Юрий КЕЛДЫШ, доктор искусствоведения

Мстислав Всеволодович родился 28 января 1911 года. Тогда наша семья жила в Риге. Отец окончил Рижский политехнический институт, а затем там начинал свою академическую деятельность. Я помню, как в семье говорили, что его избрание на должность адъюнкт–профессора совпало с рождением Мстислава. После окончания института отец работал в разных местах. Поэтому, например, старшая сестра родилась в Оренбурге, старший брат–в Хельсинки, я – в Петербурге, а остальные, все, кто моложе меня, появились уже в Риге, за исключением самой младшей сестры – Веры, которая родилась в Иванове.

Слава был хорошенький, аккуратный мальчик. Собственно, к моменту отъезда нашей семьи из Риги ему исполнилось всего четыре года, так что он был совсем малышом. Мы переехали в Москву весной 1915 года в связи с эвакуацией Политехнического института.

Вообще до школы с нами занималась мать, она давала какие–то начатки грамоты. Все мы, включая и меня, поступали сразу в первый класс, пройдя курс приготовительных занятий дома.

В 1918 году Рижский политехнический институт вернулся в Ригу, но большая часть профессуры осталась в Москве, в том числе и мой отец. На базе этой части педагогического состава по инициативе М. В. Фрунзе в Иванове был создан новый Политехнический институт. Отец стал одним из его организаторов, и с 1919 по 1923 год семья жила в Иванове. В это время в Москве было голодно, холодно, а в текстильном крае создали хорошие условия. Вот там Мстислав и пошел в школу. Потом продолжал учиться уже в Москве. Занимался очень хорошо, сосредоточенно, но вундеркиндом не считался. Седьмая показательная школа находилась в Кривоарбатском переулке. В нее ходил и я, и брат Миша, и Слава. Помню, правда, как один из педагогов тогда Славу очень выделял. Математику преподавал известный астроном Константин Львович Баев, вот он как раз говорил, что, мол, из этого мальца может получиться толк.

Семья наша вообще отличалась разнообразием интересов. Старшая сестра Людмила, например, в школе увлекалась литературой, а стала математиком. За ней подряд шли четверо мальчишек. Первым был Александр. Жизнь его сложилась немножко сумбурно–увлекся театром, но артиста из него не вышло и тогда стал вести разную административную работу в учреждениях искусства. Третьим по счету был я. Мы трое составляли, как считалось в семье, старшую группу. Так как я проявлял музыкальные способности, то меня довольно рано начали учить музыке. Способностей оказалось недостаточно, чтобы стать артистом, но здесь сыграло роль другое мое увлечение – история. И вот теперь я историк музыки. В 1930 году окончил Московскую консерваторию, долгое время там преподавал, дошел до профессора и заведовал кафедрой русской музыки. Теперь работаю во Всесоюзном научно–исследовательском институте искусствознания. После меня шел брат Михаил. Следующим был Мстислав, а затем еще две сестры, самые младшие: Любовь, которая унаследовала профессию отца, стала инженером–строителем, и Вера, она математик и работает в ЦАГИ.

Отец наш – один из пионеров применения железобетона в отечественном строительстве. Я помню, как к своему семидесятилетию он получил от кого–то поздравительную телеграмму, адресованную «отцу русского железобетона». Конечно, он был не единственный, но насколько я помню, в Рижском политехническом институте читал первый в России специальный курс по железобетону.

Он вел и очень большую практическую деятельность, был причастен почти ко всем крупным строительствам двадцатых–тридцатых годов. Например, в качестве эксперта участвовал в строительстве первой очереди Московского метрополитена, помогал сооружать мосты через Москву–реку, проектировать железобетонные конструкции для Казанского вокзала. Очень много консультировал, выезжал на Днепрогэс и в другие места. Одним из первых инженеров его избрали в состав Академии строительства и архитектуры. Потом он даже стал ее вице–президентом. На пенсию вышел в восемьдесят лет.

В детстве мы, четверо мальчишек, много озорничали. И Слава задиристый был – умел подцепить, съехидничать. Но если между старшими и бывали иногда потасовки, то Славу мы не трогали – все–таки он младший. А вот посостязаться в разговоре, в шутках мы могли, и Слава это очень любил. Каких–то особенных увлечений у него не замечалось. В молодости играл в шахматы, но потом, наверное, ему было просто не до того.

У нас дома, когда Людмила училась в университете, собирались многие математики, например А. Н. Колмогоров, М. А. Лаврентьев. Вот так, бывало, собирались, разговоры вели на общие какие–нибудь темы, и Слава уже тогда на равных с ними беседовал по математическим вопросам. Так что с тех пор, по–моему, у него и возникла дружба с Лаврентьевым.

Родители наши очень любили музыку, играли в четыре руки на рояле, ходили на концерты. Слава тоже любил музыку, живопись. Интерес к искусству как–то культивировался в семье.

Нас учили немецкому и французскому языкам. Английский в ту пору не был принят. Помню, как году в восемнадцатом отец сам стал учить английский, сказав, что теперь центр научно–технической мысли переместился в Америку и знать этот язык необходимо. Слава тоже поздно выучил английский. Во всяком случае, ему было лет пятьдесят, наверное, когда он стал его учить.

Быть может, у меня пристрастное отношение, но, по–моему, наша мать была женщина замечательная. Детей много, после революции немало житейских трудностей, и она весь дом взяла на себя. Очень деятельная, энергичная, мать живо интересовалась всем, что мы делали.

Когда Мстислав окончил семь классов обычной школы, перешел в другую, где старшие классы были со строительным уклоном. Летом работал на практике. Отец тогда руководил проектированием Балахнинского комбината, и младшие летом ездили туда. Мстислав хотел поступить в Инженерно–строительный институт, где преподавал отец, но ему не хватало лет. А в университет приняли. Он окончил его в двадцать лет. Еще будучи студентом пятого курса, преподавал математику в Госэлектромашиностроительном институте.

Как Мстислав увлекся математикой? Была ли это любовь с детства? Не знаю. Во всяком случае, техникоматематический уклон у него был явный. Уже потом я читал, что он теорию прекрасно соединяет с практикой, хорошо решает инженерные вопросы. Как–то в узком кругу Мстислав Всеволодович сказал (отмечали его шестидесятилетие), будто жалеет о том, что давно уже не занимается чистой математикой…