2. Заговорщики-партизаны

Уже в то время, когда в кабинетах НКВД готовились материалы для открытых судебных процессов и последующих арестов сотен бывших оппозиционеров, в тюремные камеры начала поступать новая категория узников, которым предназначалось умереть в ближайшее время. Это были вчерашние герои — участники партизанского движения, организаторы и активисты сибирского крестьянского восстания против армии Колчака.

Бывшие красные партизаны представляли значительный слой советского общества 20–30-х годов. В период гражданской войны их участие в борьбе против белогвардейцев, особенно на таких широких пространствах, как Сибирь, имело для большевиков решающее значение. Организовав по собственной инициативе крупные военные отряды и даже целые армии в тылу противника, партизаны обеспечили быстрый успех частям Красной Армии. Они помогли большевикам укрепиться на отвоеванной территории. При их поддержке были ликвидированы остатки вооруженных белогвардейских отрядов, рассеявшихся по всей Сибири, погашены очаги анархистских выступлений крестьян — так называемого «красного бандитизма». Услуги партизан были достойно оценены новым режимом: их лидеры и активные участники борьбы получили боевые награды, различные привилегии и официально признавались слоем, составляющим социальную опору власти.

Но как наиболее организованная часть крестьян партизаны никогда не принадлежали к числу действительных сторонников большевизма. Ленин говорил, что сибирские крестьяне «менее всего поддаются влиянию коммунизма», потому что «это — самые сытые крестьяне»^{324}. Ко всему прочему, коммунистам никак не удавалось расколоть партизан, обособив их «кулацкую верхушку». Этому сильно препятствовала традиционная внеклассовая спайка и былая боевая солидарность партизан.

Заигрывание властей с бывшими союзниками, численность которых в Сибири составляла десятки тысяч человек, прекратилось с началом переворота в деревне. В 1929 году руководители края впервые заговорили о «плохих партизанах». Недавних героев лишили ореола славы. Как заявлял секретарь краевой контрольной комиссии Ковалев, партизаны «окончательно дискредитировали себя тем, что срослись с кулацкой обстановкой, хозяйственно обросли, потеряли свое революционное партизанское чутье, которое они имели в прошлом… Сейчас, — говорил Ковалев, — такой партизан… борьбу прекратил, не сознает необходимости классовой борьбы, борьбы за социалистическое переустройство деревни»^{325}.

В конце 1929 года был введен запрет на проведение съездов и конференций «из одних партизан» и объявлена «тщательная очистка низовых партизанских районов» от «бывших офицеров, растратчиков и прочих»^{326}.

Однако главные удары последовали в период массовых раскулачиваний. В 1930–1933 гг. ОГПУ истребило в Сибири тысячи бывших партизан как участников «повстанческих организаций». Есть сведения о том, что партизаны действительно участвовали в организации ряда крестьянских восстаний периода коллективизации. Некоторые источники называют, в частности, восстания 1931–1933 гг. в Тасеевском, Дзержинском, Ирбейском и Абанском районах Красноярского округа.

Когда разгром был завершен, ОГПУ насадило в основных партизанских районах сеть тайных осведомителей и агентов и таким образом ввело постоянный контроль за поведением населения. Местная агентура обязана была «освещать динамику экономической мощности партизанских хозяйств, политико-моральное состояние комсостава и партизанских авторитетов, отношение бывших партизан к коллективизации» и кроме того выявлять «наличие организованных видов контрреволюционной деятельности и повстанческих тенденций среди бывших партизан»^{327}.

В 1936–1937 гг. «партизанская тема» вновь зазвучала в связи с разоблачением «троцкистского заговора».

Арест нескольких бывших троцкистов в 1936 году (Сумецкого, Ходорозе, Богуславского) дал повод НКВД начать в Сибири очередной этап уничтожения партизан, теперь уже не только рядовых, но и партизан-руководителей — самой авторитетной и привилегированной части этого слоя людей.

Одними из первых были арестованы В. П. Шевелев-Лубков, бывший партизанский командир, работавший начальником строительства мукомольного комбината в Сталинграде, и его бывший адъютант Н. В. Буинцев. В 1926 году Лубков исключался из партии за хранение документов оппозиции, но был прощен и восстановлен. Теперь же его «троцкистское» прошлое НКВД решило использовать для доказательства существования некоего единого заговора оппозиции и партизан против партии.

В Красноярской тюрьме, куда доставили Лубкова в октябре 1936 года, ему предъявили обвинение в принадлежности к троцкистской повстанческой организации и потребовали признать себя ее руководителем. Допросы и уговоры продолжались около месяца, но ни к чему не привели. Лубков решительно отрицал каждый пункт обвинения. В январе 1937-го его переправили в Новосибирск, чтобы начать все сначала. Следователи очень спешили и нервничали. В этот период шла лихорадочная подготовка большого открытого процесса над троцкистами, и показания Лубкова об участии партизан в заговоре должны были стать важной частью обвинения. Большинство допросов проводил сам начальник УНКВД ЗСК Миронов. Ему помогали работники секретно-политического отдела Пастаногов, Перминов, Жабрев, Попов. Чтобы сломить партизанского командира, следствие пустило в ход все свои резервы. Были арестованы и допрошены многие партизаны, с которыми Лубков имел тесные связи, проведена серия очных ставок с сидевшими в этой же тюрьме троцкистами. Для психологической обработки его посадили в камеру к провокатору и сексоту Франконтелю, который отличался умением подводить арестованных к «раскаиванию». Франконтель, бывший троцкист, сообщал следствию о трудностях «работы» с партизанами:

«…руководитель «партизанской» группы Шевелев-Лубков не считал контрреволюционным явлением сборы партизан, где наносились любые оскорбления руководителям партии и правительства Советского Союза. С тем, чтобы доказать ему противоположное, приходилось много доказывать, приводить примеры… Такую работу я и называл трудной, так как она требовала много времени, терпения и сил. Например, на сборищах они высказывали такие фразы, как «надо перевоевывать», и в этом не находили контрреволюционного, доказывая, что они за советскую власть…»^{328}.

Через камеру Франконтеля прошли и другие партизанские командиры — Н. П. Гаврилов, Н. В. Буинцев…

9 или 10 января в следствии произошел перелом. В один из этих дней Шевелева-Лубкова допросил Эйхе. В настоящем смысле это был даже не допрос, а скорее беседа партийного вожака с идейно заблудшим товарищем. Важно однако то, что в результате встречи старый партизан полностью изменил свое поведение. Спустя сутки он сделал следующее заявление:

«Мне стыдно, что я обманул тов. Эйхе, у меня не хватило смелости, смотря ему в лицо, сказать, что я подлец. Я прошу сообщить ему мое извинение и передать, что я решил сказать всю правду и надеюсь единственно на то, что он спасет меня, и я еще в будущую войну пригожусь, тогда я докажу, что не совсем еще погиб для советской власти»^{329}.

После этого признательные показания командира следовали один за другим. Лубков писал начальнику УНКВ Миронову о своем «вредном, грязном прошлом», о том, какое впечатление произвел на него «процесс 16-ти» (августа 1936 года), показавший «кто такие были наши вожди, сволочи, которые нас кормили теориями, спекулировали революционными фразами, играя на трудностях, втянули во всю эту грязь исключительно в личных интересах, желая на наших спинах прийти к власти». Партизан признавал также, что на правильную дорогу его вывел только арест и «особенно мне помогли, — подчеркивал он, — беседы с Эйхе и майором Мироновым, за что я глубоко от всей души благодарю»^{330}.

То, что далее описывал в своих «раскаяниях» Лубков, было типичным признанием «оппозиционера»: «встречались», «обсуждали», «переписывались». Но для НКВД важным являлись лишь имена тех людей, которых Лубков назвал в качестве единомышленников. Впрочем, фамилии многих партизан удалось получить и от других подследственных.

22 июня 1937 года Лубков предстал перед Военной Коллегией Верховного Суда СССР. Во время судебного заседания он отказался от своих прежних показаний и заявил, что сознательно оговорил себя и других людей. Он также утверждал, что дать ложные показания его уговорили сокамерник троцкист Сумецкий и секретарь крайкома Эйхе. По приговору суда Шевелев-Лубков был расстрелян^{331}.

В начале 1937 года за решеткой в ожидании смерти сидели сотни бывших сибирских партизан и их командиров. Число их увеличивалось по мере того как выколачивались показания у новых заключенных.

В Красноярске был арестован бывший главнокомандующий Северо-Канским фронтом партизанской армии Николай Буда. Его заставили признаться в том, что в 1932 году он организовал рад крестьянских восстаний в Сибири с участием партизан^{332}.

^{В. Яковенко}

Арестованный в Москве директор НИИ Наркомзема Василий Яковенко — также бывший крупный партизанский авторитет — был определен к «московскому партизанскому центру», связанному с Бухариным и Рыковым.

НКВД громило бывших героев во всех районах их проживания: на Алтае, в Кузбассе, Восточной Сибири и на юге Красноярского края. Весь 1937 год вскрывались «районные» и «поселковые партизанские ячейки», производились аресты членов семей партизан. В списке арестованных и расстрелянных оказались многие известные в то время партизанские авторитеты: Ефрем Рудаков, Николай Малышев, Г. Шаклеин, Иван Третьяк, Родион Захаров, Михаил Перевалов…

Общая численность исчезнувших не поддается учету. Однако можно определенно утверждать, что в годы террора основная часть этой социальной группы была уничтожена. Причина состояла не в том, что бывшие партизаны или хотя бы верхний их слой — наиболее сплоченных и отважных людей, могли представлять потенциальную опасность для режима Сталина. Просто режим не признавал никакой общественной консолидации вообще, кроме той, которая непосредственней отражала бы интересы тирана. К началу 1937 года была создана вполне подходящая обстановка для того, чтобы физически устранить не только всех бывших противников Сталина, но и покорить прочие общественные силы, сохранявшие относительную самостоятельность. Представленную возможность расправиться с партизанским единством как угрозой «единству партии и народа» сталинцы использовали до конца.