Лазарь Баранович, архиепископ Черниговский и Новгородсеверский

Лазарь Баранович, архиепископ Черниговский и Новгородсеверский

 

Судьба просветителя и многих его сторонников была решена в тот момент, когда «петровцы» и «мудроборцы» в трогательном единении обрушились на правительство царевны Софьи. Первыми дрогнули перед лицом грядущих репрессий митрополит Гедеон и архимандрит Варлаам, известившие, что последуют патриарху «без всякого прекословия и прения». Несгибаемый Иннокентий Монастырский «как гнилой член проклят был» и «тайно вскоре с Москвы промыслом Евфимиевым сослан». Архиепископ Лазарь Баранович держался до ноября 1689 года. Иоаким вырвал у него отречение от истины под угрозой вселенского осуждения и лишь после того, как лишил Лазаря права участвовать в богослужении. Афанасий Иоаннов еще ранее был сослан в Тобольск, митрополит Маркелл позже осужден и лишен сана. Впрочем, подобные усложненные полемические приемы (типа заказа в Константинополе поддельных соборных посланий, личных угроз и всяческих притеснений) использовались только против заметных лиц. Для простого народа, с горечью писал современник, «немые учителя у дыб стоят в Константиновской башне: вместо Евангелия огнем просвещают, вместо Апостола кнутом учат…»116.

 

 

Расправа

 

Медведев не сомневался, что его ждет особо жестокая расправа. Спасение было только в бегстве. Действительно, патриарх Иоаким включил имя Сильвестра вторым в список «злодеев», которых он (как отметил в своем дневнике генерал Патрик Гордон) настойчиво уговаривал Петра казнить. Обвинение против Медведева было включено в изветы, которыми розыскная комиссия начала «дело Шакловитого», состоящее, как известно, в «умышлении» убить царя Петра, его семью и сторонников, Иоакима и других высших иерархов. Достоверность обвинений комиссию не волновала. О «злодейском умысле» жертв политического переворота широко объявлялось еще до расследования. Приговор был вынесен заранее по соглашению победителей, оставалось лишь предпослать ему краткую комедию розыска и затем привести его в исполнение. Что касается Медведева, то по воле патриарха он еще до 12 сентября был заочно лишен монашеского звания и заочно же передан в руки светских властей[14]. У кого, у кого, а у Иоакима его вина не вызывала никаких сомнений!

Между тем, пока по России шли розыски, скакали капитаны с воинскими отрядами, воздвигались на дорогах заставы, а городовые воеводы объявляли награды за поимку «изменников», Медведев мирно жил у верного игумена Варфоломея в Бизюкове монастыре. Трудно сказать, на что он надеялся, зная упорство и безжалостность своих врагов. По некоторым его высказываниям, слышанным окружающими, можно думать, что ничего хорошего для себя Сильвестр не ждал. Но отказаться от борьбы и покорно сдаться в руки врагов он не мог. Это слишком напоминало самоубийство.

В мучительных размышлениях находился и верный Варфоломей. Он сочинял донос, одновременно пытаясь сохранить себя порядочным человеком. Вот плод его усердных размышлений, посланный воеводе:

«Да вестно велможности твоей творю, што Силвестер Медведев, з Москвы едучы, начавал у мене в монастыре ночь адну. А ку-ды поехав — я пра то не ведаю. А хотел, и назад едучы, заехать у монастырь. Зачым я велможности твоей доношу — чтоб мне в трудности якой за тое не быть»117. [15]

Похоже, что первоначально Варфоломей имел в виду спровадить Медведева и его спутников поскорее, чтобы сыщики нагрянули на пустое место. Это уже было предательство, наводящее воинские команды на свежий след. Но предательство, мало помогающее доносчику. При всей своей простоте Варфоломей сумел понять, что, не схватив Медведева и не узнав точно, куда он направился из Бизюкова монастыря, сыщики постараются представить его, игумена, сообщником преступников. Поэтому он никоим образом не показал Медведеву своего неудовольствия и оставил его в монастыре, отправив донос. Сильвестр прожил на свободе еще четыре дня, радуясь мысли, что на свете существуют такие самоотверженные друзья, как Варфоломей.

Сомнения игумена кончились 13 сентября, когда присланный из Дорогобужа отряд окружил Бизюков монастырь и схватил Медведева с его спутниками. Сильвестр, точнее уже Семен Медведев, был закован в тяжкие кандалы, но меры по его охране все время казались недостаточными. Дорогобужский воевода выделил для доставки арестантов 10 стрельцов, не считая штатских лиц; смоленский воевода прислал со своей стороны капитана Василия Андрианова со смоленскими стрельцами и солдатами (числом 40 человек), опасаясь, чтобы преступники «дорогою не ушли и дурна бы над собой какого не учинили». Из Москвы, в свою очередь, скакал в помощь охране капитан Григорий Есипов со стрельцами. За ним, все из тех же опасений, устремились капитаны Яков Бестужев и Яков Богданов. Всего за участие во «взятии» и доставке государственного преступника было награждено деньгами более ста человек рядовых, восемь десятников, три пятидесятника и четыре капитана.

«А старцу, который с сими вестями приехал, — писал боярину Тихону Стрешневу ответственный за сыск боярин князь Иван Троекуров о монахе, привезшем донос Варфоломея, — велел я побыть на Москве для того, чтоб того игумена за сие дело обрадовать государскою милостию». Действительно, на радостях власти не только «обрадовали» 30 сребрениками игумена Варфоломея, но за «многое вспоможение» при поимке Медведева наградили пятью рублями его гонца иеродиакона Леонтия. Жалеть было бы накладно — и численность команд, и суммы вознаграждений демонстрировали народу, сколь опасного преступника волокут стрельцы на суд и расправу в Троице-Сергиев монастырь118.

Сама доставка Медведева на розыск была, по-видимому, обставлена как торжественное шествие. Конные стрельцы четырех полков (их различали по цвету кафтанов и патронташей-бандалеров) скакали впереди и позади обоза из нескольких телег, возле которых шагали проводники, пешие солдаты и стрельцы с дымящими фитилями мушкетами на плечах. Не только Медведев, но и все его спутники были «украшены» тяжелыми цепями, являя собой свидетельство многочисленности злокозненных «изменников», покусившихся на царство.

24 сентября 1689 года в Троице-Сергиеве монастыре начался розыск и суд над Сильвестром Медведевым, «вина» которого была уже всенародно объявлена. Оставалась мелочь — испытанными способами получить «признание» обвиняемого и письменно оформить ему приговор. При этом, однако, возникли некоторые трудности. Прежде всего, основное обвинение, будто Медведев хотел убить патриарха Иоакима, повисло в воздухе. Оно было выдвинуто 30 августа одним из наемных доносчиков — капитаном Филиппом Сапоговым — и обращено прежде всего на Ф. Л. Шакловитого. Другой доносчик, Иван Муромцев, в связи с «заговором» на жизнь патриарха имени Сильвестра вообще не упоминал. На допросе и очных ставках Шакловитый категорически отрицал вину Медведева. Не удалось вырвать показаний на Сильвестра и зверскими пытками Шакловитого с товарищами.

Это незначительное упущение следователи исправили очень просто. Они вставили недоказанное, более того, полностью отрицаемое подследственными обвинение против Сильвестра в «статейный список» (свод обвинительных заключений) Шакловитого с товарищами. Следователи и судьи просто сделали вид, что это обвинение не вызывает никаких сомнений. Только после того, как Шакловитый был казнен, они спохватились, что, слишком тесно связывая Медведева с Иоакимом, оказывают патриарху медвежью услугу: ведь приговоры писались для широкого объявления, а народу было хорошо известно, что именно патриарх охотился на Сильвестра! Источник обвинения был слишком явен. Следственной комиссии пришлось опять напрячься, чтобы обвинить Медведева как-то получше.

Кровавой фантазии следователям было не занимать, поэтому они не затруднились начать дело против Медведева с обвинения в покушении на «здоровье» царя Петра и членов царской семьи. Шакловитый под пыткой «признался» во всех этих замыслах, хотя непохоже, что рухнувший с высот власти временщик был совершенно сломлен: он не подтверждал вины тех своих товарищей, которые не «признавали» свою вину сами. Сравнительная легкость «признания» Шакловитого вытекала из его психологии государственного деятеля, игравшего по тем же правилам, что и его противники. Федор Леонтьевич потерпел поражение и пощады не ждал. Зачем ему было принимать лишние муки? Если бы победил он и его неприятели из непонятного упорства не «признавались» бы в заговоре (скажем, на жизнь царя Ивана и царевны Софьи), неужели он не сочинил бы за них достаточно выразительных «признаний»? Хорошо еще, что Шакловитый не потянул с собой в могилу других людей и не пытался отдалить смерть, оговаривая невинных.

С Сильвестром, который по непонятным следователям причинам считал правду важнее власти и даже жизни (причем, надо особо подчеркнуть, собственной, а не чужой жизни), бороться было гораздо сложнее. Если бы Медведев, прибегая к уверткам, старался хитроумно обелить себя, его можно было бы запутать во множестве разных показаний, используя известный издревле арсенал методов допроса. Однако он, как назло, упорно говорил правду, а это не соответствовало целям следствия.

На обвинение в «заговоре» против царя и его семьи Медведев сказал попросту, что «на государское здоровье и о возмущении святой церкви Федька-де Шакловитый (уменьшительные написания имен — на совести составителей протоколов) о госу-дарском здоровье и о убийстве никаких слов ему не говорил». Был лишь один случай, когда группа приближенных Шакловитого пришла к Сильвестру за советом: люди были испуганы приказом временщика «тайно в ночи убить» Л. К. Нарышкина, Б. А. Голицына и других «петровцев». Сильвестр ответил им ясно: «Если вы так сделаете — пропадете вместе с Федором и здесь, и в вечные времена душами». Если вы, подчеркнул Медведев, хотите передать мои слова Шакловитому — говорите, я готов повторить их ему в лицо. Поскольку приближенные Шакловитого боялись возвращаться с таким ответом к хозяину, «потому что за то непослушание боятся они смерти», Сильвестр посоветовал им сказать временщику, что одним им такого большого дела не осилить, а говорить иным они о том не смеют: «Говорил бы он им сам».

«А если то дело им и учинить — и им всем пропасть, — заметил Медведев и пояснил: — Он, Федька, в то время отопрется и их всех напрасно погубит! » Что ж, психология власть имущих была Сильвестру достаточно известна. Сам Шакловитый наверняка схватил бы убийц и казнил, да еще прославился бы своей справедливостью, убрав одновременно политических соперников. Как бы то ни было, Медведев сорвал этот кровавый замысел. Дважды он беседовал с кандидатами в тайные убийцы и заставил их отказать Шакловитому.

Шакловитый, по словам Сильвестра, действительно часто жаловался на царицу Наталию Кирилловну Нарышкину и ее советника боярина Льва Кирилловича Нарышкина, считая, что без них бы у Софьи с царем Петром все «было советно», но замыслов на жизнь матери царя никогда с Медведевым не обсуждал. Между прочим, просветитель указывал Шакловитому, что «кто кому чего желает — тот сам от Бога то же примет». Из показаний Медведева совершенно ясно вытекало, что он в принципе не мог быть участником «заговора», будучи противником насильственных средств в политике вообще. Видимо, это поняли даже следователи, которые не слишком настойчиво расспрашивали других «заговорщиков» об участии Медведева в каких-то тайных планах. Ни на допросах, ни на пытках никаких «улик» против Сильвестра в этом отношении так и не обнаружилось. Следом за дутым обвинением в «заговоре» на допросе Медведева 24 сентября «выявился» пласт обвинений, не фигурировавших в изветах и показаниях других лиц. Нетрудно убедиться, что обвинения эти были услужливо предложены следственной комиссии обеспокоенным за скорейшее осуждение «злодея» патриархатом. Сильвестру пришлось отвечать, что «церкви святой никаким смущением он не смущал». «Доказательством» его вины служил памфлет Афанасия Иоаннова. Медведев сказал, что знаком с этими «тетрадками», заказал писцам две копии с них лично для себя и хранит в своей келье. Ничего против патриарха в этом сочинении нет — оно написано против приезжих греков.

Следственная комиссия требовала от Медведева признания, что он участвовал в «умысле» на патриарха, «чтоб его убить или переменить». Здесь тоже фигурировало «доказательство» его «злодейских замыслов» — «Книга о манне хлеба животного». Но эта книга отнюдь не тайная и не злоумышленная, отвечал Сильвестр, о ней не докладывалось патриарху, поскольку сочинение написано по указу царевны Софьи, которой и поднесено за подписью автора[16]. Следователи и здесь не смогли найти криминала. Пришлось возвращаться к извету Филиппа Сапогова, ничем, как мы помним, не подкрепленному. Медведев опроверг измышление платного доносчика на допросе, не помогла розыскной комиссии и очная ставка: ведь Филипп утверждал, что Сильвестр сам ни с того ни с сего рассказал ему, «что он, Селиверстко, с Федькою Шакловитым святейшего патриарха убить умышляли»! Вино у меня Филипп пил, сказал Сильвестр, но о таком фантастическом замысле я ни с кем не говорил — тем более зачем бы стал говорить подобное изветчику?!

Извет Сапогова особенно нравился следственной комиссии тем, что позволял представить Заиконоспасский монастырь, где во время полемики о пресуществлении собиралось много людей, как некое «гнездилище заговорщиков». Захаживали туда и многие из обвиняемых. К великому огорчению следователей, Медведев спокойно и непротиворечиво объяснил, с кем и на какой почве он был знаком, о чем у них шли речи (в том числе рассказывал о работе с Шакловитым над рацеями). Обвиняемый дал понять, что никоим образом не виноват в том, что люди не хотели позволить патриарху его тайно сослать; сам он, как известно, давно отпрашивался из Москвы в Соловецкий или Пустозерский монастырь. Со многими из приходивших «опасать его от святейшего патриарха» Сильвестр никогда даже не говорил.

 

Обвинения рассыпались одно за другим, но розыскная комиссия не сдавалась. В дело могла пригодиться любая мелочь, любое слово, «вычесанное» из груды показаний. Например, комиссию интересовало, говорил ли Сильвестр стрельцу Демке Лаврентьеву во время августовского 1689 года «смятения»: «Молитесь Богу, чтоб Бог дал утишение»? Да, говорил, отвечал Медведев, удивляясь, что в этих словах могло заинтересовать следствие, где тут крамола? Крамолу, разумеется, можно было найти во всем.

Так, однажды явился в Кремль некий юродивый Ивашка, который «бывал в исступлении ума почасту» и начал вопить странные слова, весьма близкие, впрочем, к политическим реалиям: «Хотя де… Петра Алексеевича… сторона и повезет, и того много будет если на десять дней, а потом опять будет сильна рука… Софии Алексеевны». Юродивого, разумеется, взяли в приказ, ибо «видения», на которые он ссылался, сильно напоминали волхование, а колдовства (да еще в связи с царской фамилией) многие опасались. Заинтересовалась им и царевна Софья, которая выслушала эту часть «предсказания» не без удовольствия.

Шакловитый даже возомнил, будто юродивого «прислали с теми словами Нил и Нектарий чудотворцы». Перед тем как вести умалишенного к царевне, Шакловитый показал его Медведеву «для свидетельства юродства». На том дело и кончилось — юродивого отослали под охраной стрельцов обратно в Нилову пустынь, чтоб народ не смущал. Об этой истории Медведев тогда рассказал как о занятном эпизоде своему знакомому, а тот при удобном случае поведал о нем следственной комиссии. Сильвестр разъяснил обстоятельства дела, но то, что он передавал слова Ивашки своему знакомому, было расценено как преступная пропаганда против Петра!

Мало того, розыскная комиссия решила докопаться до «корней и нитей» и завела особое дело на юродивого Ивашку, длившееся с 15 октября по 10 декабря 1689 года. Ивашку доставили из Ниловой пустыни в столицу, расспросам подвергся игумен Ниловой пустыни и ее братия, по делу была составлена докладная выписка, а приговор утвержден царями. Ивашка был «за его воровство, что он… будучи на Москве, говорил непристойные слова», нещадно бит батогами и отослан обратно в Нилову пустынь в заточение. Эта жестокость по отношению к охраняемому народным поверьем сумасшедшему объяснялась, среди прочего, тем, что сыщики докопались до его связи… со двором патриарха Иоакима! Ивашка сразу признался, что научил его говорить все эти слова человек у Чудова монастыря (резиденции патриарха)[17]. При этом слова о Петре и Софье оказались второстепенными, а главное, он должен был поведать царевне, «что в полках большой изменит и от того-де будет худо, не попустит-де его Бог, что он за святую церковь не станет». «Большой» — это генералиссимус князь Василий Голицын, которого патриарх Иоаким люто ненавидел и всячески поносил в проповедях119.

Таково оказалось единственное из обвинений против Медведева, которое розыскная комиссия дала себе труд проверить. Вообще при чтении следственного дела Медведева складывается впечатление, что оно стряпалось не политическими деятелями, а канцеляристами-крючкотворами, подбиравшими отдельные словечки, но плохо разбиравшимися в государственной кухне. Это вполне возможно, поскольку расправившись с Шакловитым и Голицыными, участники переворота должны были переключить свое внимание на дележку власти, а подарить обещанную патриарху голову Медведева могли поручить мелкой сошке, не всегда знавшей, что делать со «спущенными» указаниями.

Например, Медведева долго расспрашивали о его отношениях с пограничным воеводой и государственным деятелем боярином Леонтием Романовичем Неплюевым. Сильвестр ответил, что они давние знакомые, но встречались нечасто, и объяснил, что речь шла о письмах от православного духовенства в Польше. Розыскная комиссия узнала, что Медведев был против вечного мира с Речью Посполитой и начала большой войны с Крымом, потому что он, как и его корреспонденты, считал скорую победу над Крымом невозможной, думал, что война ослабит Россию и тем будет выгодна полякам. Неплюев спорил с Сильвестром, говорил, что «Крым возьмем вскоре», а Голицын, которому Леонтий Романович передал мнение «ученого старца», гневался на Медведева. Слова свои подследственный мог подтвердить перепиской, но комиссия этим не заинтересовалась: во-первых, мнение Медведева совпадало с мнением многих сторонников Петра (например, Б. А. Голицына), во-вторых, непонятно было вообще, что делать с этими показаниями. Неплюев был сослан вслед за Голицыными, вот только за что? Когда обеспокоенные скоропостижными наказаниями высокопоставленных лиц бояре обратились за разъяснениями к самому тестю царя Петра боярину П. А. Лопухину, тот пополнил закрома российского черного юмора таким перлом: «Явной его, Леонтия, вины вы не ведаете, а тайной вины и мы не ведаем! »

Как бы то ни было, при всем старании розыскной комиссии быстро состряпать дело о злокозненных, преступных замыслах и деяниях Медведева не удалось. Писатель умело и твердо отверг все обвинения и обошел десятки приготовленных для него капканов. Это никак не могло удовлетворить патриарха. Ознакомившись с протоколом допроса, Иоаким немедленно послал своему казначею Паисию Сийскому указ разобрать ранее опечатанные бумаги Медведева на разных языках — и буде их немного, прислать все в Троицу, а «буде тех писем многое число, и ты бы с книгопечатного двора игуменом Сергием и монахом Иовом, который учится в греческой школе, все, что есть, пересмотрели — и которые письма явятся приличные к обличению воровства и злоначинательства строителя Селивестра Медведева… и такие письма отобрать особо и… прислать к святейшему патриарху в поход… тотчас! »120. Такой приказ проще было отдать, чем исполнить, — ведь у Медведева в келье даже на глаз было более тысячи книг и огромное количество рукописей, в том числе писем на разных языках121. Иоаким получил желаемое только к 30-му числу. Работа была выполнена спустя рукава: уж на что подозрительно выглядела заграничная переписка, о которой упоминал сам Сильвестр, и ту патриаршие грамотеи не выделили! Похоже, они вообще не утруждали себя чтением и взяли только то, что бросалось в глаза: печатные картинки, немецкое письмо с голландской подписью и русское письмо со списком каких-то стрельцов. Патриарх в свою очередь поверил своим людям и представил все эти вещи как явное доказательство изменных замыслов Медведева.

30 сентября по присланным материалам Медведеву был устроен допрос — и вновь заплечных дел мастерам не удалось обнаружить в действиях Сильвестра криминала. Медведев подробно рассказал об истории создания политических гравюр в России и за границей «к похвале великой государыне» царевне Софье. Проверяя его слова, розыскная комиссия провела множество допросов причастных к этому делу людей, выяснила все в подробностях. Но результат свидетельствовал против обвинения — он подтверждал, что Медведев совещался с Шакловитым действительно «о рацеях» (подписях к гравюрам, в которых не было ничего предосудительного), а не о политических убийствах, как хотелось доказать следствию. «Не сработали» и письма. Медведев сказал, что «не ведает», как они у него объявились. Список стрельцов не включал фамилий лиц, привлеченных к розыску, а письмо голландского купца розыскная комиссия оказалась не в силах перевести.

Ретивость в изобретении обвинений против ученого старца проявлял не только патриарх. Пришедшие к власти политиканы отрабатывали долг перед Иоакимом добросовестно и со своей стороны подготовили к 30-му числу подробнейшие «вопросные статьи», буквально высасывая из изветов и допросов все, что мало-мальски годилось для обвинения в «измене». Например, из истории с юродивым Ивашкой, присланным Шакловитым для освидетельствования к Медведеву, розыскная комиссия вынесла такой вопрос: «И тот юродивый не раскольник ли, и не для какого ли воровства, умысла и раскола его Федька присылал? » На допросе Сильвестр рассказывал о «смятении» в Москве (подстроенном «петровцами», о чем обвиняемый не знал), в том числе о событиях, о которых только слышал. А почему Медведеву рассказывали об этом «и ему… до того какое дело? » — интересовалась комиссия. Медведев упоминал о совершенно нелепом доносе патриарха царевне Софье, когда хотел объяснить, почему уже давно собирался удалиться в дальний монастырь. Комиссия из этих слов сделала вопрос: «На Дон Селиверстко к казакам писем о возмущении каких не посылал ли? »

Не брезговали следователи и передергиванием, прямым искажением смысла слов свидетелей. Келейник Медведева старец Арсений говорил, что у Сильвестра «умысла… никакого на го-сударское здоровье не слыхал», «а о церкви божией он, Сильвестр, говорил многократно: напрасно-де смутили душу святейшего патриарха приезжие греки; а он, святейший, человек бодрый и добрый, а учился мало и речей богословских не знает» (иными словами, не виноват в ошибке с евхаристией). Арсений особо подчеркнул, что «на святейшего патриарха умысла никакого не бывало и не слыхал». А вот как звучал составленный розыскной комиссией вопрос Медведеву:

— Про него, Сильвестра, старец Арсений сказал, что он, Сильвестр, говорил про святейшего патриарха, что он учился мало и речей богословских не знает. И он, Сильвестр, для чего такие непристойные слова про него, святейшего патриарха, говорил?

Далее из слов Арсения комиссия сделала вывод, «что у Сильвестра противность церкви и святейшему патриарху. А какая противность, про то ведает он, Сильвестр? »

Все вопросные статьи были состряпаны грубо, примитивно. Содержащиеся в них обвинения столь тонкий полемист, как Медведев, вполне мог опровергнуть. Но розыскная комиссия упирала не на логику, а на хорошо проверенное и знакомое ей средство — на пытку.

 

Пытка в Российском государстве конца XVII века внешне уступала чудовищным изобретениям церковных и светских властей Западной Европы. Отечественный застенок был лишен большей части технических приспособлений, удовлетворявших садистским наклонностям инквизиторов и их протестантских коллег. В хорошо звукоизолированном каменном помещении-подклете к потолку был подвешен блок с веревками, которыми обвязывали закрученные назад руки пытаемого. За кисти рук несчастного поднимали к потолку — вешали на дыбу. Между связанных ног ему продевали бревно, на которое палач прыгал, чтобы руки пытаемого вышли из плечевых суставов и он оказался растянут между полом и потолком. Затем, по указаниям ведущего допрос, специальный мастер заплечных дел брал в руки плетеный кнут из полос жесткой кожи, иногда для большей эффективности усаженный металлическими остриями. Удар наносился так, чтобы кнут-длинник обвился вокруг тела и содрал широкую полосу кожи до мяса и костей. Кроме того, пытаемого можно было жечь огнем или прикладывать к его телу кусок раскаленного на углях металла, но эти дополнительные средства обычно оказывались излишними. Подозреваемые часто «признавались» уже при виде кнута и дыбы (это называлось «расспросом у пытки»). Мало кто из сильных и привычных к опасностям людей, имевших раны в боях с турками и татарами (а такие были среди подвергнутых розыску 1689 года), продолжал отрицать возводимые на них обвинения после пяти или десяти ударов длинником.

Во время пытки на дыбе 30 сентября Медведеву было дано 15 ударов. Согласно церковному источнику, его также жгли огнем. В отличие от своих собратий по несчастью истерзанный и залитый кровью Сильвестр не только не «повинился», но и опроверг все возведенные на него обвинения. Разъяренные следователи, ужесточая пытку, придумали по ходу дела еще одно обвинение — будто бы у ученого старца хранилась книга «от тайных дел» (вероятно, из приказа Тайных дел, где он когда-то служил). «Такой книги у меня не бывало», — стоял на своем Сильвестр. Ничего не добившись, палачи бросили Медведева в камеру, но в тот же день снова поволокли его к пытке. На этот раз на дыбе висел старый знакомый Медведева, стрелецкий пятидесятник Никита Гладкий, и после 10 ударов кнута «винился». На Сильвестра он показал, что тот давал ему и нескольким другим стрельцам деньги. Мастера заплечных дел хотели сделать на этом новое обвинение против Медведева, надеясь, что воля ученого ослабла.

Однако и на этот раз добиться «признания» не удалось. Сильвестр на очной ставке в застенке заявил, что деньги нескольким «погоревшим» в московском пожаре стрельцам попросил его дать Шакловитый, срочно уезжавший тогда на Украину. Переговоры Шакловитого с гетманом Мазепой состоялись в 1688 году, то есть задолго до «смуты» в Москве. Видя, что очная ставка не удалась, следователи продолжили допрос Медведева, обвиняя его в покушении на патриарха. Сильвестр и здесь заставил розыскную комиссию расписаться в протоколе пыточных речей в поражении: он не только не приходил к патриарху, но и не участвовал в крестных ходах, где присутствовал Иоаким, ибо кому же не известно, что Медведев должен был опасаться патриарха?!

По-видимому, к концу «трудового дня» 30 сентября у заплечных дел мастеров нервы стали сдавать, потому что они задали Медведеву весьма опасный вопрос, ответ на который записан так: «А как он в Верху (во дворце. — А. Б. ) бывал, и в то время при великой государыне царевне бывали князь Василий и князь Алексей Голицыны». Вопрос явно наводил на мысль о каких-то особых личных отношениях монаха с царевной, болтовня о личной жизни которой не только в это время, но и позже каралась урезанием языка, кнутом и ссылкой[18]. У следователей хватило ума не записать формулировку своего вопроса, но это было слабое утешение. Пытка Медведева ничего не дала. Не сумев сломить ученого старца, «петровцы» вынуждены были вынести ему смертный приговор без вины.

 

Приговор Сильвестру (теперь уже Семену) Медведеву сохранился в отечественной истории как приговор его убийцам, занимавшим государственные посты. Разум вновь показал свое превосходство над властью, озабоченной лишь уничтожением инакомыслящего, который и перед лицом смерти руками самих убийц заявил потомкам о своей правоте. Медведев был приговорен к смертной казни путем отсечения головы «за воровство, и за измену, и за возмущение к бунту». В чем же состояли его уголовные деяния?

Прежде всего, с почти наивным бесстыдством гласил приговор, в том, что Ф. Л. Шакловитый много раз приезжал к Сильвестру и разговаривал с ним; при этом он, Шакловитый, умышлял убить царицу Наталию Кирилловну и короновать Софью царским венцом. Но при чем здесь Медведев, если даже в приговоре бояре не набрались наглости сказать, что он имел к этим замыслам какое-либо отношение? Медведев и Шакловитый разговаривали между собой тайно — это все, что приговор вменяет Сильвестру в вину.

Затем, к Медведеву приходили разные лица из стрельцов и рассказывали «о злых своих умыслах, и о возмущении ночного бунта, и о побиении бояр и ближних людей» — а он на них не донес! Недонесение о совершенном преступлении или подготовке к нему законно каралось по Уложению 1649 года, но из материалов дела неопровержимо вытекает, что в данном случае статья Уложения неприменима. Донести Медведев в принципе не мог не только из этических соображений. В деле четко записано, что он не донес «из страха», других версий нет, да и не могло быть, потому что доносить пришлось бы на действующее правительство. Но даже если мы игнорируем эту «тонкость», как пройти мимо того, что сам Медведев и другие свидетели утверждают: Сильвестр предупредил преступление, пресек его замысел в самом зародыше? Как ни старалась розыскная комиссия, получалось, что за этот эпизод Медведев достоин награды, а не наказания. Разумеется, если оставаться в рамках законности, что для правителей России почти всегда было необязательно.

Далее, Медведеву были приписаны слова юродивого Ивашки (передававшего сказанное человеком патриарха). Так же голословно приговор утверждал, что Сильвестр говорил на патриарха «непристойные слова», что он сам велел быть в Заико-носпасском монастыре «караулу от святейшего патриарха», «чтоб его святейшему патриарху не отдать», хотя в деле ясно записано, что непристойных слов на патриарха обвиняемый не произносил, а народ собирался у его кельи и охранял от клевретов Иоакима по своей воле: Медведев никого для этого не приглашал.

Мотивировочная часть приговора столь заметно хромала, что даже не верящим в суд потомков политиканам захотелось ее расширить. Сильвестр был обвинен в том, что, «ведая свое воровство (какое? — А. Б. ), с Москвы побежал» и взял с собой других людей, «воров же и изменников». Все равно получалось неубедительно. Тогда добавили, что «вор» поддерживал злоумышленную связь с Шакловитым, причем бес попутал обвинителей указать, в чем она заключалась: Медведев передал Шакловитому, «что великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца рука высока и надобно перетерпеть». То есть Сильвестр «воровски» увещевал сторонника царевны Софьи смириться и не выступать против Петра. Сильное обвинение!

И этого показалось мало. Уже совершенно ни к селу ни к городу в конце приговора появилась фраза: «И деньги стрельцам по приказу его, Федькину, как он, Федька, ездил к гетману, давал». Что предосудительного было в этом старом событии, вполне объясненном в розыскном деле, непонятно, но фраза, завершающая приговор, хорошо подчеркивает его пустоту. Вероятно, именно таким и должен быть приговор просветителю, которого убивают, чтобы века спустя историки могли важно изречь: «Он опередил свое время» (или другую подобную банальность).

Приговор прозвучал 5 октября 1689 года, но Медведеву, в отличие от его товарищей, пришлось долго ждать смерти. Объявленный приговор не приводился в исполнение. Более того, правительство приняло экстраординарные меры к охране смертника. 10 октября царским указом для караула при заключенном в темнице Троице-Сергиева монастыря Медведеве были истребованы подполковник, два капитана и 35 стрельцов. Правительство следило, чтобы охрана постоянно менялась. 13 октября подполковник Мартемьян Сухарев (в честь которого была названа Сухарева башня в Москве, ныне снесенная) принял Медведева и еще троих колодников у подполковника Федора Айгустова, чтобы, взяв дополнительно к отряду московских стрельцов стрельцов Троицкого монастыря, «держать тех колодников в том же монастыре в тех же кельях за крепкой стражей… и смотреть за ними накрепко, чтоб они куда не ушли и дурна над собой какого не учинили». О принятии колодников в целости и сохранности следовало незамедлительно отписать царям и доложить боярину Т. Н. Стрешневу.

5 ноября 1689 года на охрану колодников в том же порядке заступил отряд подполковника Ивана Климонтова. 2 декабря ему на смену отправился стольник и полковник Василий Ельчанинов, «усиленный» капитаном Нелидовым. 2 января 1690 года в охрану был назначен капитан Галактион Охотницкий, но его чин оказался недостаточен для столь ответственного поручения, и 13 января капитану велено было сдать пост подполковнику Алексею Чичагову. 17 февраля тюремщиком стал подполковник Иван Башмаков, 20 марта — подполковник Гаврила Башев, 5 мая — подполковник Богдан Юдин, 20 июня — капитан Владимир Жаворонков, 5 августа — капитан Иван Бордадатов, 8 сентября — капитан Никифор Бородин, 13 октября — капитан Иван Пятин, 19 ноября — капитан Иван Пасынков, наконец, 29 декабря 1690 года на пост при Медведеве заступил капитан Григорий Есипов. Хотя, как мы видим, подполковники во главе охраны постепенно сменились капитанами, тюремное содержание столь опасного преступника было довольно дорогим удовольствием для правительства. Разумеется, оно шло на такие жертвы не из милосердия.

«Мудроборцы», столь упорно добивавшиеся смерти своего врага, успели-таки сообразить, что идеи Медведева опаснее его самого и что, истребив Медведева, они не погасят полыхающий в России «огнь зломысленного мудрования». Напротив, пример ученого старца, смело пошедшего на смерть, но не склонившегося перед церковной властью, мог воодушевить тех, кто вслед за ним требовал для себя «права разсуждать». Медведева надо было заставить отречься. И патриаршие умельцы принялись за дело там, где отступились светские мастера заплечных дел.

 

* * *

 

Прежде чем рассказывать о последних днях Медведева, хочу обратить внимание читателя на то, что мы более не услышим ни одного достоверно принадлежащего Сильвестру слова, не сможем использовать даже такой источник, как протоколы его допросов. В нашем распоряжении имеются исключительно сочинения врагов Медведева, пропитанные ненавистью и насквозь лживые122. [19] Думаю, нам будет особо интересно и поучительно проследить, как в столь сложных (но, к сожалению, не уникальных) условиях правда продолжает жить и все потуги «мудроборцев» затруднить потомкам путь к исторической истине оказываются тщетными. Как голодные пауки в банке, лживые измышления пожирают друг друга, а их останки, в противность воле клеветников, позволяют по крупицам восстановить действительную картину событий.

«В то время как Сенька Медведев в темнице пребывал и день ото дня смертного конца — главоотсечения ожидал, святейший и блаженнейший архипастырь Христовой словесной паствы кир Иоаким… патриарх, подобясь архипастырей архипастырю самому незлобливому Христу Богу, низшедшему взыскать погибшую овцу двора своего, не помянув его, Сеньки Медведева, всякие злобы, и злодеяния, и злословий, и досад, и укоризн, и непокорства, более того — противности к себе и к святой церкви, не желая ему погибнуть в отступничестве от святой восточной церкви и в ереси латинского новозломудрования, послал к нему в узилище мужей неких священных и философов, восточного благочестия учителей православных, на обличение ереси его, которую он вводил и ввел в большинство православно-российского народа». Так, не мудрствуя, прямо со лжи начинает рассказ об «отречении» Медведева автор одного из мудроборческих сочинений, приближенный патриарха Иоакима.

Сравнение патриарха, приложившего все силы к тому, чтобы Медведев со дня на день ожидал смертной казни, с «незлобливым Христом», заставляет усомниться в вере автора-«мудроб

⇐ Предыдущая21222324252627282930Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: