Деление жизненного цикла на этапы 7 глава

Чувствительность к своей и чужой боли, способность к сопереживанию — ориентация на свойства чувств другого человека, вот что закладывается в раннем детстве.

Останавливая ребенка, готового ворваться, вмешаться в жизнь тела взрослого, отец, мать, бабушка — любой человек — говорят ему словами и действиями "нет", т.е. вводят дискретность, конечность.

"Есть", "можно" — это непрерывность, "да" — это спонтанность. "Нет" — это и есть "нет", на которое, как известно, и суда нет.

"Нет" — это и остановка в активности, пауза, точка в непрерывном потоке, если хотите, то это начало пути в овладении собственной позицией. "Нет", "нельзя" обозначает необходимость существования дистанции, расстояния, а оно бывает только между чем-то и чем-то, между кем-то и чем-то, между кем-то и кем-то, но определенными, имеющими свои границы и не проникающими друг в друга.

Упрямство — сопротивление воздействию другого человека сопряжено с прерыванием активности, оно и есть та пауза, в которой зарождается позиция во взаимодействии. Ее очень трудно обозначить, так как нужно зафиксировать и удержать предмет взаимодействия. В замахнувшейся на взрослого человека руке ребенка, в самой угрозе удара есть мгновение для этой паузы, которое позволяет предотвратить удар — воздействие на тело взрослого. Предотвратить — значит "поставить на место", обозначить дистанцию, зафиксировать границы позиции и ее наличие. Вернуть на место — обратить вспять активность ребенка с помощью силы взрослого (и, естественно, разума тоже), значит, по-моему, способствовать становлению обратимости — уже упоминавшегося ранее свойства психической реальности.

Итак, тело взрослого человека становится источником формирования позиции ребенка через создание условий переживания дистанции в воздействии на него. Именно она позволяет выделить и зафиксировать существование особого предмета во взаимодействии со взрослыми — психической реальности.

Кроме того, негативизм ребенка проявляется в его отрицании предложений взрослого о действиях и намерениях: будешь — не буду, хочешь — не хочу, иди — не пойду, возьми — не возьму и т.п. Это проявление упрямства, зафиксированное в речи ребенка через "не" (знаменитое "не хочу", "не буду"), через анализ ситуации взаимодействия его со взрослым, можно, по-моему, понимать как момент рождения качественно нового предмета взаимодействия, который, говоря научным языком, можно было бы назвать модальностями психической реальности. Говоря иначе, ребенку нужно бы заявить о существовании своей позиции, он чувствует ее силу как силу своего воздействия, он чувствует напряжение и возможность его регулировать, но не владеет средствами, в первую очередь языковыми, для того чтобы ее обозначить. Л.С.Выготский говорил о ней как о возможности анализа действительности с помощью понятия, которая наступает раньше, чем анализ самого понятия.

Ребенок уже переживает действительность, действенность, актуальность своей позиции, но не может ее адекватно выразить;

единственная форма, которая ему доступна, это форма неравенства: Я — это не Ты, может быть точнее, Я — это не Другой.

Переживание своей нетождественности со взрослым — основа появления негативизма. Это встреча, событие, момент актуализации важнейшего свойства жизни — ее дискретности.

Я думаю, что в бытовых заботах о воспитании ребенка взрослые редко замечают ту глубину переживаний, которая характерна для детей раннего возраста, можно только чуть-чуть прикоснуться к ней, например, в творчестве одаренных детей этого возраста — в стихах, сказках, песенках, рисунках. Удивительно, как часто в них звучат нотки одиночества и грусти. У меня была возможность наблюдать за ранним развитием нескольких одаренных детей; свои рисунки, например в трех-четырехлетнем возрасте, они называли так: "Одинокий столб", "Грустный человек", "Озябшее дерево", в стихах и песенках было и про грустную ягодку (см. эпиграф), и про заблудившегося царя, конечно, не все темы были такими, но все-таки...

Характерной в этом смысле является реакция одаренных детей на явления природы, на животных и растения. Так, например, они все (каждый в период раннего детства, но с разной степенью интенсивности) испытывали благоговение перед цветами и растениями, очень беспокоились, когда цветы отцветали, спрашивали о их возможном появлении на этом растении снова.

Маленькие упрямцы и упрямицы уже испытывают чувство. тревоги за судьбу живого — котенка, щенка, цыпленка. Смерть животного очень огорчает их, они не хотят с ней примириться, придумывают счастливые концы.

Думаю, что с переживанием дискретности связано и желание детей этого возраста много-много раз (безумно много, с точки зрения взрослого) перечитывать одну и ту же сказку, одну и ту же историю. Кстати, в этом возрасте дети очень легко научаются читать и говорить на нескольких иностранных языках. Проблемы раннего обучения не являются специальным предметом обсуждения в этой книге, но сегодня опыт по воспитанию и обучению детей от О до 4 лет показывает практически бесконечные возможности детей, еще очень и очень слабо изученные. Меня привлекает в этих работах идея о радости и доверии, которые необходимы учителю малышей, да и им самим для эффективного обучения. Название одной из книг об этом очень точно: Сессиль Лупан "Поверь в свое дитя".

Ему же, двух-четырехлетнему, надо пережить встречу с "нет", с пустотой, вырастить в себе силы для осуществления собственной позиции во взаимодействии с другим человеком, для этого ее надо найти в переживании, обозначить и научиться удерживать вй времени и пространстве. Известно, что эту роль выполняет имя человека, конечно, мы до конца не знаем его роли, можно только предполагать, опираясь на факты и чужие гипотезы. Факты есть очень, по-моему, красноречивые: называние себя именем собственным с ошибками в роде действия ("Маша пошел"), называние себя именем собственным без ошибок ("Маша пошла"); отказ от имени собственного и называние себя чужим именем; называние себя личным местоимением.

Становящаяся идентификация проявляется во всех этих фактах: идентификация по полу, аутоидентификация.

Для меня очень важны и интересны факты отказа детей от собственного имени и называние себя именами других реальных людей или вымышленных персонажей. Надо отметить, что это не ситуативные, игровые переименования понарошку, это очень серьезный, достаточно длительный период в жизни ребенка. Если взрослые отвергают переименование, то это вызывает очень большое огорчение со стороны ребенка и усиливает его негативизм — сопротивление требованиям взрослых.

В литературе мне встречались такие факты в дневниковых записях В.С.Мухиной, Л.Пантелеева, упоминание об этом есть у Прейера в его знаменитой книге "Душа ребенка". Собственные наблюдения за развитием нескольких детей, опрос молодых родителей показывает устойчивость явления переименования в раннем возрасте. Это явление обнаруживало себя только в семейных условиях; в детском саду (если ребенок его посещал) явления переименования не наблюдалось. В чем тут дело?

Конкретно переименование выглядит как отказ ребенка откликаться на свое имя, а также его рассказы о себе, но с использованием нового имени. Маленькая Настя упорно называла себя дома Алей, а Илюша считал себя Кузей, Рома превратился в Антона, а Юля в Олю. Зачем?

Могу только предполагать, что это проявление формирующейся Я—концепции, которая требует соответствующих средств ее удержания. Чужое имя позволяет одновременно обобщать свои свойства как человека и персонифицировать их — воплощать, грубо говоря, находить в них себя, интроецируя их. Близкие взрослые в этом случае выполняют роль границ интроецируемого (через свою поддержку или неодобрение содеянного человеком с новым именем). Ребенок, таким образом, осваивает границы своей Я—концепции, ее, если хотите, выраженность, ведь пройдя через это, он с большой энергией утверждает свое "Я сам", это Я уже найдено в переживаниях, его осталось воплотить в проявлениях переживаний, прежде всего в новых целях — взрослых целях. Вот и привлекают, становятся магически притягательными для ребенка не игрушки, а взрослые предметы — кастрюли, коробки, книги, вещи взрослых. Ребенок готов осваивать их и делает это очень легко — играть на музыкальном инструменте, в шахматы, плавать и т.п. Его очень легко научить именно в этом возрасте, когда он готов действовать с предметами, совершив важнейшее действие — обозначив собственное Я.

Вот тут-то и создается для взрослого человека одна из первых трудных родительских задач — задача принятия позиции собственного ребенка как неравной его, взрослого человека. Я уже говорила ранее о педагогических позициях. Кризис трех лет — упрямство и негативизм малыша — испытание силы Я каждого из участников взаимодействия: и ребенка, и взрослого. Испытание силы Я на... что? Какое качество, какие качества Я окажутся в этом испытании наиболее значимыми⁹ Мой ответ был бы — человечность, но он "мало психологичен". Постараюсь конкретизировать его, если у меня это получится.

Ребенок ведет борьбу за свое место, за свое психологическое пространство с явно превосходящими его силами взрослых. Он не может объяснить и понять, он только чувствует, взрослые могут помочь найти форму для проявления этих чувств. Взрослые должны понимать его, а не он взрослых. А взрослые... взрослые часто требуют понимания от малыша, не желая (не умея?) понимать его. То "ты еще мал", то "ты уже большой", то разрешают, то это же самое запрещают, то ничего не замечают, то укоряют и наказывают за все — бесконечно "пилят" и "дергают". Жизнь ребенка, лишенная всяких ориентиров, превращается в кошмар. Он уже не понимает, за что его наказывают, за что недовольны. Ясно только одно — он плохой, им постоянно недовольны. "Убейте меня, если вы меня не любите", — вырвалось у четырехлетнего. Куда уж дальше?

Конечно, это не о человечности, а о ее отсутствии. Человечность взрослого, наверное, проявляется в том, что, наказывая ребенка за конкретный проступок, он дает ему почувствовать, что любит его даже тогда, когда наказание связано с лишением любви на какой-то срок. Глобальную любовь-доверие потерять нельзя — вот это переживание должно бы сопровождать наказание ребенка, борьбу взрослого с ним. О наказании с сохранением глобальной любви писать очень трудно. Говоря "нельзя" уверенно и твердо, взрослый уже показывает не только свое отношение к поступку ребенка, но и проявляет свою сущность в индивидуальной, персонифицированной форме. Собственно "нельзя" — это не столько наказание, сколько запрет, ограничение активности. Многие дети 2-3 лет находятся рядом с родителями, которые эффективно могут пресечь нежелательные действия детей еще до совершения проступка и объяснить им, почему это делать нельзя. Это тот вид наказания, который можно назвать человечным, так как он способствует формированию у ребенка опережающего самоконтроля, — запрет на выполнение действия "сработает" до его реального осуществления. Большинство родителей наверняка знают ситуации, когда ребенок сам себе запрещал выполнять какое-либо действие, останавливая свою руку, уже начавшую движение, словами, интонацией взрослого: "Нельзя!"

Если же родители постоянно наказывают ребенка за совершение проступка, то в сознании ребенка сама мысль о возможном наказании возникает не до, а после совершения проступка. Опережающего самоконтроля не появится. Это почва для появления чувства стыда, вины, разрушающих представление о целостности Я, в конечном итоге создающих условия для формирования комплекса неполноценности. Одним их представителей такого типа людей является ребенок, который, например, в группе детского сада после совершения проступка тут же бежит к взрослым и во всем сознается. Это далеко не добродетельное поведение ребенка — оно говорит о жесткости границ Я—концепции, возникающих за счет существования комплекса неполноценности, именно они создают для ребенка высокое напряжение после совершения проступка, которое снимается наказанием. Бывает очень сложно решить, в каком случае такие дети подвергаются большему наказанию: если их наказать или оставить проступок безнаказанным. В любом случае ребенок с комплексом неполноценности в скором времени вновь совершит проступок и сам в этом сознается.

В этих фактах наблюдается феномен формирования фантомного, мертвого сознания, которое дает о себе знать только через напряжение. Сведение взрослыми Я—концепции ребенка до простого переживания напряжения как проявления собственного Я обеспечивается узко оценочным негативным отношением к ребенку, реагированием только на последствия его действий. Это очень опасная для дальнейшего развития человека ситуация, которая возникает в раннем детстве, создающем контуры Я—концепции человека, основанной на переживаниях своих возможностей.

Для таких детей обращение к другому человеку после совершения проступка не является отражением стыда или вины, это более простое чувство, основанное на получении своеобразной индульгенции, разрешающей дальнейшую активность. Необходимая демонстративность покаяния говорит о фантомности Я— концепции, то есть о ее практическом отсутствии, замене комплексом неполноценности.

Есть еще один тип поведения детей с комплексом неполноценности — это дети, которые долго сопротивлялись искушению совершить плохой поступок, но не устояли. Для них тоже характерно отсутствие чувства вины после совершенного действия, они признают свой проступок, но раскаяния при этом не испытывают.

Думается, что комплекс неполноценности, возникающий в раннем детстве, способствует фантомизации Я—концепции ребенка, и он теряет реальную эмоциональную и интеллектуальную связь с другим человеком, которая становится опосредованной фантомами сознания. Со стороны взрослого человека должны потребоваться большие усилия, чтобы вернуть ребенку чувство реальности его Я. Этим занимаются психотерапевты.

Развитие у ребенка раннего возраста Я—концепции связано со становлением переживаний независимости своего Я, его автономности. Автономности не только от другого человека, но и от предмета. Это очень важное свойство становления Я—концепции, которое можно было бы сопоставлять с чувством мышечной радости, чувством бескорыстного восторга и светлой радости, вызванных осуществлением жизни. Это очень важный момент в развитии Я—концепции ребенка и в становлении концепции другого человека. Он, другой, прежде всего взрослый, может разделить это переживание, вызвать его, сопереживать ему, а может исказить и даже уничтожить. Как?

В руках взрослого есть очень важное средство воздействия — предмет, подарок, награда, поощрение, подкрепление, стимул, если хотите. Избыток действия поощрения, как и его недостаток, для ребенка раннего возраста одинаково значим, так как отражается на содержании Я—концепции. Дело в том, что всякому действию, успешно осуществленному ребенком, присуща одна особенность, которую взрослые часто упускают из виду. Оно, это удавшееся действие, приносит ощущение успеха, а это уже подарок, награда за воплощенное усилие, реализованное напряжение. Если ребенку в раннем детстве что-то удается, это вызывает у него настолько сильное чувство удовлетворения, такой восторг, что этот успех можно рассматривать как своего рода естественное, врожденное даже, поощрение. Получается так, что умному, успешному поведению ребенка как бы изначально свойственно поощрение за счет осуществления самого этого поведения.

Другое дело нравственное поведение, о котором поговорим чуть позже.

Для пояснения можно привести эксперимент, поставленный на шимпанзе. Обезьяне давали очень сложный замок, она над ним долго трудилась, наконец, открыла и была очень счастлива. Кроме радости открытия у нее не было никаких поощрений. Аналогичные опыты проводились с использованием разных конструкций, обезьяна справлялась со всеми, не бросала начатого дела. Но! С того момента, когда обезьяне, открывшей замок, дали банан, она соглашалась заниматься другими замками только в том случае, если ее ждал банан.

Ребенок раннего возраста обладает любопытством и любо-зна-тельностыо, именно он начинает задавать свои "сто тысяч почему", стремясь докопаться до сути вещей, узнать их устройство и назначение. Внешними поощрениями взрослые постепенно приучают его к тому, что все действия должны вознаграждаться извне. Это очень сложная проблема. Когда читаешь работы по развитию воображения у детей, по управлению их игрой, особенно отчетливо встает вопрос о мотивации взаимодействий ребенка со взрослым, ставящим задачи развития малыша. Что он предложит в качестве мотива — успех, совместно переживаемую радость, награду?

Поощрение маленького ребенка требует от взрослого умения сориентироваться в собственных ценностях, в собственных мотивах — это трудная работа, она будет необходима всякий раз, когда родной (или чужой — это не так важно) ребенок переживает то, что недоступно (уже?) взрослому — радость познания, восторг новизны, прилив сил и энергии не от чего-то предметно-конкретного, а от собственного роста, от собственной жизни, осуществляющейся во всей полноте ощущения Я.

Развитие именно этих переживаний позволяет ребенку справиться с проблемой, которая возникает в конце раннего детства и является, по сути, его границей. Об этом сказано у С.Я.Маршака так:

 

Года четыре был я бессмертен.

Года четыре был я беспечен.

Ибо не знал я о будущей смерти.

Ибо не знал я, что век мой не вечен.

 

Это естественное освоение границ своей Я—концепции, встреча с дискретностью в самом полном ее выражении.

Через переживание ее ребенок готов к религиозным чувствам, гарантирующим преодоление этой дискретности. Несмотря на официально светский характер воспитания в нашей стране, в бытовом общении взрослых и детей раннего возраста всегда находилось место для обсуждения проблем бессмертия души.

— Я умру?

— Мама, и ты умрешь?

— Мы все-все умрем?

Думаю, что на такие вопросы четырехлетних детей невозможно грубо материалистически однозначно сказать "да", даже будучи убежденным атеистом. Независимое ощущение своего Я, автономность возможны для ребенка раннего возраста потому, что он уже может осознавать порядок организации жизни, он может предвидеть на основе этого порядка и закономерностей, ему известных, не только свою активность, но и активность других людей по отношению к нему самому. Этим порядком закреплено его место в системе отношений, защищены границы его Я не только его собственной силой, но и силой правил взаимодействия с другими, найдены формы проявления Я—концепции, обозначены многие ее свойства.

При недостаточном решении задач развития в этом возрасте у ребенка формируются сомнение и стыд как формы проявления Я—концепции, основанные на переживании слабости и незащищенности собственного Я.

Эти чувства очень мало изучены в детской психологии; как писал Э.Эриксон, стыд предполагает полную обозримость человека другими — его наготу, которая осознается. Весь мир в это время против человека, от него хочется спрятаться. Сомнение же — брат стыда. Э.Эриксон связывает появление их с телесными переживаниями — тело имеет переднюю и заднюю части. Он пишет о том, что задняя сторона тела ребенка является для него той неизвестной зоной, куда вторгаются другие люди, ущемляющие автономию самого ребенка, обесценивающие то, что происходит с ребенком. Хотелось бы добавить, что сомнение и стыд основаны на утрате или недоразвитии самоконтроля, то есть идентификации с собственными действиями. Формирующееся переживание дискретности жизни способствует тому, что вместо естественной диалогичности в сознании ребенка появляется судья — то второе Я, которое несет переживание дискретности, то есть неосуществимости, статичности, фантомности.

Ему, маленькому, уже открыта главная тайна его жизни — смерть, если она не будет дополнена другой тайной — любовью, жить будет очень невесело. Он же еще такой маленький, казалось, что только недавно научился бегать, говорить, а вот уже требует самостоятельности, свободы, уединения и сосредоточения — своего, только его, места в мире, знает правила проявления отношений между людьми и пытается ими пользоваться. Ему уже тесен мир комнаты, он может сам отправиться в далекое рискованное путешествие по квартире, по дому, даже по улице. Он преодолел свое упрямство — с ним можно договориться, он стал слышать другого человека. Так наступает период, о котором говорят как о середине детства.

 

ГЛАВА XIV

О середине детства (5-7 лет)

 

Ребенка побранят,

И он заплачет,

О, сердце детских дней

Далекое...

Как мне тебя вернуть?

И. Такубоку

 

Ты знаешь, я понял совсем немного из того, что он мне сказал, но меньше всего мне понятно вот это — подросла.

Р.Бах

 

Он понял, что усвоить можно все: манеру поведения и даже характер.

Ю. Борген

 

 

Возраст, о котором пойдет речь, во многих описаниях и классификациях состоит как бы из двух: старшего дошкольного и младшего школьного. Ни в коей мере не принижая значения такого важного события, как поступление в школу, посмотрим на этот период жизни ребенка с точки зрения тех задач развития, которые он решает сам, как бы относительно независимо от места его конкретного пребывания — детский сад это, шкода или семья. Обратимся еще раз к фактам, которые появились на границе этого возраста, — это повышенная чувствительность ребенка к экзистенциальным переживаниям, обозначение границ Я—концепции через установление дистанции с другими людьми, формирование обобщенной концепции другого человека. Сензитивность, повышенная чувствительность ребенка к содержанию его Я—концепции делает его очень уязвимым к любым воздействиям других людей, недаром именно защищенное окружение является ресурсом его развития.

С такой повышенной чувствительностью к воздействиям других людей ребенок и приходит к середине детства. Расширяется его социальное пространство отношений с разными людьми — кроме семьи значимыми становятся отношения с соседями и школой.

В нашей литературе очень мало материала о влиянии чужих, близко живущих людей — соседей — на психическое развитие ребенка. Особое содержание отношений соседей с ребенком состоит в том, что они привносят в его жизнь новое качество — чужой, не-родной, не-близкий человек. С ним надо строить отношения, его попросту надо терпеть. Заведомое отношение неравенства между ребенком и чужим взрослым (соседом) на фоне высокой сензитивности ребенка к воздействию других людей делает его беззащитным перед возможным вторжением соседа в его психологическое пространство. Сосед может себе позволить (и, к большому сожалению, очень часто позволяет) вмешиваться не только в отношения семьи, но и в содержание Я—концепции ребенка.

Основываясь на фактах из практики судебно-психологичес-кой экспертизы, можно с большой уверенностью сказать, что одним из очень сильных психотравмирующих факторов (особенно в развитии девочек) является влияние соседей. У ребенка нет зашиты от словесной оценки чужого человека, от невербального воздействия (неприязненного взгляда, например). Я ограничусь только несколькими фактами: сосед назвал любимую бабушку ребенка "бабкой", мальчик готов был броситься на него с кулаками, но сдержался. Потом только спросил у родителей, которые не были свидетелями этой сцены, об "умности" соседа.

Другие соседи, желая продемонстрировать свой интерес к ребенку, расхваливают его внешность, сопоставляя с родительской: "Ну, ты на маму совсем не похожа, ты такая красивая, а мама уже взрослая, не так красива". Девочка не сдержалась — плакала, кричала, что похожа на маму, что ее мама самая красивая.

Как-то не хочется продолжать подобные примеры. Вскользь сказанное оценочное замечание чужого человека в середине детства оказывается сильным эмоциональным воздействием. Думаю, что взрослые часто недооценивают его значения, а ведь это именно то переживание, которое имеет существенное значение для освоения концепции Другого человека.

До середины детства ребенок связан тесными эмоциональными связями с родителями (или людьми, их заменяющими), он погружен в эти чувства и еще не умеет их анализировать. Через освоение речи он овладевает словом как формой анализа чувств. Формообразующая роль слова в анализе ребенком своих переживаний исследована, думаю, недостаточно, но изучение, например, феномена лжи[123] дает основания говорить о том, что образ не—Я, образ чужого человека очень рано обобщается ребенком в слове и используется для установления отношений с другими людьми.

Этот образ — не—Я — становится как бы содержанием психической реальности, структурируя отношения с другими людьми, удерживая содержание Я—концепции. Одно из доказательств существования образа не—Я, думаю, можно найти в детских рисунках — они могут и умеют изобразить отличительные признаки внешности и характера человека или какого-либо персонажа.

Соседи привносят в жизнь ребенка переживание, которое я могла бы назвать обусловленностью любви. По сути дела, они демонстрируют ребенку ту сторону отношений взрослого к нему самому, которую можно было бы квалифицировать как не-лю-бовь, то есть это антипод безусловной родительской любви, принятия, прощения. Это другое, защищающее само себя от возможного воздействия ребенка, устойчивое и непроницаемое — чужое Я. О нем есть смысл говорить даже в характеристиках плотности — сверхплотное чужое Я. Именно оно своим присутствием заставляет дифференцировать и осознавать чувства к людям, в конечном итоге, осваивать подходящую модель поведения в отношениях с ними. Об этом есть в романе Ю.Боргена "Маленький лорд":

"Только крошка тетя Валборг с грустью наблюдала за его успехами:

— По-моему, Маленький Лорд насилует себя, он переутомляется ради нас.

Это была правда — он из кожи лез вон, но не ради них, а ради самого себя, чтобы стать большим, чтобы над ним перестали смеяться, чтобы развернуться в полную силу и овладеть всеми тайнами, что ждут его впереди. В эту зиму он всячески избегал испытующего и сочувственного взгляда тети Валборг. Она единственная уловила частицу правды, может быть, потому, что так мала ростом и не могла на него смотреть сверху вниз, с большой высоты".

Возможность экспериментировать с собственным Я и не—Я, создающаяся в середине детства, переживание дифференцированных отношений (свои — чужие) с людьми создает условия для осознания границ собственного психологического пространства. Это осознание происходит очень сложно и связано с воздействием на его разные свойства — собственно психологические и телесные.

В это время дети подвергают свое тело разным воздействиям, проверяя известные им сведения о его свойствах или устраивают эксперименты. При опросе взрослых людей выясняется, что все (или почти все) помнят, как в этом возрасте они что-нибудь специально ели или пили, чтобы посмотреть на результат: съели много меда, гороха, щавеля, выпили запрещенный напиток, глотали таблетки, пробовали специально на вкус мыло и тому подобное. При этом ребенку уже были известны последствия, но хотелось их проверить. В детских воспоминаниях есть факты и более острых экспериментов над телом — погружение в воду, прикладывание к холодному металлу языка, поднятие тяжестей и тому подобное. Я была очень рада, когда встретила описание аналогичного факта у Ю.Боргена, — его герой Вилфред (Маленький Лорд) в возрасте пяти лет бросал над своей головой камни и ждал, когда они упадут на него и причинят боль. Наблюдательные родители многих детей отмечают поразительное, даже пугающее бесстрашие детей к воздействию их же самих на собственное тело. Кстати, в этом возрасте здоровые дети много и охотно занимаются делами, связанными с физическими усилиями.

Нарастающая дифференциация чувств требует некой упорядоченности, наверное, естественной шкалой для этого становится само тело ребенка. Именно в это время им решается задача установления своей половой идентификации. Половая принадлежность становится тем основанием, которое позволяет удержать разлетающиеся, когда-то целостные чувства, сделать их предметно отнесенными.

Свойство половой идентификации очерчивать границы проявления чувств (мальчики не плачут, девочки не дерутся и тому подобное) возвращает ребенка к собственным переживаниям как ценности. Они упорядочиваются, приобретают (на время) защищенный вид. Не—Я конкретизируется в образе противоположного пола. Это очень важный момент постоянства, обеспечивающий относительную стабильность этого периода развития, нарушаемую присутствием взрослых людей, обусловленно относящихся к ребенку. Такими взрослыми являются соседи, присутствующие в психологическом пространстве ребенка без всякого его согласия-несогласия на это; такими взрослыми являются все учителя, по своему профессиональному статусу имеющие право воздействовать на Я—концепцию ребенка. (Достаточно в этом смысле вспомнить факт, что большинство вариантов затруднений в освоении чтения в начальной школе связаны с проявлениями Я—концепции ребенка.)

Думаю, что та дифференциация чувств, которую переживает ребенок по отношению к людям — своим и чужим, — связана с необходимостью фиксации своего Я как самодостаточного, то есть обладающего способностью к самовосстановлению. Говоря иначе, ребенку надо как бы стать психотерапевтом для самого себя, чтобы переживать ценность своего существования. Это проявляется в той диалогичности сознания, которая позволяет Я существовать как динамической, а не статичной структуре.

⇐ Предыдущая16171819202122232425Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: