 |
Справка. БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЕ
|
|
|
|
Справка
Выдана старшему политруку Васильеву С. Д. в том, что он действительно состоял в действующем партизанском отряде Орловской области о 3 октября 1941 года до 20 сентября 1943 года в должности секретаря Комаричского подпольного РК ВКП(б). За время пребывания в партизанском отряде проявил мужество и отвагу в борьбе с немецкими оккупантами за нашу Советскую Родину.
Зам. начальника Орловского штаба партизанского движения полковник Польский.
Начальник отдела кадров майор Иванов».
…Вернемся, однако, в Комаричи.
По‑ прежнему поддерживая добрые отношения с доктором Гербертом Бруннером, Павел пользовался его неизменным покровительством, что охраняло больницу от многих посторонних глаз. Встречи и беседы с Бруннером убеждали Незымаева в том, что затяжная война с Советским Союзом и наступление суровой зимы все больше приводят в уныние не только рядовых солдат, но и командный состав оккупационных войск. Немецкого врача серьезно волновали потери от партизанских пуль, частые случаи обмораживания, дезертирство. Порой он бывал с доктором Паулем откровенен, а однажды даже вспомнил слова прусского короля Фридриха II о том, что всякая вражеская армия, которая отважилась бы проникнуть в Россию и пойти дальше Смоленска, безусловно, нашла бы там свою могилу.
Незымаев чувствовал, что Герберт Бруннер не является нацистом‑ фанатиком. Призванный на восточный фронт уже в весьма почтенном возрасте, он выполнял долг врача, но не более. Через него Павел время от времени добывал полезные сведения: об отзыве на фронт боеспособных частей и замене их нестроевыми, о намечавшихся карательных акциях против партизан.
|
|
|
Имея за спиной надежный партизанский тыл, используя добытые материалы о планах и намерениях врага, незымаевцы все смелее включались в борьбу с фашистскими захватчиками. Постепенно налаживалась связь с подпольным райкомом и отдаленными от райцентра деревнями и хуторами.
Откуда у 27‑ летнего Павла Незымаева появился талант конспиратора? Ведь он не был участником большевистского подполья, не сидел в царских тюрьмах, не знал правил конспирации. Не был он и разведчиком. Ему не поручали добывать разведданные, и никто не обучал его этому нелегкому искусству. Но обстановка, в которой оказался молодой коммунист, заставила его стать и конспиратором, и бесстрашным разведчиком. Конечно, этому способствовали природный ум, хладнокровие, находчивость, чувство ответственности и долга перед Родиной.
– Где вы учились правилам конспирации, паролям, условной тайнописи? – спросил его как‑ то раненый сержант‑ радист Миша Катран, укрытый в больнице и привлекавшийся к выполнению отдельных заданий.
– У Ленина, у старой большевистской гвардии, по книгам политкаторжан, – кратко ответил Павел.
В первые месяцы войны партизанское движение на Брянщине, входившей тогда в Орловскую область, еще только развертывалось. В лесах действовали отдельные отряды, сформированные партийными органами в предвидении фашистского вторжения, а также стихийно возникшие боевые группы окруженцев, часто не имевшие связи друг с другом и Центром. Однако по мере приобретения боевого опыта эти отряды и группы волей партии объединялись в бригады и целые соединения, нанося врагу ощутимые внезапные удары и отвлекая от фронта кадровые полки и дивизии вермахта.
К весне 1942 года решением бюро Орловского обкома партии было создано единое командование силами Брянщины, которое подчиняло себе все партизанские отряды, действовавшие на территории Брянского, Навлинского, Брасовского, Комаричского, Севского, Суземского, Трубчевского, Погарского, Почепского и Выгоничского районов, под командованием чекиста Д. В. Емлютина, комиссара – секретаря Трубчевского райкома партии А. Д. Бондаренко. Позднее был образован Навлинский подпольный окружком партии, под руководством которого действовала на этой территории объединенная группа отрядов. 23 апреля 1942 года в освобожденном от гитлеровцев поселке Мальцевка Суземского района под носом у врага состоялось тайное совещание секретарей подпольных райкомов партии, представителей райисполкомов, командиров и комиссаров партизанских отрядов и чекистских подразделений. На нем было принято решение о расширении всенародной борьбы и активизации в тылу партийно‑ комсомольского подполья.
|
|
|
Незымаевцы понимали, что обстановка в здешних краях к весне 1942 года изменилась. Под ногами оккупантов горела земля. Брянский лес страшил их. В его чащобах, в лесных городках и деревнях уже полегли тысячи захватчиков. Были среди них и гитлеровские генералы. Партизаны совершили нападение на эскорт генерала вермахта Борнемана. Случайно спасшийся от смерти нацист направил паническую депешу в ставку фюрера с просьбой обезопасить тылы 2‑ й танковой армии. Как‑ никак эта бронированная армада, которой до декабря 1941 года командовал небезызвестный генерал Гудериан, предназначалась тогда для парада в Москве. Однако после «самовольного» оставления рубежей рек Оки и Зуши в период битвы под Москвой он был смещен Гитлером. Теперь эта армия, разгромленная под Москвой, пополнялась свежими силами в районе Орел – Брянск. Но пополнение ее было далеко не мирным: тылы армии подвергались беспрерывным атакам партизан.
И это неудивительно. Партизанский край простирался на 260 километров по фронту в длину и на 40–50 километров в ширину. На его территории было более 500 больших и малых сел, поселков и деревень с населением свыше 200 тысяч человек. Здесь располагались крупные партизанские силы. Отсюда они уходили далеко от своих баз, чтобы вступить в схватку с противником. Самолеты с Большой земли сюда доставляли оружие и боеприпасы. Появились здесь радисты, минеры, связисты и медики.
В те дни Геббельс записал в своем дневнике:
|
|
|
«…6 марта 1942 года… Опасность со стороны партизан растет с каждой неделей. Партизаны безраздельно господствуют над обширными районами оккупированной России…
16 марта 1942 года. Деятельность партизан в последние недели заметно усилилась. Они ведут хорошо организованную партизанскую войну. До них очень трудно добраться…
29 апреля 1942 года. Партизаны в оккупированных районах по‑ прежнему представляют огромную для нас угрозу. Этой зимой они поставили нас перед большими трудностями, которые отнюдь не уменьшились с началом весны…»[2]
Позже тот же уцелевший генерал‑ лейтенант Борнеман, представляя начальнику штаба 2‑ й танковой армии план по обеспечению безопасности Брянских лесов, напишет:
«На протяжении прошедших полутора лет было предпринято несколько попыток со стороны наших войск уничтожить партизан. Наши экспедиции доходили до центральной части действия банд, но потом в течение 24–48 часов были отброшены обратно и никогда не приносили успеха, а только потери. Противник в конце концов после очистки снова занимал лес, что только увеличивало его уверенность в своих силах…
Партизаны занимают огромное пространство за спиной 2‑ й танковой армии, в связи с этим линия движения и линия подвоза находятся под блокадой. Все это составляет большую опасность для армии и больше нетерпимо. Об этом говорит и приказ фюрера № 4»[3].
Фашистское командование, стремясь сохранить своих солдат и офицеров, решило подставить под партизанские пули мадьярские и словацкие части и карателей из «русско‑ немецких» батальонов. К работе среди этой категории бывших военнопленных и окруженцев Павел Гаврилович Незымаев и Александр Ильич Енюков решили приступить после тщательного изучения офицерского состава полицейской бригады РОНА. А в отношении словаков, румын и венгров ограничиться пока пропагандистскими листовками, которые, как показал опыт, эффективно действовали на умы этих ненадежных союзников Гитлера, брошенных в глухие заснеженные леса для покорения партизанского края.
|
|
|
БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЕ
Из предосторожности подпольный центр, руководимый Незымаевым, был ограничен узким кругом лиц. Помимо Павла Гавриловича и Александра Ильича Енюкова в него на первых порах входили Петр Тикунов, Иван Стефановский, Степан Арсенов, Михаил Суконцев, Степан Драгунов. Доверенными людьми были также Анна Борисова и Валентина Маржукова, исполнявшие обязанности связных и постоянно находившиеся при главном враче. Успешно действовали по заданию организации сын железнодорожников 15‑ летний Владимир Максаков, сержант‑ радист Михаил Катран и другие надежные люди. Почти все они были легализованы, служили в учреждениях местного «самоуправления», на железной дороге и в больнице, имея в своих послужных списках кое‑ какие мнимые «заслуги» перед новыми властями.
Так, Иван Стефановский выдавал себя за дезертира из Красной Армии и работал налоговым инспектором.
Степан Михайлович Драгунов происходил из крестьян Курской области, был по профессии механиком. Еще до войны его послали по комсомольской путевке на лесозаготовки в Карелию. Летом 1941 года воевал на Ленинградском фронте, попал в окружение и плен. Под Курском, близ родных мест, бежал из лагеря, скрывался у родственников в деревне. В поисках жены и дочери пробрался через леса в Комаричи, где жили родственники жены. Пребывание Драгунова в Карелии расценивалось оккупантами как «политическая ссылка». Так вот, в Комаричах подпольщики устроили его слесарем‑ механиком в гараж полиции. Высокий, стройный блондин, хороший специалист нравился завгару Шульцу, который ставил его в пример другим. Однако в самый ответственный момент карательных экспедиций и полицейских облав многие автомашины и мотоциклы выходили из строя из‑ за поломок и нехватки бензина. В своих объяснениях и докладных механик писал, что всему виной кражи запчастей и горючего нестроевыми служащими гаража, пьяницами‑ уголовниками, выпущенными из тюрем.
На хорошем счету у оккупантов был и работник санэпидемстанции Степан Трофимович Арсенов. Руководители гитлеровской санитарной службы, боясь распространения инфекционных и прочих заболеваний среди военнослужащих, ценили его работу среди населения по борьбе с тифом, дизентерией, малярией. Сам герр доктор Бруннер рекомендовал Незымаеву взять Арсенова под свое начало, чтобы координировать все санитарные мероприятия при окружной больнице. Степан пользовался свободой передвижения, что весьма устраивало подпольщиков.
Надежным резервом Незымаев и Енюков считали раненых и больных советских воинов, укрываемых в больнице и частных домах. Одни из них, прослышав о партизанском крае, надеялись после излечения пробраться к партизанам, другие – перейти линию фронта, чтобы вновь занять свои места в боевых порядках действующей армии. Но пока это были только мечты.
|
|
|
Среди подопечных Павел Гаврилович выделял и внимательно присматривался к авиаштурману, младшему лейтенанту Виктору Старостину, танкистам‑ лейтенантам Файзи Масагутову и Михаилу Тиманькову, летчику‑ истребителю Борису Вишнякову и некоторым другим раненым воинам. Этих людей спас и выходил в своей больнице доктор Незымаев, вдохнул в них волю к жизни и борьбе, дал в руки оружие, и они с верой в правое дело дрались за победу.
И вот сорок с лишним лет спустя после описываемых событий мне посчастливилось разыскать некоторых из них, прошедших все круги ада и сохранивших до наших дней благодарную память о комаричских подпольщиках. Краткий рассказ об их необыкновенных судьбах поможет воссоздать светлый образ Павла Гавриловича Незымаева и его соратников.
– Пе‑ 2 сбит над Касторной. Экипаж в часть не вернулся.
…Рапорт командира эскадрильи глубоко огорчил весь личный состав 778‑ го полка пикирующих бомбардировщиков. Полк успешно наносил удары по скоплениям войск и техники противника на линии Курск – Воронеж. Его экипажи вели также аэрофотосъемку и визуальную разведку, сбрасывали листовки. Не раз сходились в жарких схватках с «мессершмиттами». Случались в боях и потери, но привыкнуть к этому было нельзя.
Еще накануне летчик Пе‑ 2 Петр Смыков и штурман Виктор Старостин, удачно отбомбившись, доставили командованию ценные сведения о выдвижении из района Щигры – Касторная на юг новых эшелонов с войсками и военной техникой и больших танковых колонн. А сегодня эти молодые ребята, летавшие с начала войны на устаревших СБ и только что зачисленные после переподготовки в новый авиационный полк, не вернулись с повторной воздушной разведки.
Некоторое время спустя в Москву в дом № 1/2 по Краснопрудному переулку на имя Ивана Ивановича Старостина пришло извещение с фронта:
«Сообщаю, что ваш сын, младший лейтенант Старостин Виктор Иванович, находясь на Воронежском фронте, при выполнении боевого задания 17 июля 1942 года пропал без вести. Документы о вашем сыне высланы в Железнодорожный РВК г. Москвы».
Пропал без вести! Сколько таких извещений приходило в семьи фронтовиков! Вскоре из райвоенкомата пришла и «похоронка». В ней указывалось, что штурман Н‑ ской авиачасти Старостин В. И., «верный воинскому долгу, пал смертью храбрых в боях за Родину». В графе «место захоронения» – прочерк.
Горе сближало людей. Обитателям тесных коммунальных квартир старого московского дома у площади трех вокзалов уже не впервой было оплакивать погибших сыновей, братьев, мужей. Фотографию Виктора обвили черной каймой, рядом поставили горшочек с геранью. Теперь родители жили лишь надеждой на треугольник с фронта от кого‑ нибудь из однополчан сына, чтобы узнать подробности его смерти и о месте, где искать его могилу.
Но поистине неисповедимы судьбы фронтовые, чего только не случалось в минувшей войне?! Месяцев через десять, майским вечером 1943 года, к ним кто‑ то робко постучался в дверь. На пороге стояла незнакомая женщина в белой косынке с красным крестом.
– Простите, здесь живут Старостины?
Увидев встрепенувшуюся и побледневшую жену Екатерину Григорьевну, Иван Иванович взял гостью под руку, и они вышли во двор.
– Я от вашего сына Виктора Ивановича, – взволнованно сказала она. – Только что доставила его с подмосковного аэродрома. Прибыл самолетом с больными и ранеными из партизанского края. Адрес: Тимирязевская академия. Там развернут военный госпиталь с отделением для партизан.
На минуту Иван Иванович как бы окаменел, прислонился к стволу старого вяза. Спохватившись, расцеловал незнакомку и, позабыв от волнения спросить ее имя, вбежал в дом, выкрикивая на ходу: «Жив Виктор! Мать, наш Витька живой! »
Потом они свиделись в госпитале. Нелегко было узнать в этом тонком, изможденном юноше с поредевшими волосами и поседевшими висками здорового статного парня, ушедшего в 1941 году из авиационного училища на фронт, «павшего» там и теперь вернувшегося из небытия.
Десятки знакомых и незнакомых москвичей побывали в те дни у койки двадцатилетнего штурмана. Война вошла в каждый дом и двор. Никто не думал о личных благах и выгодах. Люди днем и ночью трудились на заводах и фабриках, ночью гасили на крышах «зажигалки», дежурили в госпиталях, делясь с ранеными воинами последним куском хлеба, сухой воблой, кусочками сахара из своего скудного карточного пайка.
В который раз мы беседуем с бывшим штурманом, смотрим архивные документы, письма, фотографии, и я узнаю все новые и новые эпизоды из одиссеи человека, который в тяжелых условиях сохранил твердость духа, верность долгу, веру в победу.
Вылет экипажа Пе‑ 2 на разведку и бомбежку 17 июля 1942 года не предвещал беды. Маршрут Щигры – Мармежи – Касторная – Воронеж был хорошо изучен. Погода благоприятствовала аэрофотосъемке и визуальной разведке. Разведданные передавались по рации на боевом курсе. Внезапно во время радиосвязи на высоте четырех тысяч метров сверху и снизу зашли две пары немецких истребителей. Неравный бой без прикрытия длился секунды. Плоскости и бак с горючим были прошиты пулеметными очередями. Объятая огнем машина резко накренилась, теряя высоту. При снижении отвалился колпак кабины. Штурман ринулся вниз, едва успев в полете раскрыть парашют. Совсем близко от земли раскрыли парашюты летчик и стрелок‑ радист. Все трое отстреливались на земле до последнего патрона, но, оглушенные падением и ушибами, обожженные, были схвачены фашистами и отправлены в харьковскую тюрьму.
С этого момента жизнь Виктора Старостина получила другое измерение. Нужно было мобилизовать все силы и волю, чтобы бороться с врагом до тех пор, пока теплится жизнь и ты можешь быть полезен Родине.
Это был период тяжелых оборонительных боев советских войск в районе Воронежа и западнее Ростова‑ на‑ Дону, где противник хотел взять реванш за поражение под Москвой. Ему нужны были сведения о все возрастающей мощи нашей авиации, дислокации авиазаводов и аэродромов. Суровый тюремный режим, ночные допросы. Но летчики не выдали военную тайну, не предали Родину.
Как «бесперспективных» для абвера их водворили в полтавский лагерь для военнопленных. Там местные подпольщики помогли сбитым над Касторной летчикам и их соседу по бараку, тоже летчику, Борису Вишнякову бежать из лагеря. Глухой ночью они проделали лаз в колючей ограде, проскользнули «зону» и укрылись на дальней окраине города в одной рабочей семье. Добыв для беглецов фальшивые документы и гражданскую одежду, полтавчане укрывали их то в одном, то в другом месте. Решено было временно переждать, набраться сил и идти в сторону Курска в надежде перейти линию фронта.
Из Полтавы их выбралось пятеро: три летчика и два брата‑ подпольщика, над которыми нависла угроза ареста, – гестапо уже подбиралось к полтавскому подполью.
Шли ночами, днем прятались в скирдах соломы и на заброшенных колхозных фермах, избегая населенных пунктов. «Документы» были не очень надежны. В пути, чтобы не привлекать внимания, разделились на две группы. Договорились о встрече под Сумами, однако в условленном месте встреча не состоялась.
Шли дальше в надежде захватить где‑ нибудь самолет или хотя бы автомашину. Посадочной площадки по пути не оказалось, а автомашины проходили колоннами под охраной.
Недалеко от Льгова Старостин и Вишняков наткнулись у глухого разъезда на старика обходчика. Косвенными наводящими вопросами стали выяснять обстановку на магистральном участке Льгов – Курск, пытались узнать, нет ли вблизи аэродрома или автогаража.
– Не темните, хлопчики, – сказал, усмехнувшись, дед, – хорошо вижу, кто вы. На Курск идти нет резона. Вся линия утыкана солдатами охраны СС, постами фельджандармерии. Пробирайтесь тропами в ближние леса. В них царюют партизаны. Там пулеметы, пушки и даже танки. К ним аж из самой Москвы летают аэропланы…
Война неистовствовала на огромном фронте, под Ленинградом, на Волге, в Заполярье, предгорьях Кавказа. Еще оккупированы Белоруссия, Украина, Прибалтика, Крым, часть Центральной России, а здесь рядом, в Брянских лесах, партизанские соединения громили захватчиков, взрывали мосты и дороги, жгли бронепоезда и склады, пускали под откос эшелоны, штурмовали вражеские гарнизоны, освобождая район за районом, восстанавливая родную власть Советов.
…Наступил сентябрь. Вновь шли ночами, питаясь ягодами, зернами нескошенной ржи, остатками невыкопанной картошки. Холод и голод загнали их в небольшую деревушку близ станции Брасово. Но в первой же крайней избе напоролись на полицейскую засаду. Летчиков схватили и доставили в комаричскую тюрьму. Там их, как и других военнопленных, то сладкими посулами, то угрозами пытались склонить к переходу на службу в поредевшие в боях полицейские батальоны.
Как‑ то их вызвал из камеры высокий плотный военный со знаками различия офицера бригады РОНА. «Это конец», – решили они. Однако офицер разговаривал спокойно, обдуманно.
– Вот что, братья славяне, – начал он, – мне доложили, что вы отказываетесь идти на службу к Каминскому, не дорожите жизнью, не признаете нового порядка. Даю срок на раздумье. А пока пойдете чернорабочими в окружную больницу. Есть наряд на рабочую силу от главного врача. Скажите ему, надоела, мол, казенная баланда, хотим зарабатывать хлеб своими руками, а тюрьма от нас не уйдет.
«Провокация, иезуитская выходка карателя! » – пронеслось в голове пленных. Однако ироничная манера речи, настороженный взгляд и весь облик незнакомца внушали какую‑ то еще не совсем осознанную надежду.
– Какие же из вас работнички, если едва на ладан дышите, – сказал главный врач, пристально всматриваясь в лица незнакомцев. – Подлечим сперва в больнице, а там поступите в распоряжение нашего завхоза Ананьева. Он определит в кочегарку, котельную, на заготовку и рубку дров. Потом видно будет, – добавил он неопределенно.
Так Старостин, Вишняков и другие военнопленные оказались под началом Павла Гавриловича Незымаева. Уже много позже они узнают, что Незымаев, Ананьев (Енюков) и освободивший их из тюрьмы «каратель» Фандющенков – коммунисты, члены подпольного центра в Комаричах.
Однажды в больнице появился незнакомый крестьянский парень. Это был, как впоследствии сказали штурману, маршрутный связной из села Бочарова.
– Имею боевое задание, – сказал он Старостину, – немедленно доставить тебя в лес. Сначала поедем на санях в село Бочарово. Там зайдешь в указанную мною избу. Пароль! «Нельзя ли у вас разжиться самогоном». Отзыв: «Самогон не варим, не из чего». Изба, куда был препровожден штурман, принадлежала семье, связанной с партизанами. Через некоторое время в избе появился подросток, хозяйский сын. Он внимательно оглядел незнакомца, спросил его имя и удалился. Потом в дом вошел партизанский разведчик Андрей Шавыкин, и они обменялись паролем и отзывом. После этого штурмана и еще двух человек сопроводили в отряд имени Чкалова. Виктор Старостин сразу же включился в партизанскую разведгруппу, участвовал в рейдах, захвате вражеских обозов, «рельсовой войне», проявил мужество и стойкость.
Из письма бывшего командира танковой роты Файзи Мухаметовича Масагутова, проживающего в Елабуге.
«…Тем, что я уцелел в минувшей войне и пишу вам эти строки, я обязан комаричскому подполью и русскому доктору Незымаеву. В моей нехитрой биографии отражена судьба моего поколения, которое, преодолевая трудности и невзгоды, строило новую жизнь, а когда над страной нависла смертельная угроза, взялось за оружие… Детство мое было безрадостным. Отца не помню: он умер от тифа, когда мне было два года. Мать, чтобы прокормить троих детей, батрачила у богатых крестьян. Однако нужда заставила ее отдать двух старших сыновей в работники родственникам и вторично выйти замуж. От второго брака у нее родились две дочери и сын. Мне удалось закончить Елабужское педагогическое училище и поступить учителем физики и математики в семилетнюю школу. Получить высшее образование не было возможности, – надо было работать, чтобы помочь сводным сестрам и младшему брату встать на ноги. Вскоре райком комсомола выдвинул меня директором сельской школы. Время бежало, наступил предвоенный 1940 год – год моего призыва в Красную Армию.
После окончания танкового училища все курсанты рвались на фронт. Наконец настал и мой час: Весной 1942 года я был направлен на Юго‑ Западный фронт командиром роты 102‑ й танковой бригады 40‑ й армии. Ожесточенные оборонительные бои не затихали сутками. Прикрывая отход штаба бригады, три моих танка «Т‑ 70» были сожжены. Оставалась одна «тридцатьчетверка», которая ринулась на вражью колонну и дралась до тех пор, пока не был убит командир танка и тяжело ранен башенный стрелок. Разбитая прямой наводкой машина замерла на большаке у станции Щигры. Я и механик‑ водитель были контужены, но все же выпрыгнули из люка и, неся на себе истекавшего кровью башенного стрелка, укрылись в небольшой роще. Там уже собралась группа бойцов из других частей.
Мы оказались в полном окружении. Решено было мелкими группами пробиваться к линии фронта. Со мной были лейтенанты‑ танкисты Михаил Тиманьков и Михаил Богданов. Днем прятались в оврагах и балках, ночью шли, обходя населенные пункты. Мучали голод и жажда. Были моменты, когда, не видя выхода, сверлила мысль взорвать себя, чтобы не стать пленником фашистов. «Нет, – внушал я себе, сжимая в ладони гранату, – это крайняя мера, если уж погибать, то в бою. Вспомни Павла Корчагина, борись за жизнь до последнего дыхания! Помни, ты не один, за тобой бойцы, ждущие командирского слова. Ты на своей земле. Пусть на ней издыхают захватчики…»
Потеряв счет времени, мы, три лейтенанта, уже подходили к Дону. По рассказам местных жителей за рекой южнее Воронежа сражалась Красная Армия. Плутая ночью по незнакомым дорогам и не доходя 5–6 километров до фронта, были схвачены полевыми жандармами и заточены в какую‑ то сельскую церковь, превращенную в тюрьму. С колонной военнопленных под конвоем нас отправили в Курск, в лагерь, где люди подвергались неслыханным издевательствам. Узники умирали от пыток и болезней, слабых добивали прикладами и расстреливали.
Однажды, подслушав разговор двух охранников, мы, несколько командиров, узнали, что молодых и здоровых военнопленных готовят к отправке на шахты и рудники в Германию. На станции, куда нас привели, стоял длинный эшелон из товарных вагонов. Людей загоняли туда, как скот. Двери вагонов запирались снаружи задвижками и закреплялись болтами. Небольшие оконные люки были затянуты колючей проволокой. Мы понимали, что единственный путь к побегу и спасению именно сейчас, в пути. Когда состав шел по лесистой местности, мы, четверо лейтенантов, сорвали раму с проволокой и ринулись через оконный проем.
Свобода! В эти минуты наше состояние мог понять лишь тот, кто сам пережил ужасы фашистской неволи. Что делать? Куда идти? Вновь решили днем укрываться в кустарниках и нескошенной ржи, а ночью двигаться на север, ориентируясь по звездам. Набрели на крестьян, косивших сено. Они накормили нас и указали дорогу на хутор, где, по их предположению, базировался небольшой отряд курских партизан. Но куряне не приняли нас – у них самих не хватало оружия и, указав нам ориентиры, посоветовали идти в Брянские леса.
Не буду описывать страданий и мытарств, какие мы претерпели на стокилометровом пути к Брянским лесам. К концу августа подошли к одной деревеньке, где, по слухам, не было гитлеровского гарнизона. Но, едва вступив в нее, были задержаны полицаями и препровождены в комаричскую тюрьму. Там были и допросы, и попытки вербовки в карательную бригаду. Не вдаваясь в подробности тюремной жизни, скажу, что и там у нас созрел план побега. Но неожиданно судьба распорядилась нами по‑ иному.
Как‑ то утром арестованных построили в тюремном дворе на поверку. Вместе с дежурным офицером появился худощавый незнакомец в штатском. Из строя приказали выйти пятерым: двум танкистам, одному летчику и двум артиллеристам. Все пятеро были переданы штатскому, который без конвоя повел нас к зданию больницы.
– Будете рыть погреб и котлован для котельной, – сказал он в пути. – Найдется и другая работа: заготовка сена, соломы. Осень не за горами.
Так мы познакомились с завхозом окружной больницы, он назвался Ананьевым Александром Ильичом. Как ему удалось освободить нас из тюрьмы, оставалось загадкой. От разговоров на эту тему он уклонялся. Завхоз навещал нас во время перекуров, расспрашивал, где и как попали в плен, кто откуда родом, есть ли родители, жены, дети, осторожно выспрашивал о наших дальнейших планах. Постепенно беседы стали более откровенными, и мы прониклись большим уважением к этому человеку. Узнав о нашем намерении бежать к партизанам, он как бы невзначай бросил: «Каждому овощу свое время…»
Где‑ то в середине осени, когда основные работы по хозяйству больницы были закончены, Ананьев попросил зайти к нему. Сказал, что нас троих – меня, Михаила Тиманькова и Михаила Богданова – вызовут в полицейский участок к определенному лицу и вручат какие‑ то документы. Назавтра все мы получили в полиции пропуска на проезд в Смоленскую область. На документах стояли подписи и печати с немецким орлом и свастикой. Нас сверлила мысль: «Почему в Смоленскую область? » Мы знали, что она полностью оккупирована и неизвестно, что ждет нас там.
Получив документы, я зашел попрощаться с Александром Ильичом, надеясь, что он объяснит, с какой целью нас отправляют под Смоленск, в лапы к врагу.
– Скоро узнаешь, – сказал он и предложил спуститься в только что выстроенный глубокий погреб.
Там в полутьме я увидел незнакомого человека в белом халате. Выше среднего роста, с открытым, приветливым лицом, с бородкой, он выглядел, по‑ видимому, старше своих лет. Поздоровавшись, он без паузы заговорил:
– Ничего не объясняйте. Мы знаем о вашем желании сражаться в рядах партизан и знали еще тогда, когда вы были в заключении. Пропуска в Смоленскую область выхлопотаны для дезориентации властей и для свободного прохода через полицейские посты. Когда минуете их, свернете на север, – и он назвал приметы, которые приведут к партизанам. Дал пароль и отзыв. – Пароль должен знать только ты один. Запомни и повтори! Продукты и снаряжение получишь у завхоза. Прощай, ни пуха ни пера!
Таким остался навсегда в моем сердце и в моей памяти доктор Павел Гаврилович Незымаев. Разумеется, я не мог тогда ничего знать о нем как о руководителе подпольной организации.
Пройдя километров 25–30, мы оказались, как вскоре выяснилось, в расположении партизанской бригады «За власть Советов». После длительной проверки и перепроверки меня и Тиманькова определили в диверсионную группу, а Богданова направили в соседний отряд. Не буду распространяться о действиях брянских партизан, – о них написано немало правдивых книг. Первое боевое крещение мы получили, взорвав локомотив на участке Комаричи – Льгов. Вскоре меня назначили командиром роты в отряд имени Руднева, а затем заместителем командира отряда по разведке. Дрались близ станции Суземка, чтобы вывести из строя железную дорогу Курск – Брянск, взрывали мосты и автоколонны на большаках.
К весне 1943 года, когда гитлеровцы готовились к битве на Курской дуге, против брянских партизан были брошены регулярные части. В одной из операций группы объединенных отрядов, когда нами был разгромлен крупный гарнизон эсэсовцев, случай вновь свел меня с Александром Ильичом Ананьевым, и тогда я узнал его настоящую фамилию – Енюков. К этому времени он уже был комиссаром разведгруппы отряда имени Чкалова. И лишь тогда он рассказал о делах молодежного подполья в Комаричах и его бесстрашном вожаке Павле Незымаеве.
Война в лесах ожесточилась. В схватке с карателями 11 июня 1943 года на большаке в районе Красная Слобода – Валовая был убит наш командир отряда Андросов, и я повел партизан в атаку. Это был мой последний бой: разрывные пули перебили голени. Самолетом вывезли на Большую землю, провалялся в госпитале восемь месяцев. Родители давно считали меня погибшим. Они рыдали от счастья и смотрели на меня, как на привидение с того света. После войны закончил в Казани институт, до недавних пор был директором средней школы, депутатом Елабужского городского Совета. Дети получили высшее образование. Старшие сын и дочь работают на КамАЗе, младший добывает нефть в Тюмени. За боевые заслуги в Брянских лесах я награжден орденом Красной Звезды и другими знаками воинской славы, являюсь ветераном войны и труда».
|
|
|
