 |
Глава III. Сплетения, уровни и тому подобное
|
|
|
|
Глава III
СПЛЕТЕНИЯ, УРОВНИ И ТОМУ ПОДОБНОЕ
Первичное сознание человека не рационально и не имеет ничего общего с пониманием. Оно совершенно такое же, как у животных. И это до-рациональное, до-разумное сознание остается в нас на всю жизнь, являясь могучим корнем и стержнем нашего сознания. Разум же — это расцветший на нем цветок, это кульминация и в то же время предел.
Исходное местонахождение нашего первичного сознания — солнечное сплетение, большой нервный центр, расположенный за желудком. В этом месте мы изначально сознательны — динамически сознательны. Ибо первичное сознание всегда динамично и никогда не статично, в отличие от статичного рационального сознания. С другой стороны, первичное сознание — всего лишь инструмент в «руках» нашей души, хотя, конечно, инструмент совершенный и очень полезный в наших жизненных делах. Мысль же, или проявление разума, — это разовая операция по действию и выживанию, тогда как на самом деле жизнедеятельность человека берет свое начало в больших центрах динамического сознания.
Солнечное сплетение, крупнейший и важнейший центр нашего динамического сознания, — центр по своей функции симпатический. Посредством этого центра нашего перворазума мы узнаем самое важное, чего обычным, «рациональным» разумом никогда бы узнать не смогли. Изначально все мы — каждый человек и каждое живое творение — знаем достоверно, положительно и без всяких сомнений, что я — это я. Это корень всякого бытия и знания (динамического, до-рационального знания, которое невозможно перевести в мысль), и находится он в солнечном сплетении. Так что не просите меня перевести в мысль мое динамическое, до-рациональное знание. Сделать это никому не под силу. Знание о том, что я — это я, разумом понять невозможно: это можно только лишь знать.
|
|
|
Это знание возникает в нас и физически и психически в тот самый момент, когда две родительские клетки сливаются в одну, то есть в момент зачатия, и остается в цельном и целостном виде в каждой нашей клеточке тела, развившейся из этой первоначальной клетки. И все же первоначальная клетка, образовавшаяся при нашем зачатии на основе двух родительских клеток, навсегда останется первичной и главной, останется первоисточником первого и высшего знания о том, что я — это я. Помещается эта первоначальная клетка в солнечном сплетении.
Но первоначальная клетка делится. Первое деление по самой сути своей есть деление отдаления. Две родительские клетки, слившиеся в оплодотворенной яйцеклетке, проявляют тенденцию к отдалению, новому самоутверждению. То, что стало единым, вновь теперь разделяется, и в результате из одной клетки получаются две.
Эта новая клетка, клетка, рожденная делением, является истоком той огромной совокупности клеток нервной системы, на основе которой утверждается индивидуальность человеческой личности. Эта клетка сохраняет свое центральное место во взрослом человеческом организме точно так же, как это было и в организме зародыша. Во взрослом организме эта первая клетка независимости, стоящая у истока всей нашей клеточной системы, всегда помещается в поясничном ганглии. Здесь находится центр нашей независимости в пределах Вселенной.
Солнечное сплетение является вместилищем динамического знания (я — это я ) и центром всей нашей симпатической системы. Великое первоначальное знание по самой своей природе является симпатическим. Я — это я — в центре жизни. Я — это я — в жизненном центре всего. Я — это я — ключ ко всему. Все едино во мне и вокруг меня. Все составляет единое целое.
|
|
|
Но в поясничном ганглии, представляющем собой отдельный и не менее влиятельный нервный центр, сосредоточено знание совершенно иного рода. С помощью поясничного ганглия я знаю, что я — это я, но не в единстве с окружающим миром, а, напротив, в противоположность Вселенной, которая не является мною. Это первый грандиозный всплеск сознания своего одиночества и своей отдельности. Я — это действительно я, но не потому, что я одно целое со Вселенной, а потому что я не такой, как Вселенная. Именно эта моя непохожесть на все и делает меня мною. Именно благодаря ей я могу утверждать, что я — это я. Это знание о нашей отдельности прочно укоренено в нашем поясничном ганглии. Это второе основание нашего динамического психического существования.
Благодаря большому симпатическому центру в солнечном сплетении младенец наслаждается общением с матерью и своим единством с пока еще неведомой ему Вселенной. Присмотритесь к изображениям Мадонны с Младенцем — и, может быть, вы увидите этот центр. Именно через него младенец впитывает в себя весь окружающий его мир, впитывает любовь для созидания своей души и молоко для созидания своего тела. Один и тот же центр ответствен за всасывание любви и молока, за психическое и физическое питание.
Именно своим большим волевым центром в поясничном ганглии ребенок утверждает свое отличие от матери, свое единственное и неповторимое существование и свою власть над всем окружающим. Из этого центра исходит проявление маленькой отчаянной гордыни и сила маленьких, весело упирающихся ног. Эта сила заявляет о себе торжествующим, самоутверждающим криком младенца и требовательным, неистовым поиском материнской груди, причем ни одна мать никогда не усомнится в абсолютном праве младенца на подобные действия. Эти притязания на свои неотъемлемые права, это ликование юного существа по поводу его собственного, отдельного существования, эта неподражаемая игривость, шаловливое злоупотребление материнской любовью, а также взрывы гнева и темперамента — все это неотъемлемые составляющие младенчества. Проявления духа радостной горделивости, духа независимого существования вспыхивают у младенца спонтанно — да и должны вспыхивать спонтанно, — исходя из первого большого центра независимости, мощного поясничного ганглия, являющегося динамическим центром волевой системы. По сигналу этого центра происходит и другой процесс — усвоение молока в пищеварительной системе младенца и вывод переработанных остатков наружу. Это тоже жизненное движение, но в данном случае приложенное к материальному объекту, а не к сфере отношений ребенка с окружающим миром. От поясничного ганглия изначально исходят те динамические сигналы, которые заставляют вибрировать кишки и желудок и способствуют осуществлению функции пищеварения и вывода его продуктов наружу.
|
|
|
Таким образом, первое деление яйцеклетки устанавливает первый уровень психической и физической жизни индивида, остающийся одним и тем же на протяжении всего существования этого индивида. Две изначальные клетки, полученные путем деления первоначальной оплодотворенной яйцеклетки, остаются теми же самыми клетками и в теле взрослого индивида. Их психофизическая динамика одинакова и в солнечном сплетении, и в поясничном ганглии, и в двух изначальных клетках, полученных путем деления первоначальной оплодотворенной яйцеклетки. Принцип разделения остается одним и тем же как для оплодотворенной яйцеклетки, так и для всей психофизической структуры организма. Это великий и неизменный принцип разделения в области знания и в области функций. Результатом такого разделения является полярный дуализм человека — психический и физический. Таким образом, речь идет о великом вертикальном разделении и каждой оплодотворенной яйцеклетки, и природы человека в целом.
Сразу же после первого разделения клетки и установления между двумя новыми клетками новых отношений взаимодействия и противодействия происходит как бы второе зарождение жизни. Теперь обе клетки разделены по горизонтали. Горизонтальная линия проходит по всему двухклеточному эмбриону, и в нем мы уже видим четыре клетки — две вверху, две внизу. Но те, что внизу, сохранили свою изначальную природу, тогда как те, что вверху, обрели новую. Нужно отметить при этом, что две верхние клетки соответствуют не только друг другу, но и двум нижним клеткам.
|
|
|
По мере дальнейшего развития ребенка это большое горизонтальное разделение эмбриона, результатом которого стали четыре клетки, остается неизменным. Горизонтальной разграничительной линией (стеной) является диафрагма. Две верхние клетки — это два больших нервных центра: грудное симпатическое сплетение нервных узлов и спинной ганглий. Таким образом, вновь перед нами симпатический центр, первичный в деятельности и знании, и соответствующий ему волевой центр. Симпатический центр внутри грудной клетки действует в качестве стимулятора новой динамической деятельности, нового динамического сознания. Спинной же ганглий, расположенный ближе к спине, под стенкой плечевого пояса, действует в качестве мощного волевого центра независимости и силы. Он помещается на той же вертикальной линии, что и поясничный ганглий, но в иной, горизонтальной плоскости.
Теперь мы должны на время забыть об «исконном» понимании, исходящем из нижней части нашего тела, и перенестись на более высокий уровень, условия существования и функции которого совершенно иные.
В симпатическом сплетении в самом центре груди начинает восходить новое великое солнце знания и бытия. Там уже нет темного, ликующего знания о том, что я — это я. Все изменилось. Там я ничего не знаю о самом себе. Там меня нет. Все, что я там сознаю, сводится к новому, радостному открытию: ты — это ты. Чудо уже не принадлежит одному только мне, моему темному, центростремительному, ликующему «я». Чудо существует без меня. Оно вне меня. И я больше не могу ликовать, считая самого себя центром мира, темным солнцем Вселенной. С удивлением, нежностью и радостным предвкушением я устремляю взгляд на то, что находится вне меня, что превыше меня, что не является мной. Все, что раньше казалось мне отвратительным, теперь представляется привлекательным. Наступило иное, новое бытие — великая, позитивная реальность, сам же я стал почти ничем. Положительное и отрицательное поменялись местами.
Если вы хотите наглядно представить себе этот взгляд, сосредоточенный на том, что вне меня, что превыше меня, что не я, то в этом случае вам нужно обратить свое лицо на Север. Присмотритесь к прелестным, светловолосым, голубоглазым маленьким Иисусам работы северных мастеров. Они такие хрупкие, такие трогательные, такие невинные. Кажется, что всем своим существом они устремлены куда-то в иное место, к какой-то никому не ведомой тайне. Они не похожи на младенцев южных мастеров, хотя и не слишком разнятся от них. Просто их жизненная тайна иного рода. Вместо того чтобы вбирать в себя все сущее, как это делают маленькие смуглые южные Иисусы, северные младенцы благоговейно тянутся своими мягкими, прекрасными, невинными ручками к нежным, как цветы, матерям. Сравните Мадонну Боттичелли со всей ее исстрадавшейся, подавленной чувственностью, и Мадонну Ханса Мемлинга[102], чья душа исполнена чистого, возвышенного благоговения. «Тайна и слава не для меня, — словно говорит северная мать, — не обращайте внимания на мое «я», дайте мне лишь приобщиться чуда и чистоты». А южная мать говорит: «Это все принадлежит мне: и мое дитя, и мое чудо, и мой господин, и мой Господь, и моя кара, и мое бремя; все это — моя собственность».
|
|
|
Из грудного сплетения младенца исторгаются ликующие звуки. Он стремится открыть незнаемое. Он чудесным образом ищет и находит свою мать. Раскрывая свои маленькие объятия, он тянется к ней пальцами, желая прикоснуться к ней. И — о какое блаженство! — где-то в космосе он натыкается на чудо: откуда-то из пространства на него изливается чистая любовь, любовь материнского лица. В самозабвенном счастье он сгибает и разгибает пальцы и смеется чудесным смехом чистого младенческого блаженства, в восторге от обретения своего сокровища: он на ощупь отыскивал его в темноте и наконец нашел. И он раскрывает свои огромные глаза, какие бывают лишь у младенцев, чтобы смотреть, видеть и зреть. Но он еще ничего не видит. И он озадаченно хмурит лоб. Но вот мать приближает к нему свое лицо, она воркует с ним и смеется, и он весь дрожит от восторга любви. К нему пришло чудо, волшебство, сокровище; оно там, вне его личности, превыше него. И все эти чувства исторгаются из первого грудного центра, из груди, наполненной солнцем, из грудного ганглия.
И этот же самый центр отвечает за великую сердечно-дыхательную функцию организма. Дыхание — оно как надежда, как извечная тяга к постоянству и благополучию: именно с этими чувствами мы делаем каждый наш вдох. То, как мы дышим, как мы вдыхаем, непохоже на то, как мы едим, как поглощаем пищу. Вдыхая, мы устремляемся к небесам, к свету и воздуху. Когда наше сердце расширяется, чтобы впустить в себя поток горячей крови, оно словно раскрывает объятия навстречу возлюбленной. Оно расширяется с благоговейной радостью, какую чувствует гостеприимный хозяин, распахивая двери своего дома перед желанным гостем; оно раскрывает двери навстречу чуду, явившемуся извне, чуду, без которого оно не может жить.
Вот так расширяется наше сердце, расширяются наши легкие. Они подчиняются великому и таинственному импульсу, исходящему из грудного сплетения, велящего им искать тайну и смысл всего сущего где-то вовне. И они раскрываются, давая доступ к себе, раскрываются и для горнего, и для дольнего — и для воздуха небес, и для горячей крови, идущей из темного низового мира. Благодаря этому мы и живем.
А затем они расслабляются и сжимаются, подчиняясь противоположному импульсу, исходящему из мощного волевого центра спинного ганглия. То, что впускалось и было желанным, теперь отвергается и отрицается. Именно так — не просто вежливо отклоняется, но решительно отвергается и отрицается.
Существует взаимодополняющая двойственность в деятельности волевого и симпатического центров на одном и том же уровне. Но и во взаимодействии двух уровней, верхнего и нижнего, также есть двойственность, едва ли не более удивительная. Между темным, горячим первичным знанием в солнечном сплетении (я — это я, все едино, и все сосредоточено на одном лишь мне) и первым волевым знанием (я — это я, но есть и другие, не такие, как я) пролегает различие шириной во Вселенную. Но когда Вселенная изменяется и на верхнем уровне мы осознаем чудо всего того прочего, чем не являюсь я, это различие вдребезги разбивается. Спинной ганглий — ганглий силы. Когда младенец ищет мать и, отыскав ее, радостно воссоединяется с ней, он тем самым повинуется великому верхнему симпатическому импульсу. Но затем он отвергает ее. Он перестает быть всецело уверенным в ней. И если она, играя с ним, вновь пытается вызвать его любовь, он отталкивает ее и пытается вырваться. Или же тихо лежит и глядит на нее каким-то отстраненным и оценивающим взглядом, будто шпионит за ней. Многие матери не могут вынести этого взгляда. Он вызывает в них нечто вроде невольной неприязни к ребенку — этот отдельный от них, любопытный, оценивающий взгляд, как если бы дитя изучало мать, взвешивая ее на каких-то своих, неведомых ей весах. Однако такой взгляд бывает временами у каждого ребенка. Это реакция на импульс большого волевого нервного центра, находящегося между плечами. Повинуясь этому импульсу, младенец вдруг решительно отодвигает, отстраняет от себя мать, и она превращается в посторонний объект его любопытства — холодного, подчас сонного, подчас озадаченного, подчас насмешливого.
Но вот мать решает его игнорировать — и он снова кричит, отчаянно плачет, требуя ее любви и внимания. Его жалобный плач — один из видов принуждения, исходящего из волевого верхнего центра. Эти требования жалости и любви к себе совершенно не похожи на те гневные вопли, к которым принуждал его нижний центр, тот, что ниже диафрагмы. Некоторые дети, выплакав все свои слезы с трогательно протянутыми из колыбели руками, внезапно успокаиваются и как ни в чем не бывало лежат, направив на мать любопытствующий взор торжествующего всеотрицания. Это снова действует импульс из верхнего центра — импульс игнорирования всего, что не «я». В этом случае младенец выглядит совершенно иначе, чем тогда, когда он в своем всеотрицании радостно «сучил ножками». Желание «сучить ножками» исходит от нижнего центра.
Мы легко можем распознать ту волю, которая исходит из нижнего центра. Воля эта больше похожа на «вредность» и желание контролировать родителей. А вот воля, исходящая из верхнего центра, — это нечто вроде нервной, критической объективности, сознательное стремление привлечь к себе симпатию, игра на жалости и нежности, выражение жалобы на недостаток любви к себе или же великодушное дарование своей любви. В некотором смысле все эти экстравагантные проявления воли одинаковы. Но в своем истинно гармоническом проявлении спинной ганглий выступает как центр более «конструктивной» деятельности: подлинного, здорового любопытства, радостного желания все разобрать на части, а потом вновь собрать вместе, желания проникнуть во все, «дойти до сути», а также желания изобрести нечто новое. Все это исходит из верхнего уровня, из волевого центра спинного ганглия.
|
|
|
