 |
В. Никитин, майор. Застава в долине бурь
|
|
|
|
В. НИКИТИН, майор
ЗАСТАВА В ДОЛИНЕ БУРЬ
Этой давно обжитой земли не касались ни плуг, ни борона: никто не пытался бросить семя в долину, лежащую в предгорьях Заилийского Алатау, потому что выживают здесь лишь саксаул да верблюжья колючка. С ранней осени и до поздней весны в долине разгуливают буйные ветры. Они не только сметают жухлые травы, но даже катают булыжники.
Посреди долины стоит обнесенная каменным забором пограничная застава. В отряде ее называют барометром, потому что именно она делает всю погоду (разумеется, не ту, что предсказывают синоптики, а оперативную, пограничную «погоду», предсказывать которую могут только чекисты). Здесь пролегают старые контрабандистские тропы, по которым и сейчас пытаются проползти чужаки. Ползут они именно тогда, когда в долине темь и ветер. Но чекисты 60‑ х годов умеют и на самом ветробое отыскивать их едва приметные следы. Потому‑ то и не так уж часто появляются лазутчики на нашем рубеже.
Умеют. А что это значит? Умеет хлебороб выращивать богатый урожай. Умеет выдавать сталевар скоростные плавки. Мы видим плоды их труда. Можем взвесить и каравай и сталь. А чем измерить труд солдата в зеленой фуражке?
…В тот день, когда над суровой долиной загорелась, предвещая хорошую погоду, необычно яркая заря, майор Иван Дмитриевич Меньшов вернулся с проверки пограничных нарядов и вошел в казарму. Он неторопливо двигался от койки к койке, вглядываясь в знакомые лица. Вот спит, разметав руки, Геннадий Фокин. Рядом с ним похрапывает Карим Ибраев. У его кровати непорядок: стоят нечищенные сапоги, не по‑ уставному сложено обмундирование. Здесь, на переднем рубеже Отечества, это лишние секунды и минуты при сборе по тревоге, секунды, которые порой решают исход боевой задачи. Вот почему майор хмурит брови, останавливается и замечает дежурному:
|
|
|
– «От ногтей до автомата все в порядке у солдата». Так, кажется, писал поэт нашей заставы? А что это за порядок?
– Продерем виновного в «Колючке», – отвечает дежурный, но и своей не скрывает вины: тоже не досмотрел.
Устал без сна Иван Дмитриевич. А ему еще нужно заглянуть в питомник служебных собак, в гараж, на кухню, в прачечную – все проверить строгим командирским глазом, чтобы в любую минуту, когда это потребуется, застава сработала, как электронная машина: быстро, точно, наверняка. Здесь нет второстепенных дел – все служит прочной охране государственной границы.
Сколько таких вот утренних зорь встретил Иван Дмитриевич за четверть века жизни в пограничье! Сколько парней прошло перед ним здесь, на первом метре родной земли! И каждому он отдал частицу сердца. Каким же большим оно должно быть – сердце командира, – чтобы тепла его хватило для сотен разных по характеру и способностям юношей!
Когда он вышел из казармы, раздался сигнал тревоги:
– В ружье! Нарушена граница!
Через пять минут застава выстроилась в указанном месте.
Люди готовы выполнить любой приказ. Все озабочены: против кого придется действовать? Старший пограничного наряда, подавшего сигнал тревоги, младший сержант Юрий Штанько доложил по телефону:
– В тыл скачут три вооруженных всадника.
– Не спускать с них глаз. Выезжаем! – коротко распорядился майор и, положив трубку полевого коммутатора, отдал последние распоряжения дежурному по заставе. Затем подошел к солдатам, застывшим в строгих шеренгах.
Над заставой уже светило солнце, долина бурь лежала тихая, спокойная, словно отогревалась после морозных дней. И как‑ то даже не верилось, что в этой тишине через считанные минуты могут раздаться выстрелы, может завязаться бой. Готовы ли к этому испытанию солдаты? Ведь они впервые идут на вооруженных нарушителей границы.
|
|
|
– На участок заставы, – стараясь быть спокойным, сказал майор, – прорвались вооруженные всадники. Сержант Садин, рядовые Кусков, Дробинский и Фролов, – в машину. Поедете со мной.
Своему заместителю Иван Дмитриевич приказал выслать дополнительные наряды на границу, доложить в управление части о происшествии, информировать соседей и сел в машину.
Видавший виды грузовик выбросил клубок сизого дыма, выскочил из ворот и помчался наперерез чужеземцам. Все шло как надо: люди быстро собрались, без лишней суеты заняли свои места, вовремя подошли машины, надежно работают радиостанции. Через несколько минут вышел на связь замполит и доложил, что все распоряжения выполнены, нарушители блокированы.
Теперь все зависит от командира и вот от этих парней, сосредоточенно всматривающихся вдаль, отыскивающих там непрошеных пришельцев. Километр за километром тянет под себя машина серую ленту ухабистой дороги. Долина, что ладонь – на ней нельзя скрыть не только машину, но и собаку. Нарушители заметили, что их окружают, и повернули обратно. Они нахлестывают лошадей. Но теперь уже поздно: кольцо окружения сжимается. Как только машина пересекла путь всадникам, майор скомандовал:
– Оружие не применять, действовать по моей команде! Вылезай! Интервал двадцать метров. Вперед!
И пограничники пошли прямо на незнакомцев. Выстрелов не последовало: нарушители сдались, как пойманные с поличным преступники.
Это и есть умение часовых границы противостоять врагу. А складывается оно из очень многого. Из того, что у шофера всегда готова в рейс машина, у связиста не бывает неисправной радиостанция, у солдата безотказен автомат, у инструктора службы собак надрессирована ищейка. За всем этим – кропотливый труд, нелегкая учеба и крепкая физическая закалка.
Сегодня отлично действовал рядовой Геннадий Фокин. Иначе и не могло быть: он коммунист. А каким пришел на заставу? Майор отлично помнит новичка: невысокий, вертлявый, как вьюн, с неровным и резким характером. Такие с трудом вживаются в солдатский распорядок, и к таким не вдруг приходит понимание необходимости сознательного повиновения. Командир по‑ отцовски озаботился: может, бесшабашность парня оттого, что рос он без отца, без матери, без взыскательной доброты окружающих? Вот привез с собой тетрадку пошлых стишков. Для чего? «А ради хохмы», – говорит. Майор посоветовал комсомольским активистам заставы проявить строгую участливость к досугу и служебным делам новичка. Однако своенравный юноша оставался неподатливым. Товарищи ему слово, а он в ответ – десять. Прослыл тяжелым человеком. И вдруг– вызов к командиру.
|
|
|
– Беритесь, Фокин, организовать спортивные соревнования.
Геннадий как‑ то странно улыбнулся: мол, в уме ли вы, товарищ майор, меня же в пассиве числят, воспитывают, а тут надо стать организатором. Но начальник заставы словно и не заметил недоумения солдата:
– У вас это получится.
И Геннадий, щелкнув каблуками, весело вскинул ладонь к головному убору:
– Есть организовать соревнования!
О, какую распорядительность и расторопность обнаружил Фокин, как только взялся за дело. Выявил, кто к какому виду спорта больше всего пристрастен, сформировал команды, расписал порядок состязаний, назначил судей. И соревнования по легкой атлетике прошли с успехом. Сам Геннадий на беговой дорожке показал неплохой результат. Начальник заставы перед строем объявил ему благодарность, а военкоры выпустили «Молнию», но уже не с карикатурой, а с дружеским шаржем.
Так сделал Геннадий первый шаг в активисты. А вел его по этому пути суровый внешне командир.
Майор Меньшов не мыслит командирской своей службы без того, что называют воспитательной работой с людьми. Он растит их на семи ветрах приграничья, где сама повседневность требует от каждого деловитости и мужества, силы и ловкости, исполнительности и находчивости. С такими данными человек, и простившись с границей, не собьется с пути.
У начальника заставы есть замечательное свойство – подмечать в людях ту неповторимую особинку в характере, склонностях, что делает человека личностью. В этом смысле интересна и поучительна одна история. Ее исходом явилась ценная инициатива, с которой выступил позднее рядовой – первогодок Иван Брылько.
|
|
|
Этот тихий паренек с голубыми глазами увлекался научно‑ фантастической литературой. По натуре мечтательный, он склонен был к уединению. Эти каждодневные его отлучки, правда, никогда не длившиеся дольше того часа, что отводится на личные нужды солдат, чуть было не настроили против него компанейских ребят, его сослуживцев.
– Что‑ то наш Жюль Верн зачастил в овраг, – сказал как‑ то рядовой Виктор Фролов командиру, – Вроде и не шумно в казарме, а его все на лоно природы тянет. Одно слово – тихий интеллигент…
Майор, гася вдруг вспыхнувшую лукавинку, едва заметно улыбнулся. Он‑ то уже знал увлеченность первогодка – умного романтика.
– Во‑ первых, интеллигент – это совсем неплохо. Даже очень хорошо, товарищ Фролов, – заметил майор старослужащему солдату. – А во‑ вторых, кто вам мешает сблизиться с Брылько?
И ушел, не развивая дальше разговора.
Фролов несколько минут стоял, почесывая затылок, а потом, взглянув на часы (как раз наступило личное время), быстро вышел из казармы. От порога в сторону оврага уже уходил одинокий след. Выждав несколько минут, Виктор пошел по следу и укрылся в валунах над крутояром. Под обрывом, то тихонько насвистывая, то разговаривая с самим собой, стоял с развернутым блокнотом Брылько. Фролов прислушивался. Из оврага доносилось:
– Какие внешние силы воздействовали на эти следы? Вчера зафиксирована абсолютная минусовая температура тридцать градусов по Цельсию, сегодня – двадцать шесть. Средняя – двадцать восемь. Поток воздуха над поверхностью Мокрой щели составлял приближенно (при этом Брылько зашелестел листками своего кондуита) три с половиной балла. Так‑ так. Каким же образом все это повлияло на отпечатки нашего следа?
Иван наклонился, пощупал пальцами стенку глубоко осевшего в снегу отпечатка собственного следа, потом потрогал ясно впечатанный и уже замерзший оттиск подошвы. Тут Фролов не вытерпел и вылез из‑ за валуна.
– Что, Брылько, следы марсианина нашел?
Но ирония эта шла уже, так сказать, по инерции. Виктор понял, что Иван не на шутку взялся за освоение следопытства. И в душе радовался этому. Здесь, в овраге, у Брылько было свое учебное поле. На снегу виднелись несколько различных следовых пар, проложенных в разное время.
– Ах какое невежество вы проявляете, товарищ Фролов! – подхватывая шутку, ответил Брылько. – Визиты марсиан на нашу Землю – продукт гипотетической фантазии. А вот перед вами, как изволите видеть, самая что ни на есть объективная реальность – белая книга со множеством иероглифов – следов. Вы их ощущаете органами чувств и, следовательно, можете прочесть. Если, конечно, изучили букварь следопыта…
|
|
|
Виктор густо покраснел. Солдат‑ первогодок бросал ему вызов: давай, мол, померяемся силами в следопытстве. У бывалого пограничника забилось ретивое: «Вот тебе и Жюль Верн, – подумал он, – за горло берет». А вслух, выгадывая время, неторопливо, с нарочитой небрежностью протянул:
– Следы, говоришь, реальные?
Он приметил, что часами шестью раньше, после поземки, здесь проходил сам Брылько. Оттого следы и не заметены снегом. Уверенным тоном изложив эти доводы, Фролов усмехнулся:
– Ну что, положил я тебя на лопатки?
А Иван в ответ:
– А вы лучше взгляните, товарищ следопыт, вот на эти удивительно примечательные кусты.
– И смотреть нечего. Отпечатки свежохоньки.
– И все‑ таки опыт– критерий истины, – настаивал Брылько.
Виктор нехотя прошел к кустам. Отпечатки следов оказались заметенными порошей.
– Так когда же прошел «нарушитель»? – «добивал» оппонента Иван.
Виктору оставалось признать свой промах и пожать руку товарища.
– Ты прав: кусты я и упустил из виду. А они как раз и защитили часть следов от поземки. Молодец, Иван, толк из тебя будет. Экзаменуй дальше, это, черт возьми, увлекательно. Сегодня же майора попрошу, чтобы тебе время на подготовку доклада о следопытстве выделили. Уединился, понимаешь, тут в овраге и колдует сам для себя, как единоличник на своей меже, А что бы сразу сообща, коллективом…
Иван даже растерялся при таком повороте разговора.
– Ну что вы! Какой из меня докладчик? Однако если в самом деле интересно, то сначала поговорим с комсоргом.
– Идет! – широко улыбнулся Фролов.
А на следующий день вся застава слушала доклад рядового Ивана Брылько. Он выкладывал сослуживцам свой и впрямь незаурядный опыт. Определить на снегу принадлежность следа, его направление для большинства пограничников не такое уж трудное дело. А вот точно сказать, когда прошел нарушитель границы, – задача мудреная. Но у Ивана столько накопилось наблюдений, что товарищи слушали его с интересом.
– Чтобы не ошибиться в определении давности следа, – докладывал он, – надо учитывать температурные условия, освещение и другие факторы, влияющие на след.
Толково объяснил, как надо изучать припорошенный след:
– Если стенки отпечатка мягкие, податливые, значит, след свежий, его еще не прихватило морозом.
Говорил Иван и о том, что в тихую погоду свежий след на мягком снегу имеет взрыхленную кромку вокруг вмятины. Пушистые снежинки еще не успели осесть или испариться. Выброшенные носком комочки снега не пристыли к поверхности. Такой отпечаток сохраняется один‑ два часа.
– Важно запомнить и такую деталь, – напоминал Иван, – что выброшенные из вмятины кусочки наста примерзают к поверхности снега при 12–15 градусах уже через полтора‑ два часа. Через три‑ три с половиной примерзнут комки, упавшие на дно следа. Если при этой температуре дует хотя бы слабый ветер, без поземки, то следы стареют в два раза быстрее.
– Вообще‑ то, товарищ Брылько, – перебил кто‑ то Ивана, – многовато вы нам всяких цифр наговорили, перепутаешь их и следы фазана за человеческие примешь.
– Бывает, и с правой ногой левую путают. Нечто подобное вчера с одним товарищем случилось, – отпарировал Брылько. – Но в таких случаях рекомендуют привязывать сено и солому. А вообще, товарищи, – уже серьезно продолжил он, – всякий отпечаток надо сверять с контрольным следом. Тогда теория обретет прочную опору на самой земле.
– Все это правильно и дельно вы рассказывали, а вот как быть с ухищренным следом? – усомнился один из солдат в познаниях Брылько. Но, выслушав ответ, и этот признал незаурядные способности молодого следопыта. Иван убедительно изложил теорию вопроса и продемонстрировал на опыте разгадку множества уловок нарушителей границы. Он доказал, что как нельзя подделать документ, не оставив признаков фальши, точно так же нельзя пройти по земле, не оставив признаков следа.
После доклада к солдату подошел начальник заставы.
– Молодец, Брылько, хвалю! Надеюсь, что и в серьезном деле сумеешь высветить теорией след чужака.
Смущенный похвалой командира, солдат улыбнулся счастливо и растерянно. А майор, уже повернувшись ко всем пограничникам, говорил:
– Пример рядового Брылько дорог тем, что в нем проявилось стремление патриота сделать для охраны границы больше, чем повелевает долг. Даже в личное время он шлифует непростое искусство поиска. И вот результат: первогодок, а уже следопыт.
А потом, переходя на неофициальный тон, усмехнулся, не скрывая мягкой улыбки:
– А то я слышу как‑ то: молодой солдат да молодой солдат. А на поверку он иному старослужащему десять очков вперед даст. Учиться можно и у молодых и у старых. Я это к тому, что в людях разбираться надо. Полезная наука.
Сказал, словно припечатал. И собрался уходить. Раздалось сразу несколько голосов:
– Товарищ майор…
– Товарищ майор, задержитесь, пожалуйста.
– В чем дело?
– Вы ветеран заставы, товарищ майор. Многих ее героев помните. Расскажите нам о бывалых ее бойцах.
Офицер задумался. Память его хранит много славных имен и дел. Перед мысленным взором командира встают, как на поверке, образы живых и павших. Солдаты притихли. А майор, уже подсаживаясь ближе, по‑ домашнему, как отец в семейном кругу, начинает рассказ.
– Думается мне, что вашего товарища, Брылько, не зря на свежий воздух тянет. Воздух у нас хороший – воздух Родины. Но задувают иной раз чужие ветерки. И такая крепкая смесь получается, что к горлу комок подступает. Не оттого, что дышать нечем. В такую минуту о самом дорогом, о главном в нашей жизни вспоминаешь: лицом к ветру стань, собой прикрой Родину. Знал я одного такого человека, который не был бойцом по штатному расписанию. Но служил на границе, как боец. И себя не жалел для Родины.
– Вы о ком это, товарищ майор?
– Про Анну Тимофеевну Чахлову. Почти всю жизнь, до самой пенсии, проработала она здесь прачкой. Все – от рядового до начальника заставы – звали ее матерью.
Говорит командир неторопливо, словно размышляет вслух. И рассказ его переносит молодых солдат в грозные 20‑ е, 40‑ е годы. Перед ними как бы раскрывается книга о жизни, посвященной целиком границе. И встает с незримых ее страниц образ труженицы и воина.
Росла Анна Тимофеевна двадцатой в семье из двадцати трех детей. Как ни бились отец и мать, а хлеба в доме не хватало. Шел тяжелый 20‑ й год. В небольшом приграничном селении, в тесной хатенке, где ютилось семейство, жила и другая тревога: дядя Аннушки – брат ее отца – служил на заставе. А за это бандиты мстили жестоко, не щадя ни стариков, ни малых, ни больных. Рассчитывали негодяи таким образом поколебать мужество часовых границы, ослабить помощь им со стороны населения пограничной полосы. В атмосфере бандитского террора каждое проявление симпатий к пограничникам было подвигом.
И вот приехал в село брат Аннушкиного отца. Он командовал тогда заставой в этой самой долине бурь. Поглядел на нужду, на неустроенность семьи. Задумался. И предложил:
– Знаешь, брат, отдай мне Нюрку. Хоть на время, хоть насовсем. Будет у нас вместо дочери. Жена (ты ее знаешь – Оля) как за родной будет приглядывать.
Тимофей согласился.
– Что ж, бери. Хоть сыта будет.
А пятнадцатилетняя девочка только и ждала, чтобы отец отпустил ее к пограничникам. Страшно хотелось увидеть заставу, о которой так увлекательно рассказывал дядя Коля.
Там в жизни Аннушки произошло немало памятного. Думала: как приедет, так сразу же и за работу; она все умеет делать – стирать, мыть полы, топить баню, доить корову, разводить цветы. А ей сказали:
– Успеется. Садись лучше за книжки.
И начались уроки азбуки, чистописания, арифметики. Стала Аннушка человеком грамотным.
Заболела прачка, тетя Аксинья. Аннушка к дяде Коле:
– Я заменю ее. А не разрешите, уйду на другую заставу. Не хочу даром хлеб есть.
Пришлось уступить, хотя обстирывать всю заставу – дело очень нелегкое. И вот пойдет она по воду, а кто‑ нибудь из солдат на дороге вроде бы случайно окажется и обязательно попросит:
– Разрешите, Анюта, водички вам принести.
Любили ее. Полюбила и она. И когда отслужил ее милый, Аннушка уехала с ним. Но через порог их дома переступила беда: муж заболел и умер. А на руках у Анны Тимофеевны уже была дочь. Что делать? Кто поможет ей воспитать нежданно потерявшую отца Палашу? И мать вернулась на заставу. Теперь здесь ее причал, ее дом и семья, в которой каждый пограничник – сын. Стала жить она в этой семье нужным и уважаемым человеком.
Когда грянула война, многие пограничники ушли на фронт, а оставшиеся не выходили из нарядов. Обстановка на границе обострилась: на дозорных тропах появились фашистские агенты. Надо было усилить охрану границы, а людей не хватало. Анна Тимофеевна приходила к начальнику и предлагала:
– Посылайте в наряд и повара, я заменю его.
Бывало, и на наблюдательную вышку поднималась, с биноклем в руках стерегла долину, чтобы через нее не прошмыгнул враг. А когда делалось особенно туго (на заставе оставались один‑ два солдата), она становилась дневальным, чтобы бойцы поспали хоть пару часов. Пошла бы Анна Тимофеевна и в дозор, на самую границу, но этого начальник ей не разрешал:
– Не положено, Анна Тимофеевна.
А она в ответ газету с портретом Зои Космодемьянской вынимала:
– Ей тоже не было положено. А не хуже мужика постояла за Родину.
В один из летних дней, выстирав белье, Анна Тимофеевна пошла полоскать его в роднике. В камышах квакали лягушки, где‑ то далеко кричала выпь. Гулко и жутко вторило ей эхо. Женщина торопилась. Но руки немели, болела спина. Она разогнулась. И тут прямо перед собой на склоне холма увидела ватагу мужчин. Все чужие: молодые, но с бородами, как белоказаки в гражданскую войну. «Уж не сынки ли белых эмигрантов, обнаглев, поперли на рожон? »
А бородачи, обступив женщину, требовали:
– Проведи в село.
Она знала, что сейчас спасение только в хитрости.
– Пошли, мне‑ то что.
Подняла корзину с бельем и двинулась. Но, сделав лишь несколько шагов по тропе к заставе, Анна Тимофеевна почувствовала, как сзади на плечо легла тяжелая рука, и чужак пробасил над самым ухом:
– Не туда. Село вон там.
Значит, дорогу знают, а ее ведут только затем, чтобы не оставить свидетеля. Где‑ нибудь в горах сбросят в пропасть… Мысль лихорадочно ищет решения. Вот последняя высота, с которой можно подать сигнал часовому у заставы. Только бы успеть вбежать на самую макушку, сорвать с головы платок да помахать им. А если у бородачей оружие? Впрочем, стрелять не посмеют: до заставы донесутся выстрелы. Эта мысль ободрила, придала решимости. И Анна Тимофеевна, швырнув корзину под ноги бородачу, кинулась вверх по склону. Сзади – сдавленный мат и тут же топот погони. Не чуя ног, взбегает женщина на вершину и, вскинув руку, машет, машет платком, как флагом. Она видит вышку – должны видеть и ее сигнал. И тут что‑ то тяжелое обрушилось на ее голову. Колыхнулась вышка, перевернулась и вместе со светом пропала в густом красном тумане.
Больше ничего не помнила Анна Тимофеевна. Лишь потом узнала от ребят, что в ту же минуту, когда она взмахнула платком, наряд пограничников с ищейкой уже бежал по следу лазутчиков к той самой высоте…
* * *
Бушуют в долине бурь тугие ветры, сгоняют с крутых склонов снег, метут щебенку. Но ни на час, ни на минуту в ветробое не смыкают глаз дозоры. Вот и сейчас наряд уходит на передний край Отчизны. Долгим взглядом провожает его майор Меньшов. Он знает, что его солдаты, как и вчера, позавчера, готовы нынче к любому испытанию. Потому что здесь они не просто служат, а каждый день и каждый час проходят суровую школу мужества, верности народу, партии, стране.
|
|
|
