ее смутило то, что я родилась в ноябре сорок пятого. На самом деле тот, кого я называла папой, впервые увидел меня, когда мне было уже шесть месяцев. Похоже, в то время у мамы с Биллом был бурный роман. Многие женщины заводили романы и интрижки, изменяли мужьям, пока те воевали. Потому что женщинам было страшно и одиноко во время войны. Это было в порядке вещей. Во время войны родилось много внебрачных детей, и вернувшиеся с войны мужья бросали неверных жен. Но папа не бросил мать. Он остался.
Не зная его, тяжело понять, почему он не ушел из семьи. Дело в том, что он был мягким, добрым человеком и любил мать больше жизни. Он простил ей измену, понимая, как матери было страшно и одиноко, пока он воевал на Тихом океане.
Чем больше я думала о маме и Билле, тем противнее мне становилось. Я вспоминала, какой кокетливой и смешливой мать становилась рядом с ним, как она подкрашивала губы, ожидая его прихода; у нее даже голос смягчался, когда она говорила с любовником. Я вспомнила, как они с Биллом поцеловались в тот вечер, когда я рассказала, что он трогал меня между ног. Вспомнила, как мать отправляла меня играть в сад, когда Билл приходил в гости. Меня стало мучить подозрение: закончился ли их роман, когда папа вернулся с войны? Или они продолжали тайком встречаться? Из-за чего мама с тетей Гвен разругались, когда мне было одиннадцать? Гвен, наверное, застукала ее с Биллом? Неужели Билл все еще спал с мамой, когда начал насиловать меня?
Это отчасти объясняет, почему мама не поверила, что Билл пристает ко мне. Она не могла подумать, что ее любовник, да к тому же мой биологический отец, способен на такое. Поэтому решила, что я все придумала. Она не хотела признать очевидного: ее любовник был ужасным подлецом и негодяем.
|
|
|
Почему же мама упорно обвиняла во всем меня? В чем я была виновата, так это в том, что появилась на свет, и тут уж я ничего не могла исправить. Мать говорила, я порчу всем жизнь тем, что ворошу прошлое, с его обидами и ошибками, но она сама совершила эти ошибки, она и ее любовник Билл. Мы со Стивом к этому не причастны, мы – жертвы обстоятельств. Однако в то время я была так подавлена, что винила во всем себя. Я считала себя плохим человеком, думая так: не будь я такой плохой, все эти ужасные события не произошли бы со мной. Изо всех сил я старалась стать хорошей, просила у Бога помощи. Но Бог меня не слушал, а значит, я точно плохая.
Спустя несколько дней после того, как я узнала имя своего настоящего отца, я пошла к врачу из-за проблем с месячными. Доктор был очень мил. Когда он спросил, что еще меня беспокоит, я не выдержала и разрыдалась. Мне хотелось все ему рассказать, излить душу; мне казалось, он чувствовал, что что-то со мной не так.
Но я не стала. Как я могла объяснить доктору, что десять лет терпела издевательства и насилие? Как рассказать о том, что родная мать постоянно унижала меня? Билл внушил мне, что никто не поверит моим словам. Он постоянно напоминал, что в глазах окружающих он просто любящий дядя. Все уверены, что мне нравится быть с ним. Что я люблю его.
Поверил бы мне этот добрый доктор? Я не хотела рисковать и сказала, что все в порядке и что я просто устала после практики в больнице. Я также сказала, что у меня по-прежнему бывают головные боли и боли при менструации, но в остальном все отлично.
Доктор сказал, что выпишет мне новое, более мощное лекарство, которое поможет справиться и с головной болью и с болями при месячных, да и вообще, я стану чувствовать себя намного лучше. Я согласилась бы на что угодно, лишь бы мне стало лучше. Сжимая в руке заветный рецепт, я поспешила в ближайшую аптеку. Я сожалела, что так и не набралась смелости рассказать обо всем врачу. С другой стороны, была очень рада, что все мои проблемы со здоровьем, оказывается, можно решить, просто принимая таблетки.
В те времена мы безоглядно доверяли докторам, боготворили их. Если врач говорит: эти таблетки помогут, – значит, их нужно принимать, не раздумывая. Препараты на основе бензодиазепинов по-прежнему считались безвредными чудо-лекарствами, хотя некоторые исследования показывали, что они вызывают привыкание. Миллионы людей, в особенности женщин, годами принимали эти таблетки. Я была одной из них.
Через некоторое время я и правда почувствовала себя лучше. Голова перестала болеть, а месячные проходили пусть и не совсем гладко, но почти безболезненно. Видимо, менструальные боли вызвал стресс, так что, когда таблетки начали действовать и я стала спокойнее относиться ко всему происходящему в семье, они прекратились.
|
|
|
Что касается учебы, я не осмелилась спорить с матерью, особенно после недавнего скандала. Она связалась с администрацией колледжа и потребовала, чтобы мне разрешили продолжить обучение. Я совсем не хотела учиться на медсестру, но мой голос ничего не значил. Однако ректор колледжа разговаривала с сестрой-смотрительницей больницы, в которой я работала, и они решили, что будет лучше, если я сделаю перерыв в обучении. Дело в том, что практические занятия в больницах – а именно с практикой у меня возникли трудности – составляют очень важную часть программы второго курса, так что ректор предложила мне вернуться, когда стану старше.
Мать и слышать об этом не хотела, она была уже готова обрушиться на ректора, когда та сказала, что есть еще один выход. Правительство только-только запустило пробную программу по подготовке медицинских администраторов. Для начала набирается шесть студентов. Не хочу ли я стать одной из них? Маме это показалось престижным – правительственная программа, как-никак, – поэтому она ответила согласием за меня.
Со мной она, конечно, не советовалась. О переводе на журналистский факультет и речи не было.
Мне так нравилось в колледже, что я была рада учиться на кого угодно, лишь бы только не на медсестру. Осенью шестьдесят второго года я одной из первых в стране стала учиться на медицинского администратора. Я по-прежнему виделась с подругами и продолжала участвовать в студенческой жизни. Это помогло мне успокоиться после непростого лета.
Со Стивом мы так и не виделись. Он не заходил к нам, а я не ходила к ним. Я еще не оправилась после расставания, но молодость потихоньку брала свое.
Так или иначе, мне казалось, что меня предали. Я привыкла к тому, что от матери нельзя ждать ничего хорошего, но события этого лета переходили все границы. А каково было моему доброму, чувствительному отцу? Я никогда не говорила с ним об этом. Он избегал меня. Думаю, так он пытался защитить меня, хотя мне было бы приятно с ним поговорить – ведь больше со мной никто не разговаривал.
Дядя Билл не появлялся до конца года. Наверное, дома у него было неспокойно. Гвен сердилась на него. Я часто думала об их семье, особенно о Стиве. Нельзя просто взять и забыть о любви, тем более о такой сильной, как наша. Я скучала по Стиву и еще долго рыдала по ночам, не в силах его забыть.
– Теперь тебя там ненавидят, – сказала мама, и я поверила.
Как я могла показаться им на глаза? Это ведь я была во всем виновата. Если бы я не родилась, все сложилось бы хорошо. Не страдал бы ни один человек.
Это была моя вина, мой позор, и мне предстояло жить с этим почти всю оставшуюся жизнь.
|
|
|
