 |
Документ 21
|
|
|
|
Объяснительная В. Мессинга:
«Тов. Войцеховский! Я вовсе не забыл ваши наставления – не вступать в контакты с местными жителями, но я же не виноват, что они сами нашли меня и попросили о помощи!
Ну, как я мог отказать? Или я должен был объяснить, что представители советской власти запретили мне эту самую помощь оказывать?
Это была женщина, еще довольно молодая, лет тридцати пяти. Как она нашла меня, я не знаю. Видимо, какой‑ то слух все‑ таки прошел, а пани оказалась довольно изворотлива.
Она показала мне шрам на голове, прикрытый прядкой волос, и рассказала печальную историю. Год назад она потеряла память.
Очнулась от холода, в снегу, голова в крови. Ни сумочки, ни документов. И она ничегошеньки не помнила.
Кое‑ как добравшись до ближайшей больницы, женщина узнала, что находится в Минске, но как тут оказалась, откуда приехала или же она местная, не имела ни малейшего понятия. Даже имя свое забыла.
В больнице она провалялась больше месяца – подхватила воспаление легких. Выкарабкалась.
С помощью врачей и медсестер восстановила многое.
Помогая сыну сестры‑ хозяйки делать уроки, продемонстрировала отличное знание математики и физики, а некий дядя Паша, шофер в больнице, с изумлением рассказывал, что Оля прекрасно разбирается в моторах.
Ольга – такое имя выбрала себе сама женщина.
Когда главврач заинтересовался и попросил Ольгу сделать какой‑ то сложный расчет, она справилась с заданием.
Таким образом, можно было смело утверждать, что женщина работала инженером в КБ или на заводе.
Это всех в больнице радовало – стало быть, выйдя «на волю», Ольга могла легко найти себе работу.
Но где же она работала раньше? Откуда она? И кто?
|
|
|
Жизнь, можно сказать, налаживалась, но Ольгой все чаще стали одолевать приступы тоски. Придя ко мне, она предположила их причину – по наблюдениям врачей, Ольга рожала.
Следовательно, где‑ то мог остаться ее ребенок, о котором она просто не помнила.
Это сильно мучило ее, вот Ольга и попросила меня помочь.
Честно говоря, задачка была не из простых. Нет, Олины мысли я читал свободно, она меня не обманывала – сильнейшая тоска была ощутима. Можно сказать, женщина находилась на грани отчаяния.
Сначала я успокоил ее, погрузив в гипнотический сон, и внушил ей истинную правду – она нисколько не виновата в том, что «забыла свое дитя». Если уж и возлагать вину на кого‑ то, то на того лиходея, что, по‑ видимому, ограбил ее год тому назад и едва не убил.
Мысли Ольги тем проще было читать, что каких‑ то глубинных смысловых слоев, связанных с воспоминаниями, у нее не было, как у маленького ребенка, до поры лишенного прошлого.
Тогда я попытался под гипнозом вернуть сознание женщины в тот самый зимний день, когда ее оглушили на окраине Минска.
Ольга вновь испытала боль и страх, в ее памяти всплывали очень яркие картинки зимнего вечера, заснеженной улицы с редкими фонарями, но ничего, что происходило ранее, она не упомнила – дальше был провал в какую‑ то цветущую пустоту.
Разбудив женщину, я сказал ей, что пока ничего не узнал, но положение улучшилось. Она ушла окрыленной, а я, поругивая себя за «благую ложь», отпросился у сержанта Дзюбы.
Кстати, не ругайте его – он отпустил меня с рядовым Малеевым. Мне это было только на руку – зная, где именно очнулась Ольга, я отправился на «место преступления».
Тут надо добавить, что милиция определила со слов потерпевшей это самое место, там же обнаружили и капли крови, и следы, которые оставила в снегу Ольга, выползая к забору – только так, цепляясь за рейки, она и смогла подняться на ноги.
|
|
|
Это был перекресток Профсоюзной и Робеспьера. Туда я и отправился.
И каково же было мое удивление, когда я не узнал то самое место! Я отлично помнил яркие мыслеобразы, что засели в мозгу Ольги: там, где ее ограбили, не было ни тех домов, ни скверика напротив, что имели место на Профсоюзной и рядом с нею!
Тогда я, как мог подробно, описал Малееву истинное место преступления, где наличествовали приземистые здания с огромными темными окнами, плохо освещенная лестница на виадук и какие‑ то ларьки.
Малеев с ходу распознал описанное и повел меня к железнодорожному вокзалу, где велась стройка, и к переходному мосту через пути. По ту сторону показались здания депо и те самые ларьки.
Пооглядывавшись, я с трудом, но нашел‑ таки настоящее место, где Ольга встретилась с уголовным элементом – за крайним киоском, там еще стоял высокий крашеный забор. В этом‑ то закутке все и произошло.
Получалось, что отсюда Ольгу увезли и бросили на окраине, сочтя мертвой. Вопрос: а зачем?
Ну, ограбили, бросили и ушли. К чему такие предосторожности?
Может, сами грабители обитали поблизости и боялись, что их найдут?
У меня тогда мелькнула мысль: а не пройтись ли по ближайшим домам, не «прощупать» ли местных жителей? Вдруг да встречу тот самый разбойный люд?
Но тогда же у меня появилась и другая идея – привезти сюда Ольгу. Быть может, оказавшись здесь, она хоть что‑ то вспомнит?
Так мы и поступили, хоть Малеев и ворчал.
Ольга начала сильно волноваться, уже проходя по виадуку, а потом, оказавшись у ларьков, вскрикнула.
Быстро усадив ее на лавочку, я приказал женщине заснуть.
Сильнейшие переживания сделали свое дело – я ясно увидел одутловатое, плохо выбритое лицо того самого уголовника.
В уголку рта у него была зажата папироса, на голове – ушанка. Из‑ за того, что шапка была надета набекрень, открывалось левое ухо, изуродованное ножом или зубами зверя. Такое впечатление, что его отчекрыжили наполовину.
Мы немедля отправились к участковому (Малеев уже не ворчал, ему самому стало интересно). Участковый, пожилой усатый дядька, долго меня переспрашивал, уточняя внешность грабителя.
Когда же я упомянул полуоторванное ухо, он воскликнул: «Да что ж вы сразу не сказали? Это ж Корноухий! »
|
|
|
Вызвав еще одного милиционера, он отправился на улицу Вокзальную, что как раз пролегала рядом с депо. Там стояли длинные кирпичные бараки, в одном из которых и проживал Корноухий.
Как рассказал по дороге участковый, Корноухий отсидел десять лет за темные дела и вышел на свободу прошлым летом, проживает дома у матери. Если уж он опять взялся за старое, то срок ему грозит немалый.
В тесной квартирке, где жил Корноухий, мы застали троих – сгорбленную старую женщину, вязавшую у окна, самого уголовника и еще одного типа, очень худого, в застиранном френче и с пенсне на хрящеватом носу.
Как только Ольга увидела этого худого, так сразу же и потеряла сознание. Худой мужчина тоже находился на грани обморока – вскочил, побледнел, плюхнулся обратно, вытаращил глаза…
Мать‑ старушка ни на секунду не оторвалась от своего занятия, хотя милиционеры боролись с жилистым Корноухим, роняя посуду, и не сразу скрутили его.
Ольга еще не пришла в себя, а для меня все уже разъяснилось: худой был первым ее мужем, с которым она развелась (Николай сильно пил). Встретив другого, она вышла замуж, родила сына.
И звали ее Натальей.
Когда Наталью, работавшую на военном заводе в Горьком, послали в командировку в Минск, ее случайно встретил Николай – и воспылал местью. Подговорив своего дружка, Митьку Корноухого, они подкараулили женщину, ограбили и чуть было не убили.
Надо признаться, Николай рыдал и бился в истерике, каясь, однако закон был суров – его увели вместе с Корноухим как сообщника.
Первыми словами «Ольги», когда она очнулась, было: «Меня зовут Наталья! »
Я сказал, что уже знаю об этом, и спросил с улыбкой, помнит ли она некоего Ванюшку? Наталья тотчас же залилась слезами, лепеча: «Сыночек! Сыночек! »
Дальше все было просто. Позвонили в Горький, сообщили о Наталье, а два дня спустя в Минск примчался ее муж вместе с пятилетним Ваней. Плакали все, даже я, хотя вроде бы должен был закалиться от людских невзгод.
Надеюсь, тов. Войцеховский, что вы не настолько закалены, чтобы не понять тех причин, что побудили меня нарушить ваши предписания.
В. Мессинг».
|
|
|
