Иоанн V, Петр I, Алексей Петрович, патриарх Адриан, митрополит Киевский Варлаам Ясинский (с ориг. Кариона Завулонского 1693 г.)

Когда же типография, ссылаясь на жалованную грамоту царя и обратившись к светским властям, нарушила указ патриарха, тот объявил ее книги, в том числе сочинения Димитрия, еретическими, поскольку они не прошли цензуры в Москве110.

Вымогательство нужного «мнения», невзирая на истину, вполне характеризует полемические методы «мудроборцев». В сентябре 1688 года украинские иерархи получили прямой приказ Иоакима обличить Медведева и поддержать мнение, признанное патриархатом. Иоаким ставил непокорных перед «выбором»: либо присоединиться к «святой восточной церкви» (в его лице), либо остаться при мнении, изложенном «иезуитами» в книге Феодосия Сафоновича «Выклад» (выдержавшей уже четыре издания). Похоже, что украинское духовенство онемело от столь неприкрытого оскорбления. Лишь новая грамота из Москвы (от 5 марта 1689 года) вынудила митрополита Гедеона Четвертинского, архиепископа Лазаря Барановича, Варлаама Ясинского и Димитрия Ростовского написать ответы, обстоятельно подтверждавшие правоту Медведева и защищавшие Сафоновича от нелепого обвинения. Лазарь Баранович, состарившийся в борьбе против иезуитов и униатов, десятилетия служивший делу просвещения Украины, добавил в письме к патриарху, что обещает Иоакиму «послушание», но — «не противное древним догматам церкви».

Рассуждения украинских иерархов усугубили раздражение патриарха, писавшего в очередной грамоте, что те «силлогизмами и аргументами токмо упражняются». «Един ответ токмо хотим от вас иметь, — прямо писал Иоаким, — а именно: последуете ли всеконечно восточной Христовой церкви о пресуществлении? » Мысль патриарха, что «церковь — это я», звучала в этой грамоте особенно откровенно, а поиски истины прямо рассматривались как ересь, за которую «отступников следовало отлучить и проклясть». Понимая, видимо, что угрозами украинских иерархов сломить затруднительно, Иоаким одновременно предпринял обходной маневр через константинопольского патриарха (которому до недавнего времени номинально подчинялась Киевская митрополия).

Он решил использовать обратившегося к нему за помощью константинопольского экс-патриарха Дионисия. В оплату за услуги патриарх Московский потребовал от того «писать и запрещать малороссам тяжко… чтобы не имели в презрении духовную власть». Дионисий получил из Москвы текст своих будущих грамот к царям, патриарху Иоакиму и украинским архиереям вместе с инструкцией, «как подобает действовать». Согласно инструкции, грамоты из Константинополя должны быть составлены «якобы на соборе», «писать же подобает, якобы от самого себя пишете, услышав о таком новом учении… а не яко я (Иоаким. — А. Б. )  писал вам и возвестил сие». В случае правильного выполнения инструкции греческий «авторитет» получал от московского патриарха 50 золотых; «если же не отпишете со всяким прилежанием, как подобает, — восприимете… от страшного Судии».

Переписка с Константинополем наглядно раскрывает истинное отношение «мудроборцев» к грекам (у которых только в 1685 году была куплена Софьей и Голицыным Киевская митрополия). Легенда о «греческих учителях православия» служила оправданием духовной диктатуры патриарха Московского и его приближенных. Свой «символ веры» Иоаким, кстати, откровенно изложил еще в 1664 году, когда его «допрашивали о вере» перед поставлением в архимандриты московского Чудовского монастыря. «Я, государь, — сказал будущий патриарх царю, — не знаю ни старой веры, ни новой, но что велят начальники, то и готов творить и слушать их во всем! »111

Последующая деятельность Иоакима подтвердила его верность изложенному кредо. Ученик Никона стал жестоким его преследователем и в то же время — верным последователем. Он настоял на зверских казнях «соловецких сидельцев» после подавления восстания в монастыре. Указные статьи Иоакима 1685 года узаконили по всей стране массовые пытки и сожжения «инакомыслящих» христиан. Он же проявил немалую изобретательность в попытках «оградить» духовных лиц от светской юрисдикции. Патриарх пытался уничтожить введенное указом царя Федора Алексеевича служилое платье западного типа, запретить европейскую живопись и медицину. Личные качества Иоакима, безусловно, способствовали обострению кризисных явлений в Русской православной церкви, «верхи» которой все более теряли авторитет по мере противодействия прогрессивным тенденциям в развитии Российского государства112.

Однако Медведев не склонен был объяснять сложившуюся ситуацию личными качествами патриарха. Не Иоаким, а сама идея авторитарной духовной власти выступает в сочинениях просветителя как препятствие к познанию истины. Еще в «Созерцании», описывая недоверие, с которым относились к патриарху восставшие, Сильвестр старательно избегал обличений политического противника царевны Софьи. Во время спора о пресуществлении, отмечая волюнтаризм патриарха, Медведев подходит к его личной оценке еще мягче. «Напрасно-де смутили душу святейшего патриарха греки, — “многажды” говаривал он в частных беседах, — а он, святейший, человек добрый и бодрый, а учился мало и речей богословских не знает»; это справщик Евфимий и ризничий Иоакинф «святую душу святейшего патриарха возмущают». Любопытно, что и другой свидетель (позднейший участник спора о евхаристии), Гавриил Домецкий, писал сходно: «Немалое диво в том, что Евфимий, такой простяк, привлек на свою сторону учителей Софрония и Иоанникия; не рады, впрочем, были и они, что в такое дело впутались…»113