Русская игра «в ножичек»

В Угличе опальный царевич провел свое детство, оказавшееся, к несчастью, недолгим. Если верить летописцам, он еще ребенком обнаруживал «особенную склонность к дурному обращению, проявлял буйный нрав, мстительный характер, а также наме­рение к жестокости». Кроме того, мальчика отличала чисто семейная черта – необузданность характера, неуравновешенная психика, идея навязчивых состояний.

Рассказывали, что Дмитрий охотно смотрел, как резали быков и баранов, а иногда пробирался в кухню, чтобы собственноручно свернуть шею нескольким цыплятам. Однажды зимой, играя со своими сверстниками, царевич велел сделать из снега двадцать фигур в виде людей и, дав им имена Годунова и других приближен­ных бояр своего старшего брата, с возгласом: «Вот, что вам будет, когда я стану царствовать» – рубил им головы или четвертовал.

Вообще, выбор первого на Руси «доброго царя» – героя леген­ды – был во многих отношениях случайным. Даже среди столичных жителей немногие видели младшего сына Грозного. В небольшом городе Угличе его знали лучше, и там всем было известно, что ца­ревич унаследовал от отца жестокость и буйный нрав. Дикие заба­вы Дмитрия приводили в смущение многих знатных угличан, да и дворянские писатели осуждали подобные «детские глумления».

Однако в народе жестокость по отношению к «лихим боярам» воспринималась совсем иначе, ведь Дмитрий обещал стать таким же хорошим царем, как и его отец. И хотя подверженные суевери­ям современники считали, что больные эпилепсией, или, как ее называли, черным недугом, одержимы нечистой силой, простой люд по‑ прежнему верил в доброго царевича, что впоследствии во многом способствовало рождению легенды. Борис Годунов запре­тил упоминать имя Дмитрия в молитвах о здравии членов царской семьи на том основании, что царевич был, по тогдашним пред­ставлениям, незаконнорожденным. Но об этом в годы Смуты предпочитали не вспоминать.

Вернемся к трагическим событиям 1591 г. Борис, управлявший государством от имени недееспособного Федора, прислал в Углич дьяка Михаила Битяговского, наделенного самыми широкими полномочиями. К этому времени и царевич Дмитрий, и его мать Мария Нагая фактически почти полностью лишились привилегий, которые имели как удельные князья, а все доходы, поступавшие в местную казну, контролировал все тот же Битяговский. Через несколько дней, 15 мая 1591 г., царевич Дмитрий был обнаружен мертвым. Согласно официальной версии, он нечаянно нанес себе рану, которая оказалась смертельной.

По всей столице тут же разнесся слух о том, что царевич Дмит­рий был злодейски зарезан людьми, подосланными Борисом Го­дуновым.

Смерть Дмитрия Угличского и Московского сопровождалась бурными событиями. В Угличе произошло народное восстание. Угличане, подстрекаемые царицей Марией и Михаилом Нагим, разгромили Приказную избу, убили государева дьяка Битяговско­го, его сына и других боярских посланников. Четыре дня спустя в Углич прибыла следственная комиссия, допросившая сто сорок свидетелей. Протоколы допросов, а также заключение комиссии о причинах смерти Дмитрия сохранились до наших дней. Однако существует мнение, что основная часть угличских материалов до­шла до нас в виде беловой копии, составители которой то ли огра­ничились простой перепиской имевшихся в их распоряжении черновых документов, то ли произвели из них некую выборку, а возможно, и подвергли редактированию.

Тщательное исследование текста «обыска», т. е. следственного дела, проведенное российскими учеными, в значительной мере рассеивает подозрения относительно сознательной фальсифика­ции следственных материалов в момент составления их беловой копии. Основной материал переписан семью разными почерками. Входившие в комиссию подьячие провели обычную работу по подготовке следственных материалов к судопроизводству.

В подавляющем большинстве случаев показания свидетелей‑ угличан отличались краткостью, и подьячие, записав их, тут же предлагали грамотным свидетелям приложить руку. По крайней мере, двадцать свидетелей подписали на обороте свои «речи». Их подписи строго индивидуальны, отражают разную степень гра­мотности, довольно точно соответствовавшую их общественно­му положению и роду занятий.

В следственную комиссию вошли весьма авторитетные лица, придерживавшиеся, тем не менее, различной политической ори­ентации. А вот боярин Василий Шуйский был назначен руководить расследованием, скорее всего, по инициативе Боярской думы. Его, недавно вернувшегося из ссылки, считали едва ли не самым изво­ротливым и умным противником Годунова. Помощником Шуй­ского стал окольничий Клешнин. Он поддерживал дружбу с пра­вителем, хотя и доводился зятем Григорию Нагому, состоявшему при царице Марии в Угличе.

Вся практическая организация следствия лежала на главе Помест­ного приказа думном дьяке Вылузгине и его подьячих. В течение всего расследования и после него Шуйский не раз менял свои пока­зания относительно событий в Угличе, но комиссия в целом выводов не пересматривала. Составленный ею «обыск» содержал не одну, а, по крайней мере, две версии гибели царевича Дмитрия.

Подозрения в насильственной смерти возникли в первый же день дознания. Наиболее энергично эту версию отстаивал дядя царицы Марии Михаил Нагой. Он же назвал и убийц Дмитрия: сына Битя­говского Данилу, его племянника Никиту Качалова и других участ­ников преступления. Но, как ни странно, при этом свидетель не смог привести никаких фактов в подтверждение своих обвинений. Все его доводы рассыпались в прах, едва заговорили другие свидетели.

«Когда зазвонили в колокол, – говорила вдова Битяговского, – он, муж мой Михаил, и сын мой в те поры ели у себя на подворьиш­ке, а у него ел священник... Богдан». Поп Богдан был духовным наставником Григория Нагого и как только мог защищал царицу и ее братьев, утверждая, что те не причастны к убийству дьяка, по­губленного посадскими людьми. Хотя показания попа откровен­ностью не отличались, он простодушно подтвердил перед Шуйским, что обедал за одним столом с Битяговским и его сыном, когда в го­роде ударили в набат. Таким образом, получалось, что в момент смерти царевича его «убийцы» мирно обедали у себя в доме вдали от места преступления, а значит, имели стопроцентное алиби. Пре­ступниками же их посчитали сбитые с толку люди.

Показания свидетелей позволили выяснить еще один любопыт­ный факт: Михаил Нагой не был очевидцем происшествия. Он прискакал во дворец «пьян на коне, мертв пьян» после того, как ударили в колокол. Протрезвев, Михаил осознал, что ему придет­ся держать ответ за убийство дьяка, представлявшего в Угличе особу царя. В ночь перед приездом Шуйского он велел преданным людям разыскать несколько ножей и палицу и подложить их на трупы Битяговских, сброшенные в ров городской стены. Комиссия, расследовавшая дело по свежим следам, без труда разоблачила этот подлог. Городовой приказчик Углича Русин Раков свидетельство­вал, что он взял у посадских людей в Торговом ряду два ножа и при­нес их Нагому, а тот велел слуге зарезать курицу и вымазать ее кровью оружие. Так Михаил Нагой был изобличен, несмотря на то что всячески отрицал свою вину.

Версия гибели царевича по неосторожности содержит два об­стоятельства, каждое из которых подвергалось всесторонней про­верке. Во‑ первых, болезнь Дмитрия, которую свидетели называли «падучей болезнью, немочью падучею». Судя по описаниям при­падков и их периодичности, царевич действительно страдал эпи­лепсией. Как утверждали свидетели, «презже тово... на нем была ж та болезнь по месяцем беспрестанно».

Сильный припадок случился с Дмитрием примерно за месяц до его кончины, перед Великим днем. Как говорила мамка Волохова, царевич во время приступа «объел руки Андрееве дочке Нагова, едва у него... отнели». Андрей Нагой подтвердил это, сказав, что Дмитрий ныне в великое говенье у дочери его «руки переел, а прежде руки едал» и у него, и у жильцов, и у постельниц царевича. О том же говорила и вдова Битяговского: «Многажды бывало, как Димит­рия станет бить тот недуг и станут его держать Ондрей Нагой и кор­милица и боярыни, и он... им руки кусал или, за что ухватил зубом, то объест».

Последний приступ эпилепсии у царевича длился несколько дней. Он начался во вторник, а на третий день царевичу стало немного легче и мать взяла его к обедне, а потом отпустила на двор погулять. В субботу Дмитрий во второй раз вышел на про­гулку, и тут у него внезапно приступ возобновился.

Второй важный момент. Согласно версии о самоубийстве, ца­ревич в момент приступа играл с ножичком. Свидетели описали забаву подробнейшим образом: «... царевич играл через черту ножом, тыкал ножом, ходил по двору, тешился остроконечным ножом в кольцо». Правила игры были просты: в очерченный на земле круг игравшие поочередно втыкали нож, который надо было взять за острие лезвием вверх и метнуть так, чтобы он, сделав несколько оборотов, вошел в землю.

Следовательно, когда с царевичем случился припадок, в руках у него был остроконечный нож. Дворовые люди, стоявшие подле Дмитрия, показали, что он «набросился на нож». Василиса Воло­хова описала случившееся еще точнее: «... бросило его о землю, и тут царевич сам себя ножом поколол в горло». Остальные оче­видцы утверждали, что царевич напоролся на нож, «бьючися или летячи» на землю.

Таким образом, все очевидцы гибели Дмитрия единодушно утверждали, что эпилептик проколол себе горло, и расходились только в одном: в какой именно момент это произошло – при падении или во время конвульсий на земле. Могла ли такая рана повлечь за собой гибель ребенка? На шее непосредственно под кожным покровом находятся сонная артерия и яремная вена. При повреждении одного из этих сосудов смертельный исход неизбежен. Прокол яремной вены влечет за собой почти мгновенную смерть, при кровотечении из сонной артерии агония может затянуться.

Поскольку после смерти Дмитрия Нагие сознательно распростра­нили слух о том, что царевича зарезали подосланные Годуновым люди, боярин‑ правитель использовал первый же подходящий слу­чай, чтобы предать распространителей «клеветы» суду. Таким по­водом стал пожар Москвы. Обвинив Нагих в поджоге столицы, власти заточили Михаила и его братьев в тюрьму, а вдову Грозного насильно постригли и отправили «в место пусто» – на Белоозеро. Кто из современников в те дни мог знать, что через десять лет «уби­енному младенцу» суждено будет стать героем народных чаяний?!

И хотя смерть Дмитрия вызвала многочисленные толки среди бедноты и знатных особ, все понимали: в Москве правит законный царь и династический вопрос поднимать бессмысленно. Но едва царь Федор умер и династия Калиты прекратила свое существова­ние, имя Дмитрия должно было непременно восстать из небытия.

В период короткого междуцарствия после смерти Федора ли­товские «лазутчики» подслушали в Смоленске и записали молву, в которой уже можно было угадать все последующие события Смут­ного времени. Впрочем, толки ходили очень противоречивые. Одни говорили, будто в Смоленске были подобраны письма от Дмитрия, извещавшие жителей, что «он уже сделался великим князем на Москве». Другие утверждали, что появился не царевич, а самозва­нец, во всем очень похожий на покойного князя Дмитрия. Сам же Борис будто бы хотел выдать самозванца за истинного царевича, чтобы добиться его избрания на трон, если не захотят избрать его самого.

Скорее всего «лазутчики» записали слухи, бродившие среди простонародья, имевшего самые смутные представления о том, что происходило в столичных верхах. Низы охотно верили рос­сказням, порочившим правителя Бориса Годунова и пронизанным живым сочувствием к Романовым. Может быть, их распространяли сами Романовы или близкие к ним люди? Ответить на этот вопрос сложно, тем более что в народных суждениях о младшем сыне Грозного трудно было уловить что‑ то чрезвычайно похваль­ное в его адрес. О том, что царевич жив, говорили как бы вскользь, мимоходом, без упоминаний о его достоинствах, законных правах и прочем. Куда оживленнее обсуждали вторую версию, согласно которой объявившийся неожиданно самозванец «Дмитрий» был всего лишь пешкой в политической игре Бориса Годунова.

Вскоре слух о спасении истинного Дмитрия – «доброго царя» получает в народе самое широкое распространение. Служилый француз Я. Маржарет, прибывший в Москву в 1600 г., отметил в своих записках: «Прослышав молву, что некоторые считают Дмитрия Ивановича живым, он (Борис) с тех пор целые дни толь­ко и делал, что пытал и мучил по этому поводу». С другой сто­роны, оживление толков о Дмитрии едва ли можно связывать с заговором Романовых. Эти бояре пытались заполучить корону в качестве ближайших родственников последнего законного царя Федора. Появление «законного» наследника могло только поме­шать осуществлению их планов.

Если бы слухи о царевиче распространял тот или иной бояр­ский круг, покончить с ними Годунову было бы довольно легко. Трагизм положения заключался в том, что молву о спасении млад­шего сына Грозного подхватила толпа, а с ее настроениями нелег­ко справиться даже тирану. Все это и послужило благодатной поч­вой для появления самозванца, кипучая деятельность которого, как оказалось, имела далеко идущие последствия.

Лжедмитрий объявился в пределах Речи Посполитой в 1602– 1603 годах. Им немедленно заинтересовался Посольский приказ. Не позднее августа 1603 г. Борис обратился к первому покрови­телю самозванца князю Острожскому с требованием выдать «вора». Однако было поздно: «вор» уже переселился в имение Адама Вишневецкого.

Неверно, будто Годунов назвал самозванца первым попавшим­ся именем. Его разоблачению предшествовало самое тщательное расследование, после которого в Москве объявили, что имя ца­ревича принял беглый чернец Чудова монастыря Гришка, в миру Юрий Отрепьев.