Претенденты на литературный трон

Шекспира нередко называют Великим Сфинксом по аналогии с монументальным памятником в Египте. И главная загадка за­ключается в том, что за величественной фигурой Барда скрывают­ся либо анонимные, либо исторически установленные личности. Добро бы еще в подлинности его авторства сомневались завист­ливые обыватели или критически настроенные литературоведы. А то ведь в их стане представители мировой элиты изящной сло­весности, признанные гранды литературы, такие как Джордж Гор­дон Байрон, Чарльз Диккенс, Марк Твен, Уолт Уитмен, Зигмунд Фрейд, Анна Ахматова, Владимир Набоков и многие другие.

Надо сказать, что причин для такого скептицизма всегда было достаточно, причем начиная еще с шекспировских времен. Не­редко это было стремление отрицать саму возможность того, что гениальные шекспировские творения принадлежат перу выходца из народа, желание приписать их одному из представителей пра­вящих верхов. Свою роль играла и погоня за сенсацией или более оригинальным решением вековой загадки. Иные же приверженцы великих творений английского гения нередко выражали протест против того образа довольного собой, благонамеренного и чин­ного стратфордского обывателя, который на основе немногих био­графических черт рисовало западное литературоведение.

Впрочем, из всего, что Известно о Шекспире, можно предполо­жить: он не был каким‑ то таинственным, скрытным человеком, который предпочитает держаться на расстоянии от друзей. На­против, современники отмечали его любезность, обходительность и прямой нрав, все‑ таки, видимо, он прошел свой жизненный путь достойно и открыто, сохранив привязанность к своим собратьям по актерскому ремеслу, не испытав особых переживаний от не­удовлетворенного честолюбия. «Поэтому особенной иронией судьбы было то, – справедливо замечает один из новейших био­графов Шекспира Э. Кеннел, –‑ что непроницаемая завеса скрыла столь многие стороны его жизни и труда и что там, где он ближе всего подходит к сознательному самовыражению, результат, кото­рого он достигает, ныне кажется наиболее скрытым».

Речь идет о знаменитых сонетах, загадку которых пытались разгадать многие сотни, если уже не тысячи, терпеливых, добро­совестных исследователей. Когда были написаны эти «сладкозвуч­ные» строки, кто вдохновил поэта на их создание, о ком говорится в них? Большинство серьезных шекспироведов пришли к выводу, что, по крайней мере, часть сонетов связана с покровителем Шекс­пира молодым блестящим аристократом Генри Рисли, графом Саутгемптоном. Но такой, как и любой другой, ответ является только гипотезой. Этим широко пользуются нестратфордианцы, постоянно превращая поэтические иносказания в намеки на об­стоятельства жизни своего кандидата в Шекспиры.

С их легкой руки претендентов на славу «лучшего драматурга всех времен и народов» с каждым столетием становилось все боль­ше и больше (сейчас их насчитывается более полусотни). Достаточ­но сказать, что уже почти не осталось представителей елизаветин­ской аристократии, которых не наделяли бы участием в сочинении шекспировских сонетов, трагедий и комедий. О многих претенден­тах нет даже информации относительно того, написали ли они хотя бы несколько стихотворных строк или проявляли ли когда‑ либо интерес к театру. Особую активность проявляют нестратфордиан­цы, пытаясь доказать, что Шекспир из Стратфорда был лишь маской, за которой скрывался действительный автор шекспировских про­изведений. По их мнению, создатель шекспировских пьес должен был быть человеком, связанным с феодальными аристократами, представителем высшей знати, родственником или активным сто­ронником ланкастерской династии, победившей в войне Алой и Бе­лой розы, поклонником Италии, любителем музыки и спорта, щед­рым, имеющим склонность к католицизму и т. д.

Кто же те люди, которых нестратфордианцы прочат в Шекспи­ры? Вот некоторые из них, наиболее известные. Первое место в спис­ке гипотетических авторов бессмертных произведений уже давно отводится выдающемуся современнику Шекспира философу и го­сударственному деятелю Фрэнсису Бэкону, портреты которого, кстати, очень похожи на изображения драматурга, помещенные и в «Первом фолио» и в третьем собрании его сочинений. Или еще более поразительный факт – бросающееся в глаза совпадение между мыслями, обнаруженными в записных книжках Бэкона и в пьесах Шекспира. Правда, этих мыслей философ в произведениях, изданных под его собственным именем, не излагал или же если и высказывал, то только после опубликования шекспировских трагедий и комедий, где встречаются параллельные замечания и утверждения. Трудно предположить, чтобы актер Шекспир имел возможность знакомиться с заметками, которые делал вельможа, государственный деятель Фрэнсис Бэкон исключительно для себя в записных книжках, отнюдь не предназначенных для посторон­него взгляда. Не следует ли из этого, что сам Бэкон повторил свои мысли, зафиксированные сначала в записных книжках, в пьесах, которые опубликовал под именем Шекспира?

Едва ли не самый сильный аргумент бэконианцев – выяснение того факта, что два елизаветинца, писатели Холл и Марстон, в сво­их сатирических произведениях, опубликованных соответственно в 1597 и 1598 годах, давали понять, что считали Фрэнсиса Бэкона автором двух ранних поэм Шекспира «Венера и Адонис» и «Похи­щение Лукреции». Вернее сказать, что эти или какие‑ то другие поэмы были частично написаны неким неназванным юристом, а Марстон, обращаясь к этим утверждениям Холла, понял их таким образом, что скрывшийся под псевдонимом автор – Фрэнсис Бэкон.

Помимо таких доказательств приводятся и другие. Так, те же бэконианцы отыскали в пьесах Шекспира некий довольно хитро­умный шифр. Если по определенной системе брать буквы из раз­ных страниц первого издания его произведений, то можно будет якобы составить фразу, удостоверяющую, что они написаны Фрэн­сисом Бэконом.

В роли Шекспира очень часто выступают граф Роджер Рэтленд вместе со своей женой Елизаветой Сидни. Удивительна сама ис­тория супружеской пары, которая, будучи лишена счастья в браке из‑ за болезни мужа, вдохновенно предавалась совместному поэ­тическому творчеству. Супруги были душой литературного круж­ка, в который входили тетка Елизаветы знаменитая поэтесса Мэри Сидни‑ Пембрук, Бен Джонсон и другие поэты, с удовольствием занимавшиеся всякого рода мистификациями. К одной из них как раз и относится изобретение «драматурга Шекспира». При этом никто и не думал хранить в тайне эти литературные забавы, на­оборот, шутовской характер веселых розыгрышей всячески под­черкивался и выставлялся напоказ.

Таким образом, как предполагают некоторые исследователи, под псевдонимом Шекспир писала супружеская чета Роджер Рэтленд и Елизавета Сидни, в игру были вовлечены также Мэри Сидни и другие участники литературного сообщества. Надо ска­зать, что Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, был одним из образован­нейших людей своего времени, магистр искусств, чьим воспита­нием и образованием руководил сам Фрэнсис Бэкон. И надо же, смерть графа и графини Рэтленд летом 1612 г. как раз совпала с ослаблением творческой активности Шекспира. Однако все были верны заговору молчания: на смерть графа не написали ни одной элегии его кембриджские друзья, поэты, которым он покровитель­ствовал. Круг посвященных был невелик: Пембруки, Саутгемпто­ны, некоторые поэты, кембриджские однокашники Рэтленда. Ви­димо, секрет псевдонима был известен королеве Елизавете, а затем и королю Иакову I. Между прочим, король, ставивший произве­дения Шекспира чуть ли не вровень с Библией, не проявлял ника­кого интереса к личности драматурга.

Отказывая Шексперу в праве быть великим, нестратфордианцы наделяют им «целомудренного Рэтленда», который страдает вене­рической болезнью, отравившей его брак и сделавшей жену не­счастной. Но если он пишет под именем Шекспера, чтобы развлечь графиню, то при высоких моральных качествах и безмерной пла­тонической любви к жене несколько странными выглядят лири­ческие строки о «смуглой леди сонетов» – такой чрезвычайно живой образ едва ли мог утешить рыжеволосую супругу. С другой стороны, в «белокуром друге», как говорилось, легко угадывается граф Саутгемптон, действительно близкий приятель Рэтленда и покровитель реального Шекспира.

Но вот что любопытно. Примерно в 1622 г. в связи с десяти­летием смерти графов Рэтлендов им был поставлен памятник в Стратфордской церкви, там же, где похоронен Шекспир. И что удивительно, налицо явное сходство в оформлении памятников. На внешних колоннах памятника Рэтлендам имеются фигурки херувимов – один с лопатой олицетворяет Труд, а другой с пе­сочными часами – Вечный Покой. Такие же, но поменьше и на изваянии Шекспира. Здесь стоит еще раз сказать о том, что, как установлено, не существует ни одной прижизненной рукописи Шекспира. Но существует рукопись варианта одной песни из «Двенадцатой ночи», найденная в родовом замке графов Рэтлен­дов. Она написана... почерком Роджера Рэтленда, и это един­ственный шекспировский рукописный материал. Не переписанная песня или сонет, а вариант!

Вспомним еще об одном претенденте на трон Шекспира: сорок лет назад американский журналист Келвин Гофман выдвинул кандидатуру великолепного драматурга Кристофера Марло, ко­торый родился в один год с Шекспиром. Примечательны биогра­фические детали нового кандидата. Отпрыск сапожника, он сумел окончить Кембриджский университет, получил степень магист­ра, в то же время не погнушался приработком в секретной коро­левской службе, коей ведал знаменитый сэр Томас Уолсингем. Жизнь Марло была связана с периодическими исчезновениями из поля зрения друзей, что объяснялось поездками на материк: здесь он входил в доверие к католической оппозиции и королеве Елизавете и, получая информацию о ее планах, по‑ видимому, за плату делился сведениями со своим работодателем.

Затем Марло сближается с мореплавателем Уолтером Рэлеем и становится членом его атеистического кружка. При аресте дра­матурга Томаса Кида – за клевету в адрес протестантских бежен­цев в Лондоне – у него находят документы, которые были расце­нены как еретические. Под пытками Кид сообщает, что автором «подлых еретических острот, отрицающих божественность Иису­са Христа», является Марло. В доносах на Марло говорится о том, что он считал, что «... апостол Иоанн был любовником Христа и поэтому пользовался его особым вниманием; он использовал Иоанна подобно грешникам из Содома». Марло обвиняли в воль­нодумстве, вызвали на заседание Тайного совета, но поэт сумел избежать ареста. Не исключено, что служба Уолсингема решила его использовать в своих целях. Впрочем, 18 мая 1593 г. Тайный совет выдает санкцию на арест Марло. Через 12 дней поэт был неожиданно убит в драке после обильного возлияния.

Еще во время пребывания на материке Марло, по версии Гоф­мана, писал пьесы и посылал их в Англию, где они ставились в «Глобусе» под именем Шекспира. Вдобавок при реставрации в Кембридже Корпуса Кристи, где обучался Кристофер Марло, была найдена доска с портретом молодого человека, которую Гофман не преминул объявить портретом Марло, найдя в нем сходство с портретом Шекспира из «Первого фолио».

Версия Гофмана нашла сторонников в лице Д. и Б. Уинчкомбов, издавших в 1968 г. труд «Действительный автор или авторы Шек­спира». Приписав Марло также авторство некоторых трактатов, под которыми стояло имя шотландского короля Иакова I, наслед­ника английского престола, Уинчкомбы выдвинули в кандидаты на звание Шекспира все ту же графиню Сидни‑ Пембрук и епис­копа Джона Уильямса. И снова в ход пошли все известные и ма­лоизвестные аргументы и гипотезы. Оказывается, епископ Джон Уильямс принадлежал к числу друзей графа Саутгемптона – пок­ровителя Шекспира. Он участвовал также в сочинении поэмы «Возвращение с Парнаса», в которой упоминался Шекспир.

И наконец, еще одно ошеломляющее открытие: под псевдони­мом Шекспир скрывался не кто иной... как сама королева Ели­завета. Доказательства здесь таковы: Шекспиром мог быть лишь человек, который уже в 1586–1589 годах стал лучшим поэтом в Англии (сонеты), а в 1591 г. – лучшим драматургом. Большин­ство претендентов не отвечают этим условиям. А вот Елизавета могла обладать теми широкими познаниями, той силой ума и та­лантом проникновения в чувства и помыслы людей, которые присущи Шекспиру. Известно, насколько королева была наход­чива, остроумна, обладала великолепным чутьем языка, а пото­му нет ничего удивительного в том, что в шекспировском лекси­коне больше 20 тысяч слов.

Есть и определенное сходство между положением, в котором находятся герои шекспировских пьес, и Елизаветой, которую обманывал ее любимый граф Лестер. К тому же разве не странно, что наряду с волевыми, решительными героинями шекспиров­ских пьес – Порцией, Розалиндой и Виолой – столь часто по­являются колеблющийся Гамлет, ревнивый до безумия Отелло, слепо внимающий льстецам Лир. Кориолан, подобно Эссексу, храбрый воин, но подчиняется женщине с твердым характером – своей матери. Вдобавок еще «доказательство». Шекспир ничего не написал – даже принимая традиционную датировку его про­изведений – в 1603 г., когда скончалась королева.

Да и последние поэмы («Тимон Афинский», «Перикл», «Цим­белин», «Зимняя сказка», «Буря», «Генрих VII») обнаруживают, по мнению некоторых критиков, явный упадок творческих сил создателя «Гамлета». Разве это не подтверждение того, что речь идет о пьесах, предшествующих более зрелым произведениям «Шекспира» и лишь опубликованных после кончины подлинно­го автора – Елизаветы? А то, что у королевы были причины избрать псевдоним, это ясно и без особых доказательств.

После смерти Елизаветы ее завещание выполнила наперсница королевы все та же Мэри Герберт, графиня Пембрук, героиня сонетов, которые при издании были, возможно, посвящены ее сыну Уильяму Герберту (на титуле значатся таинственные W. Н., может быть, William Herbert? ). Она же и опубликовала «Первое фолио» сочинений Шекспира...

Но истинные ревнители Шекспира никогда не терялись перед, казалось бы, убедительными доводами нестратфордианцев, об­виняя своих противников в том, что они изучают драматурга без знания среды, в которой он вращался. А если учесть особеннос­ти той эпохи, традиции, окружение Шекспира, то многие сомне­ния отпадут сами собой.

Например, то обстоятельство, что о Шекспире не сохранилось почти никаких биографических данных и никаких рукописей. Но он не является исключением; таковы наши знания почти о всех драматургах – его современниках, рукописи которых также за­терялись. Кроме того, он был просто одним из сочинителей пьес и наряду с другими авторами не являлся для современников тем «величайшим и непревзойденным», каким по справедливости стал для потомков. Понятно, что в течение нескольких поколений, для которых Шекспир «еще не был Шекспиром», его бумаги мог­ли затеряться, как манускрипты большинства других драматур­гов, живших во время правления Елизаветы I и Иакова I.

Следующее опровержение. Шекспир не мог быть малограмот­ным, поскольку был сыном сравнительно зажиточных родителей, занимавших видное положение среди стратфордских горожан. А значит, нет оснований считать, что он не окончил местную шко­лу. Конечно, находясь в Лондоне, он должен был самостоятельно пополнять свои знания, но такой путь проделали многие другие современные ему драматурги. Книги же вовсе не были тогда так дороги, как полагают нестратфордианцы. Дешевые издания («квар­то») продавались по нескольку пенсов за томик – цена, вполне доступная для пайщика театра «Глобус». Эти дешевые издания публиковали немало исторических хроник, переводов греческих и римских классиков, географических сочинений и т. п. Изучение пьес Шекспира показывает к тому же, что представление о необы­чайной учености их автора – преувеличение. Все сведения, кото­рые содержатся в них, Шекспир мог почерпнуть из небольшого числа изданных в то время книг, а грубые ошибки, в которые он впадает, в частности в географии, вряд ли могли быть сделаны высокообразованными аристократами или крупнейшим ученым Фрэнсисом Бэконом.

Пьесы Шекспира действительно отражают глубокие знания автора, но только одной области – законов театра, которые ес­тественны для профессионального актера и маловероятны для аристократических дилетантов, которые помимо различных за­нятий увлекались и драматургией. Ничего нет странного и в зна­нии нравов двора, поведения государственных деятелей, которое обнаруживает Шекспир, актер придворного театра.

Знакомство с деталями быта и географии других стран могло быть почерпнуто не только из книг, но и из рассказов товарищей­актеров (английские труппы в эти годы не раз выезжали на кон­тинент, где давали спектакли, пользовавшиеся большой попу­лярностью). Наконец, многие пьесы Шекспира являются хотя и гениальными, но переделками более ранних пьес на ту же тему. Такой путь создания новых произведений для театра считался вполне нормальным. Детали, на которые указывают нестратфор­дианцы, могли быть, несомненно, почерпнуты Шекспиром из пьес, послуживших для него материалом, а они в значительной своей части не дошли до нас. Эти же источники объясняют и за­гадку совпадений между отдельными местами в записных книж­ках Бэкона и пьесах Шекспира – и тот и другой, вероятно, ис­пользовали одни и те же материалы.

И все же, несмотря на остроту дискуссии, далеко не все написан­ное нестратфордианцами может быть отвергнуто. Они сделали многое для понимания большого количества темных мест в шекс­пировских творениях. Имеются в их работах и доказательства того, что отдельные современники считали Бэкона и других претендентов автором или соавтором той или иной вещи, которую считают при­надлежащей Шекспиру; это, однако, никак не является даже частич­ным доказательством нестратфордианских теорий.

За полтора столетия в споре о Шекспире приняли участие ты­сячи людей, знавших и почитавших его творения. Ясно, что если бы проблема не оказалась столь запутанной, она давно уже была бы решена. Это значит, что серьезным исследователям предстоит еще немало работы, хотя есть немало сомнений в том, что вооб­ще что‑ то изменится в наших представлениях об английском Барде. Ведь, как говорят осторожные критики, о Шекспире прав­ды не знает никто, есть только легенды, мнения, некоторые до­кументы и его великие произведения. Если хорошо вдуматься, то, в сущности, это не так уж и мало.