Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Глава двадцать восьмая 2 страница




То, что Никсон называл эпохой переговоров, породило стратегию, позволившую Америке взять в свои руки дипломатическую инициативу, пока еще шла война во Вьетнаме. Целью Никсона было ограничить деятельность движения за мир вьетнам­ской проблемой и не дать ему парализовать все направления американской внешне­политической деятельности. Подход Никсона не был чисто тактическим. Он и его со­ветники полагали, что существовало вполне возможное временное совпадение интересов обеих ядерных сверхдержав применительно к ослаблению напряженности. Ядерный баланс, похоже, приближался к состоянию стабильности или мог быть сде­лан таковым либо в одностороннем порядке, либо через переговоры по контролю над вооружениями. Америке требовалась передышка от Вьетнама. Нужно было выстроить новую политику для послевьетнамской эры. У Советского Союза, возможно, тоже были еще более основательные причины искать передышки. Сосредоточение совет­ских дивизий на китайской границе наталкивало на мысль, что Советский Союз, ис­пытывая напряженность на двух фронтах, удаленных друг от друга на тысячи миль, может проявить готовность к поиску политических решений, связанных с Америкой. Особенно если нам удастся продолжить путь в Китай, что, кстати, и явилось крае­угольным камнем стратегии Никсона. Независимо от идеологической убежденности, советское руководство могло быть в достаточной степени готово поставить многое на карту ради установления отношений с Западом и отсрочки конфронтации. С нашей точки зрения, чем дольше откладывалась советская конфронтация с Западом, тем все неуправляемей становилась задача удержания советской империи, особенно если ее политические проблемы усугублялись экономической стагнацией. Иными словами, Никсон и его советники полагали, что время работает на Соединенные Штаты, а не на коммунистический мир.

Взгляд Никсона на Москву отличался от взгляда его предшественников наличием множества нюансов. Никсон воспринимал отношения с Советским Союзом не как аксиому типа «все или ничего», но как смесь проблем, разрешимых в разной степени. Он осмелился свести воедино весь пестрый хаос частностей, из которых складывают­ся взаимоотношения сверхдержав, и выработать на этой основе подход общего харак­тера, который не был бы полностью конфронтационным (как у «теологов») или пол­ностью примиренческим (как у «психиатров»). Идея заключалась в том, чтобы подчеркнуто выявить те области, по которым сотрудничество представлялось возмож­ным, и использовать это сотрудничество как рычаг для воздействия на Советы там, где обе страны были на ножах. Именно это, а не карикатурное утрирование, харак­терное для последующих дебатов, администрация Никсона понимала под словом «разрядка».

Существовало множество препятствий, мешавших политике «взаимосвязанных решений» — то есть увязыванием сотрудничества в одной области с прогрессом в дру­гой. Чуть ли не одержимость многих влиятельных американцев идеей контроля над вооружениями оказалась одним из таких подводных камней. Переговоры по разору­жению в 20-е годы, которые были сосредоточены на снижении уровня вооружений до безопасных размеров, потерпели катастрофическую неудачу. Цель эта в ядерный век оказалась еще более сложной, поскольку «безопасный» уровень ядерных вооружений содержит в себе терминологическое противоречие. Никто также не мог измыслить, как проверить достижение предписанных низких уровней на столь обширной терри­тории, как Советский Союз. Только по мере приближения к концу «холодной войны» началось настоящее сокращение вооружений. Однако на протяжении 60-х и 70-х го­дов разоружение было сведено к устранению конкретных, определимых опасностей, причем наиболее значительными были усилия по предупреждению внезапного напа­дения, — это предприятие проходило под названием контроля над вооружениями.

Политики вовсе не предполагали, что сокращение риска внезапного нападения станет ключевым пунктом переговоров по контролю над вооружениями. Здравый смысл, казалось, предполагал, что огромный разрушительный потенциал сверхдержав перечеркнет возможности друг друга и каждая сторона окажется в состоянии нанести непоправимый урон вне зависимости от того, что сделает противник. Затем в 1959 го­ду в одной из действительно оригинальных статей периода «холодной войны» тогдаш­ний аналитик «Рэнд Корпорейшн» Альберт Вольштеттер показал, что здравый смысл не является адекватным руководством для ядерных взаимоотношений. Тот факт, что ядерное оружие транспортировалось на самолетах, сосредоточенных на относительно немногих базах, мог сделать технически возможным уничтожение стратегических сил противника еще до введения их в действие. В подобных обстоятельствах напа­дающая сторона могла бы свести ответный удар до терпимого уровня и оказаться в положении, при котором она была бы в состоянии диктовать свою волю. По той же схеме страх перед внезапным нападением может повлечь за собой упреждающий удар, то есть нападение, целью которого является лишь предупреждение предполагаемого

внезапного нападения.

Согласно Вольштеттеру, ядерное равновесие на деле в высшей степени нестабиль­но. Предполагаемый разрыв между так называемыми возможностями первого и второ­го удара превратился в предмет одержимости у аналитиков, занимающихся проблема­ми обороны, и экспертов по контролю над вооружениями. Возникла идея, будто бы обе стороны, возможно, заинтересованы в переговорном процессе, чтобы уберечь себя от крайней опасности. На академических семинарах в Гарварде, Массачусетсском технологическом институте, Стэнфорде и Калифорнийском технологическом разраба­тывались теории и практические предложения по вопросам контроля над вооруже­ниями и стратегической стабильности, которые занимали умы политиков на протяже­нии последующих двух десятилетий.

Статья Вольштеттера имела такое же значение для стратегического анализа, как кеннановская статья 1947 года, опубликованная под псевдонимом «Икс», — для ана­лиза политического. Начиная с того времени дипломатия контроля над вооружениями концентрировала свои усилия на ограничении состава и операционных характеристик стратегических сил, чтобы снизить до минимума риск внезапного нападения.

Но контроль над вооружениями породил собственные сложности. Предмет был до такой степени деликатный и понятный лишь посвященным, что лишь увеличивал тревоги как политиков, так и широкой публики. С одной стороны, чересчур упрощал­ся характер проблемы. Решение начать ядерную войну должно было приниматься не учеными, знакомыми с этим оружием, но перепуганными политическими лидерами, знающими, что малейший просчет разрушит их собственное общество, если не циви­лизацию вообще. Ни одна из сторон не обладала оперативным опытом, относящимся к новой технике, и для того, чтобы взять верх в ядерной войне, надо было бы одно­временно запустить тысячи ядерных боеголовок. Однако за весь период «холодной войны» Советский Союз ни разу не испытывал более трех ракет одновременно, а Со­единенные Штаты ни разу не запустили даже одной ракеты из шахт оперативного назначения (дело в том, что американские шахты оперативного назначения располо­жены в центре страны, а Вашингтон боялся возникновения лесных пожаров в случае падения на землю испытательной ракеты. Такова была степень доверия! ).

Таким образом, опасность внезапного нападения еще и преувеличивалась обеими группировками с взаимоисключающими целями: теми, кто хотел значительного уве­личения военного бюджета, чтобы уберечься от опасности внезапного нападения, и теми, кто пугал опасностью внезапного нападения для того, чтобы резко сократить военный бюджет. Поскольку вопросы являлись до предела сложными, выигрывал тот, кто говорил с большей убедительностью. При этом все до такой степени находилось во власти эмоций, что даже трудно было сказать, пришли ли эксперты к своим выво­дам в результате научной проработки вопроса или воспользовались наукой, чтобы подкрепить заранее принятые решения относительно желаемых выводов, — чаще имело место как раз последнее. Можно было только пожалеть политиков, которые становились заложниками ученых с широчайшим разбросом мнений, посвятивших больше лет на изучение ядерных проблем, чем политики — часов, отпущенных на их рассмотрение. Дебаты по поводу столь зыбких материй, как уязвимость, точность по­падания и предсказуемость результата, приобрели запутанный характер средневековых диспутов теологического свойства, где на деле суть заслонялась последствиями долго­временных философских разногласий, относящихся еще к первым дням появления концепции «сдерживания».

Во время напряженнейших дебатов по вопросам контроля над вооружениями в 70-е годы консервативные критики предупреждали о ненадежности советских руково­дителей и враждебности советской идеологии. Защитники контроля над вооружения­ми подчеркивали роль соглашений по контролю над вооружениями в деле создания общей разреженной атмосферы независимо от конкретных достоинств отдельных со­глашений. Возрождался старый спор между «теологами» и «психиатрами», ныне ря­дившийся в технологические одежды.

Поначалу контроль над вооружениями просто составлял часть теории «сдерживания». Опора на «позицию силы» была подкреплена с каждой из сторон концепцией контроля над вооружениями, введенной, чтобы сделать «сдерживание» менее опасным. Со временем стало очевидно, что контроль над вооружениями пре­вращал «сдерживание» в нечто более длительное. Все реже и реже говорили о полити­ческом урегулировании, и почти не делалось попыток вести переговоры по этому по­воду. И действительно, чем безопаснее представлялся мир тем, кто занимался контролем над вооружениями, тем меньше причин находили государственные деятели для того, чтобы покидать насиженные позиции и бросаться в не обозначенное на кар­тах море политических договоренностей.

Кризисы возникали и рассасывались. Отдельные вспышки имели место от Юго-Восточной Азии до Карибского моря и Центральной Европы, но обе стороны, каза­лось, ждали, когда под воздействием исторической эволюции произойдет более или менее автоматический крах оппонента. А в перерыве, пока не станет ясно, чья точка зрения на историческую эволюцию победит, жизнь будет сделана более терпимой пу­тем переговоров по контролю над вооружениями. Получалось, что международная си­туация обречена на застой: политическая доктрина («сдерживание») не давала ответа по поводу гонки вооружений, а стратегическая теория (контроль над вооружениями) не содержала в себе решений для политического конфликта.

Вот в какой атмосфере Никсон вступил в должность и сразу же испытал на себе давление. Конгресса и средств массовой информации. Ему вменялось в обязанность как можно скорее приступить к переговорам с Советами по поводу контроля над во­оружениями. Он же не имел никакого желания заниматься дипломатической деятель­ностью, игнорируя тот факт, что прошло всего шесть месяцев после того, как совет­ские войска оккупировали Чехословакию. Как минимум, он не хотел допускать, чтобы контроль над вооружениями превратился в предохранительный клапан для со­ветского экспансионизма. Администрация Никсона решилась выяснить, нельзя ли воспользоваться советской готовностью умиротворить администрацию, которую со­ветская сторона считала более сильной, чем предыдущая, — и следовательно, пред­ставляющей большую угрозу для советских интересов. Предполагалось заставить Со­веты пойти на сотрудничество в устранении угрозы Берлину, ослаблении напряженности на Ближнем Востоке и, что самое главное, в деле окончания войны во Вьетнаме. Этот подход был назван «увещевания» и вызвал множество решительных возражений.

' Одна из главнейших задач, стоящих перед государственным деятелем высшего уровня, — уяснить, какие вопросы действительно связаны друг с другом и как ими можно воспользоваться, чтобы усилить свою позицию по каждому из них. В боль­шинстве случаев политик не обладает возможностью выбора; в итоге события связы­вает друг с другом реальность, а не политика. Роль государственного деятеля заключа­ется в том, чтобы распознать взаимосвязь там, где она существует на деле, — иными словами, создать цепь стимулов и запретов, добиваясь наиболее благоприятного исхода.

Эту точку зрения Никсон выразил в письме членам кабинета, связанным с вопро­сами национальной безопасности, 4 февраля 1969 года, то есть через две недели после принесения присяги при вступлении в должность президента:

' «... Я безоговорочно верю в то, что кризис или конфронтация, с одной стороны, и реальное сотрудничество, с другой, не могут идти рука об руку продолжительное вре­мя. Я понимаю, что предыдущая администрация придерживалась того мнения, что, если у нас с СССР появляется общий интерес по какому-либо вопросу, мы должны стремиться к достижению соглашения, оставляя в стороне прочие конфликтные си­туации. Возможно, это вполне пригодно в области культурных и научных обменов. Но, что касается критических проблем нынешнего времени, я уверен, что мы должны стре­миться к продвижению на достаточно широком фронте, чтобы дать понять, что мы ви­дим определенную взаимосвязь между политическими и военными проблемами»13.

Дебаты по поводу «увещевания» продолжались достаточно долго, чтобы затуманить всю простоту основополагающих предложений команды Никсона. «Холодная война» представляла собой противостояние между двумя сверхдержавами. Никсон сказал не больше — но и не меньше — того, что, с его точки зрения, было бы абсурдным выбирать для улучшения ситуации одну из областей взаимоотношений и продолжать конфронтацию в остальных. Избирательный подход к ослаблению напряженности представлялся советникам Никсона стратегией, гарантирующей подрыв позиций де­мократических стран. Полнейшей бессмыслицей выглядело использование столь сложного и специфичного вопроса, как контроль над вооружениями, в качестве лак­мусовой бумажки для определения перспектив мира, в то время как советское оружие подпитывало конфликт на Ближнем Востоке и убивало американцев во Вьетнаме.

Концепция «увещевания» вызвала штормовую погоду в обители специалистов по международным отношениям. Американская внешнеполитическая бюрократия в основном укомплектована за счет лиц, которые посвятили себя тому, что в американ­ском обществе считается не совсем нормальной карьерой, ради возможности провоз­глашать и претворять в жизнь свои взгляды по поводу усовершенствования мира. Бо­лее того, их мнения проверяются системой, в которой политика рождается в результате бюрократических схваток, результат которых, как позднее подчеркнул го­сударственный секретарь Джордж Шульц, никогда не бывает окончательным. Раз­дробленная на серии конкретных, а по временам изолированных друг от друга инициатив, касающихся в высшей степени специфических проблем, американская внешняя политика весьма редко трактуется с точки зрения какой-либо обобщающей концепции. У ведомственного подхода — с точки зрения текущего момента — больше горячих приверженцев, чем у обобщающей стратегии просто сторонников. Нужен не­вероятно сильный и решительный президент, знающий все вашингтонские ходы и выходы, чтобы поломать эту традицию.

Попытка Никсона увязать начало переговоров по стратегическим вооружениям с прогрессом по политическим вопросам шла вразрез со страстной убежденностью спе­циалистов по контролю над вооружениями, которые жаждали ограничить гонку во­оружений. Недовольны были и специалисты по СССР, убежденные в том, что амери­канская внешняя политика должна подкреплять позиции кремлевских «голубей» против «ястребов» во время их предполагаемых политических споров. Бюрократия «располовинила» политическую линию, очерченную в письме президента, провозгла­сив контроль над вооружениями как самоцель и преднамеренно организовав поступ­ление подобной информации в прессу. Хотя эти сведения никогда не были «санкционированы», они также никогда не были дезавуированы. В «Нью-Йорк тайме» от 18 апреля 1969 года «официальные источники» объявляли соглашения по вопросам вооружений с Советским Союзом «преобладающей целью внешней политики Никсо­на». 22 апреля «Таймс» ссылалась на «американских дипломатов», предсказывающих начало переговоров по ограничению стратегических вооружений («ОСВ») в июне. 13 мая «Вашингтон пост» цитировала источники, связанные с администрацией, в том смысле, что не позднее 29 мая будет установлена дата начала переговоров. Этот со­вокупный нажим в сторону прогрессивного изменения заранее объявленной позиции Никсона никогда не проявлялся, как вызов в лоб; вместо этого применялась тактика публикаций изо дня в день таких комментариев, которые сглаживали углы, формируя позицию, предпочтительную для бюрократии.

Аналитики из неправительственных кругов вскоре выступили с собственными кри­тическими замечаниями. 3 июня 1969 года «Нью-Йорк тайме» назвала американские торговые ограничения, увязываемые с прочими вопросами, «самоубийственными». Они были названы «порождением политики «холодной войны», «несовместимыми с теорией, выдвинутой администрацией Никсона, будто бы уже настало время перехо­дить от эпохи конфронтации к эпохе переговоров и сотрудничества». «Вашингтон пост» выдвигала подобный же аргумент. «Реальность — вещь чересчур сложная и ще­котливая, — писала она 5 апреля, — чтобы позволить любому из президентов пове­рить в то, что он сможет рассадить на одном насесте самых разных уток. Контроль над вооружениями обладает независимой ценностью и срочностью и не имеет ника­кого отношения к разрешению политических вопросов». Никсон намеревался рас­ширить рамки диалога с Москвой путем отсрочки переговоров по ОСВ. Бюрократиче­ский маятник и основополагающие разногласия в сочетании друг с другом пускали на ветер те преимущества, которые Никсон намеревался приберечь на будущее.

И потому было бы неверно заявить, что подход администрации увенчался успехом с самого начала. В апреле 1969 года окончилась провалом попытка направить буду­щего государственного секретаря Сайруса Вэнса в Москву, наделив его полномочия­ми одновременного ведения переговоров по ограничению стратегических вооружений и по Вьетнаму". Эти два вопроса оказались несоизмеримы; исход переговоров по стратегическим вооружениям был чересчур неопределенным, ханойское руководство оказалось сверх меры упрямо, а график времени, потребного для каждого из направ­лений переговоров, синхронизировался с огромным трудом.

Но в результате Никсону и его советникам удалось преуспеть в благоприятном со­четании отдельных направлений политики. Принцип «увещевания» заработал, по­скольку администрация Никсона сумела создать основополагающий стимул для со­ветской умеренности, добившись прорыва в китайском направлении. Один из элементарных уроков для начинающих шахматистов гласит: при выборе хода нет ни­чего хуже, чем не сделать предварительного подсчета клеток, попадающих под кон­троль при каждом из потенциальных ходов. В общем и целом, чем большим числом клеток оперирует игрок, тем шире у него выбор и тем ограниченнее выбор у его оп­понента. Точно так же и в дипломатии: чем больше вариантов находится в распоря­жении одной из сторон, тем меньше их остается на долю другой стороны и тем более осторожно она должна себя вести, добиваясь собственных целей. И такое положение дел должно со временем стать стимулом для оппонента стремиться к тому, чтобы из оппонентов перейти в союзники.

Если бы Советский Союз больше не мог рассчитывать на постоянную враждеб­ность друг к другу самых могущественных наций мира — тем более если эти две на­ции на деле приступили к организации взаимного сотрудничества, — пределы совет­ской неуступчивости сузились бы, а может быть, даже вообще бы исчезли. Советские руководители вынуждены были бы соразмерять свои требования, поскольку угро­жающее поведение укрепляло бы китайско-американское сотрудничество. В обста­новке конца 60-х годов улучшение китайско-американских отношений становилось для стратегии администрации Никсона применительно к Советскому Союзу ключе­вым фактором.

Историческое чувство дружбы между Америкой и Китаем разрушилось, когда коммунисты победили в гражданской войне в 1949 году и вступили в войну в Корее в 1950-м. На его место пришла политика преднамеренной изоляции коммунистических правителей в Пекине. Наглядным символом подобного рода умонастроений был отказ Даллеса пожать руку Чжоу Эньлаю на Женевской конференции 1954 года по Индоки­таю, и память об этом у китайского премьера вовсе не стерлась, когда тот приветство­вал меня в Пекине через семнадцать лет и осведомился, был ли я среди тех амери­канцев, которые отказались пожать руки китайским руководителям. Единственный действующий дипломатический контакт между двумя нациями осуществлялся через соответствующих послов в Варшаве, да и те во время своих нерегулярных встреч об­менивались нападками друг на друга. Во время китайской «культурной революции» конца 60 — 70-х годов, число жертв которой сопоставимо со сталинскими чистками, все китайские послы (за исключением, в силу каких-то непостижимых причин, посла в Египте) были отозваны в Китай, что прервало варшавские переговоры и лишило Вашингтон и Пекин каких-либо дипломатических и политических контактов вообще.

Интересно, что лидерами, впервые осознавшими возможности, проистекающие из китайско-советского разрыва, оказались два ветерана европейской дипломатии: Аде­науэр и де Голль. Аденауэр, полагаясь на только что прочитанную им книгу, загово­рил об этом где-то в 1957 году, хотя Федеративная Республика была еще не в состоя­нии вести глобальную политику. Де Голль не ощущал для себя ни малейших ограничений. Он верно вычислил в начале 60-х годов, что у Советов возникают се­рьезные проблемы на всем протяжении обширной границы с Китаем, и это заставит их в большей степени склоняться к сотрудничеству в своих отношениях с Западом. Будучи де Голлем, он верил, что этот факт позволит ускорить франко-советскую раз­рядку. С учетом наличия у Москвы китайской проблемы Москва и Париж могли со­ответственно провести переговоры по устранению «железного занавеса» и добиться осуществления мечты де Голля о «Европе от Атлантики до Урала». Но деголлевская Франция ни в коей мере не обладала достаточной силой для проведения подобной дипломатической революции. Москва не видела в Париже равного партнера для раз­рядки. Однако хотя политические выводы де Голля были искажены видением через французскую призму, лежащий в основе их анализ отличался точностью. В течение продолжительного времени американские политики, ослепленные идеологическими предвзятостями, так и не могли осознать, что советско-китайский разрыв представлял собою стратегические возможности для Запада.

Американское общественное мнение относительно Китая в том виде, в каком оно тогда сложилось, оказалось разделенным знакомыми разграничительными линиями «холодной войны». Небольшая группа синологов рассматривала раскол, как психоло­гический; они настаивали на том, чтобы Америка пошла навстречу китайским обидам и предоставила все китайские права в Организации Объединенных Наций Пекину, а также ослабила напряженность посредством широкомасштабных контактов. Абсолют­ное большинство информированных лиц, однако, считало коммунистический Китай неизлечимо экспансионистским, фанатично идеологизированным и безоговорочно преданным идее мировой революции. Америка в значительной степени пошла на во­влеченность в Индокитае, чтобы разгромить «коммунистический заговор», устроен­ный, как она предполагала, Китаем с целью захвата Юго-Восточной Азии. Как ранее применительно к Советскому Союзу, утверждалось, что китайская коммунистическая система обязательно должна трансформироваться, прежде чем с нею можно будет вес­ти переговоры.

Это мнение получило подтверждение из неожиданных источников. Советологи, которые уже на протяжении десятилетия настаивали на постоянном диалоге с Москвой, придерживались совершенно противоположной точки зрения в отношении Китая. Еще в начале первого срока пребывания Никсона на посту президента группа бывших послов в Советском Союзе, обеспокоенная первыми пробными поисками контактов с Пекином, высказала президенту серьезную озабоченность. Советские ру­ководители, настаивали они, были преисполнены такой паранойей по отношению к коммунистическому Китаю, что любая попытка улучшить американские отношения с Пекином повлечет за собой абсолютно неприемлемый риск конфронтации с Совет­ским Союзом.

Администрация Никсона не разделяла подобные взгляды на международные от­ношения. Исключать такую огромную страну, как Китай, из сферы деятельности аме­риканской дипломатии означало бы, что Америка действует на международной арене с одной рукой, завязанной за спиной. Мы были убеждены, что рост многовариант­ности в американской внешней политике смягчит, а не ужесточит поведение Советов. Политическое заявление, составленное мною для Нельсона Рокфеллера, выдви­гавшего свою кандидатуру на пост президента от республиканской партии в 1968 году, гласило: «... Я начну диалог с коммунистическим Китаем. В треугольнике отношений между Вашингтоном, Пекином и Москвой мы найдем для себя возможности урегули­рования с каждым оппонентом, поскольку мы расширяем границы выбора примени­тельно к обоим»20. Никсон высказывал идентичные воззрения еще ранее, но языком, более приспособленным к традиционным американским понятиям относительно ми­рового сообщества. В октябре 1967 года он писал в журнале «Форин аффэрз»:

«С долгосрочной точки зрения мы просто не можем себе позволить вечно держать Китай вне пределов семьи наций, заставляя его лелеять свои фантазии, вынашивал ненависть и угрожать соседям. Эта планета слишком мала, чтобы один миллиард потенциально наиболее способных людей жил бы на ней в злобной изоляции».

Вскоре после того, как Никсон был выдвинут кандидатом на пост президента, oн стал выражаться более конкретно. В журнальном интервью в сентябре 1968 года о заявил: «Мы не должны забывать про Китай. Следует все время изыскивать возможности для разговора с ним, так же как и с СССР... Мы не можем просто ждать перемен, наша задача — эти перемены осуществить».

По ходу дела Никсону удалось достичь своей цели, хотя для Китая стимулом пpисоединения к сообществу наций послужили скорее не перспективы диалога с Соединенными Штатами, но страх нападения со стороны мнимого союзника — Советского Союза. Администрация Никсона; поначалу не осознавшая такого аспекта китайско-советских отношений, обратила на это внимание благодаря усилиям самого Советского Союза. Не в первый и не в последний раз неуклюжая советская политика ускорила то, чего Кремль больше всего опасался.

Весной 1969 года произошла серия столкновений между китайскими и советскими вооруженными силами на отдаленном участке китайско-советской границы вдоль реки Уссури в Сибири. Исходя из опыта истекших двух десятилетий, Вашингтон поначалу не сомневался в том, что эти стычки были спровоцированы фанатичным китай­ским руководством. Но именно тяжеловесная советская дипломатия заставила в этом усомниться. Ибо советские дипломаты стали предоставлять детальные свидетельства советской версии событий в Вашингтон и заодно спрашивать, как Америка отнесется к тому, если произойдет эскалация этих столкновений.

Беспрецедентная советская готовность консультироваться с Вашингтоном относи­тельно вопроса, по поводу которого Америка не проявила особенной озабоченности, заставила нас задать себе вопрос, не являются ли подобные брифинги зондированием почвы перед советским нападением на Китай. Подозрения только усилились, когда проработка вопроса американской разведкой, на которую ее подтолкнули советские брифинги, показала, что стычки неизменно имели место неподалеку от крупных со­ветских баз военного снабжения и вдали от центров китайских коммуникаций: такого рода схема соответствовала лишь тому, что агрессором на деле были как раз советские вооруженные силы. Новым подтверждением такого вывода послужил факт беспреце­дентного сосредоточения советских сил вдоль всей советско-китайской границы про­тяженностью в 4 000 миль, численность которых за короткий срок составила свыше сорока дивизий.

Если анализ администрации Никсона был верен, то назревал крупный междуна­родный кризис, даже если большинству об этом не было известно. Советское воен­ное вторжение в Китай означало бы самую серьезную угрозу глобальному соотно­шению сил со времен Кубинского ракетного кризиса. Распространение «доктрины Брежнева» на Китай предполагало бы, что Москва попытается сделать пекинское правительство столь же смиренным и покорным, каким в предшествующем году стало не по своей воле правительство Чехословакии. Наиболее многочисленная из наций мира была бы подобным образом подчинена одной из ядерных сверхдер­жав — зловещая комбинация! Она привела бы к восстановлению столь опасного китайско-советского блока, монолитный характер которого внушал такой страх в 50-е годы. Способен ли был Советский Союз воплотить на практике подобный про­ект, до сих пор остается весьма неясным. Однако стало очевидным, особенно для администрации, основывающей свою внешнюю политику на геополитических кон­цепциях, что на такой риск идти нельзя. Если говорить о соотношении сил всерьез, то тогда даже перспектива геополитического переворота должна получить отпор; ибо к тому времени, как перемены действительно произойдут, противодействовать им окажется слишком поздно. Как минимум, стоимость противостояния возрастет в невероятной степени.

Такого рода соображения заставили Никсона принять летом 1969 года два решения чрезвычайного характера. Первое — отказаться от постановки всех тех вопросов, которые являлись содержанием имевшего место китайско-американского диалога. На Варшавских переговорах была разработана повестка дня столь же сложная, сколь и отнимающая время. Каждая из сторон подчеркивала свои обиды: китайские касались будущего Тайваня и китайских активов, секвестированных в Соединенных Штатах; Соединенные Штаты добивались отказа от применения силы в отношении Тайваня, участия Китая в переговорах по контролю над вооружениями и урегулирования аме­риканских экономических претензий к Китаю.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...