 |
Аммиан марцеллин. История. 29 глава
|
|
|
|
Когда люди оправились и отдохнули, был подан обычный сигнал к началу битвы. Под звуки грозно звучавших труб двинулись войска, исполненные воодушевления; впереди шли два юноши, Сальвий и Лупицин, один – скутарий, другой из схолы гентилов, выбранные начать битву. Возбуждая своих грозным криком и потрясая копьями, бросились они на противолежащие скалы и, отбиваясь от аламаннов, полезли на самый верх. Следуя за этими застрельщиками, подошло все войско и с великим напряжением сил взобралось через крутизны по терновым зарослям на вершину горы. С большим ожесточением обеих сторон начался бой: с одной стороны солдаты, более обученные военному искусству, с другой – варвары, напиравшие в своей дикой храбрости безо всяких предосторожностей, сошлись в рукопашной схватке. Разворачиваясь все шире, наша армия начала теснить врага на обоих флангах среди криков ужаса, ржания коней и звука труб. Однако оправившись, варвары дали отпор, и на некоторое время шансы боя выравнялись. Битва шла со страшным упорством, и потери были очень значительны с обеих сторон909 Наконец варвары были смяты воодушевленным напором римлян, и в страхе смешались передние с задними и стали отступать. Тут их поражали дротики и метательные копья. Когда же, совершенно обессилевшие и истомленные, они побежали, то открыли преследующему неприятелю свой тыл, коленные суставы и сухожилия. Много было перебито, часть бежавших истребил Себастиан, стоявший со вспомогательным отрядом за хребтом горы, окружив ее со стороны, откуда варвары не ждали нападения. Остальные, рассеявшись, скрылись в чаще лесов.
В этой битве были и с нашей стороны весьма чувствительные потери. Пал Валериан, первый офицер доместиков, и скутарий Натуспардо, столь выдающийся боец, что его сравнивали с древним Сицинием и Сергием910 Этой кровавой битвой закончился поход; солдаты отправились на зимние квартиры, а императоры воротились в Тревиры.
|
|
|
11. О благородстве Проба, его средствах, добрых качествах и нравах.
Примерно в это время скончался Вулкаций Руфин, состоявший в звании префекта претория. Для исполнения обязанностей префекта вызван был из Рима Проб.911 Знатность рода, авторитет и колоссальное состояние принесли ему широкую известность в римском мире. Поместья он имел почти во всех провинциях. Заслуживал ли он или нет этой известности, решать об этом дело не моего слабого суждения.
Сама Богиня счастья несла его, как выражаются поэты, на быстрых крыльях, представляя его благодетелем, возвышавшим своих друзей, а затем – жестоким интриганом, доводившим свою злобу до пролития крови. Хотя он был весьма влиятелен в течение всей своей жизни благодаря как своим колоссальным щедротам, так и тому, что непрерывно занимал один за другим разные высокие посты, но иногда бывал труслив в отношении людей нахальных и высокомерен в отношении робких, так что когда он чувствовал свою силу, то, казалось, гремел с трагического котурна, а когда робел, – выступал приниженнее, чем на самом низком сокке912 И как плавающие существа, будучи исторгнуты из своей стихии, недолго сохраняют дыхание на сухой земле, так и он хирел без префектур, принимать которые вынуждали его раздоры между знатными фамилиями, за которыми всегда водятся грехи из-за необузданных страстей: чтобы иметь возможность безнаказанно обделывать свои дела, они всегда выдвигали своего главу на высокий государственный пост. Нужно признать, что он, с присущим ему благородством, никогда не приказывал совершить какой-нибудь незаконный поступок клиенту или рабу; но если доходило до его сведения, что кто-нибудь из них совершал какое-нибудь преступление, то, хотя бы сама правда возражала, он, не разобрав даже дела и отрешаясь от вопроса о чести и нравственности, являлся защитником. Недостаток, порицая который, Цицерон выражался так: «Какая разница между тем, кто побуждает к какому-либо поступку, и тем, кто его одобряет? И не все ли равно, желаю ли я, чтобы это случилось, или радуюсь, что оно случилось?»913 Он был подозрителен и скрытен, не чужд был злобной насмешки и лести с целью нанести вред. Эта дурная черта проявляется у таких характеров резче всего тогда, когда больше всего стараются ее скрыть. Он был неумолим и упрям. Если кого-то он задумывал обидеть, то уж нельзя было уговорить его и склонить его простить вину: для этого словно свинцом, а не воском залиты были его уши. Находясь на высоте богатства и почестей, он был всегда встревожен и озабочен, а потому всегда подвержен легким заболеваниям. Такова была череда событий в западных областях империи.
|
|
|
12. Римляне и персы воюют из-за Армении и Иверии.
1. Персидский царь Сапор, достигший уже преклонных лет и имевший пристрастие с самого начала своего правления к грабежам, после смерти императора Юлиана и по заключении того постыдного мирного договора914 поддерживал дружбу с нами; но теперь, нарушив условия договора с Иовианом, стал налагать свою руку на Армению, чтобы подчинить ее своей власти, как будто обязательность условий договора была уничтожена. Сначала он пускал в ход разные хитрости и, встретив сопротивление населения, стал наносить незначительные обиды и в то же время склонять на свою сторону сатрапов и некоторых вельмож, а иных брал в плен внезапными нападениями. Потом он привлек на свою сторону самого царя Арсака, пустив в ход изысканные способы соблазна наряду с клятвопреступлением. Пригласив его однажды на пир, он приказал увести его через потайные двери, выколоть ему глаза, заковать в серебряные цепи, – что у них считается для более почетных лиц пустым утешением кары, – и сослать его в крепость с названием Агабана, где он после всяческих мучений был казнен. Затем, распространяя свое вероломство, он изгнал Савромака, который римской властью был поставлен управлять Иверией, и передал управление этим народам некоему Аспакуре915 предоставив ему право носить диадему916 чтобы явно обозначить свое издевательство над нашим решением. Осуществив эти свои нечестивые злоумышления, он предоставил Армению евнуху Килаку и Артабанну, перебежчикам, которых он некогда принял к себе, – один из них был, как говорят, раньше префектом племени, другой – командиром армии. Он возложил на них поручение приложить все старания к тому, чтобы уничтожить Артогерассу, город с крепкими стенами и сильным гарнизоном, где хранились сокровища Арсака и находилась его жена с сыном. Исполняя приказ Сапора, вожди приступили к осаде. Так как к этой крепости, расположенной на крутой вершине горы, невозможно было подступиться, когда зима сковала землю снегом и льдом, то евнух Килак, обладавший умением уговаривать женщин, явился в сопровождении Артабанна под самые стены, получив заверения, что жизнь его не подвергнется опасности. Будучи допущен со своим товарищем внутрь крепости, как он того требовал, он с угрозами внушал царице и гарнизону смягчить быстрой сдачей раздражение Сапора, столь известного своей жестокостью.
|
|
|
Долго шли совещания, и под воздействием слез царицы, оплакивавшей жестокую судьбу своего супруга, люди, самым решительным образом стоявшие за сдачу города, поддались жалости и изменили свое мнение. В надежде на большую награду в будущем (от римлян), они договорились на тайном совещании, чтобы сильный отряд, открыв внезапно ворота, в условленный ночной час сделал вылазку и напал неожиданно на вражеский лагерь; они брались сами позаботиться о том, чтобы виновники остались неизвестными. Скрепив свое решение клятвой, они ушли из крепости и заявили, что осажденные просят предоставить им два дня на размышления о том, как им поступить. Этим они вызвали у персов полную беспечность. И вот, глубокой ночью, когда все беззаботно спали крепким сном, открылись ворота города, быстро выступил оттуда отряд воинов и, подкравшись неслышными шагами с кинжалами наготове, вошел в лагерь не ожидавшего никакой беды неприятеля. Не встречая никакого сопротивления, нападавшие перебили множество спавших людей. Это неожиданное предательство и внезапное избиение персов страшно усилили противостояние между нами и Сапором. Сюда прибавилось еще и то, что император Валент принял сына Арсака Пару, который по совету матери бежал к нему из крепости с небольшой свитой; император назначил ему место пребывания Неокесарию917 известный город Полемоновского Понта, с соответствующим его званию содержанием и почетом. Милостивое отношение императора побудило Килака и Артабанна отправить посольство к Валенту с просьбой оказать помощь и дать им в цари этого самого Пару. При тогдашних обстоятельствах им было отказано в помощи, а Пара был доставлен в Армению полководцем Теренцием, чтобы принять управление страной, пока без всяких отличий царского сана. Это условие было вызвано вполне правильным соображением, а именно: желали избежать возможности обвинения в нарушении мирного договора.
|
|
|
Получив известие об этих событиях, Сапор пришел в зверскую ярость и, собрав большую армию, вторгся в Армению и подверг ее опустошению. Устрашенный его вторжением Пара, а с ним вместе Килак и Артабанн, не находя нигде помощи, бежали в крутые горы, которые отделяют наши пределы от Лазики. Там скрывались они в течение пяти месяцев в чаще лесов и в горных ущелиях, и все усилия царя схватить их оказались тщетными.
Так как царь должен был понять, что с наступлением зимних холодов он лишь напрасно потеряет время, то, предав пламени все плодовые деревья и поставив сильные гарнизоны во всех укреплениях и крепостях, которыми он овладел силой или благодаря предательству, он осадил всеми своими войсками Артогерассу. Когда гарнизон доведен был различными превратностями борьбы до полного истощения, крепость открыла ему ворота, и он предал ее пламени. Там была найдена жена Арсака, которую он увез с собой вместе с царскими сокровищами.
По этим причинам император послал в те страны комита Аринфея с войском, чтобы оказать помощь армянам в случае, если персы сделают попытку потревожить страну вторичным нападением.
Между тем Сапор, отличавшийся невероятным коварством и в зависимости от того, что ему было выгодно, или пресмыкавшийся, или высокомерный, начал через тайных посредников переговоры с Парой под предлогом заключения союза на будущее и укорил его, что он не заботится о своих интересах и под прикрытием царского достоинства находится, в сущности, в рабстве у Килака и Артабанна. Поддавшись на эти льстивые речи. Пара предал их смертной казни и отослал головы убитых Сапору как свидетельство своей покорности ему.
|
|
|
Весть об этом убийстве широко разнеслась, и вся Армения была бы потеряна, если бы персы, устрашенные прибытием защитника Аринфея, не отложили нового вторжения в нее. Они ограничились тем, что послали к императору посольство с просьбой не защищать этого народа, как было условлено в договоре между ними и Иовианом. Их просьба была отвергнута, и Савромак, который, как я выше упоминал, был изгнан из Иверийского царства, был отправлен туда с Теренцием и двенадцатью легионами. Когда он был уже близко от реки Кира918 Аспакур стал просить его учредить совместное правление и царствовать, как два двоюродных брата; свое предложение он оправдывал тем, что он не может ни отступиться от власти, ни перейти на римскую сторону, так как его сын Ультра до сих пор находится у персов в качестве заложника. Получив сообщение об этом и желая успокоить грозящие отсюда смуты разумным решением, император благословил разделение Иверии на две части течением реки Кира с предоставлением Савромаку областей, пограничных с армянами и лазами, а Аспакуру – земель, соседних с Албанией и персами.
Сапор был этим крайне раздосадован; он заявлял, что ему нанесено оскорбление, так как армянам оказывается помощь вопреки тексту договора, и без его согласия и даже без его ведома принято было решение разделить Иверийское царство на две части. Посольство, которое он послал к императору для улаживания дела об Армении, было отозвано назад. Словно уже не было никакой возможности наладить дружественные отношения с Римом, он стал искать помощи у соседних народов и готовил к походу свое войско, чтобы с наступлением весеннего времени низвергнуть все, что устроили римляне в своих интересах.
КНИГА XXVIII
1 2 3 4 5 6
(годы 368—370)
1. Многие, даже сенаторы и женщины из сенаторских родов, привлечены в Риме к суду по обвинению в колдовстве, разврате и прелюбодеяниях и преданы смертной казни.
В то время, как вероломство персидского царя вызвало, как я рассказал о том выше, неожиданные для нас тревоги, и в восточных областях с новой силой разгорелась война, в Вечном городе через 16 с лишним лет после гибели Непотианаz:\CorvDoc\lektsiiorg3\тирана - 919_1919 стала свирепствовать сама Беллона и разожгла всеобщий пожар. Начавшись с малого, дело дошло до ужасных бедствий. Пусть бы их покрыло вечное молчание, чтобы не причинить вреда потомкам не столько описанием отдельных проступков, сколько изображением всеобщего падения нравов. И хотя от подробного изложения этих кровавых событий меня удерживает справедливое опасение, связанное со многими различными соображениями, однако, будучи уверен в высшем уровне нравственности в настоящее время, я сообщу вкратце о том, что достойно памяти. Не будет также излишне коротко упомянуть об одном событии древнего времени, которое служило мне предостережением. Когда, во время первой мидийской войны, персы опустошили Азию, то между прочим осадили с большими силами Милет. Угрожая осажденным мучительными казнями, персы довели их до такой крайности, что они все, придя в отчаяние от одолевших их бедствий, перебили сами свои семейства и, бросив в огонь все движимое имущество, стали один за другим бросаться в общий костер гибнущего отечества.920 Немного позднее Фриних поставил этот сюжет на афинской сцене,z:\CorvDoc\lektsiiorg3\Взятие - 921_1921 переработав его в трагедию. Сначала публика слушала пьесу с удовольствием; когда же дальнейшее развитие трагического действия стало производить слишком тяжелое впечатление, народ возмутился и присудил поэта к наказанию, полагая, что он собирался не утешить, а упрекнуть своих сограждан, дерзко выведя на сцену страдания, которые перенес славный город, оставленный безо всякой помощи со стороны своих основателей. Милет был афинской колонией, которая в числе других ионийских городов была основана Нелеем, сыном Кодра,922 который, как рассказывают, обрек себя на смерть за отечество во время войны с дорийцами. Но возвращаюсь к своему рассказу. Максимин, исправлявший раньше должность викария префекта, родом из города Сопиан в Валерии923 был человек низкого происхождения: его отец был счетным чиновником в канцелярии правителя провинции и род свой вел от карпов, которых разгромил Диоклетиан924 на их старом месте жительства и переселил в Паннонию. Пройдя недолгий курс обучения, он занялся адвокатурой, в чем не достиг особенных успехов, и был затем правителем Корсики, Сардинии, а потом Тусции. После этого он был повышен и заведовал хлебным снабжением Рима, и так как его преемник долго медлил в пути, то он оставил за собой управление Тусцией. Сначала он действовал с большой осторожностью, имея для этого тройное основание. Во-первых, в его ушах звучали слова его отца, который был большой знаток разного рода знамений, связанных с полетом и пением птиц, гласящие, что он достигнет высот власти,... но погибнет от руки палача. Во-вторых, он связался с одним сардинцем, которого потом сам, как прошел о том слух, погубил коварным образом; человек этот был весьма сведущ в вызывании злых духов и получении предсказаний от душ умерших людей. Пока жив был этот человек, он боялся предательства с его стороны и был обходительнее и мягче. В-третьих, потому что он, подобно пресмыкающейся, гадине, держался в низких местах и не мог еще вызвать крупных кровавых дел..
Следующее обстоятельство дало ему повод расширить сферу действий. Бывший викарий Хилон и его жена по имени Максима подали тогдашнему префекту города Рима Олибрию925 жалобу на то, что их пытались околдовать, они добились того, что те, кого они заподозрили, органный мастер Серик, учитель гимнастики Асболий и гаруспик Кампенсий были немедленно схвачены и посажены в тюрьму. Но так как дело затянулось вследствие болезни Олибрия, то раздосадованные задержкой истцы подали прошение, чтобы расследование их дела было поручено префекту хлебоснабжения, на что и было дано разрешение для ускорения дела. И вот, получив возможность вредить, Максимин дал простор прирожденной ему жестокости, дремавшей в его грубой натуре, как нередко проявляют ее дикие звери, которых держат для амфитеатров, когда им удается вырваться на свободу, сломав двери клетки. Предварительное следствие по этому делу велось разными способами словно прелюдия к трагедии. От каких-то людей с исполосанными пыткой боками получены были показания против знатных лиц, будто они через своих клиентов и других низкого положения людей, известных как преступники и доносчики, обращались к колдунам. И вот этот дьявольский следователь, не довольствуясь предоставленными ему полномочиями, представил злонамеренный доклад императору о том, что только более тяжкими казнями можно расследовать и покарать гибельные злодейства, в которых очень многие лица в Риме оказались повинными. Узнав об этом, император, относившийся к проступкам скорее с горячностью, чем с разумной строгостью, пришел в страшное раздражение и отдал приказ, высокомерно подводя под закон об оскорблении величества эти дела, подвергать в случае надобности пыткам даже всех тех, кого древнее право и указы императоров освобождали от кровавого следствия. А чтобы удвоение власти и возвышение положения умножило несчастия, он предоставил Максимину право действовать с полномочиями префекта и для следствия, которое начиналось на погибель многих, приставил к нему нотария Льва, бывшего впоследствии магистром оффиций926 который на своей родине, в Паннонии, занимался грабежом могил; зверская усмешка этого человека выдавала его жестокость, и не менее Максимина он жаждал человеческой крови. Упорная решимость Максимина губить людей усилилась с получением подобного ему товарища и почетного для него указа императора с предоставлением высокого звания. Поэтому в восторге он ставил свои ноги то тут, то там, так что казалось, будто он танцует, а не ходит, стараясь подражать брахманам, которые, как рассказывают, шествуют между алтарями богов с высоко поднятой головой.
Зазвучал сигнал внутренних бедствий и предстоящие ужасы привели всех в оцепенение. Из множества кровавых и жестоких дел, разнообразие и количество которых нельзя перечесть, выделялась смерть адвоката Марина. Он был обвинен в том, что позволил себе искать руки некоей Гиспаниллы при помощи колдовства; после самого поверхностного рассмотрения достоверности доноса, он был приговорен к смерти.
Допуская возможность, что кто-нибудь из моих будущих читателей, тщательно разобрав дело, упрекнет меня в том, что сначала случилось одно, а не другое, или что вовсе пропущено то, чему он был очевидцем, – я замечу в оправдание, что не все, что касалось людей низкого положения, достойно рассказа, и если бы пришлось описывать полностью все, то даже справки в государственном архиве не были бы вполне достаточны, поскольку разгорелось столько бедствий, и неслыханное бешенство безо всякой задержки поставило все вверх дном, когда всем было очевидно, что переживаемые ужасы были не судом, а приостановкой отправления правосудия.
Тогда же был привлечен к ответственности за прелюбодеяние сенатор Цетег и казнен через усечение головы; знатный юноша Алипий за незначительный проступок был отправлен в ссылку, и многие другие люди низшего звания подвергнуты публичной казни. В несчастьях этих людей всякий видел образ грозившей и ему самому опасности, и палач, оковы, мрачная тюрьма являлись всем даже в сновидениях.
В то же самое время был привлечен к ответственности Гиметий, муж прекрасных качеств. Ход этого дела был по моим сведениям таков. Когда он управлял Африкой в звании проконсула, то во время тяжкого голода, посетившего Карфаген, он выдал населению его хлеб из запасов, предназначенных для римского народа; немного позже, когда был большой урожай, он немедленно возместил все выданное. Но так как он продавал нуждавшимся по десяти мадиев за один солид, а сам получал по тридцати, то излишек денег он внес в государственную казну. А Валентиниан, заподозрив, что он сделал при этом аферу лично для себя и прислал мало денег, наказал его конфискацией части его состояния.
В завершение его бедствий открылось в те же дни не менее гибельное для него обстоятельство. На гаруспика Аманция, пользовавшегося тогда большой известностью, был сделан тайный донос, будто его вызывал тот же Гиметий ради каких-то преступных деяний для жертвоприношения. Будучи привлечен к суду, Аманций, хотя и склонялся под тяжестью пыток, однако упорно все отрицал. Так как он настаивал на своем отрицании, то из дома его были взяты секретные бумаги, и там оказалась собственноручная записка Гиметия, в которой тот просил его совершением торжественных обрядов расположить к нему императоров927 в конце записки содержались резкие выпады против императора за его корыстолюбие и жестокость. Узнав об этом из донесения судей, которые дали этому злостное истолкование, Валентиниан приказал произвести самое строгое следствие по этому делу. И так как состоявший советником при вышеназванном Гиметии Фронтин изобличен был в составлении этой записки, то он был подвергнут наказанию розгами и, после того как сознался в этом деянии, сослан в Британию; а Аманций осужден был позднее по обвинению в уголовных преступлениях и казнен.
После этого ряда событий Гиметий был отправлен в Окрикул для допроса префектом Ампелием и викарием Максимином. Ему предстояла, как было очевидно, немедленная гибель; но, воспользовавшись предоставленной ему возможностью, он апеллировал к императору, и защита этим именем спасла ему жизнь. Когда императору доложили об этой апелляции, он предоставил разобрать дело сенату. Сенат, рассмотрев его по всей справедливости, приговорил Гиметия к ссылке в Бои, местность в Далмации. Этим сенат навлек на себя тяжкий гнев императора, который страшно возмутился, когда узнал, что человек, обреченный, по его собственным предположениям, на смерть, подвергся более мягкой каре.
Эти и подобные бедствия, обрушившиеся на многих лиц, вызвали всеобщую панику. Чтобы эти бедствия, выползавшие тайными путями и распространявшиеся мало-помалу дальше, не повлекли за собой целой громады несчастий, по решению знати (т. е. сената), было отправлено к императору посольство. Бывший префект Претекстат, бывший викарий Венуст и бывший консул Минервий должны были подать императору прошение, чтобы кары не оказывались выше проступков и чтобы не подвергали пыткам сенаторов вопреки обычаю и праву. Когда они были приняты на аудиенции и изложили свою просьбу, Валентиниан стал отрицать, что он сделал такое распоряжение, и начал кричать, что его оклеветали. Но квестор Евпраксий в деликатной форме доказал ему противоположное и, благодаря этой его смелости, отменен был жестокий приказ, беспрецедентный по своей суровости.
В то же время, на основании строжайшего следствия, произведенного Максимином, сын бывшего префекта Лампадия, Лоллиан, только что вошедший в пору юности, был уличен в том, что он, в возрасте еще неокрепшего суждения, переписал книгу о чародействе. Ему предстояло, как предполагали, подвергнуться ссылке. По совету отца, он апеллировал к императору. Согласно последовавшему приказанию, он был доставлен на главную квартиру и попал, как говорится, из огня да в полымя: разбор дела был передан консуляру Бетики Фалангию, и Лоллиан умер от руки палача.
Кроме названных лиц были привлечены к ответственности следующие лица сенаторского звания: Тарраций Басс, впоследствии городской префект, брат его Камений, некто Марциан и Евсафий. Они были обвинены в том, что оказывали покровительство колесничному вознице Авхению, как соучастнику в колдовстве. Так как доказательства были сомнительны, то благодаря заступничеству, как рассказывала молва, Викторина, состоявшего в самой тесной дружбе с Максимином, они были оправданы.
Даже на женщин простирались подобные несчастья. Многие матроны знатного происхождения были казнены по обвинению в прелюбодеяниях и безнравственности. Более известные из них были Кларитас и Флавиана. Когда одну из них вели на казнь, то с нее сорвали одежду, которая была на ней, и не позволили даже оставить ничего, чтобы прикрыть срамные части. За это палач, уличенный в совершении этого дикого злодеяния, был сожжен живым.
Далее, сенаторы Пафий и Корнелий, оба сознавшиеся в том, что осквернили себя колдовством, были казнены по приговору того же Максимина. Такая же участь постигла прокуратора монетного двора. Названных выше Серика и Асболия928 он засек до смерти тяжкими ударами кнута со свинцом, так как, стараясь выманить у них имена соучастников, он дал им клятву, что не прикажет казнить их ни огнем, ни железом. После этого он осудил на казнь огнем гаруспика Кампенсия, не будучи по его делу связан никакой клятвой.
Здесь я считаю уместным рассказать, какая причина привела к гибели Агинация, человека, принадлежавшего, как гласила о том упорная молва, к самой древней знати, хотя и нельзя было подтвердить этого документально. Все более наглея, Максимин, еще будучи префектом хлебоснабжения, найдя достаточный повод усилить свое нахальство, стал позволять себе презрительно обращаться с Пробом, который занимал самое высокое положение среди высших чинов и управлял разными провинциями на правах преторианского префекта929 Агинаций возмущался этим и досадовал, что в судебных следствиях Олибрий предпочел ему Максимина, хотя он был викарием Рима. И вот в частном разговоре он намекнул Пробу наедине, что легко можно устранить этого тщеславного человека, который позволяет себе оскорблять заслуженнейших людей, если он согласен на это. Проб, как утверждают некоторые, послал письмо об этом к Максимину, так как боялся его как человека, искусного в злодеяниях и имевшего влияние у императора. Никто об этом не знал, кроме посланца, передавшего письмо. Прочитав его, этот дикий человек воспылал таким гневом, что пустил в ход против Агинация все интриги, и извивался, как змея, которую придавило колесо. Сюда прибавился и другой важный повод для козней, которые сгубили Агинация. Он стал обвинять умершего уже Викторина, что тот, пока был в живых, продавал приговоры Максимина, и, хотя по его завещанию он сам получил весьма значительный легат930 тем не менее с той же дерзостью угрожал процессом его вдове Анепсии. Опасаясь этого, она придумала для того, чтобы можно было рассчитывать на помощь Максимина, будто ее покойный муж в недавно составленном завещании оставил и ему 3000 фунтов серебра. Сгорая чрезвычайной алчностью – он не был свободен и от этого порока, – тот потребовал половины наследства. Но, не удовольствовавшись и этим, придумал другой способ, как казалось, благородный и безопасный, и чтобы не упустить представившегося удобного случая завладеть богатым состоянием, попросил в жены своему сыну дочь Анепсии, которой Викторин приходился отчимом. Мать дала согласие, и дело было быстро слажено.
В окружении таких и подобных равно достойных слез злодейств, которые изменяли самый облик Вечного города, шествовал вперед этот человек, имя которого можно произнести только со стоном скорби, нес гибель и разрушение благосостоянию многих домов и раздвигал сам себе рамки судебных полномочий. Рассказывают, что у него всегда висела из одного окна преторианского дворца веревка, к концу которой привязывали доносы931 и хотя они не подтверждались никакими доказательствами, но могли повредить многим невинным. Несколько раз он приказывал выталкивать (для вида) из дому Муциана и Барбара, своих служителей, поднаторевших во всяких обманах. Притворно оплакивая несчастья, якобы их удручающие, они громко кричали, преувеличивая жестокость судьи, и не раз повторяли одно и то же, что, мол, не остается никакого средства для привлекаемых к суду спасти свою жизнь, кроме как возбуждать тяжкие обвинения против знатных людей, так как, привлекая их как соучастников своих несчастий, можно надеяться тем самым на освобождение.
Эта неумолимая жестокость выходила за всякие границы, и множество людей попадало в оковы; знатные по происхождению люди облекались в простые одежды и каждый был в тревоге за себя. Нельзя даже поставить в упрек кому-нибудь из них, когда, приветствуя его, они сгибались чуть ли не до земли, слыша, как этот зверски свирепый разбойник кричал, что никто не может оказаться невиновным против его воли. Эти слова, за которыми быстро следовало исполнение, устрашили бы, конечно, даже людей, похожих на Нуму Помпилия и Катона. Дела шли так, что не пересыхали слезы на глазах таких людей, которые страдали лишь от вида чужих бедствий, что случается во время особенных житейских невзгод. Этот судья с медным лбом, нередко отступавший от права и справедливости, имел одно хорошее качество: иногда он, смягчаясь в ответ на просьбы, кое-кого щадил, что почти граничит с пороком, как написано это у Цицерона: «Где гнев неумолим, там господствует величайшая строгость; а где он легко сдается, – величайшая неустойчивость, которую, однако, хотя плохо то и другое, должно предпочесть суровости»932
Через некоторое время Максимин, как раньше Лев, получил преемника и был отозван на главную квартиру императора, будучи возведен в префекты претория. Он не стал от этого сколько-либо мягче и, как змея, старался вредить издали. Тогда же, или немного раньше, появились зеленые побеги на метлах, которыми подметали зал заседаний сената, и это служило предзнаменованием того, что люди самого низкого звания поднимутся до высших чинов сановников.
|
|
|
