Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Миф как творец истории




 

Можно не сомневаться, что если бы не боярский заговор, Дмит­рий, горячо любимый и почитаемый своими подданными, цар­ствовал бы долго и счастливо. Но вышло совсем по‑ другому. Одной своей смертью восьмилетний мальчик круто изменил весь ход русской истории, прекратив к тому же существование древ­нейшей царской династии.

Сегодня это кажется невероятным, однако никаких иных дока­зательств не существует: Лжедмитрий I с его довольно сомнитель­ной «легендой» был чрезвычайно популярен. Более того, своим появлением он, как уже говорилось, не только породил целую плеяду самозванцев, но и сделал все для закрепления величайшей народной утопии.

Хроника его деяний и претензий в начале пути похожа на вол­шебную сказку. «Чудом спасшийся царевич Дмитрий» во главе небольшого отряда польских шляхтичей перешел Днепр и напра­вился к Москве, чтобы наказать злодея Годунова, овладевшего короной его предков. А тем временем в столичных храмах диако­ны проклинали Гришку Отрепьева, злостного еретика, вора и рас­стригу. Но что за дело было «царевичу» до Отрепьева? Крепости сдавались ему без боя, народ встречал его как избавителя и свято верил в чудесное спасение.

Пожалуй, во всей российской истории не было случая, чтобы власти было оказано такое безоговорочное доверие. Объяснять это лишь неудачами царя Бориса было бы неверно, поскольку они преследовали большинство российских правителей. Великий го­лод, смятение и пожары, предшествовавшие появлению цареви­ча, – явления для страны вполне привычные. Настоящую попу­лярность самозванцу принесла излюбленная русская сказка об Иване Царевиче. У Достоевского в «Бесах» главный бес Петруша Верховенский подговаривает Ставрогина: «Затуманится Русь, за­плачет земля по старым богам... Ну‑ с, тут‑ то мы его и пустим – Ивана Царевича. Скажем, что он скрывается. Знаете ли вы, что значит это словцо: «Он скрывается»? Но он явится, новая сила, да еще какая неслыханная».

Действительно, сложно придумать более тонкий политический ход в борьбе за власть в России. Царевич, обиженный лихими боярами, наследник державных традиций грозного отца, но при этом сам воплощенное милосердие – именно этот образ пленил воображение широких масс. Конечно, любой здравомыслящий человек того времени прекрасно понимал, что это всего лишь гран­диозная авантюра. Однако с народным мнением приходилось счи­таться, лучшие люди того поколения просто вынуждены были признать в царевиче истинного Рюриковича.

Безусловно, для того чтобы предпринять такую авантюру, надо быть человеком незаурядным, а кроме того, самому искренне поверить в чудесное возрождение. Похоже, Юрий Богданович Отрепьев, мелкопоместный галицкий дворянин, как никто дру­гой отвечал требуемым условиям.

Детства своего он не помнил, так как рано остался сиротой. Отец его, стрелецкий сотник Богдан Отрепьев, погиб в московской Немецкой слободе, там, где иноземцы свободно торговали вином и нередко случались пьяные драки. В одной из них Богдана зарезал некий литвин. Весьма вероятно, что именно сумбурное, неприка­янное детство помогло Отрепьеву убедить себя в своем высокород­ном происхождении. Но в традициях того времени сирота никак не мог преуспеть в государственной службе, поэтому пришлось Юшке, как называли его в детстве, стать слугой при дворе бояри­на Федора Никитича Романова, а после у князя Черкасского.

В целом карьера Отрепьева начиналась вполне успешно. На романовском подворье в Москве он стал человеком незамени­мым – поверенным и ближайшим советником влиятельных бояр. Однако в 1600 г. романовский кружок постигла неудача из‑ за не­состоявшегося заговора против Годунова.

Дело в том, что Федор Романов, двоюродный брат покойного царя Федора Иоанновича, метил в русские цари. Заговор был рас­крыт, Романовых обвинили в покушении на «государево здоро­вье». В результате Федор Романов был насильно пострижен в мо­нахи под именем Филарета, шестилетнего же его сына Михаила, супругу, которую тоже постригли, и всех родных сослали в отда­ленные места.

Отрепьеву, как участнику заговора, грозили пытка и виселица. Вина усугублялась тем, что вооруженная свита Романовых оказа­ла отчаянное сопротивление царским стрельцам, и роль Юшки в этом деле была далеко не последняя. Страх перед виселицей при­вел его в монастырь. Двадцатилетнему дворянину, полному на­дежд, сил и энергии, пришлось покинуть свет, забыть мирское имя. Отныне он стал смиренным чернецом Григорием.

Романовский период в жизни будущего самозванца, однако, да­ром не прошел. Позже историки будут удивляться, что смиренный инок превосходно ездит верхом, изящно танцует, прекрасно владе­ет саблей, знает иностранные языки. Все это вполне объяснимо: до своего пострижения Отрепьев прошел отменную выучку на рома­новском подворье. Судя по всему, покровители не забывали о его образовании, заботились о том, чтобы Юшка был человеком свет­ским. Не они ли подготовили юношу к роли самозванца? Вполне возможно. Особенно если вспомнить, как прореагировал на появ­ление Лжедмитрия упомянутый ссыльный монах Филарет, глава романовского дома Федор Никитич. По его наблюдениям, некогда тишайший чернец вдруг превратился в политического борца. Он, говорил Филарет, живет «не по монастырскому чину, всегда смеет­ся неведомо чему и говорит про мирское житие, гордо заявляет другим монахам, что скоро увидят они, каков он впредь будет».

Связь Романовых с легендой о чудесном спасении царевича под­тверждается и самим Отрепьевым. Позже он поведает полякам, что тайну рождения открыл ему «верный друг», которому он служил до пострижения и чья опала вынудила его «вести жизнь монашескую». Прав был историк Ключевский, когда писал о самозванце, что «он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве».

Потерпев фиаско на службе у Романовых, Отрепьев порази­тельно быстро приспособился к новым условиям жизни. Пона­чалу он боялся попадаться на глаза годуновской полиции, ски­таясь по разным окраинным монастырям. Однако через год его застают уже в самом Чудове, в монастыре Московского Кремля. В монашеской среде его карьера развивается столь же стреми­тельно, как и среди боярской элиты.

Для начала его заприметил и взял к себе в келью архимандрит, затем Григорий оказался у патриарха Иова. Тот в своих грамотах писал, будто взял Отрепьева на патриарший двор «для книжного письма». На самом деле Иов приблизил способного инока не толь­ко из‑ за хорошего почерка. Чернец вовсе не был простым пере­писчиком книг. Ум и литературное дарование явно выделяли его среди прислужников патриаршего двора.

Прошло совсем немного времени с тех пор, как Григорий при­ходил во дворец в свите окольничего Михаила Никитича. Теперь перед ним вновь открылись двери кремлевских палат. На Царскую думу патриарх являлся с целым штатом писцов и помощников, среди них был и Отрепьев. Патриарх в письмах утверждал, что чернеца Григория знают и он сам, святейший патриарх, и еписко­пы, и весь собор.

Сам же Отрепьев, где только мог, разведывал все, что относи­лось к царевичу Дмитрию, и даже будто шутя говаривал монахам: «Знаете ли, что я буду царем в Москве? » Об этих словах донесли Иову. Патриарх повелел заточить вольнодумца на Белоозере, но родственники упредили шутника, и он в начале 1602 г. вместе с дву­мя другими монахами – Варлаамом и Мисаилом – бежал за гра­ницу. Их маршрут напоминал ломаную линию: Киево‑ Печерский монастырь – Острог – Гоща – Брачин.

В Киеве Отрепьев снова попытался представиться под царским именем, но, как и в кремлевском Чудовом монастыре, неудачно. Печерский игумен указал Григорию и его спутникам на дверь. После изгнания из Печерского монастыря бродячие монахи весной 1602 г. отправились в Острог к князю Василию Острожскому. Князь хотя и не преследовал самозванца, но в своем имении тоже его не потерпел.

Как видим, вопреки традиционным представлениям интрига самозванства родилась не в боярской, а в церковной среде. Отре­пьев явился в Литву пока еще без обдуманной и правдоподобной легенды, а это означает, что бояре Романовы не участвовали в «под­готовке царевича». Местом рождения интриги был кремлевский Чудов монастырь. Зная традиционную систему мышления в сред­ние века, трудно представить, чтобы чернец, принятый в столич­ный монастырь по бедности и сиротству, дерзнул без подсказки сторонних лиц выступить с претензией на царскую корону. Скорее всего, он действовал по совету людей, оставшихся в тени.

Уже при Борисе московские власти объявили, что у вора Гриш­ки Отрепьева с самого начала имелось двое сообщников – те самые Варлаам и Мисаил. Но если Мисаил был «прост в разуме», то Варлаам казался человеком совсем другого склада. Он обладал изощренным умом и к тому же был вхож во многие боярские дома Москвы. Он, по‑ видимому, и подсказал Отрепьеву его бу­дущую роль.

Но пришел час и Отрепьев решил расстаться с двумя своими сообщниками. Порвав с духовным сословием, он, понятно, ли­шился куска хлеба, а потому, по утверждениям иезуитов, инте­ресовавшихся первыми шагами самозванца в Литве, вынужден был, оказавшись в Гоще, прислуживать на кухне у пана Гаврилы Хойского.

Гоща была тогда центром недавно возникшей арианской ереси, а магнат Гаврила Хойский был новообращенным арианином, хотя до 1600 г. и исповедовал православную веру. Хойский сразу об­ратил внимание на московского беглеца. Отрепьев же, испыты­вавший после своих скитаний недобрые чувства к монахам, про­поведи новообращенных воспринял с энтузиазмом.

Ариане были первыми, кто признал домогательства самозванца, но их благословение не принесло ему выгоды. Да, их поддержка упрочила материальное благополучие Отрепьева, пошатнувшееся после разрыва с православным духовенством, но нанесла его ре­путации определенный вред. В глазах русских людей «хороший царь» не мог исповедовать никакой иной веры, кроме православия. Естественно, московские власти, узнав о переходе Отрепьева к ариа­нам, тут же заклеймили его как еретика.

Вскоре неунывающий Отрепьев поступает на службу к бога­тому и влиятельному польскому пану Адаму Вишневецкому, рев­ностному стороннику православия. Прослужив при его дворе некоторое время, Отрепьев притворился тяжело больным и по­просил исповеди у духовника Вишневецкого. Григорий сказал ему: «Похорони меня как царевича. Я не скажу своей тайны, но по смерти моей ты найдешь под моей постелью свиток, в котором все написано».

Иезуит тотчас же взял свиток, где Отрепьевым было записано, что он царевич Дмитрий, что Борис хотел его убить в Угличе, но верный лекарь спас его, а вместо него был убит сын священника и что бояре проводили его в Литву, чтобы спасти от царского гнева.

Узнав об этом, Вишневецкий сначала удивился и не поверил. Но Григорий со слезами на глазах рассказал ему о трагических обстоятельствах жизни царевича, показал крест с дорогими каме­ньями, якобы данный ему в знак благословения боярином Мсти­славским, его крестным отцом. И князь признал «царевича», но не потому, что поверил его бессвязным и наивным речам. В зате­янной игре у Вишневецкого были свои цели. Он давно враждовал с московским князем из‑ за земель и теперь понял, что, приняв самозванца, он получит возможность оказывать давление на рус­ское правительство. Такое признание имело неоценимое значение для Отрепьева, поскольку семья князя Адама состояла в дальнем родстве с Иваном Грозным. После того как Вишневецкий признал безродного проходимца «своим» по родству с угасшей царской династией, события начали приобретать более конкретные очер­тания.

Отрепьев и его покровитель рассчитывали навербовать не­сколько тысяч казаков и вторгнуться в пределы России в тот момент, когда русские полки будут связаны войной с крымчака­ми. Весной 1604 г. вторжения орды ждали со дня на день, но Крым так и не решился на войну с царем, а вольница под знамена са­мозванца еще не собралась. Силы были слишком неравны, чтобы начинать войну, а потому и план полностью провалился.

Пришлось Отрепьеву снова менять направление действий. Он порвал с князем и перебежал в Самбор к разорившемуся католи­ческому магнату Юрию Мнишеку. Тот решил взять игру в свои руки. Он не только принял Отрепьева с царскими почестями, но и поспешил породниться с ним, согласившись отдать в жены свою Дочь Марину. Но с одним условием: бракосочетание состоится только после того, как царевич будет принят королем в Кракове.

В Самборе Григорий тайно принял католическую веру и подпи­сал договор с обязательством в течение года привести все право­славное царство Московии в лоно католичества. Григорий также засвидетельствовал грамоту о передаче Мнишеку и его наследни­кам на вечные времена Северской земли и Смоленщины, а также смежных земель «из другова государства, близь Смоленской земли, еще много городов, городков, замков». Бывшего изгоя окружают царскими почестями. Под его знамена собираются московские эмигранты, польские шляхтичи, вольные казаки, беглые холопы и прочий пришлый люд.

Верил ли кто‑ нибудь в ближнем зарубежье в легенду о чудес­ном спасении? В пушкинском «Годунове» Дмитрий так отвечает на этот вопрос: «Ни король, ни Папа, ни вельможи не думают о правде слов моих. Димитрий я иль нет – что им за дело? Но я предлог раздоров и войны». Однако реальный самозванец все больше начинает верить в свое царское происхождение. Он даже приказывает казнить московского дворянина, пытавшегося изоб­личить его как Гришку Отрепьева. Чем ближе становится мос­ковский престол, тем больше укрепляется в нем эта вера.

Воспользовавшись помощью Сигизмунда III, Юрия Мнишека и других магнатов, самозванец навербовал до двух тысяч наем­ников. Весть о «спасшемся царевиче» быстро достигла казачьих станиц, и с Дона к нему на помощь двинулись отряды казаков. Но, оказавшись в России, наемное войско Лжедмитрия I поки­нуло поле боя после первых столкновений с войсками Годунова. И только поддержка вольных казаков да восставшего населения Северщины спасла Отрепьева от неминуемого поражения.

Правительство жестоко расправлялось с теми, кто помогал самозванцу. Но ни пролитая кровь, ни попытки укрепить армию верными Борису воеводами не смогли остановить гибель его династии. Ее судьба решилась под стенами небольшой крепос­ти Кромы. Царские войска осаждали занятый сторонниками самозванца городок, когда пришла весть о неожиданной кон­чине Бориса. Бояре‑ заговорщики сумели склонить полки на сторону Лжедмитрия.

Оставшись без армии, оказавшись в политической изоляции, наследник Бориса Федор Годунов на троне удержаться не смог. 1 июня 1605 г. в Москве произошло восстание. Народ разгромил царский дворец, а Федор был взят под стражу. Под давлением обстоятельств Боярская дума должна была выразить покорность самозванцу и открыть перед ним ворота Кремля. Лжедмитрий I велел тайно умертвить Федора Годунова и его мать и лишь после этого отправился в Москву

С падением Годуновых закончилась целая эпоха в политичес­ком развитии Русского государства. Годунов обещал благоден­ствие для всех, но трехлетний голод развеял в прах иллюзии, порожденные его обещаниями. Вслед за тяжелым экономическим потрясением страна испытала ужасы гражданской войны, в ходе которой земская выборная династия окончательно утратила под­держку народа.

После восстания в Москве наступило короткое междуцар­ствие. Дума не сразу приняла решение направить своих пред­ставителей к «царевичу». Никто из наиболее влиятельных бояр не желал ехать на поклон к новоявленному спасителю, ведь со времени избрания Бориса Годунова Боярская дума во второй раз должна была согласиться на передачу трона неугодному и не­приемлемому для нее кандидату. Как и в 1598 г., вопрос о пре­столонаследии был перенесен из дворца на площадь, но в 1605 г. передача власти уже сопровождалась кровопролитной граж­данской войной.

Лжедмитрий был разгневан тем, что главные бояре отказались подчиниться его приказу и прислали на переговоры второсте­пенных лиц. Тогда Лжедмитрий I из Тулы сам известил страну о своем восшествии на престол, рассчитывая на неосведомлен­ность дальних городов. Он утверждал, будто его узнали как при­рожденного государя Иов – Патриарх Московский и всея Руси, весь священный собор, Дума и прочие чины. Но самозванец не мог занять трон, не добившись благосклонности от Боярской думы и церковного руководства.

Между тем патриарх Иов не желал идти ни на какие соглашения со сторонниками Лжедмитрия. Отрепьев снова пытался вести двойную игру: провинцию он желал убедить в том, что Иов уже узнал в нем прирожденного государя, в столице же готовил почву для расправы с непокорным патриархом. Иов, как сохранивший верность Годуновым, должен был разделить их участь. Судьба пат­риарха решилась, когда Лжедмитрий был в десяти милях от сто­лицы. Местом заточения Иова был избран Успенский монастырь в Старице, где некогда он начал свою карьеру в качестве игумена опричной обители.

Казнь низложенного царя и изгнание из Москвы патриарха расчистили самозванцу путь в столицу. По дороге из Тулы в Мос­кву путивльский «вор» окончательно преобразился в великого государя.

В окрестностях Москвы Лжедмитрий провел три дня. Он по­старался сделать все, чтобы обеспечить свою безопасность и вы­работать окончательное соглашение с Думой. В московском ма­нифесте Лжедмитрий обязался пожаловать бояр и окольничих их «прежними вотчинами». Это обязательство составило основу соглашения между самозванцем и Думой.

Наконец, 20 июня 1605 г. Лжедмитрий I вступил в Москву. На Красной площади его встретило все высшее московское духо­венство. Архиереи отслужили молебен посреди площади и бла­гословили самозванца иконой.

В Москве Лжедмитрию уже не приходится играть роль царе­вича: он искренне рыдает над гробом Грозного, радуется встрече с Марфой Нагой, своей вновь обретенной «матерью». «Я не царем у вас буду, – говорил он, вступая в Москву, – а отцом, все про­шлое забыто; и вовеки не помяну того, что вы служили Борису и его детям; буду любить вас, буду жить для пользы и счастья моих любезных подданных».

Пушкин утверждал, что в характере самозванца много общего с его французским современником Генрихом IV Как и Наваррский король, Дмитрий «храбр, великодушен и хвастлив, подобно ему, равнодушен к религии – оба они из политических соображений отрекаются от своей веры, оба любят удовольствия и войну, оба увлекаются несбыточными замыслами, оба являются жертвами заговоров».

Именно легкий характер и остроумная, афористичная речь поз­волили царевичу заслужить поклонение толпы. «Есть два способа царствовать, – заявлял Дмитрий, – милосердием и щедростью или суровостью и казнями; я избрал первый способ; я дал Богу обет не проливать крови подданных и исполню его».

Даже Василия Шуйского, пытавшегося поднять восстание через несколько дней после его приезда в Москву, самозванец помило­вал, хотя суд, составленный из представителей всех сословий, приговорил старого боярина к смерти. Народ был в восторге от такого великодушия. «Тогда, – вспоминал современник, – назо­ви кто‑ нибудь царя ненастоящим, он и пропал: будь он монах или мирянин – сейчас убьют или утопят». Дмитрий никого не казнил, никого не преследовал, но суд народный и без того уничтожал его врагов.

Самое интересное, что самозванец, несмотря на свой признан­ный статус, постоянно был в движении. Он пытается воплотить в действительность все ожидания: служилым и приказным лю­дям вдвое увеличивает жалованье, всем подданным предостав­ляет возможность свободно заниматься промыслами и торгов­лей, упраздняет все ограничения на выезд и въезд в государство. «Я никого не хочу стеснять, – говорил царь, – пусть мои владе­ния будут во всем свободны. Я обогащу торговлей свое государство». Ежедневно Дмитрий присутствует в Думе, преобразован­ной им в Сенат, где сам разбирает дела с необычайной легкостью и удовольствием.

Вместо давней русской традиции укладываться спать после сытного обеда царь ходит пешком по городу, запросто посещает всякие мастерские, беседует с мастеровыми людьми. Он убежда­ет бояр в необходимости дать народу образование, самим путе­шествовать по Европе, посылать туда учиться своих детей. Еще перед тем как войти в Москву, Дмитрий говорил: «Как только с Божьей помощью стану царем, сейчас заведу школы, чтобы у меня во всем государстве выучились читать и писать. Заложу университет в Москве, стану посылать русских в чужие края, а к себе буду приглашать умных и знающих иностранцев, чтобы их примером побудить моих русских учить своих детей всяким на­укам и искусствам».

Между прочим, подобные проекты Дмитрия, его манера себя вести во многом напоминают молодого Петра. Так, например, царь всерьез надеется, что в союзе с другими европейскими го­сударствами ему удастся освободить Византию от турок. Сразу после венчания на царство он начинает подготовку к походу. На пушечном дворе делают новые пушки, мортиры, ружья. Дмитрий часто ездит туда, сам пробует оружие и устраивает военные ма­невры, которые одновременно были и потехою и упражнением в военном деле.

Если самозванец сам и не верил в свое царское происхождение, то, по крайней мере, вел себя по‑ царски. Историки отмечают поразительную смелость, с какой он нарушал сложившийся при дворе этикет. Русские не ели телятины – Дмитрий специально приказывал подавать ее к столу, когда у него обедали бояре. Он водил в соборную церковь иноверцев, смеялся над суевериями, не крестился перед иконами, не велел кропить святой водой цар­ские палаты, садился за обед не с молитвами, а с музыкой.

Как и Петр, он не жаловал монахов, обещая отобрать монас­тырское имущество в казну. Он не вышагивал степенно по ком­натам, поддерживаемый под руки приближенными боярами, а стремительно переходил из одной в другую, так что даже его личные телохранители порой не знали, где его найти.

Говорят, царь сам ходил на медведя, чего не делали его пред­шественники. Передавали, что однажды он бросился на зверя и с одного удара убил его рогатиной, сломав рукоять, а затем сам саблей отсек ему голову. Все эти качества, как виделось прибли­женным, да и простым людям, были бы совершенно несвойствен­ны расчетливому самозванцу. Знай Дмитрий, что он не царский сын, он наверняка не стал бы перечить боярам и нарушать этикет московского двора.

В то же время он говорил, что желает, чтобы «все вокруг весе­лились». Скоморохи свободно тешили народ на площадях, и на­род блаженствовал. И уж точно не безмолвствовал, как бы того ни хотелось Пушкину. Всем был люб молодой царь, один только водился за ним грешок: Дмитрий был слишком большой сласто­любец. Даже дочь Годунова Ксения успела побывать его налож­ницей.

Через год после венчания самозванца на царство, в мае 1606 г., в Москву, наконец, приехала его невеста Марина Мнишек. Она была коронована, а затем обвенчана с Лжедмитрием по старому русскому обычаю, хотя польская пани так и не перешла в право­славие. Ревнители старины были в негодовании от царского вы­бора. Говорили, что полячка, помолившись перед образом Божь­ей Матери, приложилась не к руке, как было принято в Москве, а к губам Богородицы. У москвичей такое поведение вызвало настоящее смятение: «Царица Богородицу в губы целует, ну ви­данное ли дело! »

Вместе с Мариной на свадьбу приехало около двух тысяч гос­тей – знатных польских панов с двором, шляхтой и челядью. Для их размещения были изгнаны из своих домов многие купцы и дво­ряне. Поляки, как водится в таких случаях, вели себя вызывающе высокомерно. «Что ваш царь! – открыто бравировали они. – Мы дали царя Москве».

Шляхтичи скакали по улицам на лошадях, стреляли из ружей в воздух, пели песни, в пьяном разгуле бросались на московских женщин. Однако, как бы ни были ненавистны чужестранцы, на­род настолько был предан царю, что ради его свадебных торжеств готов был простить все.

А в это время уже зрел очередной, такой привычный для России заговор. Возглавил его помилованный царем Василий Шуйский. Исконный Рюрикович с трудом переносил над собой власть «не­знатного татарина Годунова», а уж безродного самозванца и вовсе не терпел. Лжедмитрию докладывали о готовящемся заговоре, но тот с удивительным легкомыслием отвечал: «Я и слышать не хочу об этом! Я не терплю доносчиков и наказывать буду их самих». Наверное, слишком верил Лжедмитрий мистическим предсказа­ниям, которые открыли ему путь к престолу и обещали величавое царствование в течение тридцати четырех лет.

Зная о любви москвичей к самозванцу, заговорщики решили занять чернь расправой над ненавистными поляками, а тем вре­менем самим расквитаться с Дмитрием. Несомненно, князь Ва­силий Шуйский, стоявший во главе заговора, очень рисковал, ведь в случае неудачи плахи бы ему не миновать. Но все произош­ло, как и было задумано. Ранним утром 17 мая 1606 г. по всему городу зазвонили колокола – православное духовенство горячо поддержало заговорщиков, поскольку давно испытывало нена­висть к их планам по насаждению в стране католицизма.

Во всех церквах ударили в набат, людям, сбегавшимся на Крас­ную площадь, кричали: «Литва собирается убить царя и перебить бояр, идите бить Литву! » Народ кинулся к домам поляков, а бояре устремились к новому деревянному терему царя. Лжедмитрий пытался защищаться, выхватил алебарду у одного из стражников, подступил к дверям и крикнул: «Прочь, я вам не Борис! »

Однако увидев, что сопротивление бесполезно, он бежал по переходам в каменный дворец. Двери были заперты, и самозванец решил выпрыгнуть из окна, чтобы спуститься по лесам, приготов­ленным для праздничной иллюминации, а затем отдаться под за­щиту народа. Если бы ему удалось спуститься вниз благополучно, то, возможно, история пошла бы по другому пути. Но, к несчастью, Дмитрий споткнулся и упал во внутренний дворик Кремля. Заго­ворщики настигли его, жестоко убили, выволокли тело на Красную площадь, надели на него маску, а в рот вставили дудку. «Долго мы тешили тебя, обманщик, – приговаривали они, – теперь ты нас позабавь».

После этого москвичам позволили разграбить дома богатых поляков из свиты Марины Мнишек и предаться на радостях мно­годневному питию, что как нельзя лучше помогло простому люду смириться со смертью царя Дмитрия и провозгласить новым народным героем князя Василия Шуйского. В спешном порядке по стране рассылались грамоты с рассказом о происшедшем в столице, убеждавшие население в том, что свергнутый царь был самозванцем и еретиком, мечтавшим погубить православную Русь и ее народ.

После смерти самозванца народ ждал нового чуда. Пронесся слух, что около его могилы ночами стал появляться какой‑ то таинственный свет. Тогда тело достали из могилы, сожгли и, сме­шав пепел с порохом, выстрелили из пушки в ту сторону, откуда самозванец пришел в Москву. Этим актом новый претендент на царство боярин Шуйский стремился убедить всех сомневающих­ся в том, что с еретиком и самозванцем Лжедмитрием покончено навсегда.

Шуйский ошибся: дальнейшие события, связанные с «воскре­шением царевича» и появлением Лжедмитрия II, показали: легенде об убиенном ребенке предстоит жить еще долгие годы. Достаточно сказать, что уже в 1606 г. нетленные мощи царевича Дмитрия были торжественно перенесены из Углича в Архангель­ский собор, а сам он был канонизирован, т. е. причислен Русской православной церковью к лику святых. Но в памяти народа вмес­те со страстотерпцем остались и его «двойники», загадочные тени российской истории.

Безусловно, легкость, с которой Отрепьев сумел убедить людей в своей легенде, явилась следствием не только его талантов, но и упорного нежелания народа видеть в Годунове законную власть. Удивительный парадокс: Иван Грозный привел страну к пропасти и все же остался в народной памяти великим самодержцем. Борис Годунов, напротив, пытался вытащить страну из глубокого кри­зиса. И поскольку ему это не удалось, он запомнился лишь своим лукавством, изворотливостью и неискренностью. Народу был не­обходим человек, который провозгласит: «Тень Грозного меня усыновила», после чего он станет символом нового времени.

Точно сказано: можно разрушить традицию, но веру и склон­ность к утопии истребить очень трудно. А потому как явление самозванство на Руси было и остается большой исторической загадкой. Дело даже не в том, что Лжедмитрий положил начало очень русской традиции самозванства. Дело, видимо, в самом менталитете нации, которая как 400 лет назад, так и сейчас, все еще пребывает в поисках такой государственности, которая раз­решила бы главную дилемму: личность и власть, сила жизни и сила державности. Но наступит ли когда‑ нибудь такая гармония?..

 

 

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...