Ненависть и презрение к себе 2 страница

Все эти механизмы предотвращают волну ненависти к себе, которая в противном случае последовала бы за осознанием «неудачи», следовательно, в них заключается высокая субъективная ценность. Но по их вине уменьшается способность отличать ложь от истины; тем самым они фактически усиливают отчуждение от себя[30] и увеличивают самовластие гордыни.

Таким образом, требования к себе занимают главные позиции в структуре невроза. На них основываются попытки личности воплотить свой идеальный образ в действительность. Требования к себе ускоряют рост самоотчуждения, во‑ первых, подталкивая человека к фальсификации непосредственных чувств и убеждений, во‑ вторых, порождая всепроникающую бессознательную нечестность. Они жестко определены ненавистью к себе, и наконец, осознание своей неспособности их исполнить развязывает руки ненависти к себе. Все формы ненависти к себе являются своего рода мерой наказания за невыполнение надо, то есть способом внушить человеку идею, что он не будет испытывать ненависти к себе, если сможет быть настоящим сверхчеловеком.

Самообвинения – другое выражение ненависти к себе. Большинство самообвинений с беспощадной логичностью следует из нашей центральной предпосылки. Если мы не смогли стать воплощением абсолютного бесстрашия, щедрости, самообладания, силы воли и т. п., наша гордость произносит приговор: «виновен».

Некоторые самообвинения направлены против существующих внутренних затруднений, поэтому прикрываются обманчивой рациональностью. В любом случае сам человек считает их полностью заслуженными. В конце концов, разве не достойна восхищения такая строгость, соответствующая высоким нормам? На самом деле он изымает затруднения из контекста и набрасывается на них со всей силой осуждения. И сам выносит себе приговор, не принимая во внимание, насколько может держать ответ за свои проблемы. И не имеет никакого значения, каким образом мог он чувствовать, думать, действовать иначе и мог ли он хотя бы их осознавать. Невротическая проблема, которую нужно исследовать и проработать, превращается тем самым в отвратительную грязь, пятна которой въедаются в человека навсегда. Он не умеет, например, отстаивать свои интересы или свое мнение. Он признает, что чаще уступал и упрашивал, когда надо было четко выразить свое несогласие или отвергнуть эксплуатацию. То, что он это честно заметил, на самом деле не только делает ему честь, но вполне может послужить первой ступенькой к постепенному осознанию сил, которые заставляют его упрашивать, когда лучше настаивать. Вместо этого, под давлением разрушительных самоупреков, он начинает ругать себя за то, что у него «кишка тонка» и он жалкий трус, или же ему мнится всеобщее презрение за его малодушие. Следовательно, весь эффект от самонаблюдения сводится к тому, что он чувствует себя «виноватым» или неполноценным, и в результате заниженная самооценка занижается больше, и в следующий раз попытка постоять за себя будет даваться ему сложнее.

Точно так же, тому, кто панически боится змей или водить машину, может быть прекрасно известно о том, что такие страхи возникают под действием сил бессознательного, которые ему не подвластны. Его рассудок говорит ему, что нравственное осуждение трусости бессмысленно. Он может даже спорить с собой, «виноват» он или «не виноват», то оправдывая, то обвиняя себя. Но он, вероятно, не сможет прийти к консенсусу с самим собой, поскольку в этом споре участвуют разные уровни его бытия. Как человеческое существо, он может позволить себе поддаться страхам. Но как богоподобное существо, он должен обладать атрибутом абсолютного бесстрашия и обязан ненавидеть и презирать себя за какие‑ то там страхи. Возьмем другой пример. Писатель переживает творческий кризис, потому что различные внутренние факторы превращают для него ремесло писателя в суровое испытание, «наказание божие». Поэтому его работа не спорится, он отлынивает при малейшем поводе или занимается чем‑ то, не относящимся к делу. Вместо того чтобы посочувствовать своему несчастью и исследовать его, он обзывает себя ничтожным лентяем или обманщиком, которому вообще не интересна его работа.

Самообвинения в мошенничестве и обмане – наиболее распространенные. Их не всегда прямо себе предъявляют. Чаще невротическая личность ощущает результат – ему тяжело, у него постоянные сомнения, в целом не конкретные, но то дремлющие, то осознанно мучительные. Иногда он отдает себе отчет только в своем страхе быть уличенным, который возникает у него в ответ на самообвинения: если бы люди знали его лучше, они бы увидели, какая он посредственность. На следующем выступлении его некомпетентность станет очевидной. Люди поймут, что он только выставляется, а за спиной у него – никаких фундаментальных знаний. И опять остается неизвестным, что именно может «стать ясно» при близком общении с ним или в ситуации своего рода проверки, испытания. Однако этот самоупрек не взят из ниоткуда. Он из разряда бессознательных претензий невротика – претензий на любовь, справедливость, интерес, знания, скромность. Распространенность именно этого самообвинения равна распространенности претензий при неврозе. Его деструктивный характер проявляется и здесь: рождается только чувство вины и страха, а конструктивный поиск существующих бессознательных претензий отходит на задний план.

Другие самообвинения бьют не столько по существующим затруднениям, сколько по мотивации что‑ либо сделать. Их можно принять просто за настоящие образцы честного самоисследования. И только в полном контексте есть возможность разобраться, действительно ли человек хочет познать себя или только ищет повод для обвинения, или же в нем присутствуют оба желания. Эта процедура обманчива уже потому, что на самом деле наши мотивации редко бывают чистым золотом, чаще это сплав с металлами менее благородными, чем хотелось бы. И все‑ таки если в сплаве преобладает золото, мы до поры до времени можем называть его золотом. Мы даем советы другу. Если при этом наша основная мотивация – дружеское намерение конструктивно ему помочь, нас это вполне устроит. Но иначе думает тот, кто зажат в тисках страсти выискивать собственные провинности. «Да, я дал ему совет, может быть, даже отличный совет. Но я сделал это неохотно. Часть меня была недовольна, что пришлось побеспокоиться». Или же: «Я сделал это, наверное, только потому, что приятно было ощутить превосходство над ним, а может быть, и вообще отшутился, чтобы не забираться глубже в его ситуацию». Все эти рассуждения вводят в заблуждение именно потому, что в них есть зерно истины. Сторонний наблюдатель, если он не глуп, иногда может прогнать такое наваждение. Он может возразить: «Положим, так все и есть. Но ты уделил другу время и был заинтересован в том, чтобы реально помочь ему, это разве не заслуживает уважения? » Жертве ненависти к себе никогда не приходит в голову посмотреть на дело с такой точки зрения. Уставившись на свои прегрешения, он за деревьями не видит леса. Более того, если священник, друг или психоаналитик показывают ему вещи в правильной перспективе, это его не убеждает. Он вежливо соглашается с очевидной истиной, но про себя думает, что это все лишь слова ободрения или утешения.

Такие реакции показывают, как трудно освободить невротика от ненависти к себе, и они заслуживают нашего пристального внимания. Его ошибка в оценке ситуации очевидна. Он может и сам понимать, что излишне сосредоточивается на одних сторонах, упуская из вида другие. Тем не менее его приговор себе обжалованию не подлежит. Причина в том, что его логика имеет другие отправные точки, в отличие от логики здорового человека. Раз его совет не был абсолютно полезным, значит, все его действия нравственно предосудительны, и он начинает терзать себя и отказывается позволить отвергнуть свои самообвинения. Эти наблюдения опровергают предположение, которое иногда выдвигают психиатры, что самообвинения не что иное, как хитрость, применяемая, чтобы избежать обвинений и наказания и даже получить утешение. Конечно, бывает и так. Дети и взрослые, имея дело с жесткой властью, могут использовать это как стратегию. Но даже если так, нам не следует спешить с осуждением, а исследовать, зачем утешения нужны в таком количестве. Обобщая такие случаи и расценивая самообвинения только как стратегическое средство, мы бы совершенно ошибочно оценили их деструктивную силу.

Хуже того, самообвинения могут сосредоточиться на внешних неблагоприятных условиях, неподконтрольных данному индивиду. Мы это наблюдаем у психотиков, которым пришло в голову обвинять себя, например, в убийстве, о котором они прочли, или в наводнении на Среднем Западе за шестьсот миль от них. Абсурдные самообвинения часто являются характерным симптомом депрессивного состояния. Но самообвинения при неврозе, даже не такие гротескные, могут выходить за грани реального. К примеру, я знаю одну очень заботливую маму, чей ребенок упал с соседской веранды, когда играл там с другими детьми. Ребенок ударился головой, но, к счастью, без последствий. Мать жестоко винила себя за безалаберность многие годы. Вина полностью лежит на ней. Будь она рядом, ребенок не полез бы на перила и не упал бы. Эта мать готова была подписаться под тем, что гиперопека над детьми нежелательна. Она, конечно, понимала, что даже гиперопекающая мать не может быть рядом все время. Но приговор обжалованию не подлежал.

Сходным образом, молодой актер осуждал себя за неудачи в карьере. Он полностью отдавал себе отчет, что он не может влиять на препятствия. Обсуждая ситуацию с друзьями, он указывал на эти неприятные обстоятельства, но словно для защиты или чтобы смягчить свое чувство вины и доказать свою невиновность. На вопрос друзей, что бы он хотел поменять, он не мог сказать ничего конкретного. Никакие скрупулезные выяснения, уговоры, подбадривания не помогали остановить череду самоупреков.

Этот вид самообвинений достоин нашего любопытства, потому что гораздо чаще мы сталкиваемся с противоположными явлениями. Обычно невротик жадно хватается за любые трудности или неприятности, чтобы иметь под рукой оправдание: он сделал все возможное, просто вывернулся наизнанку. Но вот другие (или обстоятельства, или внезапное несчастье) все испортили. Хотя эти две установки выглядят совершенно противоположными, в них, как ни странно, больше сходства, чем различий. В обоих случаях внимание ослабевает на субъективных факторах и акцентируется на внешних. Им приписывается решающая роль в достижении счастья или успеха. Функция обеих установок – спрятаться от самоосуждения за то, что не являешься своим идеальным Я. В упомянутых примерах действуют и другие невротические факторы, в основе которых лежит стремление быть идеальной матерью или сделать блестящую актерскую карьеру. Женщина в период происшествия была слишком поглощена собственными проблемами и не могла быть всецело хорошей матерью; актер испытывал трудности, когда надо было устанавливать необходимые контакты и конкурировать за получение работы. Оба до некоторой степени сознавали свои трудности, но говорили о них как бы между прочим, забывали о них или слегка приукрашивали. Если бы на его месте был счастливчик, которому все удается, это не выглядело бы так поразительно, как нечто ему несвойственное. Но в наших двух случаях (типичных в этом отношении) есть просто потрясающее расхождение между снисходительным отношением к своим недостаткам, с одной стороны, и беспощадными, безрассудными самообвинениями за неподконтрольные внешние события, с другой стороны. Пока мы не понимаем значения этих расхождений, они ускользают от нашего внимания. А они дают необходимый ключ к пониманию динамики самоосуждения. Они вскрывают такие ужасные личные недостатки, что личность волей‑ неволей прибегает к мерам самозащиты. Таких мер две: беречь себя и перекладывать ответственность на обстоятельства. Но возникает закономерный вопрос: почему эта самозащита не помогает избавиться от самообвинений, по крайней мере на сознательном уровне? Ответ прост: невротик не склонен считать эти внешние факторы неподконтрольными. Или, точнее, они не должны быть неподконтрольными. Следовательно, все, что идет не так, оборачивается против него и разоблачает его позорные ограничения.

До сих пор мы говорили о самообвинениях, направленных на что‑ то конкретное (на существующие внутренние затруднения, на мотивации, на внешнюю ситуацию), но есть и другие – неотчетливые и трудноуловимые. Человек может страдать от чувства вины, но связать ее с чем‑ то конкретным он неспособен. В своем отчаянном поиске причин он может, наконец, вообразить, что это вина за что‑ то, совершенное в предыдущем воплощении. Но иногда появляются самообвинения по более конкретному поводу, он начинает верить, что теперь узнал, почему он себя ненавидит. Предположим, что он решил: «Я не интересуюсь другими людьми и мало для них делаю». Он очень старается изменить свою установку и надеется, что это поможет избавиться от ненависти к себе. Но если даже он действительно обратился к себе, такие усилия, хотя и делают ему честь, не избавят его от внутреннего врага, потому что он поставил телегу впереди лошади. Он ненавидит себя не потому, что его упреки к себе справедливы, напротив, он обвиняет себя потому, что ненавидит себя. Из одного самообвинения следует другое. Он не отомстил – значит, он размазня. Он отомстил – значит, он подлец. Он кому‑ то помог – значит, он простофиля. Он не помог – значит, он эгоистичная свинья и т. д. и т. п.

Если он экстернализует самообвинения, то уверен, что все окружающие видят во всех его поступках скрытые мотивы. Это чувство, как мы уже упоминали, может быть настолько реальным для него, что он злится на окружающих за несправедливость. Свою досаду он может прятать под плотной маской, чтобы по лицу, голосу или жестам никто никогда не догадался о том, что делается внутри него. Он может не догадываться о своей экстернализации самообвинений. Тогда на сознательном уровне для него все окружающие очень милые люди. И только в процессе психоанализа у него рождается понимание, что он постоянно чувствует себя под подозрением. Подобно Дамоклу, он в постоянном страхе ожидает, что вот‑ вот на него упадет меч самых ужасных обвинений.

Я не думаю, что хоть какая‑ то книжка по психиатрии дает более глубокое представление об этих неуловимых самообвинениях, чем «Процесс» Франца Кафки. Как и главный герой К., невротик тратит лучшие силы, напрасно пытаясь защититься от неведомых и неправедных судий, ощущая все большую и большую безнадежность. В романе обвинения тоже основаны на реальной неудаче К. Как блестяще показал Эрих Фромм в своем анализе «Процесса»[31], этой основой неудачи служит скука жизни К., его пассивный принцип плыть по течению, отсутствие самостоятельности и роста – все то, что Фромм называет «пустой, однообразной жизнью, бесплодной, лишенной любви и плодотворного начала». Любой человек, ведущий такой образ жизни, обречен чувствовать себя виновным, как показывает Фромм, и по веской причине: это вина его. К. всегда уповает на кого‑ то, кто придет и разрешит его проблемы, вместо того чтобы собрать и задействовать все свои силы. В этом анализе заложена глубокая мудрость, и я вполне согласна с его основной концепцией. Но я думаю, анализ проведен не до конца. В нем упущена из виду тщетность самообвинений, выявлен всего лишь их обличающий характер. Можно сказать и так: он не рассматривает то, что сама установка К. по отношению к своей виновности в свою очередь неконструктивна, а это так и есть, потому что он выстраивает ее в духе ненависти к себе. Это тоже происходит неосознанно: он не чувствует, что сам беспощадно себя обвиняет. Весь процесс экстернализован.

И наконец, человек может обвинять себя за действия или установки, которые при объективном рассмотрении кажутся безвредными, законными и даже желательными. В таком случае он провозгласит разумную заботу о себе баловством; наслаждение едой назовет обжорством; внимание к собственным желаниям вместо беспрекословных уступок другим будет расценено как бесчувственный эгоизм; посещения психоаналитика, в которых он нуждается и может себе позволить, – как мотовство; отстаивание своего мнения – как нахальство. И здесь тоже имеет смысл спросить, какое внутреннее предписание и гордость за что затронуты данным занятием. Лишь тот, кто гордится своим аскетизмом, обвинит себя в обжорстве; только тот, кто гордится смирением, заклеймит уверенность в себе как эгоизм. Но самое важное, что мы должны знать об этом виде самообвинений, – они часто примыкают к борьбе против зарождения реального Я. Как правило, они появляются (или, точнее, выходят на передний план) на заключительных стадиях психоанализа и представляют собой попытку дискредитировать и подорвать движение к здоровому росту.

Порочный характер самообвинений (как и любой формы ненависти к себе) отчаянно требует принять все меры самозащиты. И психоаналитическая ситуация нам это довольно отчетливо демонстрирует. Как только пациент сталкивается с одним из своих затруднений, то уходит в глухую оборону. Он может пылать праведным гневом, доказывать, что его не поняли, спорить. Он скажет, что это раньше было так, а теперь гораздо лучше; что проблемы не существовало бы, если бы его жена вела себя иначе; что проблема не возникла бы вовсе, если бы его родители были другими людьми. Он может также перейти в контратаку и предъявить вину психоаналитику, часто в угрожающей манере, или, напротив, примется упрашивать и заискивать. Иначе говоря, он реагирует так, словно мы швырнули ему в лицо столь страшное обвинение, что он не может спокойно исследовать его. Он будет вслепую сражаться против него всеми доступными средствами: увиливать от него, возлагать вину на других, каяться, продолжать обвинять и оскорблять психоаналитика. Перед нами один из главных факторов, тормозящих психоаналитическую терапию. Кроме того, это еще и одна из главных причин, мешающих людям быть объективными по отношению к собственным проблемам. Необходимость защищаться от любых самообвинений останавливает развитие способности к конструктивной самокритике и тем самым уменьшает шансы научиться чему‑ нибудь на своих ошибках.

Я хочу подытожить эти заметки о невротических самообвинениях, противопоставив им здоровую совесть. Совесть – лучший и неустанный охранник главных интересов нашего истинного Я. Она воплощает в жизнь «призыв человека к самому себе», как великолепно выразился Эрих Фромм. Это реакция истинного Я на должное или не должное функционирование личности в целом. Самообвинения же, наоборот, являются результатом невротической гордости и отражением недовольства возгордившегося Я тем, что личность не соответствует его требованиям. Они не работают на истинное Я, а действуют против него, нацелены на то, чтобы его раздавить.

Тяжесть на душе, угрызения совести могут играть конструктивную роль, поскольку заставляют разобраться, что же было неправильного в конкретном действии, или реакции, или даже во всем образе жизни. Те процессы, которые рождаются в нашей неспокойной совести, с самого начала отличаются от невротического процесса. Мы объективно пытаемся оценить причиненный вред или ошибочную установку, которые обращают на себя наше внимание, не преувеличивая и не преуменьшая их. Мы пытаемся понять, что же в нас отвечает за них, и трудимся над тем, чтобы в конечном счете изжить это, насколько получится. Но вразрез с этим у самообвинения уже готов приговор, в котором написано, что вся личность никуда не годится. На этом дело и кончается. Остановка ровно там, где могло бы начаться позитивное движение, – показатель их тщетности. Если обобщить, то наша совесть – нравственная инстанция, которая печется о нашем росте, а самообвинения безнравственны по происхождению и по влиянию, поскольку не позволяют человеку трезво оценить свои недостатки и тем самым препятствуют росту его личности.

Фромм противопоставляет здоровую совесть «авторитарной совести», которую определяет как «интернализованный страх перед авторитетом (властью)». В обычном смысле слово «совесть» означает три совершенно разные вещи: непреднамеренное (неосознанное) внутреннее подчинение внешнему авторитету (власти) с сопутствующим страхом разоблачения и наказания; уличающие самообвинения; конструктивное недовольство собой. По моему мнению, называться «совестью» приличествует лишь последнему, и я буду говорить о совести, имея в виду этот смысл.

Ненависть к себе находит выражение, в‑ третьих, в презрении к себе. Это понятие я предлагаю использовать как общее название для разнообразных путей подрыва самоуважения, уверенности в себе, куда входят самоуничижение, злая самоирония, пренебрежение к себе, сомнение и недоверие к себе. Его отличие от самообвинений лежит на поверхности. Конечно, не всегда можно определенно сказать, чувствует ли человек себя виноватым, потому что сам назначил себя в чем‑ то виновным, или из‑ за пренебрежительного к себе отношения он чувствует себя неполноценным, никчемным, презренным. В таких случаях с определенностью можно сказать только то, что есть множество путей раздавить себя. Однако имеется заметное различие между принципами проявления этих двух форм ненависти к себе. В основном презрение к себе направлено против любого стремления к улучшению или достижению. Степень осознания этого бывает кардинально разной, и о причинах этого явления мы поговорим позднее. Оно может быть скрыто за мощным фасадом высокомерной уверенности в своей правоте. Но ощущаться и выражаться оно может непосредственно. Например, миловидная девушка, захотев попудрить носик на людях, говорит себе: «Просто смех! Гадкий утенок пытается хорошо выглядеть! » Интеллигент, увлеченный психологией, задумав написать работу на эту тему, говорит про себя: «Тщеславный осел! С чего ты возомнил, что вообще можешь писать статьи! » Но даже если так, было бы ошибочным полагать, что люди, столь откровенно делающие саркастические замечания на свой счет, обычно осознают их значение. Другие, скорее всего, откровенные замечания могут уже не содержать злобу, а быть действительно остроумными или шутливыми. Как я уже говорила, оценить их будет сложнее. Иногда они могут быть демонстрацией большей свободы от гордости, все выставляющей в свете иронии, иногда, напротив, являются бессознательным механизмом, позволяющим сохранить лицо. Если быть совсем точными, они могут оберегать гордость и предостерегать личность от искушения относиться к себе с презрением.

Мы легко распознаем установку на недоверие к себе, хотя она часто возводится в ранг таких достоинств, как «скромность», другими людьми и таковой ощущается самим человеком. Например, человек, проявивший заботу о больном родственнике, может сказать или подумать: «Это меньшее, что я мог сделать». Другой отказывается от похвалы себе как хорошего рассказчика, думая: «Я делаю это, только чтобы произвести впечатление». Врач приписывает действие лекарства счастливому случаю или здоровой натуре пациента. Но если улучшения не наблюдается, он считает это своей неудачей. Более того, презрение к себе может оставаться непонятым окружающими, а вот определенные порожденные им страхи часто совершенно не считываются. Поэтому многие хорошо информированные люди предпочитают не высказываться во время дискуссий – из страха показаться смешными. Подобный добровольный отказ от своих ценных качеств и достижений или сомнение в них пагубны для развития или восстановления уверенности в себе.

И наконец, презрение к себе так или иначе сказывается на поведении в целом. Человек начинает слишком низко ценить свое время, проделанную или предстоящую работу, свои желания, мнения, убеждения. Так же ведет себя тот, кто окончательно утратил способность относиться серьезно к своему делу, слову или чувству, и для него странен другой подход. Возникшая у него установка на циничное отношение к себе, в свою очередь, грозит распространиться на мир вообще. Униженное, раболепное или извиняющееся поведение говорит уже об откровенном презрении к себе.

Подобно другим формам ненависти к себе, самооплевывание может пробраться и в сновидения. Оно может дать о себе знать еще на далеких подходах к сознанию видящего сон. Человек снится себе в виде отхожего места, какого‑ то мерзкого животного (таракана или, скажем, гориллы), гангстера или нелепого клоуна. Ему снятся дома с богатым фасадом, но грязные внутри, как свинарник, или развалюхи, которые невозможно починить, снится секс с каким‑ то отталкивающим партнером, снится, что кто‑ то выставляет его на посмешище, и т. д.

Более полное представление об остроте проблемы мы получим при рассмотрении четырех следствий презрения к себе. Первое – компульсивная потребность определенного невротического типа сравнивать себя с каждым встречным, и всегда не в свою пользу. Другой всегда производит большее впечатление, больше знает, эффектнее, красивее, с большим вкусом одет; у него есть преимущества молодости (старости), у него лучшее положение и он презентабельнее. Но даже если однобокие сравнения негативно влияют на самого невротика, он не задумывается над этим; а если и задумывается, чувство сравнительной неполноценности не исчезает. Все эти многочисленные сравнения не только несправедливы к нему; они зачастую бессмысленны. Зачем нужно сравнивать немолодого человека, который уже достиг чего‑ то в жизни, с молодым, который лучше танцует? Почему тот, кто никогда не интересовался музыкой, должен чувствовать себя неполноценным рядом с хорошим музыкантом?

Но эта привычка к сравнению приобретает для нас смысл, если мы вспомним о бессознательном требовании превосходства над другими во всех отношениях. Добавлю, что невротическая гордость также требует: тебе надо превзойти всех и во всем. Тогда, конечно, любое «превосходство» качеств или умений другого должно тревожить и вызывать приступ самооплевывания. Иногда эта связь принимает другое направление: невротик, уже включив режим самооплевывания, использует «блестящие» качества других, как только встречает их, чтобы укрепить и подпитать свою жесткую самокритику. Если провести аналогию с отношениями между амбициозной садистической матерью и ребенком, то это как если бы она приводила в пример хорошие отметки и чистые ногти приятеля Джимми, чтобы Джимми стало стыдно. Описание этого процесса как отвращения перед соревнованием будет недостаточным. Отвращение перед соревнованием в этих случаях – скорее результат пренебрежения к себе.

Второе следствие презрения к себе – уязвимость в человеческих взаимоотношениях. Презрение к себе обостряет чувствительность невротика к критике и отвержению. Есть ли провокация или нет, но он уже чувствует, что другие смотрят свысока, не принимают его всерьез, не ищут его общества, по сути – пренебрегают им. Его презрение к себе существенно усиливает глубокую неуверенность в себе и, следовательно, не может не порождать в нем глубоких сомнений в позитивном отношении к нему других людей. Неспособный принять себя таким, каков он есть, он не может поверить, что другие, зная все его недостатки, могут принять его дружелюбно или уважительно.

Его чувства на более глубоком уровне носят радикальный характер и могут доходить до непоколебимой уверенности в том, что другие просто презирают его. И такое убеждение может жить в нем, хотя он может не осознавать в себе наличия даже капли презрения к себе. Оба эти фактора (слепая уверенность, что другие презирают его, и частичное или полное отсутствие осознания собственного презрения к себе) указывают на то, что основной объем презрения к себе экстернализуется. Это может сделать невыносимыми его отношения со всеми людьми. Неудивительно, если он доведет себя до неспособности верить в любые добрые чувства к нему других людей. В его сознании комплимент звучит как саркастическое замечание; а в выражении сочувствия он слышит снисходительную жалость. С ним хочет встретиться знакомый – значит, тому что‑ то нужно. Другие симпатизирует ему – да просто они не знают его и вообще они сами ни на что не годятся, или «невротики», или хотят его использовать. Таким же образом, случайности, в которых не было никакого злого умысла, он воспринимает как свидетельства презрения к себе. Кто‑ то не поздоровался с ним на улице или в театре, не принял его приглашения, не ответил ему немедленно – все это не что иное, как пренебрежение. Кто‑ то позволил себе добродушно пошутить на его счет – очевидное намерение его унизить. Любое возражение или критика в ответ на его предложение либо действие не воспринимаются как честная критика данного предложения или действия, а становятся бесспорным доказательством презрения к нему.

Благодаря психоанализу мы знаем, что сам человек или не осознает того, что воспринимает свои отношения с людьми только таким образом, или не осознает искажения. В последнем случае он принимает как данность пренебрежительное отношение к нему и даже бравирует своим «реализмом». Находясь с ним в плотном психоаналитическом контакте, мы можем наблюдать, насколько пациент принимает за реальность свою идею о том, что другие смотрят на него свысока. По окончании большой психоаналитической работы пациент, пребывая в дружеском согласии с психоаналитиком, все же может при случае бесстрастно обронить: «Мне всегда было настолько очевидно, что вы смотрите на меня сверху вниз, что я не считал даже нужным упоминать об этом или серьезно об этом задумываться».

В случае, когда экстернализованное презрение к себе ощущается как очевидная реальность, становится понятной и причина искаженного восприятия отношений с людьми, поскольку установкам других людей, особенно вырванным из контекста, всегда можно дать различные интерпретации. Также становится очевидным и самозащитный характер такого сдвига ответственности. Можно только представить, насколько нестерпимо, а иногда и невозможно жить, постоянно чувствуя острое презрение к себе. Если встать на эту точку зрения, то понятно, что невротик бессознательно заинтересован относиться к другим как к своим обидчикам. Для него очень болезненно, как и для любого из нас, думать, что его отвергают и пренебрегают им, но не так болезненно, как взглянуть в лицо презрению к себе. Осознать, что другие не могут ни отнять наше самоуважение, ни подарить нам его, – это долгий и трудный урок для любого человека.