 |
Из 'Книги Бытия' (главы 6‑8). Потоп
|
|
|
|
II
Начиная с эпохи «второго храма» духовная жизнь евреев стала регулироваться и направляться знатоками Писания — книжниками, представленными в специальном духовно‑ административном органе (великом совете, позже — в синедрионе). Богослужение совершалось только в Иерусалимском краме, а в других местах существовали лишь молитвенные собрания (синагоги); они получили особое значение после падения «второго храма»: ведь, согласно религиозной догме иудаизма, впредь до восстановления единственно законного Иерусалимского храма подлинное богослужение считалось невозможным. Тогда же власть синедриона была заменена авторитетом отдельных вероучителей — раввинов. К этому времени превращение религии иудеев в веру, основанную на письменной догме и официально регулируемую, привело к созданию канона Священного писания. Это чрезвычайно затрудняет объективное изучение памятников древнееврейской литературы: споры вокруг них слишком легко превращаются из научных во вненаучные; одни настаивают на достоверности и неповторимой ценности каждого «боговдохновенного слова Писания», другие столь же решительно в полемическом рвении отрицают за этими памятниками какие бы то ни было исторические и художественные достоинства. Для более ясного изложения этого трудного вопроса необходимо остановиться на составе канона.
Явление циклизации и канонизации памятников письменной литературы было уже и раньше известно Древнему Востоку и не обязательно связывалось с религиозной догмой. Так, вавилонские писцовые школы тоже имели свои своды рекомендуемых к чтению произведений; эти своды составлялись не только исходя из идеологической ценности данных произведений с позиции господствовавшего мировоззрения, но и из чисто практических и педагогических соображений; вавилонский «канон» не был, однако, вполне замкнутым. Иудейские книжники эпохи «второго храма» и более позднего времени, конечно, подходили более строго к отбору круга чтения верующих (то есть, в условиях того времени, всего населения). Отбирались в первую очередь такие книги, где излагаемые идеи позволяли объявить, что автор был вдохновлен богом, — такие, где прямо пропагандировалась монотеистическая религиозная догма иудаизма, в том виде, как она сложилась ко времени поздних «пророков»; во вторую очередь отбирались книги, по крайней мере, не противоречащие догматам иудаизма и, с точки зрения иудейских книжников, достаточно нравоучительные. Однако догматический авторитет признавался только за пятью книгами Торы.
|
|
|
Все литературные произведения хотя и подвергались благочестивому редактированию, однако не до такой степени, чтобы любой ценой достигать устранения противоречий; так, несмотря на то, что версия истории Израильского и Иудейского царств, излагаемая в художественно слабых, но значительно более благочестивых по духу «Книгах Паралипоменон», с фактической стороны серьезно расходится с версией более древних «Книг Царств», однако в канон попали и те и другие.
Круг одобренного чтения в основном сложился к концу III в. до н. э.; евреи Александрии, сохранившие иудейскую религию, но утерявшие древнееврейский язык, сочли необходимым перевести соответствующие произведения на греческий; этот перевод (II в. до н. э. ), так называемая «Септуагинта», или «Библия семидесяти толковников», впоследствии воспринятая православным христианством, полностью включает и весь позднейший иудейский древнееврейский канон, окончательно установленный лишь в I в. н. э., но содержит также некоторые сочинения, впоследствии исключенные из еврейской Библии, главным образом из‑ за их поздней даты: действительная или (как в случае, например, «Книги Ионы», «Экклесиаста» и «Песни песней») мнимая древность произведения казалась гарантией их мудрости и боговдохновенностн; книги, явно более близкие к тогдашней современности, могли скорее казаться делом рук человеческих. Так из канона были исключены заведомо поздние книги: «Премудрость Иисуса, сына Сирахова», историческое сочинение — «I Книга Маккавеев», повести — «Книга Юдифь» и «Книга Товита» (хотя обе они выдавали себя за древние, но их эллинистическая дата очевидна), отрывки «Сусанна и старцы», «Бел и дракон» и др., введенные в «Книгу Даниила», и т. п. (К александрийской традиции восходят также некоторые другие дохристианские книги, иногда включавшиеся в христианскую Библию, но чаше относившиеся к числу апокрифов («Откровение Эзры», «Книга премудрости Соломоновой», «Книга Варуха», «II Книга Маккавеев» и др. ); большинство из них было написано александрийскими и другими эллинизованными евреями по‑ гречески и относится, собственно, уже к греческой литературе).
|
|
|
В окончательном виде иудейский канон, или Библия (греч. «Книги») делится на три части, различные по приписываемой им «святости»: 1) «Пятикнижие Моисея», или Тора («Закон»): книги «Бытия», «Исход», «Левит», «Чисел» и «Второзаконие»; 2) «Пророки», куда входят исторические книги: «Иисуса Навина», «Судей», «I — IV Царств» (иначе «I — II Книги Самуила» и «I — II Книги Царей») и сборники речей «великих» пророков — Исайи, Иеремии, Езекиила (в православной Библии сюда присоединяется и «Книга Даниила») и «малых» пророков — Осип, Иоиля, Амоса, Овадии, Ионы («Книга Ионы» — не сборник речей, а повесть; см. о ней ниже. ), Михея, Наума, Аввакума (Хабаккука), Софонии, Аггея, Захарии и Малахии (Такого пророка на самом деле никогда не существовало; автор этой книги так же, как частей «Книги Исайи» и «Книги Захарии», неизвестен); и, наконец, 3) «Писания» (В разных Библиях (иудейской, православной, католической, англиканской, лютеранской и т. д. ) они размещены в различном порядке; мы перечислили их произвольно), куда относятся «Псалмы», «Притчи», поэмы «Книга Иова» и «Плач» (так называемый «Плач Иеремии»), сборник свадебной лирики — «Песнь песней», исторические «I — II Книги Хроник (Паралипоменон)», а также «Книга Эзры» и «Книга Неемии», посвященные построению «второго храма», повести — «Книга Руфь» и «Книга Эсфирь», аллегорическая «Книга Даниила» и поэтические мудрствования «Экклесиаста». Не вошедшие в иудейское Священное писание книги не обязательно запрещались для чтения: они лишь были объявлены не «боговдохновенными», причем это качество еще долго не признавалось частью раввинов и за книгами «Экклесиаст» и «Песнь песней». Но на практике исключение некоторых книг из канона привело к тому, что их перестали читать и переписывать в среде верующих евреев, и они сохранились только в составе христианской Библии, в греческих и других переводах.
|
|
|
Как уже упоминалось, все книги иудейской Библии входят также и в Библию христиан — в качестве Ветхого завета (то есть «древнего договора), в отличие от Евангелий и других собственно христианских книг, как бы составляющих заключенный верующими с Христом Новый договор, или Новый завет (Новозаветные книги написаны по‑ гречески и принадлежат к греческой литературе).
Само собой понятно, что книги древнееврейской литературы, исключенные из канона, а тем более — доканонические, не соответствовавшие учениям «пророческого движения» или предшествовавшие ему, имели мало шансов сохраниться: в древней Палестине писали не клинописью на глиняных плитках, почти не разрушимых временем, а алфавитным письмом на папирусе или коже, для сохранения которых через тысячелетия требуются условия особой сухости климата и отсутствия существенных температурных изменений.
Так получилось, что почти все сохранившиеся памятники древнееврейской литературы дошли до нас только в составе тщательно отобранного религиозного канона Библии. Исключение составляют «Премудрость Иисуса, сына Сирахова», рукопись которой на древнееврейском языке была случайно найдена в начале нашего столетия, и сочинения бежавшей от мира секты ессеев, чудом сохранившиеся в тайниках сухих пещер пустыни у Мертвого моря; но эти сочинения, имеющие громадную ценность как памятники истории идеологии, как произведения публицистические и морально‑ этические, не относятся к области собственно художественной литературы. Книги же первоначально иудейской секты христиан почти с самого начала писались по‑ гречески.
|
|
|
Но принадлежность памятников древнееврейской литературы к определенному религиозному своду — Библии, к Священному писанию, — совершенно не означает, что они все целиком носят культовый характер. Уже из нашего изложения истории образования библейского канона видно, что он составлялся постепенно, из весьма разнородных элементов; и хотя каждое литературное произведение, получившее место в каноне, несет определенную идеологическую нагрузку, однако не каждое создавалось с самого начала в религиозных целях. Разумеется, многие произведения имели и изначально религиозный замысел; но если мы учтем, что на Древнем Востоке вообще никакой иной идеологии, кроме религиозной, еще не существовало, нам будет понятно, что и в такое произведение могли быть вложены весьма разнообразные социальные, политические и этические идеи, вплоть до идей самого широкого, общечеловеческого диапазона. Уже основные, имеющие догматическое значение религиозные книги Библии очень пестры по содержанию. Создавая свою историю мира и историю своего народа, неизвестные нам авторы Пятикнижия и исторических книг (особенно тех, которые, как, например, «Книга Судей», описывали ранний, догосударственный период) неизбежно должны были, независимо от идеологической, религиозной задачи, которую они себе ставили, черпать из главного, почти единственного существовавшего в то время источника исторических или мнимоисторических сведений. Этим источником могла быть только память народная, народный эпос, фольклор. Точно так же народная мудрость и народная песенная лирика лежат в основе таких книг, как «Притчи Соломоновы», «Песнь песней» и т. п. Народ три тысячи лет назад весь поголовно был верующим — стоит ли удивляться, что остатки народного творчества дошли до нас в составе религиозного канона?
Мы говорили сейчас об остатках устного народного творчества; но и литература чисто письменного происхождения, сохраненная в Библии, очень неоднородна. Здесь наряду с вещами, малохудожественными, на наш современный взгляд, вроде «Книги Чисел» или «Книг Паралипоменон», наряду с некоторыми частями «Книги Бытия» или «Книги Исход», — на тот же наш современный взгляд, не только архаичными, но и примитивно‑ бесчеловечными, — наряду с фанатической нетерпимостью книг Эзры и Неемии, —мы встречаемся с некоторыми произведениями замечательных мастеров мысли и слова, оставивших неизгладимый след на всей европейской, а отчасти и мусульманской литературе и культуре.
|
|
|
В XX веке много внимания в науке было уделено вопросу о внешних влияниях на древнееврейскую литературу. В настоящее время паука пришла к тому выводу, что прямых заимствований в ней мало. Классическим примером является миф о потопе, несомненно, месопотамского происхождения; назвать другие столь же явственные примеры труднее; сейчас ясно, что либеральное немецкое протестантское богословие, видевшее повсюду заимствования из Вавилонии и Египта и в своем гиперкритицизме бравшее под сомнение даже подлинность чуть ли не каждой фразы в Библии (не говоря уж об ее оригинальности), допускало сильные преувеличения. Конечно, есть схождения формально‑ жанрового характера с вавилонской литературой («Плач Иеремии», «Книга Иова») и с египетской литературой («Песнь песней»), есть схождения отдельных мифологических мотивов и образов с засвидетельствованными для других культур Древнего Востока, особенно Финикии, Угарита (тот же «Иов», некоторые псалмы, некоторые мотивы «пророческих» книг); есть даже дословные совпадения отдельных речений, сравнений, афоризмов; но все это лучше всего объясняется не заимствованиями, а тем, что и вавилонская, и финикийская, и древнееврейская, и древнеегипетская литературы черпали из одного общего фонда народной мудрости — фольклора народов древнего Ближнего Востока. Мы лучше всего поймем древнееврейскую («библейскую») литературу, если раз навсегда откажемся расценивать ее — в позитивном или негативном смысле — как какое‑ то особое, уникальное, то ли боговдохновенное, то ли созданное намеренно для одурачивания народных масс «Писание», а будем рассматривать ее как то, чем она является, — одной из целого ряда литератур Древнего Востока, типологически с ними сходной, не более и не менее религиозной, чем другие, и в целом не более и не менее реакционной или прогрессивной, чем другие. Речь сейчас идет не о той политической и идеологической роли, какую Библия играла или играет в руках позднейших поколений (а роль ветхозаветных библейских книг была разной — от революционной в эпоху Крестьянской войны в Германии и нидерландской и английской революций, до крайне реакционной во многих других исторических ситуациях); мы говорим сейчас об одной из древних литератур в контексте истории древнего человечества, — времени, когда развитию производительных сил и мировой культуры соответствовал рост рабовладения и рабовладельческой идеологии, смотревшей еще вперед, в то время как народные массы оглядывались только назад, на мнимый «золотой век» первобытности.
Идейное содержание древнееврейской литературы эпохи царств и «пророческого движения» не имеет близких аналогий в современных ей соседних литературах, и о заимствовании здесь говорить не приходится; но в более общем смысле эта литература укладывается в рамки общей социально‑ этической проблематики древнего Ближнего Востока первой половины I тыс. до н. э. Относительно более близкие идейные переклички наблюдаются между древнееврейской литературой времени «вавилонского пленения» и послепленного периода — и кругом древнеиранских религиозно‑ философских идеий. В эпоху «мировой» персидской державы Ахеменидов (VI — IV вв. до н. э. ) иудейский Яхве стал полуофициально (под названием «Бога небесного») отождествляться с иранским Ахурамаздой; не без влияния иранского зороастризма нарождались у евреев такие идеологические явления, как идея мессианизма (ожидания грядущего Спасителя; иранцы ожидали потомка Заратуштры, евреи — потомка царя Давида, который восстановит их государство), и как концепция дуализма и борьбы доброго и злого начал (у иранцев это была борьба Ахурамазды и Ашраманью, у евреев — Господа и Сатаны). Эллинистическая и вообще греческая философия и литература не оказали никакого заметного влияния на древнееврейскую литературу, — по крайней мере, поскольку речь идет о книгах, успевших попасть в библейский канон.
По своей форме дошедшие до нас произведения древнееврейской литературы можно отнести к числу стихотворных, ритмизованных прозаических, и прозаических в собственном смысле слова.
Древнееврейское стихосложение принципиально не отличалось от стихосложения других северносемитских народов (аккадцев, угаритян, финикийцев), а также древних египтян: оно было чисто тоническим, основанным на счете только логических ударений. Эпический стих «Песни Деборы» практически не отличается от стиха вавилонского эпоса (четыре ударения на стих с цезурой после второй стопы; число логически неударных слогов в принципе безразлично, но от него зависит убыстрение или замедление дикции сказителя, эпизодически появляются аллитерация и рифма). В связи с процессами языкового развития, протекавшими внутри древнееврейского языка, древнееврейское стихосложение отказалось от обязательного женского окончания стихов и полустиший; это сделало стих как ритмическую единицу менее устойчивым, более рыхлым; поэтому в древнееврейской поэзии гораздо чаще, чем в аккадской, применяются неравностопные размеры, а грань между стихом и ритмизованной прозой становится еще более условной, чем у вавилонян. Стихами написаны, помимо уже упоминавшейся «Песни Деборы», некоторые отрывки в Пятикнижии и в исторических книгах (например, «Благословение Иакова», «Прощальная песнь Моисея», «Оплакивание царя Саула»), большая часть псалмов, в том числе и введенные в ткань других произведений (например, во «II Книге Царств», гл. 22, в «Книге Ионы»), вся «Песнь песней», важнейшие части «Книги Иова» и т. д. Последние два произведения приводятся ниже в нашем собрании образцов древнееврейской литературы.
Из разделов нашего тома, посвященных литературе шумеров и аккадцев, читатель знает: на Древнем Востоке в течение III и II тыс. до н. э. признаком того, что автор словесного (устного или письменного) произведения ставил себе художественные задачи, была ритмизация его текста. И в древнееврейской литературе ритмическая проза долго занимала главное место. Важнейшие произведения ритмической прозы принадлежат к ораторскому искусству, — это проповеди «пророков». Речь «пророка» может спускаться до простой «разговорной» прозы, или, на вершине вдохновения, включать чисто стихотворные отрывки, или, наконец, быть почти чистыми стихами, — таковы экстатические проклятия североизраильского пророка Наума гибнущей Ниневии, гнезду ассирийских завоевателей Ближнего Востока, таковы многие отрывки у Исайи, Иеремии, Езекиила, Софонии и других; но в основном эти речи — ритмическая проза. Из не‑ «пророческой» литературы «Книга Экклесиаст», также приведенная у нас, написана в ритмической форме, воспринимающейся как свободный стих.
Современному читателю речи «пророков» кажутся темными в своей богатой метафоричности, витиеватыми, порою мистическими; но своими первыми слушателями они так не воспринимались. Каждая «пророческая» проповедь была произнесена на политическую злобу дня и содержала прямые и часто грубые намеки на людей и события; сейчас, имея в своем распоржении многочисленные египетские, ассирийские и вавилонские источники, современные этим проповедям, мы можем часто, — а если проповедь касалась международных событий, то почти в каждом случае, — указать и соответственное событие, и его точную дату, и ту конкретную политическую обстановку на Ближнем Востоке, на которую «пророк» намекает. Так выяснилось, между прочим, что в сборнике речей, называемом по традиции «Книгой Исайи», соединены проповеди, по крайней мере, двух, а скорее трех различных политических деятелей: первый жил в VIII — VII вв. до н. э., второй— в последней трети VI в. до н. э., третий (? ), — может быть, еще позже.
Но, пожалуй, наибольшим художественным достижением древнееврейской литературы явилось создание художественной прозы в собственном смысле этого слова. Ее не знала ни вавилонская литература, ни древнеегипетская (последняя, вероятно, до середины I тыс. до н. э. ) (Если египтологи обычно передают в переводе художественные произведения древних египтян обыкновенной прозой, то это объясняется тем, что письменность этого древнего народа была лишена средств для передачи гласных, а тем более ударений. Это скрадывает ритмический или стихотворный характер художественных произведений. Однако, как убедительно доказал Г. Фехт, вся египетская «проза» вплоть до первых веков I тыс. до н. э. ‑ это либо чистые стихи, либо проза ритмизованная. То же, как мы видели, верно в отношении художественной литературы шумеров и вавилонян. ). Неритмизованную художественную прозу впервые создали авторы древнееврейских исторических повествований. По строгому лаконизму художественных средств, по характерному приему скрытой передачи эмоции героев, только через их действия и лишь изредка в кратких афоризмах, — проза «Книги Судей» или «Книг Царств» напоминает исландские саги; и это не удивительно: перед нами типологически тот же этап развития литературы на грани родового и классового обществ, когда люди еще полны острых воспоминаний о героических фигурах догосударственного прошлого. Лучшими образцами древнееврейской прозы нам представляется рассказ о дружбе Давида и Ионафана, и особенно — великолепное лаконичное повествование о возвышении и гибели высокомерного североизраильского царя Ахава и его жены Иезавели, попиравших человеческие права своих подданных. Как и в исландских сагах, и в этих книгах художественное сюжетное повествование перебивается длинными родословиями, а на вершине напряжения — стихами или ритмизованными отрывками. В нашем сборнике исторический и мнимоисторический жанр в древнееврейской литературе представлен повествованием о потопе из «Книги Бытия».
Но, помимо исторических повествований, древнееврейская литература создала и еще один вполне оригинальный жанр (Аналогию ему представляет, но лишь до известной степени, египетская повесть I тыс. до н. э. типа цикла повестей о Петубасте, однако в Египте этот жанр, по‑ видимому, возник позже и вообще во многом отличен от древнееврейской повести; что касается более ранней египетской повествовательной литературы, как, например, «сказок» папируса Весткар, «Рассказа Синухе», «Речи красноречивого крестьянина», повести «Два брата» и т. п., то все они, несомненно, либо стихотворные, либо принадлежат к ритмизованной прозе. К ней же Г. Фехт относит и произведения автобиографического жанра в древнеегипетской литературе. ) — это жанр короткой (Объем повести соответствовал нормальной величине одного папирусного или пергаментного свитка; отсюда общее название «свитки» (Мегиллот), применявшееся к «Книге Руфь», «Книге Эсфирь», а также «Книге Экклесиаст», «Плачу» и «Песни песней». ) сюжетной назидательной повести; сюжет их прямо или косвенно связывается с отечественной историей создавшего их народа. Сюда относится в канонической еврейской Библии приведенная ниже «Книга Руфь», а также «Книга Эсфирь» и из неканонических произведений — «Книга Юдифь» и «Книга Товиа». Сюда же относится и «Книга Ионы». В библейском каноне она отнесена к «пророческим» по тому лишь формальному признаку, что ее герой выведен в качестве профессионального «пророка»: ораторских речей эта книга не содержит.
И. Дьяконов
Из 'Книги Бытия' (главы 6‑ 8). Потоп
|
|
|
