Регулировка допуска: чем дозволяется дозволенное

Процедура диалектического снятия дается человеку как победный парад самосознания, и, будучи праздником, она влечет за собой многие элементы праздности, успокоения в символическом решении действительных проблем. Быть может, лучше всего сущность снятия уловил Шопенгауэр, когда писал, что «воля отдыхает в мышлении». В этом смысле «снятие» (Aufheben) есть прежде всего снятие напряжения воли, изысканный психо-технический трюк (вроде дыхательной гимнастики йогов), способствующей успокоению. Относясь к области высокой психотехники, рефлексивная диалектика по ряду причин не может служить регулятивом практического разума. Неслучайно К. Поппер отнес гегелевское учение о снятии к «слабому» варианту диалектики, в отличие, например, от более радикального, «сильного», варианта диалектики, представленного Исааком Лурией.[74]

Для практической регулировки допуска, зазора между идеальным и маргинальным, процедуры чистого самосознания не годятся: важнейшее условие аутентичности всех субъектов и квазисубъектов не может зависеть от столь искусственной и к тому же капризной техники регулировки. А вот «правило левой руки» — действительно всеобщий принцип пожизненной вменяемости, сформулированный самим Иисусом. Конкретный механизм взаимоэкранирования эксцессивных манифестаций субъекта не ускользнул от внимания Ницше, который писал: «Закрывать временами двери и окна сознания, оставаться в стороне от шума и борьбы, которую ведут между собою служебные органы нашего подземного мира; немного тишины, немного tabula rasa сознания, чтобы опять очистить место для нового... предвидения, предопределения... такова польза активной... забывчивости, как бы некой привратницы, охранительницы душевного порядка, покоя, этикета, из чего тотчас же можно взять в толк, что без забывчивости и вовсе не существовало бы никакого счастья, веселости, надежды, гордости, никакого настоящего».[75]

В самом деле, без активной амнезии, без разрушения автоматического запоминания, импринтинга, без насильственной фрагментации самосознания нормальный человек попадает в зону страшного дискомфорта, полный взаимоотчет его «правой и левой рук» ставят под угрозу нормальность как таковую. Открытые шлюзы в сквозном туннеле между идеальным и маргинальным — это грубейшее нарушение экзистенциальной техники безопасности, во всяком случае для тех, которые не могут «пить чашу, которую Я буду пить». Настоящее (как бытие) есть чистый дар прошлого (как забвения). Ницше писал: «Человек, в котором этот сдерживающий аппарат повреждается и выходит из строя, схож (и не только схож) с диснептиком — он ни с чем не может «справиться»... Именно это по необходимости забывчивое животное, в котором забвение представляет силу, форму могучего здоровья взрастило в себе... настоящую память воли, так что между изначальным «я хочу», «я сделаю» и собственным разряжением воли, ее актом, спокойно может быть вставлен целый мир новых и чуждых вещей, обстоятельств, даже волевых актов, без того чтобы эта длинная цепь воли лопнула».[76]

Единство воли, ее «длина», длящая нас самих как субъектов, гарантируется быстрым стиранием картинок грехопадения. Регенерация из эксцесса обеспечивается встроенным механизмом внутренней «лоботомии», рассечением связи между страшным «вчера» и предполагаемым «завтра», в результате чего создается приемлемое «сегодня» — настоящее. Встроенный аппарат вивисекции, действующий по принципу гильотины, работает с огромными перегрузками, и поэтому нет ничего удивительного в том, что порой дырокол самосознания не справляется с огромным объемом подлежащего перфорированию материала и пропускает в сферу самоотчета свидетельства, затрудняющие единство воли, парализующие активность, частично или полностью препятствующие регенерации. Здесь опять же все зависит от дозировки. Микродоза позволительна и даже желательна, ее принято именовать совестью. Более тяжелое отравление избыточными продуктами памяти приводит к комплексам и неврозам — это уже серьезная поломка дырокола-перфоратора.

Человечество создало немало видов фармакона, облегчающих и стабилизирующих активную амнезию — от химических симулякров типа алкоголя до различных видов психотехники. Известно, что тяга к алкоголю во многом обусловлена его свойством стимулировать амнезию, или химическим (фармацевтическим) путем создавать экран между фрагментами личности и воспоминаниями, совместное присутствие которых в самосознании невыносимо. Говорить здесь об опасности «передозировки фармакона» было бы общим местом. Но техникой забвения, как бы протезным дыроколом памяти, является и психоанализ.

Целью психоанализа почему-то принято считать расширение границ сознания, извлечение из подсознания всего возможного и забытого. Между тем для чего, собственно говоря, психоаналитик заставляет пациента мучительно вспоминать какую-нибудь «первичную сцену», вновь восстанавливать во всех подробностях, по крупицам, травматическую ситуацию? Ответ может быть один (даже если предположить примесь профессионального садизма у психоаналитика) — вспоминать пациенту приходится только для того, чтобы забыть. Ибо нечто мучительное, извлекаемое теперь психоаналитиком на свет божий, потому и причиняет пациенту страдания, что забылось им плохо. Оно забылось лишь на дискурсивном уровне самоотчета, т. е. лишилось собственного имени, но не забылось на уровне поведения и вот торчит, как заноза, присутствует, воспаляясь до невроза. Чтобы избавить пациента от страданий, психоаналитику нужно удалить его «занозу» и непременно обезвредить ее, т. е. назвать подходящим именем. Только тогда «нарыв» (невроз) пациента сам собой рассосется, сработает регенерация и восстановится нормальная взаимо-непроницаемость Богова и Кесарева.

Пожалуй, первым психоаналитиком был не кто иной, как Кант. Когда ушел любимый слуга Фридрих, прослуживший ему двадцать лет, Кант записал в своем дневнике: «Забыть Фридриха», — и подчеркнул эту запись двумя жирными линиями.

Специальные терапевтические процедуры, восстанавливающие «правило левой руки» на уровне данности, в качестве безотказно срабатывающей гильотины, ремонтируют и одновременно производят сознание как таковое в той мере, в какой оно может быть отделено от наполняющего его содержания. Существует вынесенный механизм сборки сознания, без включения которого пропечатка человеческой мерности едва ли возможна. Вход в полноту и определенность человеческого (Dasein) закодирован многообразно и перекрестно. Социализация, понимаемая приблизительно как сборка Dasein из экзистенциалов, до сих пор не стала конвейерным автоматизируемым процессом — процент ошибок здесь во всяком случае не меньше, чем в генетическом кодировании и распечатке, а видеологические мутации в большинстве своем столь же легальны, как и мутации генетические. Внешние выносные устройства, коррекции, в свою очередь, формируются методом проб и ошибок. По существу, все они лишены эксплицитно выраженной руководящей идеи дозировки фармакона. Речь не идет о системе непрерывной трансляции моральных деклараций, ибо как раз для бытия идеального модус самопровозглашения необходим. Но программы коррекции, отвечающие за широту просвета между горизонтами, за воспроизводство допуска, в самоотчете теоретического разума понимаются в лучшем случае диалектически, на основе принципа компенсации и аннигилирующих оппозиций. Дж. Хиллмэн сопоставляет это универсальное руководство к действию с аллопатической медициной. Он пишет: «Компенсирующее использование оппозиции — вот что происходит в аллопатической медицине, нашей официальной академической западной медицине. Выздоровление здесь означает противоход по отношению к болезни, действие в противоположном направлении. Цель — восстановить нарушенное равновесие. Врач-аллопат симулирует природные элементы или вводит чужеродные, но оппозиционные болезни элементы для восстановления утраченной гармонии».[77]

Принципиально аллопатичны не только утопии вроде платоновского «Государства», но и наиболее развернутые теоретические системы коррекции, такие как толкования сновидений Фрейда и психоанализ в целом. Элементы более тонкой фармакометрии, «гомеопатии», чрезвычайно существенные для структур практического разума, теоретически разрознены и затеряны чаще всего под рубрикой «имморализма» (Макиавелли, Ницше, ряд конфуцианских и даосских стратегий, идея microdose). Между тем моральная котировка видеологических процедур нарушает суверенитет чистого теоретического разума и является типичным примером экспансии идеального в Weltlauf, тем, что Гегель и Маркс называли «пошлостью». Экспансия может быть и спровоцирована первоначальной агрессией, неоправданным имманентным противопоставлением осознания допуска (нейтрального самоотчета) максимам морального законодательства. Ницше, например, вопреки названию одной из главных своих работ, далеко не всегда оставался «но ту сторону» аксиологии идеального, используя форму контрзаповедей для презентации результатов своих размышлений, как правило, глубоких и проницательных.

Гомеопатические мотивы (в той мере, в какой они эксплицированы) имеют, как правило, внешнюю форму парадокса, но без диалектического адаптера, без поспешной и иллюзорной попытки «снятия». Вот, например, как изложена гомеопатическая директива в одном из даосских трактатов:

«Когда на тебя готовится напасть тигр, не стоит пускаться в бегство и вообще вести себя подобно добыче. Но человек, лишенный бесстрашия, поступает именно так.

Можно принять облик льва и противопоставить ярость ярости, а силе силу. Человек, лишенный понимания дао, поступит так.

Можно уподобиться тигренку и стать частью тигра. Это разрушит ярость тигра изнутри и сделает его своей собственной жертвой. Знающий путь дао поступит так. Там, где стихия ищет противодействия, изливая ярость, мудрый не даст ей противодействия, и тогда прыгнувший дракон, оказавшись в пустоте, вцепится в собственный хвост».[78]

Изложенный принцип находит широчайшее применение по всему фронту человеческого — от совершенства мастера восточных единоборств до логики похмелья. Гомеопатическое уподобление вторгающемуся агенту представляет собой наиболее общий способ защиты субъектности как таковой — пройти сквозь Другого, оставшись собой, не позволив ему увлечь кораблик своего Я на буксире, — искусство маневра и ускользания, дозировка фармакона между ядом и бальзамом. Р. Барт, исследуя механизмы выживаемости «диктатуры буржуазии», дает сводку мифологем, которыми гарантируется прочность капитализма.[79] Среди них рассматривается и мифологема «прививки» — принцип, имеющий, по-видимому, куда более широкое, даже универсальное значение для конституирования субъекта в мире, особенно для конституирования длительности субъекта.

С принятия microdose начинается адаптация соблазна и создается возможность его последующего превозмогания и подчинения. Скажем, радикальные лозунги «новых левых» не отвергаются «в позе льва», а частично имитируются как элемент моды и встраиваются в истеблишмент. Происходит иммунизация субъекта («буржуазного общества»), тем самым субъект преодолевает опасность стать радикально другим (потерять аутентичность) в ходе дальнейшего или повторного взаимодействия с агентом. Широкий допуск избавляет от состояния непрерывной конфликтности, «пропуская» волны фальсификации вплоть до критической амплитуды. Более того, их энергетика суммируется с «внутренней энергией», например с волей субъекта, с экономикой общества. Тело субъекта подкармливается противодействием, подобно «пиявке» из одноименного рассказа Р. Шекли, а способность аккумулировать противодействие в собственную мощь есть минимальное условие всякой субъектности, формулируемое в приложении к человеческому субъекту как неразрушаемость ложью.

Субъект с узким допуском, вынужденный постоянно принимать «позу льва», обречен в горизонте длительности. Отсутствие иммунитета приводит к нарастанию полярности соблазна до грандиозных размеров, и при малейшей «потере бдительности» отложенный соблазн срабатывает во всю мощь. Фармакон, безвредный или полезный для других субъектов, пребывающих в полноте субъектности, вызывает немедленное отравление — утрату аутентичности, потерю самого себя: тоталитарная империя рушится, монах пускается в разврат. Человек сходит с ума, утрата вменяемости связана с непереносимостью себя самого — с неспособностью совместить с собой Другого. Лев, победивший многих тигров, побеждает «одной левой» — «правилом левой руки», которое наряду с другими гомеопатическими процедурами фармакометрии становится источником действительной мощи субъекта.