Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Глава двадцать восьмая 3 страница




Вместо этого Никсон решил сосредоточиться на более широких аспектах китай­ского подхода к диалогу с Соединенными Штатами. В первую очередь следовало определить объем и контуры китайско-советско-американского треугольника. Если бы стало очевидным, что Советский Союз и Китай больше боятся друг друга, чем Со­единенных Штатов, у американской дипломатии появились бы беспрецедентные воз­можности. Если на этой основе отношения улучшатся, традиционные вопросы по­вестки дня решатся сами собой; если же отношения не улучшатся, традиционные вопросы повестки дня так и останутся неразрешенными. Иными словами, практиче­ские вопросы будут решены как следствие китайско-американского сближения, а не в качестве его предпосылки.

Реализуя стратегию превращения мира, основанного на противостоянии двух дер­жав, в стратегический треугольник, Соединенные Штаты предприняли в июле 1969 года серию односторонних инициатив, чем продемонстрировали перемену подхода. Был снят запрет на поездки американцев в Китайскую Народную Республику; амери­канцам было разрешено ввозить в Соединенные Штаты изготовленные в Китае това­ры на сумму в сто долларов; а также были разрешены ограниченные отгрузки зерна из Америки в Китай. Эти меры, пусть даже незначительные сами по себе, наглядно по­казывали новаторство подхода Америки к решению накопившихся международных

проблем.

Государственный секретарь Уильям П. Роджерс раскрыл суть этих намеков в про­граммной речи, одобренной Никсоном. Он заявил в Австралии 8 августа 1969 года, что Соединенные Штаты приветствовали бы, если бы коммунистический Китай стал играть важную и существенную роль в азиатских и тихоокеанских делах. Если китай­ские руководители откажутся от интроспективного «видения мира», то Америка «откроет каналы связи». В самом теплом заявлении, сделанном американским госу­дарственным секретарем относительно Китая на протяжении двадцати лет, Роджерс привлек внимание к односторонним инициативам, предпринятым Америкой в эконо­мической области, назвав их шагами, предназначенными для того, чтобы «помочь на­помнить людям континентального Китая о нашей исторической дружбе с ними».

Но коль скоро имелась реальная опасность советского нападения на Китай летом 1969 года, могло не хватить времени для постепенного развертывания столь сложных маневров. Поэтому Никсон пошел, вероятно, на самый смелый шаг за все время своего пребывания на посту президента и предупредил Советский Союз, что Соеди­ненные Штаты не останутся в стороне, если тот соберется напасть на Китай. Незави­симо от тогдашнего отношения Китая к Соединенным Штатам, Никсон и его совет­ники считали независимость Китая обязательной для глобального равновесия сил и полагали наличие дипломатических контактов с Китаем существенно важным для гибкости американской дипломатии. Предупреждение Никсона Советам явилось так­же наглядным выражением нового подхода администрации, заключавшегося в том, что она стала базировать политику Америки на тщательном анализе национальных

интересов.

Озабоченный наращиванием советской военной мощи вдоль китайской границы, Никсон санкционировал твердое, обоюдоострое заявление от 5 сентября 1969 года, гласившее, что Соединенные Штаты «глубоко озабочены» возможностью китайско-советской войны. Заместителю государственного секретаря Эллиоту Ричардсону было поручено обнародовать послание; занимая достаточно высокое в иерархическом плане место, чтобы исключить всякие сомнения в том, что он говорит по уполномочию пре­зидента, Ричардсон не был столь заметной фигурой, чтобы его слова воспринимались, как непосредственный вызов Советскому Союзу:

«Мы не стремимся воспользоваться ради собственной выгоды враждебными дей­ствиями между Советским Союзом и Китайской Народной Республикой. Идеологиче­ские разногласия между двумя коммунистическими гигантами нас не касаются. Одна­ко мы не можем не быть глубоко озабочены эскалацией этого спора и превращением его в массированное нарушение международного мира и спокойствия»24.

Когда страна отказывается от намерения воспользоваться в своих интересах кон­фликтом между двумя другими сторонами, это означает, что на деле она подает знак, что обладает возможностями это сделать и что каждой из сторон лучше всего позабо­титься о нейтралитете. Вдобавок, когда нация выражает «глубокую озабоченность» по поводу возможных обстоятельств военного характера, она этим желает сообщить, что будет содействовать — каким образом, она пока что не указывает — жертве того, что она определит как агрессию. Никсон — уникальная фигура среди американских пре­зидентов XX века, ибо он проявил готовность поддержать страну, с которой у Соеди­ненных Штатов на протяжении двадцати лет не было дипломатических отношений. И это при том, что у его администрации пока что не было с Китаем совершенно никаких контактов, и при том, что китайские дипломаты и средства массовой информации клеймили американский «империализм» на каждом шагу. Это означало возврат Аме­рики в мир «Realpolitik».

Чтобы подчеркнуть этот новый подход, важность улучшения отношений между Китаем и Соединенными Штатами особо оговаривалась в каждом из ежегодных пре­зидентских докладов по вопросам внешней политики. В феврале 1970 года, еще до того, как возникли прямые контакты между Вашингтоном и Пекином, в докладе со­держался призыв к переговорам с Китаем по практическим вопросам и подчерки­валось, что Соединенные Штаты не будут объединяться с Советским Союзом против Китая. Это, конечно, было обратной стороной предупреждения Москве; предполага­лось, что подобный выбор всегда имелся в распоряжении Вашингтона, если обстоя­тельства принудят его сделать. Доклад, представленный в феврале 1971 года, вновь подтвердил готовность Америки установить контакт с Китаем и заверил Китай в от­сутствии у Америки враждебных по отношению к нему намерений:

«Мы готовы установить диалог с Пекином. Мы не можем согласиться с его идео­логическими аксиомами, а также с утверждением, будто бы коммунистический Китай должен осуществлять гегемонию над всей Азией. Но мы также не желаем ставить Ки­тай в такое положение в международном плане, которое бы препятствовало ему в за­щите законных национальных интересов»25.

И вновь в докладе настоятельно утверждался нейтралитет Америки в конфликте между двумя крупнейшими коммунистическими центрами:

«Мы ничего не предпримем, чтобы обострить этот конфликт или его поощрять. Абсурдно предполагать, что мы способны объединиться с одной из сторон против другой...

В то же время мы не можем позволить ни коммунистическому Китаю, ни СССР диктовать нам политику и образ действий по отношению к противоположной сторо­не... Мы будем судить о Китае, как и об СССР, не по их риторике, а по их действиям ».

Демонстративный отказ от объединения с любым из коммунистических гигантов подталкивал каждого из них улучшить отношения с Вашингтоном и являлся преду­преждением относительно последствий продолжения враждебных действий. В том смысле, в каком Китай и Советский Союз в состоянии были сделать расчет, что они либо нуждаются в американской доброй воле, либо опасаются американского шага в направлении их противника, у них обоих появлялся стимул к улучшению отношений с Соединенными Штатами. И каждому из них было сказано четко и ясно — ибо все это было написано черным по белому, — что предпосылкой для сближения с Ва­шингтоном является отказ от угроз жизненно важным американским интересам.

Как выяснилось, оказалось легче обрисовать новую структуру отношений с Кита­ем, чем претворить ее в жизнь. Изоляция в отношении между Америкой и Китаем была до такой степени полной, что ни одна из стран не знала, как вступить в контакт с другой и как убедить другую сторону, что сближение не обернется ловушкой.

Китай испытывал большие трудности, отчасти потому, что дипломатия Пекина была непрямой и до такой степени изобиловала нюансами, что большая их часть про­сто не воспринималась в Вашингтоне. 1 апреля 1969 года — через два месяца после того, как Никсон принял присягу при вступлении в должность, — в докладе Линь Бяо, китайского министра обороны, который вот-вот должен был быть провозглашен наследником Мао, на IX национальном съезде коммунистической партии впервые не прозвучало стандартное до сих пор утверждение, что Соединенные Штаты являются главным врагом Китая. Линь Бяо назвал Советский Союз, по крайней мере, равной с ними угрозой, и это означало — основополагающая предпосылка дипломатии тре­угольника была налицо. Линь Бяо также повторил заявление Мао, сделанное в 1965 году в беседе с журналистом Эдгаром Сноу: у Китая не имеется вооруженных сил за рубежом и у него нет намерения воевать с кем бы то ни было, если на его территорию не будет совершено нападение.

Одной из причин, почему на сигналы Мао реакции не последовало, была суще­ственная переоценка Китаем значения личности Эдгара Сноу в Америке. Сноу, аме­риканский журналист, издавна симпатизировавший китайским коммунистам, считал­ся пекинскими лидерами лицом, пользующимся особым доверием в Соединенных Штатах в отношении китайского вопроса. Вашингтон, однако, воспринимал его как орудие коммунистов и не был готов доверять ему свои тайны. Жест Мао, помес­тившего Сноу рядом с собой на трибуне парада по случаю китайского Дня независи­мости в октябре 1970 года, пропал для нас втуне. Точно то же произошло с интервью, полученным Сноу от Мао в декабре 1970 года, когда тот пригласил Никсона посетить Китай либо в качестве туриста, либо — президента Америки. Хотя Мао распорядился, чтобы его переводчик сверил записи со Сноу (чтобы удостовериться в точности пере­дачи), Вашингтон так и не узнал об этом приглашении до того момента, когда во­прос, связанный с визитом Никсона, уже через несколько месяцев после этого был урегулирован по другим каналам. А пока что в декабре 1969 года в Варшаве возобновились контакты между Соеди­ненными Штатами и Китаем. Они оказались не более удовлетворительными, чем в прошлом. Никсон проинструктировал Уолтера Стессела, исключительно способного и скрытного американского посла в Варшаве, обратиться к китайскому поверенному в делах на первом же протокольном мероприятии, куда будут приглашены оба, и по­просить его о возобновлении переговоров на уровне послов. Такая возможность пре­доставилась Стесселу 3 декабря 1969 года при довольно необычных обстоятельствах: на показе югославской моды в варшавском Дворце культуры. Китайский поверенный в делах, не имеющий абсолютно никаких инструкций на случай обращения к нему американского дипломата, поначалу просто убежал. И только тогда, когда Стессел в прямом смысле загнал в угол его переводчика, он смог передать сообщение. К 11 де­кабря поверенный в делах, однако, уже получил инструкции, как вести себя с амери­канцами, и пригласил Стессела в китайское посольство для возобновления давно на­чатых варшавских переговоров.

И почти сразу же они зашли в тупик. Повестка дня, включавшая в себя стандарт­ные вопросы каждой из сторон, не оставляла места для рассмотрения подспудных геополитических проблем, которые, с точки зрения Никсона — и, как выяснилось, Мао и Чжоу, — должны были определить будущее китайско-американских отноше­ний. Более того, эти вопросы вентилировались американской стороной посредством громоздких консультаций с Конгрессом и основными союзниками, а это значило, что решение поставленной задачи окажется долгим и мучительным. А в итоге — еще не­известно, не будет ли наложено на достигнутое множество разных вето!

Результатом переговоров в Варшаве явилось то, что они породили гораздо больше споров внутри правительства Соединенных Штатов, чем на встречах сторон. Мы с Никсоном испытали своего рода чувство облегчения, когда узнали, что Китай преры­вает переговоры на уровне послов в знак протеста против американского удара по лагерям в Камбодже в мае 1970 года. С тех пор обе стороны стали искать более под­ходящий канал. Эту потребность затем удовлетворило пакистанское правительство. Кульминацией этих контактов, происходивших в ускоренном темпе, явилась моя тай­ная поездка в Пекин в июле 1971 года.

Я еще не встречал таких собеседников, которые были бы столь восприимчивы к никсоновскому стилю дипломатии, как китайские руководители. Как и Никсон, они считали традиционные вопросы повестки дня делом второстепенным, и прежде всего их заботило выяснение того, возможно ли сотрудничество на базе согласования интересов. Вот почему позднее одним из первых замечаний Мао, адресованных Никсону, было: «Маленьким вопросом является Тайвань; большим вопросом является весь мир».

А конкретно китайские руководители хотели получить заверения в том, что Аме­рика не будет сотрудничать с Кремлем в деле реализации «доктрины Брежнева»; Ник­сон же желал знать, до какой степени Китай сможет сотрудничать с Америкой в об­ласти противодействия советской геополитической угрозе. Цели каждой из сторон были, по существу, концептуальны, хотя рано или поздно каждая из них должна была адекватно претвориться в дипломатическую практику. Ощущение наличия взаимных интересов должно было родиться из убедительности представления каждой из сторон своего видения мира — задачи, для которой в высшей степени годился Никсон. По этой причине ранние стадии китайско-американского диалога концентрирова­ли свое внимание на сопоставлении концепций и фундаментальных подходов. Мао, Чжоу, а позднее и Дэн оказались выдающимися личностями. Мао был визионером, жестким, безжалостным, часто кровожадным революционером; Чжоу — элегантным, очаровательным, блестящим администратором; а Дэн — реформатором глубинных убеждений. Все трое являлись воплощением общих традиций усерднейшего анализа и совмещения опыта древнейшей страны и инстинктивного разграничения между пер­манентным и тактически обусловленным.

Их переговорный стиль разительно отличался от стиля советской стороны. Совет­ские дипломаты почти никогда не обсуждают вопросы концептуального характера. Их тактикой является упор на проблему, интересующую Москву в данный конкретный момент, и настоятельное упорство в достижении ее разрешения, рассчитанное не столько на то, чтобы убедить собеседников, сколько на то, чтобы их вымотать. На­стойчивость и упорство, с которыми советские участники переговоров проводили в жизнь решения Политбюро, отражали железный характер дисциплины и внутренний стиль советской политической деятельности, превращая высокую политику в изнури­тельную мелочную торговлю. Квинтэссенцию подобного подхода к внешнеполити­ческой дипломатической деятельности олицетворял Громыко.

Китайские руководители представляли собой в эмоциональном плане более проч­ное сообщество. Их не столько интересовали тонкости формулировок, сколько уста­новление обстановки доверия. На встрече Никсона с Мао китайский руководитель не тратил времени на заверения президента в том, что Китай не будет применять силу против Тайваня. «Мы в настоящее время обходимся без него (Тайваня) и займемся этим через сто лет»27. Мао не просил взаимности, сделав заявление, которого Америка ждала двадцать лет.

Составляя проект Шанхайского коммюнике с Чжоу Эньлаем, я как-то попросил его снять обидно звучащую фразу в китайском проекте и предложил убрать что-нибудь в американской версии, против чего мог бы возражать Чжоу. «Так мы никуда не продвинемся, — ответил мне Чжоу. — Если вы сумеете убедить меня, почему наша фраза звучит обидно, я вам отдам ее и так».

Отношение Чжоу было проявлением не абстрактной доброй воли, а уверенного понимания долгосрочных приоритетов. В данный момент Китай добивался взаим­ного доверия; коллекционирование спорных вопросов было ему ни к чему. Как по­лагал Мао, главную угрозу безопасности представлял собой Советский Союз: «В данный момент вопрос агрессии со стороны Соединенных Штатов или агрессии со стороны Китая относительно невелик... Вы хотите вывести кое-какие из своих войск на свою территорию; наши за границу не направляются». Иными словами, Китай не опасался Соединенных Штатов даже в Индокитае; он не собирался бро­сать вызов жизненно важным американским интересам (независимо от того, что Соединенные Штаты собирались делать во Вьетнаме) и был в основном озабочен угрозами со стороны Советского Союза (и, как выяснилось позднее, со стороны Японии). Чтобы подчеркнуть важность для него глобального равновесия сил, Мао отбросил собственные антиимпериалистические заклинания, как «стрельбу из неза­ряженных пушек».

Концептуальный характер подхода облегчил наши первые встречи. В феврале 1972 года Никсон подписал Шанхайское коммюнике, которое стало путеводным ориенти­ром для китайско-американских отношений на последующее десятилетие. Коммюни­ке обладало беспрецедентной особенностью: более половины текста было посвящено констатации противоположных точек зрения обеих сторон по вопросам идеологии, международных отношений, Вьетнама и Тайваня. Странным образом перечень рас­хождений придавал большее значение тем вопросам, по которым обе стороны догово­рились. В коммюнике утверждалось, что:

— прогресс в направлении нормализации отношений между Китаем и Соединен­ными Штатами служит интересам всех стран;

— обе стороны желают уменьшить опасность возникновения международного во­енного конфликта;

— ни одна из сторон не претендует на гегемонию в азиатско-тихоокеанском ре­гионе и каждая из них будет противостоять усилиям любой другой страны или группы стран установить подобную гегемонию;

— ни одна из сторон не собирается вести переговоры от имени любой третьей сто­роны, или вступать в соглашения, или устанавливать взаимопонимание с другими, направленные против прочих государств29.

Если убрать дипломатический жаргон, то смысл этих соглашений заключался, по меньшей мере, в том, что Китай не будет ничего делать, чтобы обострить ситуацию в Индокитае или Корее, что ни Китай, ни Соединенные Штаты не будут сотрудничать с советским блоком и что обе страны будут противостоять попыткам любой из стран добиться господства в Азии. Поскольку единственной страной, способной добиться господства в Азии, был Советский Союз, в силу вступала молчаливая договоренность союзного характера блокировать советский экспансионизм в Азии (по типу Антанты между Великобританией и Францией в 1904 году и между Великобританией и Россией в 1907 году).

В пределах года взаимопонимание между Соединенными Штатами и Китаем пре­вратилось в нечто более конкретное и нечто более глобальное: в коммюнике, опубли­кованном в феврале 1973 года, Китай и Соединенные Штаты договорились совместно (уровень выше, чем «обязательства, принимаемые на себя каждой из сторон») проти­водействовать (уровень выше, чем «противостоять» в Шанхайском коммюнике) по­пыткам любой из стран установить мировое (уровень выше, чем «над Азией») господ­ство. На протяжении каких-то полутора лет китайско-американские отношения превратились из откровенно враждебных и изоляционистских по отношению друг к другу в де-факто союзные против преобладающей угрозы.

Шанхайское коммюнике и предшествовавшая ему дипломатическая деятельность позволили администрации Никсона создать то, что она назвала, пусть, быть может, слишком высокопарно, новой структурой сохранения мира. Как только Америка объ­явила о сближении с Китаем, характер международных отношений резко переменил­ся. Позднее отношения с Китаем стали именоваться на Западе китайской «картой», как будто политика неуступчивых лидеров, правящих из Запретного Города, могла за­мышляться в Вашингтоне. На деле китайская «карта» либо разыгрывала себя сама, либо вовсе не существовала. Роль американской политики заключалась в том, чтобы очертить определенные границы готовности каждой из наций поддержать другую, когда их национальные интересы совпадают.

Согласно анализу Никсона и его советников, пока Китаю в большей степени есть чего опасаться со стороны Советского Союза, чем со стороны Соединенных Штатов, собственные интересы Китая заставят его сотрудничать с Соединенными Штатами. Согласно той же схеме, Китай будет противостоять советскому экспансионизму не в качестве услуги Соединенным Штатам, пусть даже это пойдет на пользу и Америке, и Китаю одновременно. Допустим, что на Никсона произвела впечатление ясность мысли китайских руководителей — особенно премьера Чжоу Эньлая. И все же Сое­диненным Штатам незачем было безоговорочно вставать на одну из конфликтных сторон. Переговорная позиция Америки становилась наиболее сильной, когда Амери­ка оказывалась ближе к каждому из коммунистических гигантов — Китаю и Совет­скому Союзу, — чем они сами друг к другу.

Американское сближение с Китаем является хорошим учебным примером роли личности в проведении внешней политики. То, что потомки назовут отправной точ­кой нового курса, на самом деле представляет собой серию более или менее разроз­ненных актов, где трудно отличить, какие из них совершены сознательно, а какие — спонтанно, под влиянием момента. Поскольку китайско-американские отношения родились через двадцать лет почти полной изоляции, все было новым и, следователь­но, значимым с точки зрения последующих событий. Обеим сторонам нужда диктова­ла обязательность сближения, и попытка должна была быть предпринята независимо от того, кто правит в какой стране. Но беспрепятственность и быстрота развития со­бытий, а также приобретенный ими размах обязаны в значительной мере проница­тельности и целеустремленности руководителей с обеих сторон, а также, что касается американцев, — беспрецедентному вниманию к анализу собственных национальных интересов.

Мао, убежденный коммунист, черпал силы из осознания того, что он является на­следником традиции никогда не прерывавшегося самоуправления собственной стра­ны, охватывающей три тысячелетия. После того как он заставил свою страну испы­тать идеологическое опьянение и устроить отвратительное кровопускание под видом «культурной революции», Мао переключился на внешнюю политику и стал наполнять ее «практическим смыслом». В течение столетий Срединное Царство обеспечивало себе безопасность, натравливая отдаленных варваров на своих ближайших соседей. Будучи глубоко обеспокоен советским экспансионизмом, Мао применил ту же самую стратегию в отношениях с Соединенными Штатами.

Мотивы Мао были для Никсона не важны. Его главной целью было восстановле­ние для Америки инициативной внешней политики. Стремясь к тому, что он потом назвал «эрой переговоров» между Советским Союзом и Соединенными Штатами с тем чтобы преодолеть вьетнамскую травму, Никсон не полагался ни на личные вза­имоотношения, ни на трансформацию Советов, но лишь на равновесие стимулов как на способ сделать Кремль более сговорчивым.

После американского сближения с Китаем Советский Союз стоял перед лицом вызова на двух фронтах: со стороны НАТО на Западе и со стороны Китая на Восто­ке. В период, который в другом смысле был вершиной советской уверенности в себе и точкой падения для Америки, администрации Никсона удалось перетасовать колоду. Она продолжала следить за тем, чтобы всеобщая война оставалась чересчур рискованной для Советов. После сближения с Китаем советское давление ниже уровня всеобщей войны становилось точно так же чересчур рискованным, посколь­ку потенциально могло ускорить столь опасное китайско-американское примире­ние. Как только Америка встала на путь сближения с Китаем, наилучшим выбором для Советского Союза стало, в свою очередь, ослабление напряженности с Соеди­ненными Штатами. Поскольку в теории Кремль мог предложить Соединенным Штатам больше, чем Китай, он даже лелеял мечты преуспеть в том, чтобы ис­кусными маневрами убедить Америку заключить нечто вроде союза, направленного против Китая, что и было топорно предложено Брежневым Никсону как в 1973, так и в 1974 году30.

Применяя новый подход в области внешней политики, Америка вовсе не собира­лась поддерживать более сильного против более слабого в любой из ситуаций, свя­занных с наличием равновесия сил. Будучи страной с наибольшими физическими возможностями нарушить мир, Советский Союз обретал стимул умерять существую­щие кризисы и не создавать новых, коль скоро его ожидало противодействие на двух фронтах. А Китай, возможности которого позволяли нарушить равновесие сил в Азии, сдерживался бы необходимостью сохранять добрую юлю Америки, ставящей пределы советскому авантюризму. И на этом фоне администрация Никсона могла бы попы­таться решить практические вопросы с Советским Союзом, одновременно поддержи­вая глобальный концептуальный диалог с Китаем.

Хотя многие эксперты по Советскому Союзу предупреждали Никсона, что улуч­шение отношений с Китаем отрицательно повлияет на советско-американские отно­шения, случилось как раз прямо противоположное. До моей секретной поездки в Ки­тай Москва в течение года замораживала организацию встречи на высшем уровне между Брежневым и Никсоном. Посредством своего рода обратной взаимозависимос­ти она пыталась подчинить встречу на высшем уровне целому ряду условий. И вдруг, не прошло и месяца с моего визита в Пекин, как Кремль резко переменил свою по­зицию и пригласил Никсона в Москву. Ускорились все советско-американские пере­говоры, едва лишь советские руководители оставили попытки добиться односторон­них уступок со стороны Америки.

Никсон был первым президентом со времен Теодора Рузвельта, проводившим аме­риканскую внешнюю политику, в основном исходя из национальных интересов стра­ны. Недостатком подобного подхода был слабый эмоциональный резонанс среди аме­риканского народа. Хотя Никсон часто говорил о структуре сохранения мира, структуры — это не то, что способно само по себе вызвать отклик в сердцах и умах общественности, особенно учитывая традиции американской исключительности. Бо­лее того, не всегда те или иные национальные интересы самоочевидны, как бы ни подчеркивал их президент в своих ежегодных докладах по вопросам внешней полити­ки. В отсутствие установившейся традиции американское руководящее звено чувству­ет себя не слишком уютно по отношению к концепции национальных интересов в противоположность, скажем, руководителям Великобритании, Франции или Китая. Даже при наличии наиболее оптимальных обстоятельств потребовалась бы, в смысле времени, «львиная доля» президентства, чтобы создать внешнеполитическую тради­цию, базирующуюся на подходе Никсона.

В течение своего первого срока пребывания на посту президента Никсон почти не имел возможности взять на себя такого рода просветительскую задачу, ибо общество бурно протестовало, считая, будто бы правительство Соединенных Штатов занимается одной лишь коммунистической угрозой. С самого начала второго президентского сро­ка перед Никсоном маячил призрак «уотергейта». Президент, находящийся перед ли­цом импичмента, вряд ли может быть воспринят, как лидер, берущий на себя попыт­ки переформировать традиционное мышление.

Дело заключалось еще и в том, что Никсон и его окружение выдвинули подобный подход, резко дисгармонирующим с американскими идеологическими традициями образом. Двадцатью годами ранее Джон Фостер Даллес облачил свои трезвые анализы в риторику исключительности; десятью годами позднее Рональд Рейган подвигнул американскую публику поддержать внешнеполитическую линию, которая в опера­тивных деталях не слишком-то отличалась от линии Никсона, придав идеалисти­ческую окраску. Поскольку Никсон занимал свой пост в эру Вьетнама, он отдавал се­бе отчет в том, что риторика в стиле Даллеса — или, соответственно, Рейгана — просто-напросто подольет масла в огонь. Да и в более спокойные времена человек никсоновского склада ума вряд ли взял бы на вооружение риторику в стиле Даллеса или Рейгана.

Поскольку достижения внешней политики Никсона считаются само собой разу­меющимися, а опасности, которых с ее помощью удалось избежать, в расчет не при­нимаются, подход к делу Никсона (а также и мой) стал восприниматься все более и более противоречиво. В отсутствие «уотергейта» Никсону, возможно, удалось бы по­будить страну признать его стиль дипломатии и наглядно продемонстрировать, что на деле именно подобный стиль является наиболее практичным средством утверждения американского идеализма. Но комбинация Вьетнама и «уотергейта» помешала воз­никновению нового консенсуса. Даже несмотря на то, что Никсону удалось, невзирая на трагедию Индокитая, вывести свою страну на главенствующие международные ру­бежи, второй срок его президентства стал временем необычайно острых дебатов по поводу роли нации в мире, а особенно по поводу ее отношения к коммунизму.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Разрядка и ее тревоги

 

Избавив Соединенные Штаты от деморализующего кровопускания Вьетнама и пе­реключив внимание нации на международные вопросы более широкого плана, адми­нистрация Никсона сосредоточилась на том, что она иногда высокопарно называла «структурой сохранения мира». Треугольник отношений между Соединенными Шта­тами, СССР и Китаем лег в основу целого ряда крупных прорывов: и окончания вой­ны во Вьетнаме; и договоренности о гарантированном доступе в разделенный Берлин; и драматического сокращения советского влияния на Ближнем и Среднем Востоке и начала арабо-израильского мирного процесса; и Совещания по безопасности и со­трудничеству в Европе (завершенного при администрации Форда). Каждое из этих со­бытий оказывало воздействие на все прочие. Принцип увязки действовал во всю мощь.

Разрядка дала новую жизнь европейской дипломатии, театру внешнеполитической деятельности, буквально оказавшемуся на точке замерзания после окончательной консолидации сфер влияния Востока и Запада в 1961 году. Пока Вилли Брандт не был избран канцлером в сентябре 1969 года, все западногерманские правительства по­следовательно настаивали на том, что единственное законное германское правитель­ство находится в Бонне. Федеративная Республика отказывалась признавать восточно­германский режим и порывала дипломатические отношения со всеми правитель­ствами (за исключением России), шедшими на такое признание, — в силу так назы­ваемой «доктрины Хальштейна».

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...