 |
Леопольд фон Захер-Мазох. Змия в Раю: Роман из русского быта в трех томах. Аннотация. Том первый. 1. Возвращение на родину
|
|
|
|
Леопольд фон Захер-Мазох
Змия в Раю: Роман из русского быта в трех томах
«Захер-Мазох Л. фон. Змия в раю: Роман / Леопольд фон Захер-Мазох; Пер. с нем. Е. Воропаева»: Текст; Москва; 2009
ISBN 978-5-7516-0810-1
Аннотация
Леопольд фон Захер-Мазох (1836–1895) — классик мировой литературы, считавший себя наследником Тургенева. Роман «Змия в раю» (1890), название которого отсылает нас к пушкинской «Гавриилиаде», написан им на пике популярности. Высокое стилистическое мастерство, тонкая прорисовка образов и прекрасное знание славянского быта и нравов выгодно отличают Захер-Мазоха от большинства европейских авторов, пишущих о России.
На русском языке издается впервые.
Том первый
Пис´ ать уж лучше, корчась от смеха, нежель от слез.
Рабле
Кто ты, змия? По льстивому напеву,
По красоте, по блеску, по глазам —
Я узнаю того, кто нашу Еву
Привлечь успел к таинственному древу
И там склонил несчастную к грехам.
Ты погубил неопытную деву,
А с нею весь Адамов род и нас.
Мы в бездне бед невольно потонули…
…………………………
Не сетуйте, красавицы мои,
О женщины, наперсницы любви.
Умеете вы хитростью счастливой
Обманывать вниманье жениха
И знатоков внимательные взоры
И на следы приятного греха
Невинности набрасывать уборы…
Пушкин
1. Возвращение на родину
Коль ты не любишь отчие пенаты,
Кого же полюбить готов тогда ты?
Далль 'Онгаро [1]
После нескольких лет дальних странствий Сергей Ботушан возвращался в родные края. На вокзале окружного города он сошел с поезда и пересел в легкий, запряженный тройкой рысаков экипаж, который уже дожидался барина подле станции. Поместье Сергея лежало всего лишь в двух часах езды отсюда. Стоял погожий июльский вечер, неба не омрачало ни единое облачко, воздух был шелковист и ласков. Упряжка птицей полетела к дому по мощеной имперской дороге между полями высокой колосящейся ржи и пшеницы; рядом с лошадьми, позванивая заливистым колокольчиком, бежал жеребенок. Уже через некоторое время показались окрест крытые соломой хаты, небольшие рощицы сменялись смолисто-багряными стволами и зелеными верхушками леса, на горизонте темным силуэтом вырисовывались Карпатские горы. Места эти были хорошо знакомы возвращавшемуся путнику. Он узнал выгон с торчащим посреди него колодезным журавлем, здесь он не однажды проводил ночи у костра с табунщиками, слушая их былины о седых временах татарского нашествия или о деяниях гетмана Хмельницкого; он узнал бор, в котором охотился вместе с отцом и где подстрелил свою первую лисицу; он узнал грязную корчму, где ему случилось в какой-то из воскресных дней отплясывать коломийку[2] с черноокой крестьянской дивчиной под аккомпанемент скрипки и цимбал, на которых с упоением тренькали длиннобородые евреи.
|
|
|
Уже начинало смеркаться, когда Сергей проезжал через обширный дубовый лес, или дубраву, [3] как его здесь называли. Столетние исполины, поднимавшиеся вдоль дороги, чуть слышно шелестели могучими ветками, они, казалось, махали ему и нашептывали приветливые слова, внятные только тому, кто вырос не среди фабрик и дворцов города, а рядом с деревьями и кустами. Сергей сидел, не шелохнувшись, благоговейно вслушиваясь в эти звуки, когда вдруг с левой стороны от коляски из зарослей малины стремительно появилась молодая, стройная, не очень высокого роста девушка. Стан ее облекало белое воздушное платье, в одной руке она держала соломенную шляпку, а другой сжимала огромный букет полевых и лесных цветов. Одну секунду, замерев на месте от неожиданности, она почти испуганно смотрела на Сергея большими темными глазами и затем, точно косуля, резво бросилась наутек; он еще некоторое время видел, как тугие светло-русые косы раскачивались у нее по плечам, но потом зеленые сумерки леса без остатка поглотили ее фигуру.
|
|
|
Когда Сергей наконец миновал дубовый лес, на небосклоне уже загорелись первые звезды, а взору его открылся Днестр и показалась церковная колокольня его деревни. Сердце у него громко и учащенно забилось, он выпрямился на сиденье и заторопил крестьянского хлопца, управлявшего тройкой лошадей, ехать быстрее. Здесь ему была до боли знакома каждая былинка, каждый клочок земли. В каждом дереве, попадающемся ему по пути, в каждой собаке, с лаем бросающейся под ноги лошадям, в каждом крестьянине, который приветствовал его словами «Хвала Иисусу Христу», он опять видел старых добрых друзей. Вот глухо застучал под копытами лошадей деревянный мост через Днестр, справа и слева поднялись из-за зеленых живых плетней закоптелые соломенные крыши, а потом уже глазам открылась помещичья усадьба Рост´ оки с красной черепичной крышей. Увидев высокие старые тополя, окружавшие усадьбу, и свет в окошке, у которого имела обыкновение сиживать его матушка, Сергей больше не в силах был сдержать слезы.
Коляска остановилась, раздался неистовый лай собак, ворота со скрипом отворились, и в проеме их показался старый, почти семидесятилетний Онисим с фонарем в дрожащей руке. От волнения он не мог вымолвить ни слова. Громко всхлипывая, он склонился было к руке своего барина, дабы облобызать ее. Однако тот не позволил этого, а в порыве сердечности прижал старого верного слугу к своей груди. Огромные волкодавы, с завыванием выскочившие из-за ограды, теперь тоже узнали в приезжем хозяина и приветствовали его виляньем хвоста. Экипаж вкатил во двор и остановился у крыльца довольно большого одноэтажного дома. Онисим кинулся выгружать чемодан, к нему вдруг разом вернулась вся его прежняя силушка. Сергей, поглаживая собак, с удовлетворением наблюдал за ним. Истинным удовольствием было смотреть на этого прекрасного старика с седыми волосами, которого любил всякий, даже если тот этой любви и не домогался. Это честное лицо, такое невинное и такое радостное, эта высокая фигура, принадлежавшая, казалось, герою глубокой древности, эта покрытая морщинами рука, почтенная как пергамент с давно поблекшими письменами… Онисим был одет по обыкновению в свой достославный зеленый сюртук. Сергей обратил на это внимание и про себя улыбнулся, ибо в сюртуке этом уже давным-давно ничего зеленого не осталось, ни ниток, ни пуговиц. Этот сюртук представлял собой нечто особенное. Когда-то, в незапамятные времена, он действительно был зеленого цвета и тогда, в период своего расцвета, был любимым сюртуком Онисима, в который тот облачался только по воскресеньям. Правда, когда он начал изнашиваться, Онисим взялся-таки носить его повседневно, но и теперь все никак не мог с ним расстаться. Для него было особым удовольствием каждый субботний вечер производить смотр сюртуку и исправлять возникшие на нем повреждения. Первыми прохудились локти, и тогда на правый рукав была поставлена синяя заплата, а на левый — черная, затем возникла нужда в новом воротнике. Онисим изготовил его из шелковой сумочки для рукоделия, сиреневого цвета, которую для означенной цели подарила ему матушка его нынешнего барина. Когда же в негодность пришла спинка, для основательной починки ее были использованы остатки темно-красного шлафрока, который перестал носить старый господин Ботушан. К этим пятнам со временем, надо сказать, добавились другие, желтого, розового и белого колеров. И Онисим до тех пор чинил свой любимый предмет одежды, пока обнаружить в нем следы исходного материала стало уже совершенно невозможно, однако старик с непреходящим упрямством продолжал величать сей предмет портняжного искусства «зеленым сюртуком» и ни за что на свете не соглашался надевать по будним дням ничего другого.
|
|
|
Сейчас он вошел в дом, и Сергей последовал за ним. Переходя из комнаты в комнату, он не мог досыта наглядеться на стены, на мебель и на картины, среди которых родился и вырос. Все было до мельчайших подробностей ему знакомо, так доверительно близко, и все же помещения и предметы обстановки, как ему показалось, стали теснее и меньше с тех пор, как он их покинул. В то время здесь сосредотачивался для него весь мир, самая незначительная деталь обладала особым смыслом и важностью, тогда как сейчас, явившись из самой гущи большой, шумной жизни, он смотрел на вещи совершенно другими глазами. Все выглядело изрядно устаревшим, давно вышедшим из моды, но тем не менее содержалось в чистоте и опрятности, все блестело как зеркало, и в целом ничего ровным счетом в доме не изменилось, все гвозди торчали там, где положено, и даже мышиные норы были на своих местах. Сергей опустился в кресло, в котором его добрая матушка обыкновенно читала по вечерам романы Вальтера Скотта, он ощутил глубокое умиление, у него так защемило сердце от нахлынувших воспоминаний. В настежь распахнутое окно дохнул теплый приятный ветерок; пошевелив занавес, он принес с собой цветочный аромат степи, отдохновенную свежесть ночи и сладостно меланхоличную мелодию песни, которую где-то вдали пел пастух или сидящая за прялкою молодица.
|
|
|
Онисим стоял перед молодым барином и, не сводя глаз, смотрел на него, он нарадоваться не мог на высокую статную фигуру и на открытое спокойное лицо.
— Ах, и все-таки дома, на родине лучше всего! — наконец воскликнул Сергей. — Я достаточно повидал свет, и больше не сдвинусь с родного клочка земли. Как я счастлив снова оказаться здесь!
— Мы хранили все, как могли, — промолвил старик, — но вы, милостивый барин, может быть, будете недовольны.
— Я доволен, старик, — ответил Сергей, — доволен всем и каждым, спасибо тебе. До сего дня я вел достаточно легкомысленный образ жизни и многое упустил. Отныне все должно пойти по другому руслу, и, хотя я не совершил ничего неправедного, ничего, в чем мне было бы стыдно признаться своей доброй матушке, я крепко забрал себе в голову перемениться и стать человеком серьезным. Я намерен сосредоточиться, я хочу сам управлять хозяйством и экономией, изучать науки и много читать. Ты еще будешь мною доволен, Онисим.
В ответ тот только улыбнулся из-под длинных седых усов, он и без того уже был совершенно доволен. За ужином он прислуживал и обхаживал Сергея как мать, а не как слуга, и, когда молодой барин отправился почивать, старик еще долго сидел у него на краешке кровати. Затем, когда Сергей, казалось, задремал, он на цыпочках удалился к себе в каморку, там встал на колени перед образами и помолился. Он от всей души возблагодарил Господа, не тратя, впрочем, много слов, он считал это излишним, поскольку они уже достаточно давно знали друг друга, Бог и старый Онисим.
|
|
|
Между тем Сергей лежал с закрытыми глазами и прислушивался к тиканью старинных часов. Вскоре подали признаки жизни также древоточец и мышка, а домовой сверчок завел свою уютную колыбельную. Все это представлялось Сергею каким-то сном, и, когда он уже действительно наполовину погрузился в сон, занавеска на окне тихо отошла в сторону, и миловидная девушка с русыми косами лукаво улыбнулась ему…
На следующее утро он снова ее увидел, когда, с ружьем на плече перед рассветом пройдясь по лесу, на обратном пути к своей усадьбе недолго шагал между симпатичными домиками деревни Михайловка. Уже издалека до слуха его донеслось громкое хлопанье крыльев и разноголосое гоготание. Остановившись перед живой изгородью господского дома и через плетень заглянув во двор, Сергей увидел пригожую девушку, давеча повстречавшуюся ему на лесной дороге, в окружении гомонящей на все лады стаи кур, уток, индюков, цесарок и голубей, которым она сыпала корм из большой корзины. Воробьи на правах непрошеных гостей тоже принимали участие в трапезе, задиристо ссорясь из-за перепадавших им зерен. Статная красавица была благовоспитанно облачена в закрытое по самую шею простое белое платье, которое, впрочем, не могло совершенно скрыть от постороннего взора приятные, начинающие наливаться соком формы ее тела. Она стояла, повернувшись к Сергею спиной, и тому, словно ребенку, смотрящему на луну и звезды, долгое время пришлось любоваться только ее толстыми золотистыми косами. Вот один голубок, вспорхнув, уселся ей на плечо, и она алыми свежими губами принялась давать ему в клювик крошки, которые тот брал, отвечая точно таким поцелуем. При этом она повернула голову, и ее изящный девичий профиль четко вырисовывался на фоне сияющего утреннего неба.
Сергей нечаянно пошевелился, ружье задело низко растущие ветки, пригожая девушка настороженно оглянулась на шорох и скользнула по нему быстрым взглядом. Это длилось буквально одно мгновение, но у Сергея возникло ощущение, будто пара черных глаз, игравших веселым блеском на этом милом, лилейно-румяном лице, метнула в него настоящую молнию.
Он не успел даже поздороваться с очаровательной нелюдимкой, потому что та, бросив корзину с кормом прямо посреди своих пернатых друзей, стремглав бросилась наутек через сад, где еще какое-то время, словно порхающая бабочка, удаляясь, мелькала среди деревьев. Воротившись домой, Сергей застал там своего фактора[4] Сокола Апфелькерна, пожилого еврея, хотя и несколько более хитрого, чем Онисим, однако столь же верного и добросовестного, который сидел с последним в садовой беседке. Онисим попыхивал коротенькой трубочкой, тогда как Апфелькерн коротал время за стаканом березового сока. Он тоже приветствовал барина, с увлажнившимися глазами.
— А вот и ты, ходячая энциклопедия, — с улыбкой воскликнул Сергей, — ну-ка, сейчас же выкладывай мне, кто такая эта очаровательная белокурая дивчина, которая, как я только что видел, кормила кур и голубей на господском дворе в Михайловке.
— Это милостивая барышня.
— Дочка господина… как бишь зовут этого странного человека?
— Барышня Наталья, дочь господина Менева, — подсказал еврей. — Но почему «странного»? Что странного вы находите в господине Меневе? Только, быть может, то, что он не такой расточитель и мот, как польские землевладельцы, а рачительный хозяин. Это аккуратный дом, и люди в нем славные. Они, возможно, не считают нужным одеваться по последней журнальной моде и в Париже выглядели бы несколько патриархально, но они такие бесхитростные в обращении, такие почтенные, такие добрые…
— Такие благочестивые и нравственные, — добавил Онисим.
— …Что Михайловку с полным на то основанием можно было бы назвать раем, — заключил Сокол Апфелькерн.
— А Наталья единственная дочь у него?
— Так точно, но, кроме того, есть еще сын.
В последующие дни Сергей был так занят наведением порядка в своих делах и налаживанием хозяйства, что весьма уставал. Поэтому с наступлением вечера он, вместо того чтобы предаваться бесплодным мечтаниям, предпочитал сидеть с Онисимом на лавочке перед домом и беседовать о давних, полузабытых уже временах. Но однажды, во второй половине дня находясь в лесу, где отдавал кое-какие распоряжения по заготовке древесины, он решил напрямик полями пройти в Михайловку, чтобы снова увидеть Наталью или на худой конец подстрелить дорогой сибирского жулана. [5]
На засеянном гречихой поле он внезапно увидел черную кошку, которая медленно, с достоинством пробиралась между тонкими стеблями. Ее пушистая шкурка отливала металлом в свете опускающегося вечера. Долго не раздумывая, Сергей скинул с плеча ружье, взвел курок и прицелился. В ту же секунду раздался громкий крик. Он опустил ружье. Из зарослей малины выскочила Наталья и подняла на руки кошку, которая с недоумением смотрела теперь на Сергея желтыми глазами. Он снял шляпу и представился. Барышня Менева свела брови и не сразу кивнула в ответ на его приветствие.
— Это что же за новая мода завелась, — заговорила она звонким, как серебро, голосом, — устраивать охоту на невинных животных? Преследовали бы лучше волков, которые беззастенчиво режут у нас бедных ягнят, или медведей, нападающих на волов и лошадей, — для этого, во всяком случае, требуется больше храбрости.
— Я приложу все усилия, чтобы выполнить ваше пожелание, — с улыбкой ответил Сергей, — но и ваша кошечка, смею заметить, не столь уж невинное существо, милая барышня, у нее, без сомнения, были намерения растерзать куропатку или молодого зайчонка.
— Моя Киска? Быть такого не может! — воскликнула Наталья и, защищая, нежно прижала ее к груди. — Она для этого слишком хорошо воспитана, она только сопровождает меня во время прогулок.
— Тогда прошу прощения…
— И вы не станете в нее стрелять?
— Разумеется, нет.
Наталья сперва смущенно посмотрела в сторону, обратив взор в вечернее небо над колосящимися хлебами, уже начинавшее в этот час играть всеми переливами закатных красок, а потом, быстро и робко — на Сергея, чье симпатичное, слегка загорелое лицо отражало такую добрую, честную и мужественную натуру, что она вдруг почувствовала к нему доверие.
— Вы, кажется, недавно возвратились из дальнего путешествия, господин Ботушан? — поинтересовалась она с некоторым любопытством. — Вы и в Америке были?
— Нет, сударыня, но в Германии, Франции, Италии, Англии и России мне побывать довелось.
Девушка вздохнула, сама она никогда еще не выезжала за пределы имения своего отца.
— Если вы навестите нас, — продолжала она, — то расскажите нам об этих странах.
— Вам достаточно лишь приказать, сударыня, — промолвил в ответ Сергей и откинул со лба каштановую прядь.
— Я с радостью послушаю о ваших приключениях, — проговорила она, — однако сейчас мне пора домой! И вам, вероятно, тоже?
Она протянула ему руку и легкой, беззаботной походкой удалилась по проселочной дороге. Сергей долго смотрел ей вслед, но она больше не повернула голову в его сторону. Тогда он раздосадованно вскинул ружье на плечо и также зашагал домой.
|
|
|
