 |
Сталин — Гитлер — Тухачевский
|
|
|
|
Только что подведенные мной итоги сталинской подлинно вредительской работы еще раз вполне объясняют и оправдывают неудачную попытку группы «красных маршалов» избавить Россию от современной своеобразной распутиниады.
Как я уже писал в предыдущем номере, программа внутренней политики заговора была продиктована неотложными потребное- тями обороны, оставалась в рамках существующего социального пореволюционного строя, не была связана ни с какой политической доктриной и должна была произвести самые неотложные перестройки — разрыв с Коминтерном, раскрепощение крестьянства, частичное восстановление частной инициативы в хозяйстве (о восстановлении частной торговли имеется проект в самом Кремле) и замену сталинской принудительной «социализации» национальным трудовым сотрудничеством, т. е. некоторым не только хозяйственным, но и политическим раскрепощением населения.
Как бы эта программа ни была далека от наших чаяний и предположений, она, несомненно, была бы в современных российских условиях шагом вперед хотя бы уже тем, что создала бы в СССР правительство, которое на первое место в своей деятельности поставило бы интересы национального целого, интересы государства.
Так как здоровая национальная политика не только нужна данному государству, но и полезна всему международному целому, попытка прекратить двойственную международную деятельность Кремля, казалось бы, не должна была нигде вызывать тревогу и опасения.
На самом деле сталинцы — и официально служащие, и неофициально услужающие — воспользовались очень острыми отношениями между великими державами Западной Европы, чтобы заранее скомпрометировать военное движение, как движение германофильское.
|
|
|
Для надобностей внутренней пропаганды, для оболванивания заграничных «левых дурачков» сначала бахнули во все колокола: высшее командование Красной армии — шпионская организация в распоряжении гестапо. Эффект получился неожиданный: дружественные дипломатические и военные канцелярии шарахнулись в сторону.
Тогда в нужных местах разъяснили, что шпионство Тухачевских нужно понимать, так сказать, в высшем смысле, т. е. что военные заговорщики хотели международную политику СССР вернуть в русло Рапалло, в русло союзных, дружеских отношений с Германией.
В такой постановке уже нет никакого обвинения. Конечно, в тех или иных иностранных дипломатических канцеляриях международная ориентация Тухачевского или Корка могла вызывать весьма сильное недовольство, если они хотели снова коренным образом ломать иностранную политику России. Но вот недавно в «Тан» были напечатаны очень интересные заметки о Тухачевском его товарища по германскому плену Ж. Фервака. Старые друзья виделись еще в прошлом году в Париже, когда сюда приезжал Тухачевский. Рассказывая о напряженном патриотизме Тухачевского, Фервак подчеркивает его положительное отношение к фран - ко — советскому сближению.
Но разве франко — советское сближение исключает на веки веков германо — советские дружественные отношения? Не вечен Сталин, но и Гитлер не бессмертен. Совершенная ненормальность отношений между Германией и СССР питает сталинскую шпиономанию, которая принимает уже явно патологические формы и лучше всякой войны изнутри разрушает Россию. Нужно, закрыв глаза, идти на неизбежную внешнюю катастрофу или искать каких‑то мирных путей для предотвращения новой большой войны, которую Европа уже не выдержит.
«Если допустить, — пишет Троцкий, — что Тухачевский действительно придерживался до последних дней прогерманской ориентации (а в этом я не уверен), то во всяком случае не как агент Гитлера, а как советский патриот, по стратегическим и экономическим соображениям, разделявшимся недавно и Сталиным».
|
|
|
Вилли Шламм напоминает интересные факты из отношений между Сталиным и гитлеровской Германией. И при оппортунистической поворотливости Сталина у него вчерашний день легко может завтра повториться. Для этого нужно только, чтобы сложилась обстановка, при которой возможна стала бы перестраховка в Рапалло сталинского самовластия еще на какой‑то промежуток времени. Если же допустить, что как «патриот» Тухачевский полагал необходимым искать сближения с Германией, то тогда интересно было бы разгадать, с какой Германией.
16 июля один из известнейших и авторитетнейших английских публицистов У. Стид напечатал в «Спектаторе» исключительно интересную статью, оставшуюся незамеченной, о международной или, точнее сказать, германской ориентации некоторой части командования Красной армии. Конечно, все сообщаемое остается целиком на ответственности автора, но я хотел бы здесь обратить внимание на несколько строк в конце этой статьи. Немецкое командование, по сведениям Стида, действовало помимо Гитлера. «Переговоры представителей рейхсвера достигли такого успеха на этом пути, что высшее германское командование решило предоставить Гитлеру и его партийным единомышленникам сравнительно свободные руки, как во внутренних делах, так и в дипломатической сфере. Оно исходило из предположения, что наци, вероятно, наделают бед и в том и в другом направлении. А как только в России установится военная диктатура, рейхсвер заберет Гитлера в свои руки».
Я заинтересовался статьей Стида больше всего из‑за самой последней, мною подчеркнутой фразы. Она странно напоминает мне другое сообщение. В одном очень серьезном месте за границей очень серьезные люди, утверждая, что, по их мнениям, связь части заговорщиков с германским командованием несомненна, говорили, что в случае успеха заговора Гитлер подлежал вовсе устранению от власти в Германии.
Уж если пользоваться толками о «германофильстве» убитых советских генералов, то нужно брать эту легенду в полном и совершенно развернутом виде.
|
|
|
А в таком виде «германофильство» Тухачевского превращается в попытку освободить сразу Европу от двух самых опасных и вредных «новых царей».
Через двадцать лет
В крови, слезах и трауре встречает голодная и замученная Россия двадцатую годовщину воцарившейся там 25 октября (7 ноября) 1917 года жесточайшей в истории диктатуры, кощунственно наименованной ее творцами «диктатурой пролетариата и беднейшего крестьянства».
Именно пролетариат и крестьянство как социальные классы никакого ответственного участия в осуществлении диктатуры не принимали.
Даже наиболее ярые поклонники «революционно — пролетарского» величия ленинского Октября этот факт признают. Так, Л. Троцкий («Бюллетень оппозиции» № 59) пишет, что «пролетариат не может прийти к власти иначе, как в лице своего авангарда». Советы — «только организационная форма связи авангарда с классом. Революционное содержание этой форме может дать только партия». Или, как откровеннее писал в свое время Ленин, Советы «реальны лишь как орган восстания, лишь как орган революционной власти. Вне этой задачи Советы — пустая игрушка». Если бы Ленину не удалось обмануть взбудораженных революцией рабочих и солдат призраком «самой свободной советской демократии», то «пролетарская революция была бы в России делом безнадежным »(В Ленин), т. е. большевикам не удалось бы в России утопить едва рождавшуюся свободу в крови и установить там жесточайший деспотизм партийной олигархии.
Ф. И. Дан («Социалистический вестник», 30 октября 1937 г.) прямо признает, что «большевистская диктатура не возникла как зрелый плод социально — политического творчества и самодеятельности трудящихся масс… Эта диктатура родилась как некая сторонняя сила, которой трудящиеся массы, целиком поглощенные стихийно — революционным разрешением наиболее близких им частных и местных задач, передоверили именно в силу своей социально — политической зрелости разрешение задач общегосударственного и мирового значения».
|
|
|
Что такое значит «передоверили»? Где и когда в условиях «самой свободной страны в мире», каковой после Февральской революции считал Россию сам Ленин, крестьянские и рабочие массы открыто и свободно выразили доверие ленинской или сталинской диктатуре? Как известно, Ленин не хотел ждать для захвата власти ни созыва Учредительного собрания, которое было назначено на 28 ноября, ни даже выборов этого «хозяина земли русской» (13 ноября); не хотел ждать именно потому, что знал: «большинство Учредительного собрания будет против нас». Как известно, «пустой игрушке», Советам, Ленин также не доверял и начал вооруженное восстание накануне открытия II съезда Советов. А затем, с этих пор, где и когда на расстоянии двадцати лет население России, в особенности «диктаторствующий» рабочий класс и крестьянство, могли хотя бы раз высказать свободно свое отношение к диктатуре и громко заявить свои требования? А что этим свободным народным волеизъявлением не будет разыгрываемая ныне в Москве комедия всенародного плебисцита Сталина, в этом никто не сомневается.
Но — наперегонки возражают неисправимые поклонники ленинского Октября — между большевизмом и сталинизмом нет ничего общего . «Выводить сталинизм из большевизма или из марксизма, — пишет Л. Троцкий, — совершенно то же, что в более широком смысле выводить контрреволюцию из революции». Значит, сталинизм есть контрреволюция .
На этот раз г. Троцкий сказал совершенную истину . Более законченной и страшной контрреволюции, действительно, представить себе невозможно.
Однако нельзя только ограничиться одним определением режима Сталина — «контрреволюция». Нужно еще установить историческую дату ее рождения . В статье «Сталинизм и большевизм», посвященной апологии Ленина и самого себя, Троцкий и пытается это сделать. Из этой попытки ничего не выходит. Выходит только одно убедительное для самого Троцкого (и больше ни для кого) положение: большевистская диктатура была революцией, пока в ее аппарате находился г. Троцкий, и стала контрреволюцией, как только в этом аппарате Троцкого не стало. Террор, полное уничтожение всех свобод, ограбление крестьян, запрещение всех партий, кроме одной, запрещение даже в этой одной всякой оппозиции, управление огромным государством в порядке совершенно безответственной бюрократии — все это существовало и в ленинский, и в сталинский период диктатуры. Троцкий этого не оспаривает. Только оказывается, что при Троцком весь этот террористический и деспотический строй направлялся революционным «пролетарским авангардом», а при Сталине аппарат диктатуры стал орудием управления в руках реакционной «бюрократии».
|
|
|
Впрочем, цель оправдывает средства. Поэтому нужно понимать, что при Ленине и Троцком террор был прогрессивный, революционный, ибо большевистская революция «означала переворот социальных отношений в интересах масс, тогда как термидорианский переворот Сталина сопутствует перестройке советского общества в интересах привилегированного большинства». Следовательно, сталинский террор стал террором реакционным, контрреволюционным. Насчет «привилегированного социального меньшинства» — явный на Сталина поклеп, ибо самая удавшаяся ставка на зажиточных и социально избранное меньшинство была сделана нэпом Ленина , а Сталин как раз под давлением левацкого уклона Троцкого взорвал нэп, учинил новый страшнейший погром крестьянства во имя на этот раз уже «окончательного» социального поравнения.
Всматриваясь во все зигзаги большевистской диктатуры за все 20 лет — никакой разницы качественной, идейной, принципиальной нельзя найти между «революцией большевизма» и «контрреволюцией сталинизма». Разница между началом и концом есть существенная только в одном: тогда, осенью 1917 года, оболванивая истомленную войной солдатчину посулами неограниченной свободы и черного передела, Ленин отдал на позор Германии Российское государство и цинично растоптал русскую свободу во имя немедленно, сейчас, «через шесть месяцев», грядущей пролетарской социальной революции в западных капиталистических, созревших к тому странах. Для него не только Советы были пустой игрушкой, но и вся Россия была лишь случайным трамплином для прыжка в жуткую неизвестность мировой социальной революции.
Революция не случилась. Западный «зрелый» пролетариат обманул все расчеты Ленина с Зиновьевым и Троцким. И все трое тогда почувствовали, что, просчитавшись, оставшись в «капиталистическом окружении», они погибнут . К 1921 году и внутри России первый опыт стопроцентного коммунизма провалился в бездну крестьянских, матросских бунтов и черного голода.
Собственно говоря, тогда и кончился раз навсегда заданный Октябрь , Октябрь как блистательный пролог к мировому пролетарскому торжеству. Начались трудные, жестокие, залитые кровью и слезами народа будни полицейской диктатуры «в одной стране». У Ленина перед смертью теплилась еще мысль: не удался интернациональный коммунизм, нужно вернуться к национальной демократии , вернуться на пути той самой Февральской революции, которая Октябрем была взорвана. Ленин отдавал себе отчет, что в октябре 1917 года ему удалось прорваться к диктатуре только потому, что в России уже совершилась революция , что в России уже сломлено сопротивление еще накануне господствовавших классов. В 1923 году он писал, что переворот совершить помогла не только война, но еще и «наличность глубокого буржуазно — демократического революционного движения в крестьянстве».
Вот тогда, в начале нэпа, перед вождями тоталитарной диктатуры партии стоял выбор, идти ли дальше по путям октябрьской не — свободы или, признав ошибку в своем расчете на международный пролетариат, вернуться к свободе, вернуть народу, и в особенности крестьянам и рабочим, подавляющему большинству населения, те самые права полного самоуправления , которые обещал им Ленин в дни Октябрьского переворота.
Выбор был сделан другой . Выбор был сделан один и тот же всеми наследниками Ленина, во главе с еще царствующим Сталиным и уже свергнутым Троцким. Через 20 лет после начала диктатуры все декорации рушились и все парадные одежды износились. Нет ни мировой революции, ни пролетарского авангарда, ни тем более нового человека на новой земле. Диктатура насилия и лжи, режим совершенной не — свободы и презрения к человеку совершенно последовательно и закономерно дошли до своего завершения: Сталина.
Диктатура олигархии превратилась в диктатуру олигарха. Контрреволюция, начавшаяся в Петербурге 25 октября 1917 года, ныне распространилась на пол — Европы.
Недаром Ленин писал: «Большевизм есть образец тактики для всех».
Для всех, кто волю народа хочет подчинить своему своеволию.
Совершенная неслучайность, что вместо чаемой Лениным пролетарской диктатуры в Европе при Сталине появились Муссолини, Гитлер и прочие малые диктаторы. Именно в европейских тоталитарных режимах, как в зеркале, отразилось подлинное, глубоко реакционное лицо ленинского Октября.
В защиту демократии
ДОКЛАД, ПРОЧИТАННЫЙ 2 МАРТА 1938 ГОДА В НЬЮ — ЙОРКЕ
Когда я уезжал в Америку, мои друзья меня спрашивали, почему я намереваюсь выступать в защиту демократии, а не в защиту русского народа.
Ибо я русский и должен всегда думать и говорить только о нестерпимых страданиях моего народа в тисках сталинской диктатуры.
Вы тоже могли бы спросить меня об этом; вы даже могли бы объяснить мне, что Америка с самого начала ее существования была глубоко демократической страной. К тому же никто не покушается на американскую демократию и на американскую свободу и, вероятно, никогда не покусится.
Совершенно верно. Я тоже убежден, что ничто не угрожает нашей демократии. Но принцип изоляции, популярный во многих американских кругах, — иллюзия, опасная иллюзия.
Страны и государства разделены естественными границами, как острова и материки разделены морями и океанами. Но в нашем современном мире идеи и доктрины не знают физических преград. Благодаря нашим методам культурного общения — печать, радио, кинематограф — человечество духовно едино, и великая идеологическая борьба происходит одновременно повсюду.
Недостаточно быть уверенным в силе вашей демократии. Необходимо еще участвовать в борьбе в защиту мировой демократии. Ибо в наши дни гражданин не исполняет своего долга по отношению к своей собственной стране, если он закрывает глаза на события, развертывающиеся в других частях света.
*
Я не пророк. Но мы, русские, которые в 1917 году были свидетелями рождения первой европейской диктатуры — диктатуры Ленина, — предвидели много лет тому назад нынешнее трагическое положение демократии.
В 1923 году я был в Берлине. Я пытался объяснить немецким демократам, что большевизм не есть местное русское явление, а мировая проблема.
Я пытался объяснить, что уничтожение свободы в России и создание жесточайшей диктатуры в этой стране — только начало великой борьбы между демократией и диктатурой в наших цивилизованных странах.
Мои немецкие друзья сочувствовали страданиям моего народа, но утверждали, что в такой высококультурной стране, как Германия, никакая диктаторская или реакционная система не может быть введена и что немецкая демократия никогда не утеряет политической власти.
Вы знаете, что немецкая демократическая республика была свергнута Гитлером. Узнав на деле ужасы гестапо (которое является копией большевистского ГПУ), немецкие эмигранты поняли, что диктатура угрожает свободной культуре и всем нашим гуманитарным традициям.
В своей книге «Предостережение Европе» знаменитый немецкий писатель Томас Манн дает живое описание духовного разложения молодых немецких поколений и их возврата к самым грубым варварским формам. На этот раз катастрофа случилась не в «отсталой, азиатской» России, а в цивилизованном западном государстве. И Томас Манн в заключение восклицает:
«Европа уже, может быть, погибла».
*
В 1927 году я посетил Соединенные Штаты. Это был кульминационный пункт американского «prosperity» и самый цветущий период деятельности Лиги Наций в Европе. Все спешили разоружаться и мечтали о вечном мире. Первая экономическая конференция в Женеве намеревалась уничтожить все преграды для свободной международной торговли. Советский дипломат Сокольников (ныне осужденный сталинским судом как «немецкий агент и японский шпион») говорил о возможности мирного сосуществования диктатуры и демократий, и все ему верили.
Но никто не верил моим предостережениям, когда я говорил, что невозможно восстановить общий мир и общее благосостояние, разрушенные великой войной, — покуда мир разделен на два враждебных лагеря: демократия и диктатура; тоталитарные государства и государства свободы.
Взгляните на карту Европы. Испанию пожирает огонь гражданской войны. Северная Африка медленно минирована. Средиземное море превращено в осиное гнездо. Фашисты и коммунисты пользуются малой гражданской войной в Палестине, чтобы разжигать националистические страсти в мусульманских странах. Балканы постепенно отрываются от Лиги Наций, дабы следовать за Германией.
Повернитесь на Дальний Восток, и вы увидите, что японская империя широко использовала разделение европейского мира на два враждебных лагеря. Япония смело наложила руки на Китай, чего бы она никогда не посмела сделать, если бы в ее тылу существовала сильная Россия.
Таким образом, приближается великое столкновение в Тихом океане.
Вместо всеобщего разоружения — пламя войны все разрастается, и все ярче загорается его зловещее зарево. Почему?
Потому что все три великие диктатуры — большевистская, национал — социалистическая и фашистская — рождены войной, живут войной и стремятся достигнуть своих целей через войну; или через психологическое отступление свободной культуры перед тоталитарными законами жизни, т. е. перед абсолютным рабством и вечным насилием.
Общественное мнение в Соединенных Штатах и в Европе до сих пор еще проводит линию разграничения между воинственными намерениями Гитлера и Муссолини и так называемым искренним миролюбием Сталина. Европейская демократия далее включила коммунистов в общий фронт для защиты мира, свободы и демократии. Это очевидная ошибка. Я настаиваю и буду впредь еще не раз настаивать на абсолютном тождестве сущности всех трех ныне существующих тоталитарных диктатур.
Янус, древний бог войны, имел два лица. Современный бог смерти и разрушения имеет три лица.
И все же многие этого не понимают и, повинуясь личным симпатиям, считают одни диктатуры хорошими, а другие — плохими. Они стремятся помочь хорошим и бороться против плохих. С какими результатами?
Диктаторские силы наступают на демократию со всех сторон, между тем как демократические силы парализованы. Вместо того чтобы укрепляться и начать общее наступление против трехликой диктатуры, демократия поглощена внутренними распрями. Каждый демократ подозревает своего соседа в фашистских или коммунистических симпатиях. Это извращение здравого смысла и демократической логики порой походит на массовую патологию.
Я не могу понять тех искренних демократов, которые во имя защиты свободы ищут союза с большевиками. Ибо последние такие же враги свободы, как и фашисты, которых они хотят уничтожить. А в это же время другие, запуганные коммунизмом, бросаются в объятия Гитлера, хотя трагические последствия гитлеризма не менее очевидны.
Именно этим развалом демократических сил и пользуются тоталитарные государства. Ибо эта слабость облегчает цели диктаторщиков в их борьбе против демократии.
*
Во имя свободы, которую он уничтожил у себя, Сталин проповедует за границей создание общего демократического фронта против фашизма, в то время как Муссолини и Гитлер объясняют свои агрессивные планы необходимостью оградить европейскую культуру от коммунистического варварства. Между тем их привязанность к гуманитарной культуре во всяком случае не более велика, чем привязанность к этой культуре коммунистов.
Мировая демократия, ослабленная внутренними распрями, окопалась, как в осажденной крепости, в пределах уже немногих сохранивших свободу государств.
Но даже здесь демократии грозит конечное поражение, покуда она включает в свои ряды людей, готовых открыть двери своей крепости национал — социализму или коммунизму.
Вспомните, что Димитров, генеральный секретарь Коминтерна, совершенно открыто писал о проникновении коммунистов в ряды демократии и сравнивал эту тактику с троянским конем, введенным во вражеский стан.
Сталин писал, что политическое соглашение с социалистическими партиями и профсоюзами необходимо для того, чтобы «проникнуть в рабочие массы и разъяснить им реакционный характер политических и профсоюзных вождей…».
Вы видите, что все диктатуры, порожденные войной, одинаково ненавидят свободу и одинаково стремятся к ее уничтожению. Демократы, которые не борются против всех диктатур, на деле не борются ни против одной из них. Ибо тот, кто не защищает свободу повсюду, не защищает ее нигде.
Ныне никто уже не сомневается в тождестве гитлеризма и фашизма. Относительно этого сходства в Берлине недавно рассказывали характерный анекдот.
Вы помните, что осенью прошлого года Муссолини посетил Берлин и был торжественно принят Гитлером. Когда итальянский дуче высадился из вагона, германский фюрер приветствовал его по — фашистски, воскликнув:
— Viva Imperator!
И Муссолини, с полным сознанием своего величия, иронически ответил:
— Viva Imitator!
Однако сам гордый дуче… лишь блестящий ученик — ученик Ленина, этого отца всех современных диктатур и учителя всех диктаторов.
*
Мне не трудно доказать вам правильность этого утверждения. Несмотря на все различия, существующие между фашизмом и коммунизмом, они совершенно сходятся в одном основном пункте: в их отношении к демократии, к гражданским правам человека и к свободе духовного творчества. В глазах всех диктаторов человек не есть субъект гражданских, политических и духовных прав, ему принадлежащих… Человеческие существа суть лишь строительный материал для создания тоталитарного общества. И никто не превзошел Сталина в искусстве систематически уничтожать человеческую жизнь.
Достаточно напомнить вам, что во время насильственной коллективизации миллионы людей были раздавлены, как кирпичи, превращенные в прах, когда взрываются старые здания.
Насилие во имя осуществления целей диктатуры есть основной закон, применяемый всеми тоталитарными государствами. Все они провозглашают, что неограниченная деспотия правящего меньшинства — это единственный закон человеческого общества.
До сих пор есть люди, которые осуждают фашизм, в то же время оправдывая насилие Сталина. Они утверждают, что это насилие неизбежно ввиду варварской природы русского народа, с которым невозможно обращаться иначе.
До Гитлера эти нелепые доводы могли еще казаться приемлемыми. Ибо все в Европе и Америке помнили о преступлениях царского режима. А высокая культура русского общества едва ли была кому‑либо известна за границей.
Но восхождение Муссолини в утонченной Италии и торжество Гитлера в глубоко цивилизованной Германии окончательно снимают с русского народа несправедливое обвинение и разрушают легенду об его «азиатском варварстве».
Я могу решительно утверждать, что, несмотря на эксцессы царского антисемитизма, «арийская политика», ныне проводимая Гитлером в Германии, была бы совершенно невозможна в дореволюционной России.
Как же случилось, что Сталин и Гитлер стали возможны?
*
Ясно, что появление одного и того же типа деспотизма в разных странах, чья культура и экономическая структура глубоко различны, объясняется не только местной, но и общей причиной. И эта общая причина — великая война, с ее социальными, экономическими и психологическими последствиями.
Мы стоим перед одним из самых жутких исторических парадоксов. Война 1914 года должна была быть, как вы знаете, «последней войной». Она должна была разрушить последние пережитки деспотизма. И именно эта война сделалась источником новых гигантских вооружений и новых страшных конфликтов. И именно после этой войны больше чем три четверти Европы подпали под тоталитарное иго.
*
Это напоминание о великой войне через двадцать лет после перемирия может показаться вам несколько устарелым, старомодным. И все же я должен намеренно к ней вернуться. Ибо, рассуждая о гибели русской демократии, о происхождении диктатур и о причинах экономического и политического кризиса, люди постоянно забывают, что великая война не была обыкновенным вооруженным конфликтом.
Это было глубочайшее потрясение, которое разрушило старую экономическую систему, старую социальную структуру и старую психологию человечества.
Величайшим несчастьем мира в послевоенный период было то, что ни правительства, ни международное общественное мнение не поняли этого глубокого переворота. Они оказались неспособными справиться с новыми фактами. Государственные деятели продолжали думать, управлять и творить согласно старым формам и в темпах, утвержденных долголетней рутиной.
А между тем война разрушила традиционную европейскую экономику; она расшатала самую основу социальной жизни и нанесла особенно тяжкий удар средним классам. Целые слои европейского населения были взорваны и деклассированы.
Но психологические последствия войны были еще более трагичны. Катастрофа уничтожила гуманитарную демократическую европейскую культуру, такую старую, что она казалась вечной. Массы потеряли веру в прочность существующего порядка и в возможное благополучие грядущего дня. И вместе с этой тревогой в человеке — и особенно в молодом человеке — пробудилась потребность в вожде и в коллективной, стадной жизни.
Отказавшись от собственного «я» и от личной ответственности перед жизнью, человек ощущает уверенность в себе лишь тогда, когда он шагает нога в ногу с другими под предводительством вождя. Он шагает с энтузиазмом. Он находится в постоянном движении. Он «динамичен», как охарактеризовал Муссолини фашистскую молодежь.
В Москве, в Берлине, в Риме мы видим те же грандиозные демонстрации, те же военные парады, те же ослепительные праздники и шествия. Все диктаторы предоставляют этой деклассированной и фанатизированной молодежи мнимую самодеятельность, иллюзию свободного всенародного творчества. Они скрывают свой деспотизм под видимостью новой, массовой сверхдемократии.
*
Я должен напомнить вам о другой черте послевоенных поколений: они не понимают свободу. Они политически реакционны… Конечно, эта реакция не имеет ничего общего со старой, довоенной реакцией аристократических или плутократических кругов. Это — своеобразный реакционный дух средних и особенно низших слоев, вырванных с корнем и выброшенных за борт.
Эта ненависть к свободе, на которую я только что указал, связана с ненавистью к капитализму. Ибо эти несчастные толпы инстинктивно чувствуют, что дореволюционные поколения несут ответственность за войну и за ее последствия. Они не хотят возврата к прошлому. Они боятся реставрации старой экономической и социальной системы.
Вот почему все современные тоталитарные диктатуры, основанные на деклассированных массах, антикапиталистичны. Нелепо утверждать, что фашизм — оплот капиталистического мира.
Все те, которые близко изучили итальянскую и германскую экономическую жизнь, знают, что Гитлер и Муссолини создали систему государственного капитализма, в которой нет свободы, как нет ее в советской России.
Правда, некоторые капиталистические правящие круги пришли на помощь Гитлеру и Муссолини в их борьбе за власть так же, как генерал Людендорф пришел на помощь Ленину. Но последствия оказались достаточно плачевными. В фашистских странах капиталисты и банкиры больше не пользуются свободой. Они находятся под постоянным контролем и террором партийных ячеек совершенно так же, как рабочие в России.
Антикапитализм и псевдодемократия лежат в основе всех тоталитарных деспотий. Начиная с Ленина все тоталитарные диктаторы фанатически верят, что голое физическое насилие и моральный террор — вернейшие, наилучшие средства для управления человечеством или, вернее, — человеческим стадом.
Насилие есть единственная правда в мире — таков лозунг Рима, Москвы и Берлина. Для того чтобы добиться общего благополучия, можно убивать бесчисленное количество людей, подвергать их постоянному террору, заставлять их думать и работать только согласно официальным директивам.
Современные поколения должны безропотно погибнуть; они должны быть принесены в жертву воле вождей, во имя грядущих поколений. Каждая диктатура провозглашает свой идеал счастья… Идеалы могут быть разные, но методы повсюду одинаковы: насилие и мучительство, примененные к большинству населения вооруженным меньшинством.
Ваш соотечественник, Юджин Лайонс[263], который был еще недавно пламенным защитником большевизма, выпустил книгу, замечательную по искренности тона и по жуткому реализму описываемых картин. В этой книге («Assignment in Utopia») автор пишет, что человек, который убил бы своих близких и родных во имя своего еще не рожденного потомства, был бы посажен на электрический стул. А между тем тысячи великодушных и как будто здравомыслящих людей открыто выражают свое восхищение перед сумасшедшими преступниками, которые погубили миллионы и миллионы невинных граждан во имя будущего благополучия.
Конечно, столь извращенное психологическое сознание было бы невозможно в культурном мире до войны.
Вполне понятно, что четыре года постоянного убийства на фронте разрушили самое понятие о ценности человеческой жизни. Если во имя интересов империалистических государств можно было уничтожить пятнадцать миллионов граждан, то во имя грядущего счастья человечества не только можно, но должно уничтожить еще сто миллионов жизней.
Так думал Ленин со своими соратниками под конец войны и писал об этом в своих брошюрах. Если империалистические вожди считали, что конечная победа оправдывает все преступления и все жертвы, — то же самое должно было относиться и к войне классовой. И если борьба между великими державами простиралась на весь мир, то борьба пролетариата также должна была быть развернута в интернациональном, мировом масштабе.
В образец своего интернационального, классового, пролетарского империализма Ленин взял самый совершенный аппарат войны буржуазного империализма — германский.
В эпоху Наполеона знаменитый стратег, генерал Клаузевиц, написал классический труд о целях и способах войны. Ленин прилежно изучил эту книгу и нашел в сочинении этого прусского юнкера, по его собственным словам, «мысли настоящего марксиста».
И, уже находясь у власти, Ленин откровенно признавал, что он хочет в России осуществить государственный капитализм по образцу Германии военного времени .
«В Германии, — писал он, — мы имеем последнее слово крупно — капиталистической техники и планомерной организации, подчиненной юнкерски — буржуазному капитализму… поставьте на место государства военного, юнкерского, буржуазного, империалистического — государство пролетарское, и вы получите ту сумму условий, которая дает социализм». И, добавляет он, не нужно жалеть диктаторских приемов для того, чтобы поскорее научиться государственному капитализму у немцев.
*
Геринг, знаменитый национал — социалистический вождь, недавно объявил: «У нас нет масла, но есть пушки».
Демократы в Европе и Америке пришли в негодование. Напрасно! Ведь Геринг в краткой форме выразил все содержание и советского, и фашистского тоталитарного планового хозяйства.
Сталинские пятилетние планы, как и четырехлетний план Геринга, есть попытка руководить хозяйством в целях войны.
По мнению Москвы, новое мировое столкновение капиталистических держав назревает в Западной Европе, на Дальнем Востоке и в Тихом океане. И эта новая война народов обязательно должна превратиться в мировую войну классов.
Сталин верит в это превращение так же твердо, как верил Ленин и верит Троцкий. Источник смертельной ненависти Сталина и Троцкого друг к другу не в различии идей и принципов, а только в различии тактики и стратегии.
Троцкий хочет взрывать демократию сейчас же , в мирное время, в порядке стачек и восстаний. Сталин, узнав на опыте крепость западных демократий в мирное время, видит дальше и глубже. Он ведет тактику единства с западными демократиями, дабы обеспечить себя от преждевременной для его целей войны.
Антикоммунистический блок тоталитарных государств, Германия — Италия в союзе с Японией, своим военным динамизмом приближая новую большую войну, работает на пользу Сталина, не как диктатора России, а как будущего руководителя мировой коммунистической революции.
Муссолини громко объявляет: «Вся Европа будет фашистской».
Сталин думает: «Пусть скорее попробует: атака фашизма на демократию закончится нашей победой».
*
Сталин отказался от основного взгляда Ленина на то, что совершенный им в 1917 году 7 ноября переворот был началом международной коммунистической революции. Ленин знал, что Россия, где 90 процентов крестьян, не созрела для пролетарской революции. Но верил, что через несколько месяцев после его собственной победы настоящая пролетарская революция вспыхнет в Германии, в Англии и в других сверхиндустриализированных странах. Длительное существование пролетарской диктатуры в одной стране он считал невозможным. «Мы живем не только в госуда
|
|
|
