 |
Документ 16
|
|
|
|
Из интервью В. Мессинга корреспонденту газеты «Южная правда» (г. Николаев) [31]:
«Известный иллюзионист‑ телепат Вольф Мессинг любезно согласился ответить на несколько вопросов.
– Скажите, пожалуйста, что вас больше всего поразило в Советском Союзе?
– Другой строй. Мне сорок лет, я много где побывал, но повсюду видел одно и то же, что во Франции, что в Бразилии. Мелкие лавочники или полицейские совершенно одинаковы, только что говорят на разных языках. У вас же все иное – иные люди, иные отношения между ними, и даже то, что вы обращаетесь друг к другу со словом «товарищ», поражает. Разумеется, я еще не скоро привыкну к советской действительности.
– А вы хорошо говорите по‑ русски.
– Вы мне льстите! Немного я знал – польский похож на русский, а еще в Варшаве я купил русско‑ польский словарь и несколько романов на вашем языке. И учил – открывал книгу и читал слово за словом. Если не понимал, что означает то или иное выражение, то искал в словаре. Бывало, что и словарь читал, как книгу.
Память у меня хорошая. Само собой, брать уроки было бы куда лучше, но – увы.
– Ваши первые впечатления? Что вам запомнилось после того, как пересекли границу СССР?
– Прежде всего, я испытал радость и облегчение.
Меня допросили, как водится, отвели в баню, накормили и оставили отдыхать в каком‑ то двухэтажном здании, больше всего похожем на бывшую казарму. Там было еще человек сто беженцев из Польши – евреев, коммунистов, цыган, – именно тех, кого фашисты целенаправленно уничтожают. У входа стоял часовой – мало ли, вдруг среди перебежчиков скрывается агент немецкой разведки? Такое вполне могло случиться. Кормили нас хорошо, обращались вежливо.
|
|
|
Помнится, я сильно огорчался, что не прихватил с собой даже афиши, не говоря уже о всяких договорах и прочих документах.
– А вы опасались того, что о вас не знают в Советском Союзе?
– Да! Но я зря беспокоился – знали, и хорошо! Правда, мне устроили испытания, и я, если можно так выразиться, сдал экзамен. Мне в помощь дали переводчика, Томека Войцеховского, бывшего учителя из Белостока. Вместе с ним мы покинули Брест, приехали на аэродром, откуда вылетели в Минск.
– Как вам Минск?
– Красивый, опрятный город. Опять‑ таки весьма для меня непривычный. Улицы Бреста я почти не видел, а вот минские разглядел хорошо. Ни в Европе, ни в Америке таких нет – отсутствует реклама, вывески скромные, совсем другие витрины, повсюду портреты Сталина и Ленина, красные флаги. И люди одеты иначе, и машины иные.
– А было ли что‑ то такое, не обрадовавшее, а расстроившее вас?
– Я до сих пор расстроен тем, что не знаю, где сейчас мои родные. Ничего хорошего от немцев я не жду.
– Вы намерены по‑ прежнему выступать?
– Безусловно. Выступления на сцене – это то, что я умею лучше всего, а в моем возрасте сложно менять профессию.
– Мне не терпится задать вопрос о чтении мыслей. Вот, скажите, может ли человек скрыть от вас свои мысли?
– А это смотря, какой человек. Если у него крепкая воля, то мне не всегда удается, как я это называю, взять мысль. Хотя, если человек испытывает некое сильное чувство – любовь, обиду, страх, – то это обязательно улавливается. И уже «потянув» за эмоцию, как за ниточку, можно докопаться до всех мыслей.
– До всех?
– А вы думаете, что в определенный момент времени ваш мозг занят одной‑ единственной мыслью? Уверяю вас, это не так.
Любой человек, как правило, думает сразу о нескольких вещах: о дочери, о жене, о незаконченном ремонте на кухне, размышляет о карьере и ругает начальство, прикидывает, сколько у него денег осталось до получки, вспоминает вчерашнюю ссору с соседом… Перестает думать о жене, зато на память ему приходит хорошенькая знакомая, и вот уже она занимает все мысли, а супруга отходит на задний план, но тут же возникает чувство вины.
|
|
|
Разумеется, выступая со сцены, я не открою все мысли человека. Коли уж я прошу его загадать слово, то и возьму лишь эту мысль, а прочие пусть останутся скрытыми.
– Еще такой вопрос… Совсем недавно я услышал уверения одного ученого (не буду называть фамилию) о том, что вы вовсе не читаете мысли, а угадываете их, наблюдая за выражением лица, движением глаз, мимикой.
– О, это весьма давнее «разоблачение». Еще профессор Абель, которому я очень благодарен за помощь и поддержку, доказывал мне то же самое. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что энергия мозга способна вырабатывать некую неизвестную субстанцию или поле, вот и сводил мои способности к уже известным сущностям. Я с ним не спорил.
Понимаете. Вот, представьте – я стою на сцене. Свет в зале пригашен, зато на меня направлены огни рампы и прожекторов.
И вот я, со света в полумрак, с моей‑ то близорукостью, разглядываю лицо человека в десятом ряду…
Да там не то что мимику, самого лица не рассмотришь! Со сцены они кажутся бледными пятнами. Чтобы увидеть лицо мужчины или женщины, сидящих в первом ряду, я должен подойти к краю сцены, да и то.
Не знаю, может быть, вы, с молодыми и зоркими глазами способны углядеть в этом случае направление взгляда мельком или то, как вздрогнула губа, а мне это не дано.
– А не открылись ли у вас новые способности после приезда в СССР? Шучу, конечно.
– Кроме шуток! Действительно, проявилось нечто новое, чего раньше не было – я стал четко различать психосущность человека. Вот подходит ко мне кто‑ либо, чьи мысли пока мною не берутся, а я уже ощущаю, что это за человек – болен он или здоров, нормален или психика его искривлена, упрям он или доверчив, несет ли в себе опасность, или по природе добр…
– Иначе говоря, вы с ходу можете написать на человека характеристику! А заодно и амбулаторную карту. А скажите. Каков тогда я?
– Вы? Вы интеллигент, склонный к рефлексии, мягкий по натуре, но не бесхарактерный – стержень в вас есть. Вам бывает трудно вжиться в профессию репортера, где требуется напористость, пронырливость, порой даже наглость, но вы справляетесь с собой. Хм. Знаете, в момент ожесточения вы способны и на жестокость, на безжалостность. Хотя потом будете страдать и переживать. Продолжить?
– Нет, нет, достаточно! Большое спасибо, что ответили на наши вопросы!
– Вам спасибо».
|
|
|
