 |
Верхняя Рочуга (конец 1 части).
|
|
|
|
1 сентября.
Олег с Димоном еще долго вчера пытались подобрать код к избе, мы же тем временем чудно выспались… 8-10 мы снова на воде. Небо снова затянуло тучами – наверное, поэтому спать было так тепло.
Вот ведь интересно – в этом походе мы все время на воде в восемь. Нет, светает-то тут в шесть, и если бы перед нами стояла цель использовать весь световой день, то вставать нужно было бы на пару часов раньше. Но, с другой стороны, в том же Тибете мы редко стартовали раньше 10-11… Удивительно, мы ведь не ставили будильники, просто вставали, выспавшись. В этих местах так здорово дышится и чувствуется, что, видимо, организму нужно меньше времени на сон. А над рекой снова стали кружить орлы, не появлявшиеся ни разу после Орловской Щельи. Через час проходим ручей Черный, водопадиком разрезавший высоченную щелью,
а избушка напротив ручья, построенная в глубине и невидная с реки, обозначена черепом.
Еще час пути мимо отвесных берегов
– и новое урочище – Бурдуй.
Оставшаяся изба более позднего происхождения, чем бывший на этом месте выселок. Выселок с необычной, но характерной судьбой – сперва, в начале 20 века, пришли сюда, в поисках лучшей волюшки, сафоновские крестьяне – три семьи. К тридцать девятому тут жило 13 взрослых жителей, 7 мужчин и 6 женщин. В 41-м мужчины ушли на фронт, а в 43-м оставшиеся одни с детьми женщины вернулись в Сафоново. Мужчины с войны не пришли. И женщины в Бурдуй больше не вернулись. Потом, конечно, пожни у Бурдуя использовались, в избах жили крестьяне во время сенокоса, но, как выселок, Бурдуй больше не ожил.
10-52, район изб Мишукова. Наконец, кружившие в вышине орлы соизволили спуститься к нам, и я даже попытался их заснять.
|
|
|
Фото кликабельно, можно увеличить и приблизить… но если все равно орла не видно, то можно рассмотреть, что лес тут невысокий, на щельях сосны, а в низинках кустарник, береза и невысокие елки. В этом месте впервые встречается пихта, но лиственниц нет пока. А еще, если удалось увеличить фото, то можно видеть по кустам у кромки воды, что ее уровень начал опускаться.
В 12-20 мы прибыли к знаковому месту, «мы прибыли к точке соединения двух речек, Самосары и Рочуги, которыя, изливая воды свои в один и тот же канал, образуют Пезу».* Вот оно, это место.
Рочуга – налево, Самосара - направо, это если смотреть, стоя на носу лодки.
Самосара, правда, название, встречающееся редко - само место это называется в народе Усамосара, видимо, в память о древнейших, дославянских еще временах. Современное же название речки, вместе в Рочугой рождающей Пёзу, – БлуднАя, так ее все источники и называют, кроме Шренка, решившего, возможно, что Усамосара – не что иное, как у Самосары, у речки такой. Да еще у А. А. Жилинского (Крайний Север Европейской России, 1919 г). Впрочем, кто знает, может Блудная когда-то так и называлась, Самосарой. Ведь все, вернее абсолютное большинство речек, несут в своем названии что-то финско-чудское, болотное, «заволоцкое – белоглазое»: - Рочуга, Урдюга, Вельморда. Да что там – и Пинега, и Онега, и Цильма (все на первый слог, и Онега тоже!)… и Двина, да и Москва, пожалуй, хоть и с другим ударением… Меньшинство же, очевидно, получило свое название гораздо позже – Листвинничная, Горелочный, Черная … как потом будет ручей Заводской, например. И, кстати, эти «русскоязычные» речушки,в массе своей, маленькие, ручейки. Может, не так уж и неправ Шренк, насчет Блудной – Самосары -то. Кстати, на генштабовской километровке Блудная течет среди болот, поименованных Самос е рские … Ну-да, а изба в начале нашего пути была Керосинная. Вот она, Самосара-Блудная,
а нам – налево, в Рочугу. Тучки разошлись, ветер стих, и стало по-летнему тепло, захотелось раздеться и посидеть, подставив солнышку…
|
|
|
ну, что-нибудь подставив.
Это изба на орографически правом берегу Рочуги. То есть, на предыдущей картинке слева от нас. С этого места и видно слияние двух рек, и именно оно считалось, по преданию, священным у местной чуди. Теперь здесь изба,
первоклассно оборудованная – над ней высится антенна, а через окошко виден и телевизор, и генератор. Через окошко, потому что она снова закрыта на замок, снова на кодовый. Тропинка от избы уходит в сторону только родившейся Пезы.
Четыре палки справа – флагштоки прошлогодней экспедиции сюда, международной, из трех скандинавских стран и России. А поскольку целью экспедиции было изучение «мест силы», сакральных мест древней чудской культуры, то сюда они прилетели на вертолете и дальше не пошли. Тропинка эта через заросли кустарника, березок и рябинок,
с видом на последнюю щелью Блудной
выводит нас на первый пезский пляжик.
В этом месте хотелось написать, что начинается новый этап экспедиции, больно велико уже было ожидание встречи с Волоком, к которому пройдено уже три с половиной сотни верст, а осталось чуть больше полусотни… Нет, не этап, конечно. Но волнение усилилось, и через пару часов мы снова на воде, на той, что от перекрестка налево заугол.
Рочуга сразу, от Усамосары, вдвое у же Пезы; мы ждали, что она станет и заметно быстрее, но пока этого не ощущается. Тепло, совсем нет ветра и очень мало желтизны на деревьях, гораздо меньше, чем неделю назад в низовьях Пезы и Мезени. Лес вплотную подходит к воде, деревья выходят на берег, хотя вдоль самого берега остается ряд кустарника. Кое-где над березами появляются единичные елки; сосны же смотрят на все это издалека, с высоких угоров.
Вот так, любуясь подступившим к воде лесом
и склонившимися нам навстречу деревьями,
к четырем вечера подходим к урочищу Алёшкино. Говорят, выселок Алёшкино возник в 1926-м, но, видимо, на месте существовавшего когда-то выселка Рочуга, увиденного Шренком уже покинутым: «в 9 или 10 верс. От соединения обеих рек, на правом берегу Рочуги, стоят несколько покинутых хижин, жители которых переселились в Сибирь»*. А вот по переписи 39-го такого выселка, как Алешкино или Рочуга, снова нет. Была попытка вдохнуть жизнь в эти места в 60-х, когда пришли сюда геологи в поисках нефти. Но, видно, раз не суждено на этом месте быть людям – ничего и не будет, даже нефти. Да. Вдруг стало понятно, что у Шренка так режет глаз. Но почему же хижина? Не здешнее, вообще, не северное слово! Вот это и обсуждаем с проводниками, объясняя нестыковку особенностями немецко-русского перевода. А солнце разогрело воздух до состояния летнего, настроение приподнялось выше всяких планок. Может, от предчувствия неумолимо приближающейся, столь желанной цели, а может, действительно, Усамосара – это один из центров силы, концентраторов энергии прошлых тысячелетий? Природа поддакивает нашему настроению: вот, стайками, одна за другой, взлетают утки,
|
|
|
вот шеренги елок подступают к воде, но, словно не удержавшись, падают с обрыва,
на что старшие их товарищи смотрят с недоумением: «молодые ишшо… куда лезут?»
И только уровень воды опускается. Это хорошо видно в экранчик фотоаппарата при попытке заснять очередной утиный водный старт.
Вообще, характер взлета многочисленных утиных стаек до мелочей напоминает взлет с воды самолета – амфибии. Или наоборот...
Даже захотелось взглянуть на реку глазами уточки в момент отрыва. Наверное, это выглядит так.
Впрочем, хвастовство все это. От приподнятого предчувствием Волока и прохождением Места Силы «Усамосара» настроения.
Даже не сразу сопоставил… Анализируя время, вдруг понял, что пока тут уточек с амфибиями сравнивал, в далеком Архангельске, в этот, примерно, момент, упал самолет Сергея Пиганова…
Но Рочуга, как и мы, этого не знает, и мы вместе с ней продолжаем находиться на волне какой-то все растущей радости и спокойствия. Но вот только что бывшая спокойной и широкой
Рочуга вдруг сузилась до 10 -12 метров, забурлила, понесла нам навстречу поток воды…
Это время 17-20, до устья Урдюги (на У!) примерно 4 километра. Федотыч выкручивает ручку газа на полную, но наша скорость не превышает 4 километров в час.
А потом снова река успокаивается и разливается. Вот, не подними позавчера кто-то добрый где-то там воду на метр, протаскивали бы мы свои суда вверх по перекату, по стремнине… Так, по спокойной воде, подходим к 18-00 к Урдюге
|
|
|
Урдюга-то спокойная, а вот Рочуга у ее устья бурлит, ее несет от этого места, как весенний поток в половодье.
Рочуга каскадами, сливающимися через порог, подходит к устью Урдюги, столь же широкой тут, как и сама Рочуга выше слияния… «Выше устья Урдюги река Рочуга становится заметно уже, а течение ея быстрее: чем выше мы поднимались, тем труднее было людям моим бугсировать лодку, и по моему расчету, вместо 2 и ½ верст в час мы давали всего две версты»*. Федотыч вновь выкрутил ручку газа,
а я замерил скорость. Ну, не две. Три.
- Буксует на подъеме, - разрядил обстановку Димон.
Пройдя «подъем», причаливаем перевести дух. Урдюга и Рочуга текут тут почти параллельно, образуя узкий нос, поросший беломошником. По центру «носа» - широкий вал – угор, в обе стороны от которого спуски, на север – в Урдюгу, на юг – в Рочугу. Под валом, внизу, растет черника, а брусника вверху, на валу, вместе с переросшими белыми грибами. А фотоаппарат – в лодке... Очень красивый вид на Урдюгу. И еще где-то здесь были бараки лесозаготовителей, сплавлявших лес вниз по Рочуге.
В 18-25 отходим от носика и сразу попадаем в новый перекат. Снова – газ до отказа, а цифирки скорости на Джи-Пи-Эс не дотягивают до 3 километров в час. Зато по берегам появляются первые осины, высокие и стройные.
Еще обращаем внимание на то, что со времен прохода Елкино не встретили мы ни одной лиственницы. Хм-м. Мы обращаем? «…нас поразила между прочим одна перемена, а именно отсутствие лиственницы»*. Впрочем, нет противоречий, мы – нас. Мы давно уже идем со Шренком вместе… Ночуем в избе, на которой прибит медвежий череп.
2 сентября.
От стоянки с «медвежьем черепом» отходим в 8-15. Ночью были заморозки – все вокруг избы покрыто белым инеем, а вода в приспособленной под умывальник бутылке замерзла. Вода упала еще на десяток сантиметров, но все еще высока, и несет пену.
Пена – признак верховой воды с ручьев и болот.
«Водной глади вьется прядено,
В ней бездонна неба синь,
Здесь когда-то мои прадеды
Путь торили в жар и стынь.
Не моторами, а веслами,
Парусами, бечевой,
Многопотовыми верстами
След прокладывали свой…»
- Николай Федотович читает свои стихи, когда раздается удар и скрежет камней по днищу.
Перекат.
Вот и весла пригодились, и шесты. Пока, правда, без бечевой. Поставил путевую точку и отметил время – 10-05. Отсюда и до устья притока Котвиска – петлючего ручейка, ведущего особенно заядлых рыбаков в систему озер под названием Кота – сплошная череда перекатов, на всем протяжении пути, все два часа. Хорошо, что вода не упала. Но проводники опасаются, что повторится история 1992 года, когда им пришлось практически эвакуироваться с Волока, так быстро падала вода. Сейчас она большая, но спадает практически на глазах, а удары каменей о днище продолжают следовать с завидной частотой. В перекатах приходится искать проход, но уровень воды позволяет идти вперед. Мотор на лодках этой конструкции, что деревянных, что «ракетах», защищен специальной доской – «пяткой», или «башмаком». Установленная снизу и продолжающая киль, она прикрывает винт от удара о камни. Вот и идем, находим промежуток между камней, отталкиваемся шестами и веслами, а на ровных участках едим прямо из банки Елкинскую простоквашу имени Агафоныча и рассуждаем – о подвижности наших предков, с легкостью покрывавших «не моторами» расстояния в тысячи верст, о шиле в заднице, о том, что двигало этими людьми, о варяжском гене и о теории пассионарности Гумилева. Впрочем, я уже распространялся как-то о тождественности понятий «варяжского гена», «микроба путешествий», «пассионарности» и «шила». Не буду. В этом месте же меня поразило то, что собеседники мои знали Гумилева гораздо лучше меня самого, и это притом, что я увлекался им когда-то. А что до Олега, так тот цитировал «Этногенез и биосферу…» страницами… От разговоров отвлекает только такая вот картинка – я фиксирую эту точку в карте и отмечаю время. 12-15, событие знаковое.
|
|
|
Именно здесь появляется первая после Елкино лиственница. «Отъехав на 10 в. от нашего ночлега, мы опять увидели лиственницу…»*, да именно тут. Еще через час останавливаемся на носике напротив безымянного озера, его хорошо видно, если подняться на высокий берег.
А берег этот порос кустами смородины, и черной, и красной, да такого размера и вкуса… около 14 часов проходим очередной порожек, при маневрировании на котором за ветку ли, за камень, цепляем доской, подложенной когда-то Димоном под колеса квадрика для поднятия колес из воды, чтоб не рютили. А правильно тогда сделали, что подняли. Крепление выдержало, все в порядке, доска лишь немного выехала из-под квадра. Волнение нарастает: до волока 4-5 километров, – узн а ем ли мы место? А Рочуга начинает петлять так, что в повороте хочется наклоном и помочь лодке вписаться. 14-10. В русле много поваленных бревен,
песчаных мелей и перекатов.
Но все проходимы, поскольку большую воду для нас кто-то продолжает удерживать, хоть по кустам и видно, что из последних сил.
15-30, полтора-два километра до Волока осталось. Лиственницы пошли, стройными рядами по берегам, очень красивые, правильной формы.
Коряповатых практически нет. 15-31. Свежепропиленый завал. Прямо перед нами кто-то прошел.
Наша бензопила наготове, но для нас, похоже, тут не только уровень воды держат, но и завалы разбирают. Понять бы, зачем… Впрочем, у Олиного Озера загадка пропила упавших деревьев открывается.
Это те самые москвичи – помните? – которых, идущих зигзагами, мы догнали у избушки Чага, перед Вирюгой, 27 августа? Теперь тут их много, поскольку состав их пополнился прилетевшими в Сафоново на самолете коллегами.
Олино озеро. Мне кажется, что решение пройти Пезским Волоком стало окончательным и бесповоротным в моей голове именно в тот момент, когда я увидел это название на карте. Практически сразу оно прозвучало и как ориентир начала Волока из дневника Окладникова: «напротив южной оконечности Олина Озера».
(слева внизу)
Я почему-то очень хотел выйти к этому озеру, поблагодарить его за то, что самим названием своим оно предопределило и решение начать, и успешный ход нашей экспедиции. Но перспектива иметь беседу с отдыхающими тут москвичами как-то перевесила остальные запУки. И мы прошли, не останавливаясь. Я ничего не хочу сказать плохого об этих людях, напротив. Наверное, люди, забирающиеся в такую глушь, а хотя бы и для отдыха, не совсем обычны и могут находиться с нами даже где-то на одной волне; просто в наше сегодняшнее состояние и самоощущение, состояние, в котором мы сверяем со Шренком 1837-го года свои мысли путем прямого диалога, а с Окладниковым, идущим на лодье «Славия» 1992-го в 10 метрах спереди переговариваемся по рации… не вписывалась в это состояние встреча с москвичами – охотниками, никак. А Олино Озеро я с самолета уже видел.
Олина изба у северной оконечности Олина озера, а Волок – у южной. Полчаса ходу. Берег у избы, кстати, укреплен, а уровень падения воды тоже читаем.
Рочуга успокоилась, хоть и не перестала вилять.
Кусты в воде…
Ну-ка взгляд налево! А ведь тут, однозначно тут, между кустов!
Мы сначала поняли, что Волок тут, безо всяких там мистических предчувствий и запук старых – ну видно же, что это самое пологое место подъема на первую террасу.
А потом уже увидели огромные осины, которые, как и говорил Окладников, ни с чем не спутать.
И крест за осинами, уже на второй террасе, установленный в 92-м «ушкуйниками». Сохранился…
Время – 16-00. Конечно, мы выскакиваем из лодок смотреть… «Берег Рочуги у волока двумя террасами, поросшими ивняком, поднимается на высоту 12 метров. На этом склоне у верхнего обреза берега стоят три старые осины, … ствол одной из них обломлен…» ***. За осинами, там где Окладников, Окулов и другие «ушкуйники» 92-го года поставили крест, - поросшая малиной поляна, на которой было «несколько хижин», которые «…на высоком правом берегу Рочуги и служат временным местопребыванием ямщиков, которые обязаны держать восемь лошадей для перевозки путешественников и их лодок»*. Сразу за поляной начинается бор, в который входит отчетливая просека – тропа,
по которой, будучи не в силах унять восторг, мы позволяем себе пройти несколько десятков метров перед тем, как начнется серьезная работа. Сегодня нам предстоит, как и всем прошедшим тут путникам всех предыдущих веков, поднять наши товары, пожитки, технику на террасу, поставить тут лагерь и начать движение в неизвестность, по 15-ти километровому Волоку. С этого и начнется следующий этап, следующая часть экспедиции, часть ключевая. Волок. А пока несколько шагов по тропе – просто чтоб унять сердцебиение.
Часть вторая – Волок – следует.
* Александр Шренк. "путешествие к Северо-Востоку Европейской России..."
**Н.А.Окладников. "Мезенские Деревни"
***Н.А. Окладников "Древним волоком к Пустозерску".
Часть вторая. Волок.
Струит река невдалеке
Свои стремительные воды,
Но птицей я лечу сквозь годы
К живущей в памяти Реке…
Николай Окулов
Восторг... Мы стоим на совершенно отчетливой тропе, идущей точно по центру узкой, чуть больше двух метров шириной, просеки. Это даже не тропа, это – канавка, глубиной сантиметров 15, и шириной в полторы ступни, поросшая внутри мелкой травой.
- Анатолич! – вдруг слышу я голос справа, - Смотри:
когда лодки тащили, киль мог «чертить» по земле! – Я повернул голову и ничуть не удивился тому, что говорил это невысокий человек, немногим старше 60-ти, с очень знакомыми чертами лица. Но я не успел ему ответить; ответ прозвучал с другой стороны:
– Ну что Вы, любезнейший Николай Анатольевич, - голос собеседника был очень молод, а речь его обладала заметным, но очень легким немецким акцентом, – Вы же сами написали в своем дневнике, что «из стволов тонких деревьев вырубили и напилили катки, или «подкаты», для подкладывания их под лодки»***. Определенно, лодки-то вы катили.
– Александр Иванович, - мой первый собеседник почтительно наклонил голову в сторону молодого человека; стало понятно, что он безмерно уважает, несмотря на разницу в возрасте в сорок с лишним лет, этого Александра Ивановича, похожего больше на студента, - Дорогой Вы мой… Вы-то про подкаты ничего не пишете: «Лодку же должны были тащить четыре лошади, запряженные гусем, так как узкая дорога не допускала никакой другой упряжи»*. Тащили, милостивый государь, и лодку, да и поклажу Вашу, что Вы в сани погрузили, тоже тащили…
– Тащили, – передразнил студент, – я неделю этих лошадей ждал. Вот канавка и вытоптана идущими тут гусем лошадьми. Веками. А сани – так, что стояло вот у этих изб, – он повернулся и показал рукой куда-то за, или даже сквозь, меня, – на том и везли. – Но вдруг студент приосанился: навстречу, со стороны Волока, двигалось что-то, что было похоже на бричку, запряженную низкорослой лохматой лошаденкой, но на странных каких-то колесах. Я даже засмотрелся на эти колеса и упустил, катили рабочие вслед за бричкой судно находившегося в бричке дворянина, или тащили. Как, впрочем, я не разобрал и того, о чем «студент» переговорил, раскланиваясь на ходу, с «дворянином» по-немецки. Но почти сразу за этим господином, и снова со стороны Волока, появились пустые сани, а за ними – опять двухколесная бричка… Студент снова вытянулся, а потом поклонился. Из остановившейся «брички» вылез осанистый человек, лет чуть меньше сорока, но такой статный и уверенный в себе, что я сразу окрестил его «губернатором». Но «губернатор» сам поклонился «студенту», причем, как мне показалось, ниже и почтительней положенного.
– Что Вы, Ваше Превосходительство! – Студент сделал шаг вперед, но «Губернатор» остановил его:
– Вы же старше, Профессор… – и расправил длинные, чуть седеющее, но щегольски подкрученные на кончиках, усы.
Все вопросительно переглянулись; первым, как и подобает будущему председателю Совета Министров Российской Империи (жаль, последнему), нашелся усатый «губернатор»:
– Князь Голицын, Николай Дмитриевич, имею честь. Прошел Волоком и сделал описание вверенной мне Архангельской губернии в 1887-м, через одиннадцать лет после Вашей, Профессор, смерти.
– Ничего не изменилось за полста лет, что меня тут не было? – поинтересовался с легкой усмешкой "студент".
– Нет, сударь. Мы что-то пытаемся, но медленно. Это Россия... А чему тут меняться: «Между Чиркой и Рочугой, впадающей в р. Пезу, находится 15-верстный сухопутный волок, который, в свою очередь, доставляет не мало затруднений для путников. Прибыв к нему почти по суху на лодках, приходится переезжать через него на лошадях, половину пути в санях, вследствие болотистаго грунта, а другую – на двух-колесных телегах своеобразной конструкции: колеса без спиц, на подобие жерновов, вертящиеся вместе с осью»****, – проговорил князь книжным тоном и посмотрел на «студента- профессора», словно ожидая его рецензии.
– Так вот кто придумал нам «гамаши» - болотные расширители для колес квадроцикла, – попытался вставить я, но тщетно. Собеседники меня не слышали. Только Николай Анатольевич легонько толкнул в бок:
– Ты на Волоке-то не был еще. Это я тебя знаю, а они и не видят, – А князь между тем продолжал:
– «Вообще, в Печорском крае даже летом, вследствие непролазной грязи и болотистаго грунта обыкновенно ездят на санях»****. А смотрите, как Брокгауз с Ефроном меня переправили: «До устройства в последние годы почтовой дороги до Усть-Цыльмы летом путь по Пезе и Цыльме представлял главную дорогу из Архангельска и Мезени на нижнее течение Печоры; этот путь был известен еще в древности — им в XV столетии прошли войска Иоанна III на Печору». – Князь при словах «в последние годы» почему-то усмехнулся.
А Николай Анатольевич усмехнулся вдвойне:
– Почтовый тракт… Колея ГТС-ная там теперь. Геологи пару раз на тракторах прошли, вот и вся ваша дорога. Лучше уж снова, как встарь, Волоком ходить, – настала очередь и мне усмехнуться, а Николай Анатольевич, обернувшись к слегка озадаченным собеседникам, по-военному громко представился:
– Окладников, Николай Анатольевич. Действительный член Русского Географического и Северного историко-родословного обществ. Заслуженный работник МВД. В том возрасте, что вы меня видите, прошел Волоком вместе с экспедицией «Ушкуйники» в 1992-м. Вот, теперь книги пишу…
– Молодцы, что крест поставили, – вступил в разговор «студент», – Обо всех о нас память. Кстати, свое «Путешествие к Северо-западу России…» я тоже почти через двадцать лет издал. Молодой был на Волоке-то, 21-го года от роду. – И щелкнув каблуками, высоких сапог и специально, как мне показалось, усилив немецкий акцент, произнес: – Александр Густав фон Шренк, выпускник Дерптского Университета, кандидат философии…
– Полноте, Профессор…
– Да, потом стал профессором. Палеонтологи, минералогии и геологии. А под конец – так вообще уединился и стал стишки пописывать. Не стало той энергии, как у Вас, князь, чтобы менять что-то. Я ж тоже после Волока, как и Вы, писал, и о дорогах, и о реках с водоразделами, что хотел каналами между Двиной, Печорой и Камою увидеть, по древним-то путям. А тут, на Волоке я – год, как бывший студент.
– Профессор, а дворянин, с кем вы поздоровались, что пролетел тут пулей перед князем, кто это? – уточнил, скорее для меня, Окладников.
– Нуу, батенька… Я в 1837-м тут шел, а он – 1852-м. Это Павел Иванович Крузенштерн, как не знать. Да он весь край тут облазил уже, а все спешит, спешит…
– Сын самого Крузенштерна… – почесал я затылок. Может, и услышал меня князь. Да нет, не может. Совпало…
– Да там вся семейка друг другу под стать. Что отец его, что сам он кругосветку прошел. А потом еще, сколько описаний сделал – и лоции северных рек, и графики беломорских приливов. На своем судне ходит, как в отставку вышел. Да и сын у него, Павел Павлович – тот еще непоседа, полярник. Вот, торопится он только вечно, на ходу всегда кивает, – я про себя хмыкнул: из-за меня торопится-то; притормозил бы тут и Павел Иванович, остановился бы поговорить, найди я его дневники к тому моменту в архивах РГО.
Эх, подумалось мне, жаль, нет тут Максимова. Но, правильно, наверное, что нет: хоть и писал он о Волоке, - сказку о Пашко и Зажеге у него ведь я подсмотрел (пересказывал, правда, других), - но прошел он уже открытым к тому времени почтовым трактом, через Койнас, в ста километрах южнее. Ну, князь-то про этот тракт лучше знает. Кстати, вот, Койнас. Шренк, не найдя никого в избушке, у которой мы стоим, отправляет гонцов за лошадьми в Койнасскую Пустынь, «з а 40 верст от Рочугских хижин»*. Но Койнас-то - в 100 верстах? И не на «Цыльме», как пишет Шренк, а на Мезени. Эх, спросить бы, пользуясь случаем, куда же послал проводников своих Александр Иванович, да ведь не послушает… А вот еще с другими поговорить бы. А почему других тут нет? Ну, где, например, варяги из 11 века, где Ушатый из 15-го?
А Ушатого, Петра Федоровича, можно было бы тут увидеть: в 1499-м «Шедшу князь Петр Ушатой с вологжаны, двиняны, важаны Пенегою, Колою, Мезенью, Пезою, Чильмою на Печору-реку, на Пусту». Только обиделся видно, Федорыч, не йдет: описал-то путь тот в знаменитом «Дорожнике» (говорят) соратник его, князь Семен Федорович Курбский, не сам Ушатый… В том известном походе на Югру прошедший другим, «нижним и легким», Вымским Волоком с Вычегды, Курбский успел и Пустозерск срубить, и «Дорожник» написать, пока Ушатый шел болотами тут, где мы стоим теперь. Да и «Дорожник» этот известен нам потому только, что записал его, со слов престарелого и опального Курбского, австрийский посол в Московии барон Сигизмунд фон Герберштейн, его и чтят теперь, как автора:
«Держась правого берега моря … наконец входишь в реку Мезень, по которой надо плыть шесть дней до … реки Пезы. Идя вверх по этой реке опять влево, к юго-востоку, после трехнедельного пути встретишь реку Пеской. Оттуда пять верст волокут суда в два озера, и тогда представляются две дороги: одна из них, влево, ведет в реку Рубиху, по которой можно дойти до реки Чирки. Другие иным, кратчайшим путем переволакивают суда из озера прямо в Чирку, из которой, если только не задержат бури, в три недели приходят к устьям реки Цильмы, впадающей в большую реку Печору, которая в этом месте простирается на две версты в ширину». «Сигизмунд Герберштейн. Указатель пути в Печору, Югру и к реке Оби. Записки о Московитских делах».
В нашей компании и Герберштейн неплохо бы смотрелся, но не было его тут, на Волоке… А Волок был, и о нем знали настолько, что, ведя ратников разными путями, Ушатый, Курбский и Бражник назначили место встречи, встретились и… дальше пошли, ЧерезКамень, на лыжах, стремясь в Обь, вытекающую, как говорит барон, из Озера Китая …
– А про 11 век что скажешь? - подначивает Николай Анатольевич.
– Есть рассказ про Югру, аж в «Повести Временных лет» есть, - говорю, - сами же вспоминали-цитировали: «Рассказал мне Гюрята Рогович новгородец, говоря так: «Послал я отрока своего в Печору»…». Но Волоком-то каким послал, не сказал...
– А вот в исландских сагах сказал. И именно об этом Волоке, сам видел. Запамятовал только, не дам ссылку, – продолжил Николай Анатольевич, а я отчетливо увидел мелькнувший в этот момент между деревьев рогатый шлем…
– Василий, пора за квадром, а то стемнеет. – Я обернулся. Стоял с камерой в руках на входе в лес Олежка, Федотыч от креста тоже что-то снимал, а Димон и Серега возились у реки…
– А где… – запнулся я, но быстро нашелся, - Олег?
– Все уже на берегу. Да не волнуйся ты, это я так, поторопить. Все в порядке, и с ребятами, и с лодками, и со временем, – … и с сердцебиением, добавил я вполголоса. Машинально смотрю на часы.
16-30. Суда наши «припаркованы» выше по течению, с разворота, и, чтобы пристать к месту начала Волока, нам приходится обводить кусты по стремнине.
Тут глубоко и быстро,
и Федотыч садится за весла на резинку – для страховки. Вон он, так быстро машет веслами, что даже в кадр не попадает.
Но через пять минут плот с квадром у Волокового «причала».
Дальше – дело техники: зацепить лебедку за… ну да, за старую осину бы, но наш трос короток, так что за иву. А как другие? У Окладникова техники не было, поэтому он вешает на осину блоки, при помощи которых вытаскивают они «ушкуйки» на веревках. Попутно он говорит, что «на стволе другой [осины – kvas] – черные круговые полосы…»***. Так и есть, не джиперы были наши предшественники, не пользовались «корозащиткой» и оставили на осинах свои следы… Но это не «ушкуйники», это раньше. А еще раньше? А еще раньше использовали установленные тут вороты, так что наши лебедки – не новшество, а лишь слегка модернизированное логическое продолжение прежних походов с заменой лошадиной тяги на электромеханическую.
Дальше вытаскиваем плот, той же лебедкой выехавшего квадра. Впрочем, это выпендреж – плот можно было и на руках занести.
Дерево же, столетиями служившее держателем веревки или троса, с удивлением служит теперь упором для Гризлика.
Ну, а с лодкой Димон и сам справится…
17-30. Мы на первой ступени.
После получасового отдыха начинаем подъем на вторую. Здесь уже не так круто, и квадр вывозит нас на поляну, где когда-то стояли избушки.
Последовательно, сначала вещи,
потом лодку и плот. В 19-15 мы заканчиваем подъем и ставим лагерь.
3 сентября.
Наши дети сегодня пошли в школу, у Сереги – так впервые в жизни. Наверное, с букетами цветов, в коротких юбочках и с огромными белыми бантами. А у нас ночью опять наступила зима. Вода в котелке покрылась сантиметровой льдинкой, полянка вокруг палаток – слоем хрустящего инея.
Но настроение остается приподнятым – это же хорошо, что мороз! Значит, небо чистое, и уже вовсю освещающее наши «хижины» солнце скоро растопит раннюю зиму,
на смену которой придет сначала осень,
а затем, где-нибудь к обеду, и лето.
Время – 8-30, и каждый занят своим делом: Серега готовит вещи, мы с Димоном идем еще раз просмотреть начало Волока, Федотыч с Олегом в раздумьях: очень Федотычу хочется пройти Волок с нами до конца, но есть у них опасения насчет быстро спадающей воды. Опять, как и двадцать лет назад. А Шренк тем временем в ожидании лошадей из Койнаса ушел с рыбаками на Сюрзи – озеро, лежащее в 10 верстах отсюда вверх по Рочуге, говорят, очень красивое, но приобретшее дурную славу в последние десятилетия... А Михаил Фещук из команды Окладниковских «ушкуйников» «выкопал небольшой шурф и обнаружил здесь куски красной глины, из которой, очевидно, была сбита печь. Найдены также древесные угли, черепки от посуды»***. Эх, ладно-ладно. Никакой ни Фещук это, это – Олежка. И не черепки, а самый настоящий кованый гвоздь.
Время – 8-50. Это первая находка на Волоке… Проводники, тем временем, решают идти вперед, до Первого Волокового озера. А там видно будет. В 10-00 и мы готовы к старту: оставляем Олежку наедине с лопатой,
Серегу – с вещами и лагерем, а сами начинаем движение… схема кликабельна; вообще, все схемы Волока лежат в некоем техническом посте, можно там смотреть, с легкими комментариями, где что...
Наша сегодняшняя задача – дойти до Волоковых озер. Вернее, до Первого. Или… да как пойдет – мы пока не знаем, что ждет нас впереди.
Тропинка Волока сразу за небольшим борком спускается в болотце,
по которому квадр в «гамашах» идет, как «бричка в жерновах». На выходе из болотца приходится расчищать себе дорогу.
А в бору… чего только нет в бору!
Волоковая дорога иногда пони
|
|
|
