ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. Дилемма. политики «сдерживания»: Корейская война

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Дилемма

политики «сдерживания»: Корейская война

 

Соединенные Штаты не «вернули ребят домой», как ожидал Рузвельт. Вместо этого у Америки нашлось множество неотложных дел, в частности в Европе, где она учреж­дала установления и программы, чтобы не допустить советских вторжений и оказы­вать везде, где только можно, давление на советскую сферу влияния.

В течение трех лет политика «сдерживания» срабатывала, как и было задумано. Ат­лантический союз служил укрепленной крепостью, защищающей от советской экспан­сии, а «план Маршалла» укреплял Западную Европу экономически и социально. Греко-турецкая программа помощи защитила Восточное Средиземноморье, а берлинский воз­душный мост показал, что демократические страны готовы пойти на риск войны, чтобы отразить угрозу своим зафиксированным правам. В каждом из этих случаев Советский Союз шел на попятный, не решаясь на прямое противостояние Соединенным Штатам.

Но у теории «сдерживания» был крупный недостаток, вынуждавший американских руководителей действовать, исходя из двух ошибочных предположений: что вызовы будут носить столь же недвусмысленный характер, как и во время второй мировой войны, и что, во-вторых, коммунисты будут пассивно ждать, когда же рухнет их соб­ственное правление (это принималось за аксиому теорией «сдерживания»).: Возмож­ность, что коммунисты попытаются осуществить где-нибудь прорыв, избирая в ка­честве цели район в максимальной степени политически или стратегически сложный для Соединенных Штатов, вообще не рассматривался.                                  Теорию «сдерживания» удалось всучить настороженному Конгрессу благодаря Ев­ропе. Страх перед советским вторжением в Средиземноморье способствовал приня­тию программы помощи Греции и Турции, а опасность советского нападения на За­падную Европу привела к организации Северо-Атлантического пакта. Возможность советского прорыва в других местах воспринималась не более как побочная гипотеза, если вообще приходила в голову.

И вот 25 июня 1950 года Америка внезапно оказалась перед лицом последствий двусмысленности самой сущности политики «сдерживания», ибо столкнулась с агрес­сией со стороны коммунистического государства-суррогата против страны, по поводу которой Вашингтон заявил, что она находится за пределами оборонного периметра Соединенных Штатов (за год до этого откуда были выведены американские войска). Агрессором явилась Северная Корея, а жертвой — Южная Корея, причем оба эти го­сударства находились максимально далеко от Европы — средоточия американской стратегии, И все же буквально через несколько дней после северокорейского нападе­ния Трумэн в спешке собирает экспедиционный корпус из числа плохо обученных оккупационных войск, находящихся в Японии, чтобы осуществить стратегию «местной обороны», которая никогда не предусматривалась американской системой военного планирования и не представлялась Конгрессу в процессе слушаний. Амери­канская послевоенная политическая и стратегическая доктрина просто проигнориро­вала возможность подобного рода агрессии.

Американские лидеры определили лишь два вероятных случая возникновения войны: неожиданное советское нападение на Соединенные Штаты или вторжение Красной Армии в Западную Европу. «Планы обеспечения национальной безопас­ности, — свидетельствовал в 1948 году генерал Омар Н. Брэдли, занимавший тогда должность начальника штаба сухопутных сил, — должны рассматривать возможность превращения Соединенных Штатов в объект удара по воздуху и с воздуха в самом на­чале конфликта. Возможность и практическая осуществимость подобного нападения возрастает день ото дня... Мы [поэтому] вынуждены будем немедленно обезвредить базы, с которых враг в состоянии будет нас атаковать по воздуху. Затем нам надо бу­дет предпринять немедленную контратаку... предпочтительнее по воздуху... Чтобы осуществить контрудар, нужны будут базы, которых у нас сейчас нет. Захват и удер­жание [тех] баз потребует участия подразделений сухопутных войск».

Брэдли не был в состоянии объяснить, каким образом и почему Советский Союз через три года после опустошительной войны может осуществить подобную стратегию при наличии у Соединенных Штатов атомной монополии и отсутствии, насколько известно, у Советского Союза возможности наносить дальние удары по воздуху.

В поведении Америки не было ничего такого, что позволило бы лицам, прини­мающим решения в Москве и Пхеньяне, столице Северной Кореи, ожидать со сторо­ны США, когда северокорейские войска перейдут тридцать восьмую параллель, чего-то большего, чем дипломатический протест. Они, должно быть, оказались столь же удивлены, как и Саддам Хуссейн, когда Америка от политики умиротворения в 80-х перешла к политике активной вовлеченности в дела Персидского залива в 90-е. Ком­мунисты в Москве и Пхеньяне приняли за чистую монету заявления ведущих амери­канских политических деятелей о вынесении Кореи за пределы периметра американ­ской обороны. Они предполагали, что Америка не будет сопротивляться коммунистическому захвату половины Кореи после того, как она смирилась с побе­дой коммунистов в Китае, который был гораздо более лакомым куском. Они явно не поняли, что многочисленные американские декларации, объявлявшие моральным долгом противостояние коммунистической агрессии, были для лидеров, прини­мающих в Америке политические решения, куда весомей, чем стратегический анализ. Таким образом, Корейская война явилась следствием двойного недоразумения: коммунисты, проводя политический анализ с точки зрения американских интересов, не сочли вероятным, что Америка будет сопротивляться на оконечности полуострова, уже отдав большую часть азиатского материка коммунистам; а Америка, восприняв вызов с точки зрения принципа, меньше всего интересовалась геополитической важ­ностью Кореи. Главным для американских руководителей оказалось пресечь комму­нистическую агрессию.

Смелое решение Трумэна выступить в защиту Кореи было прямо противоположно тому, что американские руководители провозглашали еще гол назад. В марте 1949 го­да генерал Дуглас Макартур, командующий американскими войсками на Тихом океане, в нижеследующем газетном интервью четко поместил Корею за пределы обо­ронного периметра Америки:

«... Наша линия обороны идет по цепи островов, окаймляющих азиатское побережье. Она начинается на Филиппинах и продолжается через архипелаг Рюкю, включая в себя его главный бастион Окинаву. Затем она изгибается и идет через Японию и цепь Алеутских островов к Аляске».

В речи в Национальном пресс-клубе 12 января 1950 года государственный секре­тарь Дин Ачесон зашел еще дальше. Он не только подтвердил вывод Кореи за преде­лы американского оборонного периметра, но и конкретно отказался от каких бы то ни было намерений давать гарантии территориям, находящимся непосредственно на азиатском материке:

«Что же касается военной безопасности прочих территорий в Тихоокеанском бас­сейне, то должно быть ясно, что ни одно лицо не может гарантировать этим террито­риям защиту от военного нападения. Но одновременно должно быть ясно, что такая гарантия вряд ли разумна и осмысленна в рамках практических взаимоотношений».

В 1949 году президент Трумэн, действуя по рекомендации Объединенного комите­та начальников штабов, вывел все американские вооруженные силы из Кореи. Юж­нокорейская армия была обучена и вооружена в оснавном для выполнения обычных полицейских функций, поскольку Вашингтон опасался, что Южная Корея, если ей представится хоть малейшая возможность, может поддаться искушению объединить страну силой.

В мемуарах Хрущева утверждается, будто бы вторжение в Корею явилось детищем северокорейского диктатора Ким Ир Сена. Сталин поначалу был настороже, но яко­бы согласился с этим планом, потому что позволил убедить себя в том, будто это предприятие легко осуществимо. Как Москва, так и Пхеньян не поняли роли мо­ральных ценностей в американском подходе к вопросам внешней политики. Когда Макартур и Ачесон рассуждали об американской стратегии, они думали о войне все­общего характера с Советским Союзом — единственной войне, постоянно зани­мавшей умы американских лидеров. В подобной войне Корея, конечно, находилась бы за пределами американского оборонного периметра, и решающие сражения разыгрались бы в других местах.

Американские лидеры просто никогда не думали о том, как реагировать на агрес­сию, ограниченную Кореей или любым подобным районом. Ну, а столкнувшись с этой ситуацией лицом к лицу вскоре после блокады Берлина, переворота в Чехосло­вакии и коммунистической победы в Китае, они расценили случившееся как доказа­тельство того, что коммунизм находится на марше и должен быть остановлен в боль­шей степени из принципа, чем вследствие какой-либо военной стратегии.

Решение Трумэна выступить в защиту Кореи имело под собой в качестве солидно­го основания также и традиционную концепцию национальных интересов. Встав на путь экспансии, коммунизм наращивал вызов с каждым послевоенным годом. Ком­мунизм почувствовал себя уверенно в Восточной Европе в 1945 году благодаря окку­пационному присутствию Красной Армии. Он одержал победу в Чехословакии вследствие внутреннего заговора в 1948 году. Он распространился на Китай в 1949 го­ду в результате гражданской войны. Стало ясно: если коммунистические армии теперь в состоянии будут переходить через международно признанные границы, то мир вер­нется к состоянию довоенного времени. Поколение, бывшее свидетелем Мюнхена, не могло не отреагировать. Успех вторжения в Корею имел бы катастрофические послед­ствия для Японии. Япония, отделенная от Кореи лишь узким Японским морем, всег­да считала последнюю ключевой в стратегическом отношении территорией в Северо-Восточной Азии. Ничем не сдерживаемый коммунистический контроль вызвал бы к жизни призрак маячащего на горизонте общеазиатского монолитного коммунистиче­ского монстра и подорвал бы прозападную ориентацию Японии.

Мало было столь трудных решений, как эта импровизированная военная акция, которая никогда не предусматривалась. И все же Трумэну эта задача оказалась по плечу. Уже 27 июня, через два дня после пересечения северокорейскими войсками тридцать восьмой параллели, он приказал американским военно-воздушным и воен­но-морским силам начать военные действия. А 30 июня он уже направил в бой сухо­путные силы, до того несшие оккупационную службу в Японии.

Советская неуступчивость помогла Трумэну вовлечь свою страну в войну. Совет­ский посол в Организации Объединенных Наций в течение многих месяцев бойкоти­ровал заседания Совета Безопасности и других органов ООН в знак протеста против отказа всемирной организации предоставить должные полномочия Пекину. Если бы советский посол меньше страшился Сталина или оказался в состоянии быстрее полу­чить инструкции, он бы обязательно наложил вето на резолюцию Совета Безопас­ности, предложенную Соединенными Штатами и требующую от Северной Кореи прекратить боевые действия и отойти за тридцать восьмую параллель. Ввиду отсут­ствия на заседании и, следовательно, неспособности наложить вето, советский посол дал возможность Трумэну организовать сопротивление как решение мирового сооб­щества и оправдать американскую роль в Корее посредством знакомой вильсонианской терминологии, где свобода противопоставлялась диктатуре, а добро — злу. Аме­рика, заявлял Трумэн, идет на войну, чтобы выполнить распоряжения Совета Безопасности⁵. Она, таким образом, вовсе не вмешивалась в отдаленный локальный конфликт, но выступала против нападения на свободный мир в целом:

«Нападение на Корею делает, вне всякого сомнения, ясным, что коммунизм уже миновал стадию подрывных действий для завоевания независимых наций и теперь перещел к вооруженному вторжению и войне. Он пренебрег решением Совета Без­опасности Организации Объединенных Наций, принятым в целях сохранения между­народного мира и обеспечения безопасности».

Хотя у Трумэна были в наличии убедительные геополитические аргументы в поль­зу вмешательства в Корее, он обратился к американскому народу, апеллируя к его ко­ренным ценностям, и обрисовывал интервенцию, как защиту универсальных принци­пов, а не американских национальных интересов: «Возвращение к господству силы в международных делах имело бы далеко идущие последствия. Соединенные Штаты бу­дут продолжать поддерживать господство права». Что Америка защищает принципы, а не интересы, право, а не силу, стало чуть ли не священным тезисом национального мышления при вовлечении своих вооруженных сил. Эту убежденность американцы пронесли через две мировые войны и через эскалацию войны во Вьетнаме в 1965 го­ду, вплоть до боевых действий в Персидском заливе в 1991 году.

Как только вопрос был поставлен как выходящий за рамки силовой политики, стало исключительно трудно определять практические цели ведущейся кампании. В войне общего характера, которую и предусматривала американская стратегическая доктрина, речь шла о тотальной победе и безоговорочной капитуляции противника, как это было во второй мировой войне. Но какова политическая цель ограниченной войны? Та, что соответствует букве резолюции Совета Безопасности: вытеснить севе­рокорейские войска на первоначальные позиции вдоль тридцать восьмой параллели? Но если не будет возмездия за агрессию, то как отбить охоту у будущих агрессоров? Если потенциальные агрессоры поймут, что им, самое худшее, угрожает лишь восста­новление предвоенного статус-кво, политика «сдерживания» превратится в бесконеч­ную последовательность ограниченных войн, ослабляющих силы Америки, как это и предсказывал Липпман.

С другой стороны, какого рода возмездие сопоставимо с ограниченным характе­ром войны? Стратегия ограниченной войны, в которую прямо или косвенно вовле­чены сверхдержавы, имеет своей неотъемлемой частью физическую возможность любой из них поднимать ставки; и именно это придает им статус сверхдержав. Сле­довательно, встает вопрос равновесия. И преимущество окажется на той стороне, которая сумеет убедить другую, что готова принять на себя больший риск. В Европе Сталин, вопреки любому рациональному анализу соотношения сил, сумел, блефуя, убедить демократии в том, что его готовность подойти к самому краю (и пересту­пить его) превосходит их готовность. В Азии коммунистическая сторона получила подкрепление в виде нависшей угрозы со стороны Китая, который только что был захвачен коммунистами и мог потенциально поднять ставки в игре, даже не вовле­кая напрямую Советский Союз. Демократические страны, таким образом, в боль­шей степени, чем их оппоненты, опасались эскалации, — или, по крайней мере, са­ми демократии верили в это.

Еще один фактор, оказывавший «сдерживающее» влияние на американскую поли­тику, был связан с приверженностью к многостороннему подходу посредством Орга­низации Объединенных Наций. В начале Корейской войны Соединенные Штаты по­лучили широчайшую поддержку со стороны стран НАТО, например, Великобритании и Турции, которые послали в Корею значительные войсковые контингенты. Хотя са­ма судьба Кореи была этим странам безразлична, они поддержали принцип коллек­тивных действий, который позднее мог бы найти применение в их собственной обо­роне. Но коль скоро цель была достигнута, большинство Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций не испытывало особого рвения брать на себя до­полнительный риск, связанный с осуществлением возмездия. Таким образом, Амери­ка оказалась вовлеченной в ограниченную войну, доктрина которой отсутствовала, и обороняла отдаленную страну, не представлявшую для нее, согласно ее же заявлению, стратегического интереса. Попав в двусмысленное положение, Америка не преследо­вала каких-либо национальных стратегических интересов на Корейском полуострове; принципиальной целью ее вмешательства было продемонстрировать, что существует возмездие за агрессию. Чтобы заставить Северную Корею заплатить эту цену, не опа­саясь развязывания более широкомасштабной войны, Америка должна была убедить страны, способные на эскалацию, особенно Советский Союз и Китай, что американ­ские цели были и на самом деле ограниченными.

К сожалению, теория «сдерживания», во имя которой Америка оказалась вовлече­на в этот конфликт, вызвала к жизни искушение совершенно противоположного ха­рактера: она побудила Трумэна и его коллег расширить политическое поле боя. Все без исключения ключевые фигуры трумэновской администрации поверили в то, что имеет место осуществление коммунистического плана глобального характера, и сочли агрессию в Корее первым шагом согласованной китайско-советской стратегии, кото­рый вполне мог быть прелюдией к всеобщему натиску. В Корее американские войска стали искать способ воплотить в жизнь решимость Америки противостоять коммуни­стической агрессии во всем бассейне Тихого океана. Одновременно с объявлением об отправке войск в Корею Седьмому флоту был отдан приказ защищать Тайвань от коммунистического Китая: «Оккупация Формозы коммунистическими силами озна­чала бы прямую угрозу безопасности Тихоокеанского региона и силам Соединенных Штатов, выполняющим в этом регионе законную и необходимую функцию»⁸. Более того, Трумэн увеличил военную помощь французским вооруженным силам, противо­стоящим возглавляемому коммунистами движению за независимость Вьетнама. (Правительственные решения зачастую мотивируются более чем одним доводом; с точки зрения Трумэна, эти действия имели то дополнительное преимущество, что привлекали на его сторону так называемое «китайское лобби» в сенате Соединенных Штатов, который в высшей степени критически отнесся к «оставлению на произвол судьбы» американской администрацией континентального Китая. )

Для Мао Цзедуна, только что восторжествовавшего в китайской гражданской вой­не, заявления Трумэна выглядели, как зеркальное отражение страха Америки перед коммунистическим заговором; он воспринял их, как дебютный ход в американской попытке переиграть закончившуюся победой коммунистов китайскую гражданскую войну. Защищая Тайвань, Трумэн поддерживал его руководство, которое Америка в то время признавала как законное китайское правительство. Расширенная программа помощи Вьетнаму воспринималась Пекином как капиталистическое окружение. Все это, вместе взятое, давало Пекину стимул совершать противоположное тому, что Аме­рика сочла бы желательным: Мао имел все основания сделать вывод, что если он не остановит Америку в Корее, то, возможно, вынужден будет сражаться с Америкой на китайской территории; как минимум,, он не имел оснований думать иначе. «Американские империалисты лелеют надежду, — писала „Женьминьжибао", — что их вооруженная агрессия против Тайваня не позволит нам его освободить. В част­ности, их планы создания блокады вокруг Китая напоминают растянувшегося змея. Начиная от Южной Кореи, он тянет свое тело через Японию, острова Рюкю, Тай­вань, а также Филиппины, а потом забрасывает себя во Вьетнам»⁹.

Так американская военная стратегия столкнулась с ложной интерпретацией Кита­ем намерений Америки. Как уже отмечалось ранее, американские руководители тра­диционно рассматривали дипломатию и стратегию, как два разных вида деятельности. Согласно общепринятым среди американских военных взглядам, они вначале доби­ваются завершения войны, а потом дело берут в свои руки дипломаты; никто из них не говорит другому, как добиваться своих целей. А в ограниченной войне, где с са­мого начала не синхронизированы военные и политические цели, всегда присутствует опасность сделать слишком много или слишком мало. Если делается слишком много и военный элемент становится преобладающим, стирается грань, отделяющая ограни­ченную войну от всеобщей, и это побуждает противника повышать ставки. Если де­лается слишком мало и господствовать предоставляется дипломатической стороне, то появляется риск утопить цели войны в переговорной тактике и искушение произвести урегулирование в форме пата.

В Корее Америка угодила в обе эти ловушки. На ранних этапах войны американ­ские экспедиционные силы сосредоточились по периметру вокруг портового города Пусана на самой южной оконечности полуострова. Главной задачей было выстоять; а взаимоотношения между войной и дипломатией были чужды мышлению американ­ских лидеров. Командующим являлся Дуглас Макартур, самый талантливый амери­канский генерал нынешнего столетия. В отличие от большинства своих коллег, Ма­картур вовсе не был сторонником широко распространенной американской стратегии войны на измор. Во время второй мировой войны, несмотря на приоритет, отдавае­мый европейскому театру военных действий, Макартур разработал стратегию «островных прыжков», благодаря которой обходились японские укрепленные точки и концентрировались усилия на взятии слабо защищенных островов, что позволило за два года американским силам продвинуться от Австралии до Филиппин. Макартур теперь применил ту же самую стратегию в Корее. Вопреки совету более ортодоксально мыслящих начальников в Вашингтоне, он высадил американские вой­ска в Инчоне (порте Сеула), в тылу противника на расстоянии двухсот миль от пере­довой, перерезав линии снабжения северокорейцев из Пхеньяна. Северокорейская армия развалилась, и дорога на север оказалась открыта.

Эта победа повлекла за собой самое роковое решение за всю Корейскую войну. Если бы Америка собиралась соотнести военные цели с политическими задачами, настало самое время для этого. У Трумэна были три варианта выбора. Он мог отдать приказ остановиться на тридцать восьмой параллели и восстановить довоенный ста­тус-кво. Он мог разрешить продвижение далее на север, чтобы осуществить возмездие за агрессию. Он мог дать указания Макартуру объединить Корею вплоть до китайской границы; иными словами, позволить подчинить исход войны сугубо военным сообра­жениям. Наилучшим решением было бы продвинуться до самой узкой части Корей­ского полуострова, то есть остановиться в ста милях от китайской границы. Этот ру­беж стал бы оборонительной линией, за которой находилось бы 90% населения полуострова, включая столицу Северной Кореи Пхеньян. И был бы достигнут гигант­ский политический результат без опасения бросить вызов Китаю.

Хотя Макартур был блестящим стратегом, он был менее проницателен в вопросах политического анализа. Забыв о наличии у Китая исторической памяти по поводу японской агрессии в Маньчжурии, шедшей тем же путем через Корею, Макартур рас­порядился продвигаться до самой китайской границы по реке Ялу. Ослепленный не­ожиданным успехом командующего под Инчоном, Трумэн с этим смирился. Не вы­брав среднего решения между восстановлением довоенного статус-кво и тотальной победой, Трумэн пренебрег географической и демографической выгодой рубежа по самой узкой части Корейского полуострова. Он отказался от стомильной оборони­тельной линии на значительном расстоянии от китайской границы ради необходимос­ти защищать четырехсотмильный фронт в непосредственной близости от мест основ­ного сосредоточения китайских коммунистических сил.

Для Китая, по-видимому, было нелегким решением бросить вызов крупнейшей военной державе мира после страданий, опустошений и людских потерь, порожден­ных японским вторжением и ожесточенной гражданской войной. Пока не будут от­крыты китайские архивы, не станет ясно, вмешался бы Мао Цзедун, если бы амери­канские силы просто перешли тридцать восьмую параллель, независимо от того, насколько незначительно они бы продвинулись на север и насколько далеко туда он бы позволил им пройти. Но искусство политики заключается в том, что надо уметь рассчитывать риски и выгоды, которые бы опрокидывали расчеты противника. Одним из способов повлиять на китайское решение о вмешательстве было бы остановиться в самом узком месте корейского полуострова и предложить демилитаризировать осталь­ную часть страны под каким-либо международным контролем.

Вашингтон уже мыслил в этом направлении, когда приказал Макартуру не выхо­дить к реке Ялу некорейскими силами. Но приказ не породил политического предло­жения Пекину и даже не был доведен до сведения общественности. Во всяком случае, Макартур пренебрег директивой, сочтя ее «непрактичной». А Вашингтон, верный тра­диции не поправлять полевого командира, не настаивал. Макартур добился до такой степени неожиданного успеха под Инчоном, что американские политические лидеры были более чем наполовину убеждены, что он понимал Азию лучше, чем они.

И когда ударила китайская Народная армия, то шок от неожиданности привел к почти паническому отступлению американских войск от Ялу до рубежей к югу от Се­ула, города, который был оставлен вторично за шесть месяцев. В отсутствие доктрины ограниченной войны этот кризис вызвал у трумэновской администрации потерю кон­троля над политическими целями войны. В зависимости от переменчивости военной ситуации они определялись как прекращение агрессии, объединение Кореи, обеспе­чение безопасности войск Организации Объединенных Наций, гарантирование пре­кращения огня по линии тридцать восьмой параллели и предотвращения расширения масштабов войны.

Когда американские наземные войска вступили в бой в начале июля 1950 года, целью их применения было объявлено «отражение агрессии», хотя этому термину так и не было придано конкретного значения. После высадки в Инчоне в сентябре и развала северокорейской армии, цель стала именоваться «объединением». Трумэн провозгласил это 17 октября 1950 года, но не выдвинул политической схемы взаимоотношений с Ки­таем. Заявления Трумэна для Пекина не выходили за рамки сакраментальных заверений относительно доброй воли, что и требовалось Мао. «Единственной целью нашего пре­бывания в Корее, — заявлял Трумэн, отдавая приказ двигаться на север, — является установление мира и обеспечение независимости. Наши войска останутся там лишь на тот срок, который потребуется Организации Объединенных Наций для этих целей. Мы не ищем территориальных приобретений или иных особых привилегий как в Корее, так и где бы то ни было. У нас нет агрессивных планов в отношении Кореи или иного мес­та на Дальнем Востоке, равно как и где бы то ни было».

Мао был не в состоянии положиться на заверения со стороны своего основного капиталистического противника, который в данный момент защищал его смертельных врагов на Тайване. Трумэн также не определил конкретно, что понимается под «агрессивными планами», которые он публично отвергал, и не устанавливал предель­ных сроков вывода американских войск из Северной Кореи. Единственно, что могло бы удержать Мао от вмешательства, если вообще таковое было возможно, — это вы­движение предложения об установлении какого-либо рода буферной зоны вдоль ки­тайской границы. Таких попыток вообще не было предпринято.

В течение последующих нескольких месяцев американские войска показали, на какой огромный риск пошли китайские руководители. Их первоначальные победы на реке Ялу были связаны с фактором неожиданности и разбросом американских сил вдоль линии фронта. Вскоре стало очевидным, что китайская армия не обладает до­статочной огневой мощью, чтобы выбить американские войска из оборонительных позиций, и что в отсутствие внезапности они не в состоянии прорвать заранее подго­товленные линии обороны, — к примеру, поперек самого узкого участка полуострова. И как только американские силы произвели перегруппировку, обнаружилось, что на данном этапе китайского военного строительства огневая мощь их значительно пре­восходит китайскую.

Стоило Китаю вступить в войну, как Америка вновь произвела смену целей бое­вых действий — буквально в течение нескольких дней. 26 ноября 1950 года китайцы начали контрнаступление; 30 ноября Трумэн обнародовал заявление, где уже не счи­тал объединение Кореи целью войны и относил решение этого вопроса на «более позднее время путем переговоров». И опять основной задачей Америки стала неопре­деленная формула «пресечения агрессии»:

«Вооруженные силы Организации Объединенных Наций находятся в Корее для того, чтобы покончить с агрессией, угрожающей не только структуре Организации Объединенных Наций, но и всем надеждам человечества на мир и справедливость. Если Организация Объединенных Наций уступит силам агрессии, ни одна из наций не сможет чувствовать себя спокойно и в безопасности».

В начале января 1951 года линия фронта проходила примерно в пятидесяти милях южнее тридцать восьмой параллели, и Сеул вновь оказался в руках коммунистов. В этот момент китайцы повторили ошибку Макартура трехмесячной давности. Если бы они предложили урегулирование по линии тридцать восьмой параллели, Вашингтон бы, безусловно, согласился, а Китай прославился бы тем, что победил армию Соеди­ненных Штатов всего лишь через год после победы в собственной гражданской войне. Но, как и Трумэн шесть месяцев назад, Мао увлекся неожиданными успехами и воз­намерился вообще удалить американские силы с полуострова. Но тут их ожидала крупная неудача. Китайцы стали нести сокрушительные потери, как только атаковали укрепленные американские позиции к югу от Сеула.

В апреле 1951 года произошел очередной перелом в ходе военных действий, и аме­риканские войска во второй раз перешли тридцать восьмую параллель. Но, как выяс­нилось, боевые действия оказались не единственным аспектом этой войны. Ибо трумэновская администрация была до такой степени травмирована самим фактом ки­тайского вмешательства, что главной ее целью стало избегать риска.

Однако произведенный в Вашингтоне расчет факторов риска был основан на ряде ложных предположений. Америка сочла — как это будет десятилетием позже приме­нительно к Вьетнаму, — что она имеет дело с централизованно руководимым комму­нистическим заговором в целях захвата всего мира. И если выстрелы звучат по заказу из Москвы, то это означает, что ни Китай, ни Корея не вступили бы в войну, если бы не были уверены в советской поддержке. Кремль, как убедил себя Вашингтон, не смирится с поражением; он будет поднимать планку после каждой неудачи своих вер­ных слуг. И, нацеливаясь на ограниченную победу, Америка может тем самым вы­звать войну всеобщего характера с Советским Союзом. Коммунистический блок за­платит любую цену, лишь бы не проиграть.

Реальность не имела с этими умозаключениями ничего общего. Сталин согласился на северокорейское нападение лишь тогда, когда Ким Ир Сен заверил его, что риск войны минимален. А если Сталин и склонил китайцев к вмешательству, то скорее всего лишь для того, чтобы увеличить зависимость Китая от Советского Союза. На­стоящие фанатики этого дела сидели в Пекине и Пхеньяне; Корейская война вовсе не была кремлевским заговором, затеянным, чтобы выманить Америку в Азию, а затем атаковать Европу. Противовесом советскому нападению на Европу являлось Страте­гическое командование военно-воздушных сил, которое не было задействовано в Ко­рее. Советский Союз имел весьма малые ударные ядерные силы — если имел. С уче­том неравенства ядерной мощи Сталин терял в случае войны всеобщего характера несравненно больше, чем Соединенные Штаты. И независимо от неравенства в раз­мерах сухопутных сил в Европе Сталин никогда не рискнул бы пойти на войну с Сое­диненными Штатами из-за Кореи. Да и на помощь Китаю Сталин шел неохотно и требовал за нее расчета в наличных, что и заложило основу для китайско-советского разрыва.

Американские лидеры полагали, что осознали опасность эскалации, но так и не сумели понять всю опасность патовых ситуаций на будущее. «Мы воюем, чтобы отра­зить ничем не прикрытую агрессию в Корее. — заявил Трумэн в апреле 1951 года. — При этом стараемся не допустить распространения корейского конфликта на другие районы. Однако в то же время военные действия необходимо вести таким образом, чтобы обеспечить безопасность наших вооруженных сил. Это существенно важно, по­скольку они собираются продолжать войну до тех пор, пока враг не откажется от без­жалостных попыток уничтожить Корейскую Республику».

Но вести войну ради «безопасности наших вооруженных сил» стратегически бес­цельно. Поскольку война сама по себе уже представляет собой риск для их безопас­ности, превращать «безопасность наших вооруженных сил» в самоцель — значит на­ходиться в плену тавтологии. Поскольку Трумэн не придумал иной цели войны, кроме как вынудить врага отказаться от своих попыток, то есть, иными словами, в самом лучшем случае, добиться предвоенного статус-кво, порожденное этим разоча­рование ляжет в основу давления в пользу победы. Макартур не рассматривал бы «вечный шах» в качестве осмысленной цели. Он настоятельно и красноречиво утверждал, что опасность эскалации заложена уже в самом решении прибегнуть к во­енному вмешательству и что ее нельзя уменьшить посредством сдержанности при проведении военных операций. И по правде говоря, продолжение войны лишь увели­чит подобные риски. Давая свидетельские показания в 1951 году, Макартур подчерки­вал: «У вас на плечах сидит война, и вы не можете просто сказать: „Пусть эта война продолжается до бесконечности, а я буду готовиться к какой-нибудь другой вой­не... " » И поскольку Макартур не соглашался с точкой зрения администрации отно­сительно того, что корейскую войну будто бы следует вести таким образом, чтобы не давать Советам повода развернуть широкомасштабное нападение, то он защищал стратегию разгрома китайских армий, по крайней мере в Корее.

В состав предложений Макартура входил «ультиматум, требующий, чтобы либо он [Китай] в течение разумного срока явился на переговоры и согласовал условия пре­кращения огня, либо его действия в Корее будут считаться объявлением войны наци­ям, там присутствующим, и тогда эти нации предпримут такие шаги, какие сочтут нужными, чтобы довести дело до завершения». Макартур то и дело требовал бомбить базы в Маньчжурии, объявить блокаду Китаю, усилить американские войска в Корее и перебросить силы националистического Китая с Тайваня в Корею, причем основы­вался на том, что все это является «нормальным способом» «обеспечить справедливый и почетный мир в кратчайший возможный срок с минимальной потерей человеческих жизней путем использования всего вашего потенциала».

Ряд рекомендаций Макартура выходил далеко за пределы полномочий командую­щего театром военных действий. К примеру, введение в Корею сил националистиче­ского Китая было бы равносильно объявлению войны всеобщего характера против Китайской Народной Республики. И если бы китайская гражданская война была пе­ренесена на корейскую почву, ни одна из китайских сторон не согласилась бы на ее окончание, не одержав решительной победы; и Америка оказалась бы в эпицентре бесконечного конфликта.

И все же основополагающим стал не вопрос адекватности конкретных рекоменда­ций Макартура, а выставленное им требование ключевого характера: существует ли выбор между патовой ситуацией и войной всеобщего свойства? 11 апреля 1951 года, когда Трумэн сместил Макартура, дебаты разгорелись в открытую. Как всегда реши­тельный, Трумэн не мог позволить себе ничего иного, кроме как сместить коман­дующего, выказавшего публичное неповиновение. Но он также тем самым предпочел стратегию, оставлявшую инициативу в руках противника. Ибо, делая соответствующее заявление, Трумэн опять скорректировал формулировку стоящих перед Америкой це­лей. Впервые «отражение агрессии» определялось как достижение урегулирования по существующей линии прекращения огня, где бы она ни пролегала, — причем это соз­давало дополнительный повод для китайцев интенсифицировать военные усилия для обеспечения себе наилучшей из возможных линий:

«Реальный мир может быть достигнут посредством урегулирования на основе сле­дующих факторов.

Первый: боевые действия должны прекратиться.

Второй: должны быть предприняты конкретные шаги для того, чтобы обеспечить невозобновл

⇐ Предыдущая15161718192021222324Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: