 |
История философии как философия 10 глава
|
|
|
|
В философском мышлении (в потенциях философской логики) XX века исторически наличные, и исторически сосуществующие, и исторически общающиеся культуры (культуры разумения...) предполагаются строго логически (трансдуктивно) как возникающие и развивающиеся в точках своего самообоснования: в процессе расхождения из логических начал, схождения в логические начала.
IV
На основе такого понимания возможно — предварительно и предположительно — очертить место философской логики в построении и общении человеческих культур:
Возможность бесконечного развертывания — в веках, в общении культур — какой-то исторически определенной культуры коренится, согласно этому предположению, во всеобщем онтологическом замысле (и смысле) данной культурной целостности.
Каждая культура по-своему актуализирует и проецирует в бесконечность одну из возможностей бесконечно возможного мира, бесконечно возможного бытия. Этот всеобщий и особенный смысл каждой культуры изначально формируется в очагах философского разума.
Вне такого философского начала, вне философского начинания “мира впервые” культура еще не может отпочковаться от “цивилизации”, от своих общесоциальных оснований, приобрести свою из- и на-вечность, она еще не оснащена для путешествий среди других культур и веков.
Сейчас я сформулирую (хотя бы для наглядности введенного предположения) несколько преувеличенно обобщенных утверждений.
Однако общеисторические, историко-культурные, культурологические публикации и исследования последних десятилетий дают вполне серьезные основания для таких утверждений.
Начну с античности.
Античное понимание и претворение бытия предполагает собственный философский (сформулированный логически или неявно направляющий внутреннюю установку сознания) смысл бытия, смысл человеческой жизни, смысл бытия личности.
|
|
|
В этом плане античная культура есть опыт понимания мирового хаоса как космоса (внутреннего образа), опыт о-пределивания беспредельности, опыт актуализации бытия в его эстетически значимом эйдосе (внутренней форме).
Бытие актуализируется в эйдосе вещей (единое), событий (трагедийный катарсис), человеческих стремлений (характер).
Столь излюбленное в Новое время тождество “разум = познающий разум” делает вообще бессмысленным, невозможным понимание истории как истории культуры, как общения культур. Только если предположить особенный разум (особенное всеобщее) античности, особый смысл понимания — и реально-практического построения вещей — для античного человека, возможно всерьез развивать идею античной культуры, возможно понять эту культуру как целое, единое, всеобщее произведение в общении с иными культурами-произведениями. Конечно, задача познания необходимо вплетается в здание античной культуры, но в этой культуре, в замысле “эйдетического” разума познать вещи (“как они есть сами по себе”) — это лишь аргумент, средство для изначального понимания мира — в пафосе его устроения.
Средневековый разум предполагает (и полагает) культуру, в которой изначален совсем иной, чем в античности, и иной, чем в Новое время, смысл понимания, разумения вещей, бытия в целом. Средневековое мышление, формирующее изначальность и всеобщность (“неснимаемость”) средневековой культуры, предполагает, что понять бытие мира и человеческое бытие означает понять предметы, события, индивиды — в замысле их причащения всеобщему субъекту. Причащение это имеет тройное значение; это — эманация дo-бытийного слова, это — восхождение к всеобщему, это — глубинное тождество двух определений идеи личности: определений все и ничто.
|
|
|
И отнюдь не только тонкости схоластики здесь подразумеваются. Нет, в деятельности каждого средневекового мастера — крестьянина и златоткача, каменщика и ювелира — существует и направляет всю его деятельность единый смысл, единый замысел культуры: понять предмет (камень, ткань, землю) означает понять этот “предмет” как продолжение рук и ума мастера, понять предмет как средство к цели, вне его телесного бытия существующей, причастной личности. Дом — это покров человека и порыв к небу. Камень — это блеск и свет человеческого бытия...
Не буду сейчас специально говорить о познающем разуме Нового времени, для которого понять предметы и людей означает понять их как предметы познания, как они есть "сами по себе", “на самом деле” в бесконечном отдалении от субъекта, невозможном и — насущном в очищении от вмешательств и “искажений”, вносимых нашей мыслью и нашим чувством. Это — пафос паскалевского “мыслящего тростника” или картезианского ego cogitansпо отношению к абсолютно чуждой и совершенно инобытийной, протяженной субстанции. О всеобщих особенностях и практических свершениях “познающего разума” написано особенно много; некоторые идеи, необходимые по замыслу статьи, я сформулировал выше. Во всяком случае, познающий разум не менее парадоксален, глубок и всемогущ, чем разум “эйдетический”, или разум “причащающий”. Но и не более глубок, всемогущ, всеобщ. Это — иной разум, и именно как иное всеобщее, иной пафос актуализации всеобщего, разум Нового времени лежит в основании нововременной культуры, т.е. входит — на грани своего бытия — в диалог с иными культурами.
Не могу сейчас детально развивать эту очень специальную и трудную тему27. В заключение — не вывод, но, скорее, что-то вроде логической гипотезы.
Предполагаю, что каждая новая культура как нечто, по замыслу, всеобщее и на-вечное формируется в тех средоточиях человеческой истории, в которых наша предметная деятельность на пределе своего экстенсивного развития замыкается “на себя”.
В таких точках исходная “самоустремленность” человеческой деятельности28реализуется актуально и основополагающе, Реализуется в уме индивида.
|
|
|
Вспыхивает Вольтова дуга переосмысления мира: разум коренным образом преобразует собственное начало, замысел, пафос, формирует новое начало культуры, новую форму действенной актуализации бесконечно-возможного мира. Такие точки самозамыкания цивилизаций фиксируются вполне определенно, локализованы географически: Афины V века или Римская империя, загнанная в катакомбы первых христиан; города-государства Возрождения (Флоренция, Генуя) или Англия первоначального накопления; Франция “Энциклопедии” или... Но не буду множить примеры...
Диалог культур в этих точках оказывается действительно порождающим диалогом — внутренним диалогом различных смыслов бытия мира и бытия личности, мифа и логоса; “формы форм” и “всеобщего субъекта”; логики причащения и логики познающего разума. Только во взаимообосновании с иной культурой (и иными культурами) существует и бесконечно развивается данная культура.
Само диалогическое бытие культуры имеет действительно диалогический смысл (смысл диалога личностей) только тогда, когда это спор всеобщих особенных разумов, особенных начал мира. Начал, существующих только в этом общении, на грани взаимопорождения.
Понимаю, что соображения, развитые в этом четвертом разделе, действительно очень рискованны и предварительны. Но уверен, что вне таких (или иных) предельных идеализаций, вне выхода к началам культуры, невозможно ни само бытие культуры, ни ее осмысление.
Культура существует навечно тогда, когда она укоренена в собственной философской логике.
23Пусть с отрицательным знаком, но сюда же ориентированы и антинаучные (и прямо иррациональные) философские системы этого времени.
24Слово о “вырождении” и ироническая интонация относятся в этом перечислении не к самим по себе научным теориям или спектру нравственных императивов, или... Все это вещи весьма почтенные и необходимые в духовной жизни человека. Но вот когда эти насущные феномены культуры становятся смыслом и благой вестью идей и проблем философских, тогда происходит двойное вырождение: и философии, и самих этих внефилософских идей в их насущности и неповторимости.
|
|
|
25Конечно, в этом определении философской логики я несколько сдвинул всеобщие философские характеристики к полюсу проблем XX века, к проблематике, смысл которой будет в какой-то мере ясен на основе моих последующих тезисов. Но это сдвиг — в едином контексте истории философской мысли. Платон и Аристотель, Прокл и Аквинат, Николай Кузанский и Джордано Бруно, Декарт и Спиноза, Кант и Гегель постоянно (в разных поворотах и формах) подчеркивали одно: дело философии — обоснование начал мысли, начал поэтики или теологии, или науки, в их всеобщем онтологическом (отношении мысли и бытия) определении.
26Конечно, на этом философские превращения не кончаются... Без соотнесения с идеями Лейбница или (и) Паскаля “система” “Спинозы — Декарта” есть еще недостаточно проработанная система, ее логико-философские связи, переходы и неявные диалоги еще недостаточно выявлены и актуализированы. Но и это еще не все... Ясно, однако, что мы не думаем сейчас писать истории философии и должны невольно ограничиться намеком на основные ходы историко-философской реконструкции философских учений.
27 Два примечания. Во-первых, здесь обозначены только некоторые культуры в их всеобщем замысле. Выбор определялся, с одной стороны, мерой историко-культурной исследованности, готовности к сосредоточенным определениям. С другой стороны, существенным было то, насколько я сам могу проникнуться данным культурным пафосом, насколько пафос этот и замысел этот входят в мою собственную культуру. Рассуждать вчуже тут нельзя. В итоге выпала, к примеру, культура Востока, несмотря на все ее значение и глубину замысла. Кроме того, каждая из культур, включенных в мое размышление, конечно же, гораздо разветвленнее и многозначнее, чем она сейчас (схематично) определена. Предполагаю, что многие из таких ответвлений (культура Византии, культура Возрождения, культура Просвещения и т.д.) могли бы быть определены самостоятельно, в собственном, отпочковавшемся от ствола, онтологическом смысле и замысле. Все это существенно, но здесь мне необходимо было просто разъяснить, что именно я подразумеваю, говоря об особом онтологическом замысле каждой культуры, способной одиноко и самотождественно обращаться с иными культурами, имея бесконечные ресурсы своего саморазвития.
Во-вторых. Единый замысел той или иной культуры целостно трансформируется и заново фокусируется в различных ее сферах, формах, отдельных произведениях. Так, в искусстве Нового времени исходный онтологический замысел (мир как предмет познания) коренным образом преображается в идее самопознания и — общения, осуществляемого индивидами в прокрустовом ложе “познающего разума”. Мучения души и духа, претворенные в искусстве и нравственности этой эпохи, катарсис, здесь возникающий, неповторимы и глубоко трагичны. Но проблема эта — предмет особых исследований.
|
|
|
28 Наша деятельность, направленная на собственные предметы, орудия (органы), цели, всегда есть деятельность по отношению к самой деятельности, по отношению к ее субъекту, к самому действующему человеку, т.е., по определению, “деятельность самоустремленная” [Selbstischtatigkeit]... (см. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 42). В этом исходном определении человек изначально рефлективен, не совпадает с самим собой, обращен в “себя”.
|
|
|
