 |
Глава 2. Предвестие перемен. Август 1959
|
|
|
|
Глава 2. ПРЕДВЕСТИЕ ПЕРЕМЕН
Август 1959
Когда полчаса спустя молодой врач вышел на улицу, Хулио стоял, прислонившись к машине скорой помощи, которая так и была припаркована на стоянке отделения экстренной помощи больницы Сестер Милосердия на 23‑ стрит. Каблук остроносой туфли Хулио опирался о переднее крыло. Он успел переодеться в кричащие розовые штаны и голубую рубашку, на левом грудном кармане которой золотыми стежками было вышито его имя – его униформа лиги игроков в кегли. Джордж поглядел на часы: команда Хулио, «Превосходные латиносы», уже вовсю гоняла шары.
– Я думал, что ты уже смылся, – сказал Джордж Шейверс, молодой врач, живущий при больнице Сестер Милосердия. – Как твои парни думают выиграть без Чудо‑ Крюка?
– Меня подменил Мигуэль Балазе. У него рука не такая верная, но иногда он бывает в ударе. Все у них будет в ажуре, – Хулио помедлил. – Мне любопытно, чем там закончилось. – Хулио работал в больнице шофером. Кубинец с чувством юмора, о котором, как был уверен Джордж, и сам даже не подозревал. Он огляделся. Никого из фельдшеров – из тех, кого он возил – поблизости не наблюдалось.
– А где все? – спросил Джордж.
– Кто? Эти долбанные близнецы Боббси? А ты как думаешь, где они могут быть? Поехали в Виллидж, поблядовать с черномазыми шлюхами. Ты думаешь, она выкарабкается?
– Без понятия.
Он пытался напустить на себя глубокомысленный вид и показать, что все знает, но на самом‑ то деле дежурный врач и подоспевшие хирурги забрали чернокожую женщину быстрее, чем ты успеваешь произнести: О дева Мария, помилосердствуй (а именно эти слова и рвались с его губ – видок у той женщины был неважный: казалось, долго она не протянет).
|
|
|
– Она потеряла чертовски много крови.
– Да, хорошего мало.
Джордж – один из шестнадцати ординаторов при больнице Сестер Милосердия – входил также в группу из восьми человек, занятых новой программою «Скорый Выезд». Предполагалось, что команда скорого выезда из одного врача и двух фельдшеров иной раз в критическую минуту может перетянуть чашу весов между жизнью и смертью в пользу первой. Джордж знал, что большинство водителей, медсестер и фельдшеров считали, будто зеленые ординаторы, только‑ только начавшие медицинскую практику, скорее гробят, нежели спасают таких «экстренных» пациентов, и все‑ таки Джордж был уверен, что польза от этой программы была.
Иногда.
В любом случае, больница могла гордиться своей «связью с общественностью», и хотя молодые врачи, занятые в программе, были не прочь повозмущаться насчет сверхурочных восьми часов (причем, неоплачиваемых) в неделю, Джордж Шейверс не сомневался, что коллеги его испытывают те же чувства, что и он сам: гордость, осознание своего долга и способности справиться с любой задачей.
А потом как‑ то ночью он выехал к Айдлеуайлду, на место крушения самолета «Трай‑ Стар» компании TWA. На борту было шестьдесят пять пассажиров, шестьдесят, по определению Хулио Эстевеса, ПНМ – погибли на месте, – а трое из оставшихся пяти выглядели не лучше того месива, которое ты выгребаешь из прогоревшей топки… с той только разницей, что тот хлам, который ты выгребаешь из угольной топки, не стонет, и не кричит, и не умоляет тебя дать ему морфий или лучше добить. Если ты вынес это – подумал он после, вспоминая обуглившиеся конечности, что валялись среди остатков алюминиевых щитков, обломков сидений и искореженной груды металла, который когда‑ то был хвостовым оперением, с цифрой «17», большой красной буквою «Т» и куском буквы «W», вспоминая глазное яблоко на обожженном дорогом чемодане, плюшевого медвежонка с пуговичными глазками рядом с красной босоножкой, в которой еще была детская ножка, – если ты вынесешь это, детка, ты вынесешь все. И он действительно справился. Справлялся, пока ехал домой. Справлялся за поздним ужином из индейки перед теликом. Заснул он без проблем, что послужило безоговорочным доказательством тому, что он сумел справиться. А потом, в самый глухой предутренний час, он проснулся, спасаясь от жуткого кошмара: ему приснилось, что на обугленном чемодане лежит не игрушечный медвежонок, а голова его мамы, и глаза у нее открыты, и они тоже обожжены, и выражение у них такое же мертвое и застывшее, как в глазах‑ пуговичках плюшевого медвежонка; рот открыт, обнажая переломанные зубы, которые были здоровыми и безупречными до того страшного мига, когда в самолет, заходящий на посадку, ударила молния, и она шепчет: Ты не сумел спасти меня, Джордж, ради тебя мы во многом себе отказывали, чтобы у тебя было все, мы многого не позволяли себе, чтобы только у тебя было все; твой отец уладил все с этой девушкой, чтобы у тебя не было неприятностей, а ты ВСЕ‑ ТАКИ НЕ СУМЕЛ СПАСТИ МЕНЯ, БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ, и он проснулся с диким криком, смутно осознавая, что кто‑ то дубасит по стенке, но ему было сейчас не до этого: он бросился в ванную и едва успел склониться над унитазом в коленопреклоненной позе кающегося грешника, как весь его ужин выплеснулся наружу – дымящийся и горячий, все еще пахнущий разогретой индейкой. Все еще стоя на коленях, он заглянул в унитаз на полупереваренные куски индейки и морковки, которая сохранила свой первоначальный аппетитный цвет, и тут в сознании его вспыхнули алые буквы. Одно только слово:
|
|
|
ХВАТИТ
Правильно.
Именно так:
ХВАТИТ
Пора кончать с этой работой по сбору костей. Пора прекращать это дело, потому что:
ХВАТИТ
ХОРОШЕНЬКОГО ПОНЕМНОЖКУ
Пора прекращать. Как там в мультике говорил Пучеглаз: Это все, что я могу еще вынести, а я ничего больше не вынесу. Пучеглаз попал в точку.
Он спустил воду и, вернувшись в постель, почти мгновенно заснул. Проснувшись же, обнаружил, что по‑ прежнему хочет быть врачом, в этом он абсолютно уверен – и это было так хорошо, что, может быть, стоило целой программы, как ее ни обзови: «Срочный выезд», «Ведерко крови» или «Угадай мелодию».
|
|
|
Ему по‑ прежнему хочется быть врачом.
Он знал одну женщину, занимавшуюся рукоделием. Из последних денег наскреб он десять долларов и заказал ей маленькую старомодную вышивку:
ЕСЛИ ТЫ ВЫНЕСЕШЬ ЭТО,
ТЫ ВЫНЕСЕШЬ ВСЕ.
Да. Правильно.
Случай в подземке произошел месяц спустя.
– Эта дама какая‑ то странная, ты заметил? – спросил Хулио.
Мысленно Джордж с облегчением вздохнул. Если бы Хулио сам не затронул эту тему, Джордж, наверное, не стал бы ее поднимать. Пока что он – ординатор, но в один прекрасный день он станет уже настоящим, оперившимся, скажем так, врачом, теперь он верил в это безоговорочно, а Хулио, он – коновал, и в присутствии коновала ему не хотелось бы ляпнуть какую‑ нибудь глупость. Он бы лишь хохотнул и сказал: Черт, я такого дерьма насмотрелся уже. Тысячу раз, детка. Возьми‑ ка ты лучше полотенце и оботри себе хорошенечко губы, а то оно не обсохло еще и капает.
Но, похоже, такого Хулио еще не видел. Что хорошо, потому что Джорджу хотелось поговорить об этом.
– Да уж, странновата. Как будто в ней два человека.
Он с изумлением заметил, что теперь Хулио явно почувствовал облегчение, и внезапно ему стало стыдно. Хулио Эстевес, которому в жизни только и светило, что до конца дней своих водить лимузин с парой красных мигалок на крыше, только что проявил больше мужества, чем он сам.
– А ты, док, смекалистый. Попал в самую точку, – Хулио вынул пачку «Честерфилда» и сунул в рот сигарету.
– Эта гадость тебя доконает, дружище, – сказал Джордж.
Хулио кивнул и предложил пачку.
Они покурили молча. Может быть, их напарники и в самом деле поехали «блядовать», как выразился Хулио… или, быть может, им просто хватило. Сначала Джордж действительно испугался, нет, кроме шуток. Но в конце концов это именно он спас женщину, а не фельдшера, и Хулио это знал, и Джордж знал, что он знает. Быть может, поэтому Хулио и дождался его. Первой тогда бросилась на помощь старуха‑ негритянка, и еще белый парнишка, который вызвал полицию, пока все остальные (кроме старухи‑ негритянки) просто толпились вокруг и глазели, как будто там фильм какой‑ нибудь, или телешоу, или очередная серия «Питера Ганна», но в конце концов все свалилось на Джорджа Шейверса, и он, перепуганный до полусмерти, исполнил, как мог, свой долг.
|
|
|
Женщина ждала поезд, о котором с большим уважением отзывался Дюк Эллингтон – знаменитый поезд‑ А. Хорошенькая молодая чернокожая женщина в джинсах и рубашке цвета хаки просто стояла у края платформы и ждала знаменитый поезд‑ А.
Кто‑ то ее столкнул.
Джордж Шейверс не знал, удалось ли полиции поймать этого ублюдка – это не его дело. Его дело – женщина, которая с криком упала в тоннель подземки перед знаменитым поездом‑ А. Каким‑ то чудом она не попала на третий рельс, знаменитый третий рельс, который сделал бы с нею то же, что власти Нью‑ Йорка делают с плохими парнями в тюрьме «Песня Песней», которые получают бесплатный проезд на тот свет на знаменитом поезде‑ А, на третьем рельсе. Старина искровой разряд.
Боже правый, такое чудо – электричество.
Она попыталась сползти с рельсов, но времени не было, и знаменитый поезд‑ А вкатился в станционный тоннель, визжа тормозами и изрыгая сноп искр: машинист увидел ее, но было уже слишком поздно – и для него, и для нее. Стальные колеса этого знаменитого поезда‑ А прокатились ей по ногам и отрезали их чуть выше колен. И пока все остальные на станции (кроме белого парнишки, который бросился вызывать полицию) просто стояли, махая руками (или почесывая промежность, как решил про себя Джордж), старая негритянка спрыгнула вниз, вывихнув при этом бедро (потом мэр наградил ее медалью за храбрость), и перетянула бедро пострадавшей своей косынкой. На том конце станции белый парнишка орал в телефонную трубку, вызывая скорую помощь, а старая негритянка кричала из тоннеля, чтобы ей помогли, чтобы бросили, ради Христа, хоть что‑ нибудь, чтобы наложить жгут, и наконец какой‑ то белый пожилой господин делового вида нехотя уступил свой ремень, а чернокожая старуха взглянула на него и произнесла слова, которые на другой день появились крупно набранной шапкой на передней полосе нью‑ йоркской «Дейли Ньюс», два слова, которые сделали старую негритянку подлинной героиней Америки: «Спасибо, браток». Потом она перетянула ремнем кульпятку левой ноги пострадавшей, на середине между бедром и тем местом, где было колено, пока его не отрезал знаменитый поезд‑ А.
|
|
|
Джордж слышал, как кто‑ то в толпе говорил кому‑ то, что прежде, чем хлопнуться в обморок, молодая негритянка успела произнести: «КТО ЭТОТ МУДАК? ДОБЕРУСЬ ДО НЕГО – ЯЙЦА ВЫРВУ! »
Старухе‑ негритянке нечем было проделать дополнительную дырку в ремне, так что она просто держала его, вцепившись, точно угрюмая старуха‑ смерть, пока не прибыла скорая помощь: Хулио, Джордж и два их напарника.
Желтая линия. Джордж вспомнил, как мама в детстве ему говорила, чтобы он никогда, никогда, никогда не переступал за желтую линию на платформе подземки, когда ждет поезд (хоть знаменитый, хоть самый обыкновенный), вспомнил запах масла и электричества, который ударил ему в ноздри, когда он спрыгнул в тоннель. Вспомнил, как там было жарко. Как в пекле. Жар обволакивал все: его, старую негритянку, молодую, поезд, тоннель, невидимое небо над головою и самый ад под ногами. Вспомнил, как он еще подумал: Если сейчас мне измерить давление, стрелку, наверное, зашкалит, – а потом вдруг успокоился и закричал, чтобы ему бросили сумку, а когда один из напарников хотел спрыгнуть к нему с сумкой, он так его выматерил и велел угребывать, что тот испугался, и вытаращился на него, как будто видел Джорджа Шейверса в первый раз в жизни, и действительно отгребнулся.
Джордж перетянул столько вен и артерий, сколько мог при данных обстоятельствах, а когда сердце пострадавшей бешено заколотилось, вколол ей полную дозу дигиталина. Наконец прибыла кровь. Ее доставили копы. Вам нужно поднять ее, док? – спросил один, но Джордж ответил, что не сейчас, вколол ей в вену иглу и начал закачивать кровь, точно дозу какой‑ нибудь страждущей наркоманке.
Потом он позволил поднять ее.
Потом ее повезли в больницу.
В машине она очнулась.
Тогда‑ то и начались странности.
Как только ее занесли в машину, Джордж вколол ей демерола – она начала шевелиться и слабо вскрикивать, – причем дозу такую, чтобы уж быть уверенным, что она тихо‑ мирно доедет до «Сестер милосердия». Он был на девяносто процентов уверен, что она не умрет в дороге, но хирурги потребуются самые лучшие.
Однако веки женщины стали подергиваться, когда до больницы оставалось еще шесть кварталов. Она издала хриплый стон.
– Может, опять ее вырубить, док, – предложил один из фельдшеров.
Джордж едва ли осознал, что кто‑ то из среднего медперсонала впервые снизошел до того, чтобы назвать его «док», а не Джордж, или, еще того хуже, Джорджи.
– Ты что, рехнулся? Лучше не суйся, когда ни фига не знаешь!
Фельдшер быстренько ретировался.
Джордж повернулся опять к молодой негритянке и вдруг увидел, что она пришла в себя и тоже смотрит на него вполне осознанным взглядом.
– Что со мной произошло? – спросила она.
Джордж вспомнил, как кто‑ то из толпы говорил другому о том, что она якобы произносила прежде, чем потерять сознание (как она доберется до этого мудака и повырвет ему все яйца и т. д., и т. п. ). Тот тип был белым. Теперь Джордж решил, что он все это придумал либо из‑ за странности, свойственной человеческой натуре, когда и без того трагическую ситуацию стремятся выставить еще трагичнее, либо просто из‑ за рассовых предрассудков. Сразу видно, что эта женщина – воспитанная и культурная.
– Несчастный случай, – сказал он. – Вам…
Она закрыла глаза, и он подумал, что ее опять потянуло в сон. Ну и хорошо. Пусть кто‑ то другой скажет ей, что она лишилась ног. Кто‑ то из тех, у кого доходу побольше 7600 $ в год. Он отодвинулся чуть влево, чтобы еще раз измерить ей давление, и тут она снова открыла глаза. Перед Джорджем Шейверсом была совершенно другая женщина.
– Мать твою, из‑ за этого мудозвона мне оттяпало ноги. Я чувствую, что они тю‑ тю. Это что – скорая?
– Д‑ д‑ да, – выдавил Джордж. Ему вдруг захотелось чего‑ нибудь выпить. Не обязательно спиртного. Просто промочить горло, а то во рту пересохло. Как в том фильме со Спенсером Трейси, «Доктор Джекилл и мистер Хайд», только на самом деле.
– Поймали они этого белого мудака?
– Нет, – про себя Джордж еще подумал: Парень, кажется, влип, еще как влип.
Он как‑ то смутно осознал, что фельдшера, подступившие было поближе (быть может, в надежде, что он сделает что‑ то не так), отошли подальше.
– Ну и ладно. Все равно эти белые гады его отпустят. Я сама до него доберусь. Я хрен ему на фиг отрежу. Сукин сын! Я скажу тебе, что я буду делать с этим сукиным сыном! Я тебе кое‑ что скажу, белый ублюдок! Я скажу тебе… я скажу…
Глаза ее снова закрылись, и Джордж подумал: Да, лучше спи, пожалуйста, спи. Мне за это никто не заплатит, я все равно не врубаюсь, не знаю, что делать, нам читали про шоковое состояние, но никто даже не упомянул шизофрению…
Глаза снова открылись. Перед ним была первая женщина.
– Какой несчастный случай? – спросила он. – Я помню, как вышла из «Я»…
– Из себя? – тупо переспросил Джордж.
Она улыбнулась вымученной улыбкой.
– Такая кофейня. «Голодный я».
– А. Да. понимаю.
Из‑ за той, другой, будь она хоть трижды пострадавшая, он себя чувствовал так, как будто его облили грязью, ему даже стало немножко нехорошо. А с этой он себя чувствовал точно рыцарь из романа про короля Артура, рыцарь, который успешно выцепил Прекрасную Даму из логовища дракона.
– Я еще помню, как спустилась в подземку, прошла на платформу, а дальше…
– Кто‑ то столкнул вас. – Это звучало глупо, ну и что с того? Это действительно было глупо. Нелепо.
– Столкнул под поезд?
– Да.
– И я осталась без ног?
Джордж попытался сглотнуть, но не смог. В горле совсем пересохло.
– Не совсем, – выдавил он, и ее веки снова сомкнулись.
Пусть это будет обморок, подумал он. Пусть это будет..
Глаза распахнулись. Они так и пылали. Рука поднялась и резанула растопыренной пятерней по воздуху в каком‑ то дюйме от его лица – еще чуть‑ чуть, и он лежал бы сейчас в травмпункте с разорванною щекой, а не курил бы тут с Хулио «Честерфилд».
– ТЫ БЕЛЫЙ ГАД, СУКИН СЫН! – завопила она. Глаза горели адовыми огнями на чудовищно искаженном лице. В этом лице не осталось уже ничего человеческого. – БУДУ ТЕПЕРЬ КОНЧАТЬ ВСЯКОГО БЕЛОГО МУДАКА, ТОЛЬКО МНЕ ПОПАДИСЬ! ОТРЫВАТЬ ИХНИЕ ЯЙЦА И ШВЫРЯТЬ В ИХНИЕ БЕЛЫЕ ХАРИ! Я…
Это было какое‑ то сумасшествие. Так изъясняется только Бабочка Мак‑ Куин, негритянка из одного комикса, которая рехнулась уже окончательно и настроена очень решительно. Вот и она – или оно – тоже казалась какой‑ то нечеловеческой. Это вопящее и издерганное существо просто не могло полчаса назад лежать в тоннеле подземки с отрезанными ногами. Она кусалась. Пыталась расцарапать ему лицо. Из носа у нее текло, с губ летели плевки, изо рта – непристойности.
– Вырубите ее, док! – заорал кто‑ то из фельдшеров, вдруг побледнев. – Бога ради, вырубите ее! – он потянулся уже к коробке со шприцами, но Джордж отшвырнул его руку.
– Отгребись, чучело.
Джордж посмотрел на свою пациентку и снова увидел глаза той, первой – спокойные, умные.
– Я буду жить? – спросила она небрежно, таким тоном, каким обычно беседуют за чашкой чаю, а он подумал: Она даже не знает об этих провалах. Совершенно не знает. И чуть погодя: И та тоже не знает.
– Я… – он тяжело сглотнул, потер грудь поверх халата, как бы стараясь унять бешеное сердцебиение, и приказал себе взять себя в руки. Жизнь он ей спас. Психологические ее проблемы его не касаются.
– Вы хорошо себя чувствуете? – спросила она, и он даже слегка улыбнулся искренней озабоченности, что прозвучала в ее голосе. Это надо же – она спрашивает его!
– Да, мэм.
– Вы на какой вопрос отвечаете?
Он сначала не понял, но потом сообразил:
– На оба, – он взял ее за руку. Она сжала его руку, а он заглянул в ее сияющие глаза и подумал: А в нее можно влюбиться, – и в это мгновение ее рука превратилась в царапающую пятерню, и она сообщила ему, что он белый мудак и что она не просто яйца ему отрежет, а вырвет их зубами.
Он отпрянул, глядя на ладонь, не идет ли кровь, и в голове у него пронеслась еще бессвязная мысль, что если – да, то нужно будет что‑ нибудь сделать, потому что она ядовитая, эта женщина ядовитая, ее укус – все равно что укус мокасиновой или гремучей змеи. Но крови не было. а когда он посмотрел на нее снова, перед ним была та – первая.
– Пожалуйста, – сказала она. – Я не хочу умирать. Пожал… – тут она потеряла сознание. Может, и к лучшему. Для них для всех.
– Ну и что ты думаешь? – спросил Хулио.
– Насчет того, кто выйдет в финал? – Джордж расплющил окурок каблуком туфли. – «Белые носки». Я как‑ то уже с ними свыкся.
– Да нет, насчет этой девицы.
– По‑ моему, она ярко выраженная шизофреничка, – медленно проговорил Джордж.
– Да, я знаю. Я имею в виду, что с ней будет потом?
– Я‑ то откуда знаю?
– Ей нужна помощь, дружище. Но кто ей поможет?
– Ну я‑ то, что мог, для нее уже сделал, – при этих словах Джорджа бросило в жар.
Хулио поглядел на него.
– Если ты уже сделал, что мог, то не лучше ли было оставить ее умирать, а, док?
Джордж поглядел на Хулио, но не смог выдержать его взгляда, в котором сквозило не обвинение даже, а только грусть.
Он пошел прочь.
У него еще были дела в городе.
Время для Извлечения.
С того несчастного случая ситуацию в основном контролировала Одетта Холмс, но Детта Уокер стала проявлять себя все чаще и чаще, а больше всего на свете Детта любила воровать. И не важно, что ворованное частенько оказывалось никудышным барахлом и она потом это выкидывала.
Важен был сам процесс.
Когда стрелок вошел в ее сознание в «Мейси», Детта аж взвизгнула в страхе и ярости, а руки ее неподвижно застыли над бижутерией, которую она запихивала себе в сумку.
Она взвизгнула потому, что когда Роланд вошел в ее сознание и вышел вперед, она на мгновение почувствовала присутствие кого‑ то чужого, как будто в мозгах у нее приоткрылась дверь.
Она взвизгнула потому, что тот, кто насильно ворвался в ее сознание, был белым.
Видеть она не могла, но она чувствовала, что он белый.
Люди стали оглядываться. Дежурный администратор, который следил за порядком на этом этаже, заметил визжащую женщину в инвалидной коляске с открытой сумочкой на коленях, куда она запихивала бижутерию, причем даже с такого расстояния сумочка смотрелась раза в три дороже, чем все эти украшения вместе взятые.
Администратор позвал:
– Эй, Джимми!
Джимми Халворсен, штатный охранник универмага, обернулся, увидел, что происходит и сломя голову бросился к темнокожей женщине в инвалидной коляске. Чего, спрашивается, побежал? Но он ничего не мог с собою поделать – он восемнадцать лет прослужил в городской полиции, и такой образ действия буквально въелся ему в кровь, – а на бегу еще подумал, что работенка ему предстоит дерьмовая. Малышня, калеки, монашки: разбираться с такими – всегда дерьмовая работенка. Все равно что пинать пьянчужку. Они немного поплачут перед судьей, а потом их отпустят на все четыре стороны. Очень трудно убедить судей в том, что и среди калек попадаются настоящие негодяи.
Но он все равно побежал.
Роланд на мгновение опешил перед этой змеиною ямой ненависти и отвращения, которую представляло собою сознание, в которое он попал… а потом услышал женский визг и увидел, как прямо на него/нее несется здоровенный мужик с пузом, похожим на мешок с картошкой, увидел, что люди смотрят на них, и решил взять контроль на себя.
Внезапно он стал этой женщиной с темными руками. Он почувствовал в ней какое‑ то странное раздвоение, но сейчас у него не было времени поразмыслить об этом.
Он развернул кресло и принялся толкать его вперед. Ряд прилавков проносится мимо него/нее. Люди шарахаются в обе стороны. Сумку они уронили, и вещи Детты и украденные ею сокровища тянутся широким следом по полу. Мужчина с необъятным пузом поскользнулся на цепочках из поддельного золота и тюбиках с губной помадой и грузно свалился на задницу.
Вот дерьмо! – ругнулся про себя Халворсен, и в какой‑ то миг рука его сама сунулась под спортивную куртку, где в потайной кобуре, отделанной ракушками, висел револьвер 38‑ го колибра. Но здравый смысл все‑ таки возобладал: это ведь не какой‑ нибудь чокнутый наркоман или вооруженный грабитель – всего‑ навсего негритянка‑ калека в инвалидной коляске. Правда, катила она на ней как взбесившийся гонщик, но при этом все‑ таки оставалась калекой. Что он собирается делать? Стрелять в нее? Хорошая вышла бы штука! И куда она, интересно, несется? В конце прохода не было никакого выхода, только примерочные кабинки.
Он поднялся, потирая ушибленные ягодицы, и бросился следом за нею, теперь чуть прихрамывая.
Инвалидная коляска вкатилась в одну из кабинок. Дверца с силой захлопнулась.
Вот ты и попалась, сучка, – подумал Джимми. Сейчас я тебе покажу. И мне наплевать, если вдруг у тебя пять сироток‑ детишек и жить осталось тебе всего год. Бить не буду, но душу вытрясу.
Он опередил администратора и навалился на дверь кабинки левым плечом. Кабинка была пуста.
Никакой негритянки.
Никакой инвалидной коляски.
Вообще ничего.
Он ошалело уставился на администратора.
– В другой! – заорал он. – В другой!
Не успел Джимми пошевелиться, как администратор вломился в соседнюю кабинку. Дама в нижней юбке и лифчике «Плейтекс Ливинг» пронзительно завизжала, прижав руки к груди. Белая – очень белая женщина – и никакая не калека.
– Прошу прощения, – пролепетал администратор, заливаясь густою краской.
– Убирайся немедленно, извращенец! – завопила дама в бюстгальтере и нижней юбке.
– Да, мэм, – выдавил администратор и закрыл дверь.
Покупатель в «Мейси» всегда прав.
Он поглядел на Халворсена.
Халворсен поглядел на него.
– Что еще за дерьмо? – спросил Халворсен. – Так она заезжала туда или нет?
– Да, заезжала.
Администратор лишь покачал головой.
– Пойдем‑ ка лучше и уберем там все с пола.
– Это ты уберешь все с пола, – поправил Халворсен. – А то у меня ощущение такое, как будто задница у меня раскололась на девять кусков. – Он помедлил. – И если по правде, друг мой, я окончательно что‑ то запутался.
Как только стрелок услышал, что дверь кабинки захлопнулась, он с размаху развернул коляску лицом к двери. Если Эдди сделал, что обещал, дверь должна исчезнуть.
Но дверь стояла распахнутой. Роланд перекатил Госпожу Теней через порог.
|
|
|
