 |
Восточные источники 3 страница
|
|
|
|
Длительная связь Новгорода с княжеским домом Мономаха сказалась не только в том, что в Новгород проникли былины об Идолище Поганом, убитом во дворце Мономахова боярина Ратибора, о Тугарине Змеевиче, разбитом войсками Мономаха, о походе боярина Казарина, о юном богатыре Михайлушке, сыне паломника Даниила. К героическим былинам присоединился целый ряд близких им по форме новеллистических былин. Однако в их содержании нет героического элемента. Таковы былины о Ставре, об Иване Гостинном сыне, о Чуриле Пленковиче и Дюке Степановиче. В них много бытовых черт, юмора, неожиданных занятных ситуаций и нет той величественной торжественности, которая отличает героические былины.
Часть новеллистических былин родилась, возможно, в городской среде, близко знавшей нравы княжеского двора (пиры, состязания в стрельбе, игра в шахматы, конские ристания). Они отражали давнее соперничество между Киевом и Черниговом, где правили две разные княжеские династии: Мономашичи в Киеве, а Ольговичи в Чернигове. Черниговский князь Кирилл (Всеволод) Ольгович нападал на Киев, жег киевские посады, «люди секуще»; нередко этот князь входил в союз с половцами и с их помощью нападал на русские «селы и городы». Возможно, что именно он высмеян в былинах под именем Чурилы (новгородское искаженное имя Кирилла) Пленковича, живущего под Киевом на Почай-реке (двор Всеволода-Кирилла действительно был на Почайне) и содержавшего большую и буйную дружину. Его «молодцы»:
Да стали по Киеву уродствовати…
Молодых молодиц во сором де довели,
Красных девиц опозорили…
Былинный щеголь, хвастун и предводитель озорующих молодцов Чурила посрамлен выходцем из Волыни Дюком Степановичем, в чем можно видеть отражение реальных событий 1146 г., когда волынский князь Изяслав (внук Мономаха) победил братьев Всеволода. Изяслав Мстиславич был любимцем Новгорода, во время его приездов в город новгородцы кричали ему: «Ты — наш Владимир (Мономах), ты наш Мстислав! », а былинный Чурила-Всеволод с Новгородом люто враждовал и на целый год арестовал в Киеве в 1141 г. знатное посольство новгородцев во главе с самим епископом.
|
|
|
Новеллистические былины в более позднее время нередко испытывали воздействие различных «скомороший».
Русские события середины и конца XII в. слабо отражены в былинном эпосе. Вторая треть этого столетия была наполнена длительными кровопролитными усобицами, о которых народ не слагал былин. Косвенным и сильно смягченным народным юмором, отголоском южных усобиц следует считать упомянутые былины о Чуриле и о Дюке.
Единой Руси уже не было; существовала сложная и не очень устойчивая система полутора десятков самостоятельных княжеств. В дошедшем до нас былинном фонде есть две изолированные былины, не примыкающие ни к одному из известных нам циклов. Это былины о Сауре и его сыне Константине и о Сухане Одихмантьевиче. В них снова мы видим половецкую степь, конных богатырей, обороняющих Русь, но имена этих богатырей тюркские, что не должно нас удивлять, т. к. во второй половине XII в. заслоном Руси от половцев служили поселенные на южнорусских землях между Стугной и Росью торки, или Черные клобуки, служившие киевским князьям и игравшие в 60–70-е годы XII в. значительную политическую роль в Киевском княжестве. Черные клобуки смешивались с русскими дружинами, торческие ханы предводительствовали целыми корпусами конницы на русской службе; в русский язык проникали торческие слова («чага» — рабыня, «кащей» — слуга, «билинч» — весть, «сайгат» — дары и др. ). По ряду хронологических и географических примет эти былины можно датировать так: былину о Сауре — 1168–1184 гг., а о Сухане — 1184–1192 гг.
|
|
|
Здесь, как и в «Слове о полку Игореве», упоминаются и «Половецкая земля», и «Днепр Славутич», и огромные самострелы-катапульты хана Кончака. В этих былинах отражены те же события, что и в «Слове»: победа над Кобяком в 1184 г. и над Кончаком весной 1185 г. Героем былины о Сухане («князе реки») мог быть торческий хан Кунтувдей, служивший долго русским князьям, а под конец жизни тяжко обиженный Святославом Киевским. Исходя из новгородского происхождения наших сведений о былинах 1168–1192 гг., мы можем связать их только с одним единственным новгородским князем южнорусского происхождения — Ярославом Владимировичем, адресатом знаменитого Даниила Заточника.
Родовое владение Ярослава и его братьев — город Треполь на устье Стугны в районе размещения Черных клобуков. Его отец был связан с торческой знатью и надеялся с ее помощью вернуть себе киевский стол. Ярослав княжил в Новгороде с 1182 по 1199 гг. (с перерывами), т. е. тогда, когда на юге складывались эти былины.
Быстрая смена князей на новгородском столе в 30–70-е годы XII в. и отсутствие у большинства из них южных связей (сменялись князья смоленского, волынского и ростовского происхождения) лишили нас возможности проследить действительную историю киевского эпоса в после — мономахову эпоху. Былины о Сауре и Сухане следует считать в известной мере случайными; по ним нам трудно судить о фактической истории южнорусского былинного эпоса в эпоху новых грандиозных битв с половцами, так мастерски отображенных в «Слове о полку Игореве».
Когда приостановился приток новых песен с русского эпического юга в Новгород, здесь появились свои, чисто новгородские былины. Герой такой былины не крестьянский сын, севший на коня и ставший воином, а бедный гусляр Садко, усладивший игрой на гуслях самого подводного царя и ставший богатым гостем, купцом заморским, плавающим на 30 кораблях. Возможно, есть какая-то связь с летописным упоминанием Содко Сытинича, построившего в Новгороде церковь Бориса и Глеба в 1167 г., но основания для такой именно датировки ненадежны. Былина о Садко широко раскрывает перед нами жизнь богатого и шумного торгового Новгорода, его «посадских мужиков» и купцов-гостей. Одновременно былина несколько героизирует далекие заморские экспедиции новгородских купцов. Мифологический элемент присутствует здесь в образе морского царя, его свиты и дочерей.
|
|
|
Отрывочно, вне всяких циклов, существуют былины о князе Романе с фрагментарным и полузабытым содержанием. Как показало подробное исследование И. Жданова, под этим былинным князем, потерявшим свою жену, следует подразумевать Романа Мстиславича Волынского (ум. 1205)348. Роман Мстиславич княжил в Новгороде в один из ответственнейших моментов жизни великого города, когда зимою 1169–1170 гг. многочисленные суздальские войска Андрея Боголюбского осадили город. Князю Роману удалось отбить суздальцев и снять осаду. В XV в. в новгородском искусстве появился целый ряд икон «битва новгородцев с суздальцами» (чудесное избавление приписывалось иконе «Знаменье»), где изображался во главе новгородцев князь Роман. Былины совершенно не связаны с этим героическим сюжетом, но память о Романе и интерес к биографическим произведениям о нем, возможно, навеяны его ролью победоносного полководца новгородских войск в 1170 г.
Последним хронологическим слоем в былинном эпосе являются былины о татарском нашествии. Здесь есть и Батыга — Батый, и Калин-царь (хан Кидан), и Мамай, но все сюжеты битв с татарами сильно перепутаны как между собой, так и с былинами о наиболее массовом нашествии половцев в 1068 г. при Шарукане.
Внимательное рассмотрение былин о Батыге и Калине-царе убеждает в том, что здесь отражено не нашествие татар вообще (оно было слишком широко географически и многоэпизодно) и не осада Киева Батыем в 1240 г., завершившаяся небывалым разгромом древней столицы, а приближение татарских войск Менгу-Каана и Кидана к Киеву со стороны Левобережья в 1239 г.
Поднимался он чужь (Калин-царь) да на святую Русь,
На святую Русь, на красен Киев-град.
Не дошел до Киева пятнадцать верст,
Разоставил он шатры белополотняны…
По летописи Менгу-Каан остановился против Киева на левом берегу, «видив град, удивися красоте его и величеству его» и потребовал капитуляции города. Киевляне отказались сдаться, и татары ушли от города. Вот этот-то момент и отражен былиной, согласно которой «собака Калин-царь» пишет в Киев «ярлыки-скорописчаты», а появившиеся русские богатыри отгоняют татар в степи. Имя Батыя прикреплялось иногда к этой былине условно как имя предводителя всех монголо-татарских войск.
|
|
|
Монголо-татарское нашествие 1237–1241 гг. резко делит историю Руси на два периода; в послемонгольское время русская городская культура оказалась разрушенной, развитие русских земель замедлилось из-за установления татарского ига, но особенно пострадали южнорусские земли (Киев, Чернигов, Переяславль, Курск), расположенные по соседству со степью: города были разрушены, крепости срыты, население уведено на Волгу в ставку хана близ современного Саратова и в другие места. Южнорусская черноземная лесостепь, три-четыре сотни лет успешно оборонявшаяся от хазар, печенегов и половцев, область героических дел и героических песен, надолго запустела. Источник, питавший Новгород былинами, иссяк навсегда. Былинный жанр на новгородском Севере стал жить новой жизнью. Из собственных новгородских дел, достойных былинного воспевания, народ отобрал знаменитые походы новгородских ушкуйников. По историческим документам наиболее известны ушкуйные походы 1360–1370 гг., когда новгородские удальцы с боями проходили по всей Волге (южная половина которой от Казани была татарской) и доходили до самого Сарая, столицы Золотой Орды. Эти походы и отразились в былинах о Ваське Буслаеве, озорном предводителе новгородской вольницы, не верившем «ни в сон, ни в чох» и пренебрегавшем как реальной опасностью, так и суеверными предсказаниями. Василий со своими друзьями затевает драки на улицах Новгорода, ссорится с богатыми людьми:
Началась у них драка-бой великая,
А мужики новгородские
И все купцы богатые
Все они вместе сходилися,
На млада Васютку напущалися…
Здесь можно слышать отголоски тех мятежей и восстаний, которыми так богата история средневекового Новгорода. Расходившегося «Васютку» унимает «старчище-пилигримище», в котором легко узнается новгородский архиепископ Василий Калика (1331–1353), совершавший паломничество в Царьград в 1323 г.
Вторая былина о поездке атамана Василия Буслаева «на богомолье» отражает волжские походы ушкуйников: новгородцы плывут к Каспийскому морю и высаживаются на острове у высокой горы «Сорочинской» (Сары-Тинской — «Царицынской»), распугивая «заставу корабельную», В одной из поездок Василий Буслаев погибает на «Сорочинской» горе. Возможно, здесь отразились известные нам события 1375 г., когда новгородцы, пройдя на своих ушкуях по всей Волге и по Нижней Каме, побывав и у Сарая, «избиени быша без милости» близ Каспийского моря на островах волжской дельты.
|
|
|
В былинах о Ваське Буслаеве отразилась жизнь Великого Новгорода середины XIV в. Никаких старых южных богатырей здесь нет; это — самостоятельное новое произведение. К этому же времени относятся былины о таком значительном общерусском событии, как Куликовская битва 1380 г. и о последующей обороне Москвы от Тохтамыша в 1382 г. («Илья и Мамай», «Камское побоище»). В этих былинах действуют Идолище Поганое, князь Владимир, Добрыня, Михаил Игнатьевич, сам Илья Муромец, Поток, Алеша Попович и многие другие. В них четко прослеживается фольклорная традиция, идущая от древних киевских былин X — начала XII в., но испытавшая на себе влияние новой исторической эпохи. В этих былинах обнаруживается большое количество позднейших добавлений.
Важным моментом в истории русского былинного эпоса является создание более или менее обобщенного цикла былин, охватывающего время от конца X в. до начала XIII в. и частично даже до конца XIV в. Тесная связь Новгорода (нашего источника сведений об эпосе) с Киевом поддерживалась с конца X в. до 1136 г. Можно считать, что наш былинный фонд с достаточной полнотой отразил народный героический эпос Киевской Руси, создававшийся и бытовавший во всех слоях населения южной полосы Русских земель, ведших борьбу с кочевниками, а также и некоторую часть новеллистических былин, не связанных с богатырскими делами.
В эпоху феодальной раздробленности, во время походов Кобяка и Копчака эпические произведения на юге, вероятно, продолжали складываться, но слабая связь Киева с Новгородом не сохранила нам во всей полноте народный эпос времен «Слова о полку Игореве». До нас случайно дошли две русско-торческие былины 70–90-х годов XII в., отражающие локальный, черноклобуцкий вариант южнорусского эпоса. По существу постоянный и широкий приток новых былин в Новгород прекратился уже в середине XII в., и дальнейшая история «эпической земли» — Киевщины — нам неизвестна. Эту поправку следует учитывать, когда мы воссоздаем общую картину развития былинного эпоса.
Былинный фонд, охватывающий в своей основной части полтора столетия русской истории, оказался изолированным внутри Новгорода и с новгородской колонизацией двинулся на Север к Белому морю, Двине, Мезени и Печоре. В Новгородской земле происходит активное взаимодействие былинных сюжетов, затрудняющее их хронологическое расчленение. Одни и те же богатыри начинают действовать во многих былинах, историческая основа которых восходит к разным событиям разных эпох. Между богатырями устанавливаются какие-то стабильные отношения, выявляются устойчивое старшинство и определенные характеры каждого из богатырей. Подлинность давних киевских событий стирается и создается то условное «эпическое время», о котором писал Д. С. Лихачев. Это произошло тогда, когда можно было спутать двух реальных Владимиров, слившихся в единый художественный образ «ласкового киевского князя», когда сказитель мог поставить во главе одного войска деда и внука (Шарукана и Кончака) с диапазоном почти в 120 лет, когда один и тот же богатырь сватал князя Владимира Святославича и воевал с Мамаем (диапазон ровно 400 лет). По всей вероятности, такое нивелирование былинного фонда произошло в XIV в. как в самом Новгороде, наложившем отпечаток на их социальное звучание (например, о 1068), так и в новгородских селах и погостах, усиливших крестьянскую тему ряда былин. Посадская среда уже тогда могла внести некоторые юмористические и сатирические черты, особенно в новеллистические былины.
Былины, слагавшиеся в разное время по поводу отдельных событий, в эпоху монголо-татарского ига, когда «перевелись богатыри на святой Руси», были соединены в гигантский общий цикл, охвативший около трех веков расцвета Русских земель. Единым эпическим центром стал древний Киев, уже утративший и свое значение и свои связи с другими землями, но воскрешавший в памяти народа былое единство Киевской Руси. Общим эпическим героем, повелителем всех богатырей, стал условный князь Владимир Красное Солнышко, князь стольнокиевский. В этом смысле можно согласиться с теми исследователями, которые видят в былинах не отражение современности, а мечты о будущем, стремление к какому-то историческому идеалу.
Из отдельных прославлений конкретных побед X–XI вв. народ, живший в условиях иноземного владычества, создал величественный цикл устных поэм, общий смысл которых следует видеть в политическом идеале простых людей XIV–XV вв. — преодоление феодальной раздробленности, создание единого общерусского центра и отпор продолжавшимся степным наездам. Недаром новгородские «черные люди» в это время были сторонниками Москвы и политики единения. Новый былинный цикл, насчитывающий несколько десятков сюжетов (почерпнутых из поэзии X–XIII вв. ), был созвучен политическому идеалу передовых русских людей последнего столетия монголо-татарского ига, героически боровшихся с завоевателями.
Доживали свой век былины в XVI–XVII вв. в среде бродячих ватаг скоморохов, нарушавших былую замкнутость средневековых владений и распространявших по всей тогдашней Московии различные жанры своего искусства. Былины осложнились новыми (или переработанными) сюжетами, усилился остросоциальный сатирический элемент, появились прибаутки, шуточки, присловья и припевки. Торжественность эпических песен нередко нарушалась вторжением озорноватых и вольных «скомороший». Так, древняя былина середины XI в., повествовавшая о приезде норвежского короля в Киев, оказалась как бы рассеченной на части прибаутками:
Ай, чистые поля были ко Опскову,
А широки раздольица ко Киеву,
А высокие-то горы Сорочинские,
А церковно-то строенье в каменной Москве,
Колокольной-от звон да в Новегороде.
Ай, тертые калачики Валдайские,
Ай, щапливы щеголивы в Ярослав-городе,
Дешевы поцелуи в Белозерской стороне…
Однако в народе все же сохранились бережно передаваемые из поколения в поколение, не тронутые скоморошеским юмором торжественные, как гимны, былины, воспевавшие величие Киевской Руси, ее героические дела, ее богатырей.
ВОСТОЧНЫЕ ИСТОЧНИКИ
Драгоценные сведения о славянах и Киевской Руси, собранные восточными географами IX–XII вв. у капитанов морских кораблей, у караван-башей сухопутных купеческих обозов и у приезжих русов в самой столице халифата — Багдаде — изучены еще не достаточно.
Рассмотрение этих источников находилось, естественно, в руках востоковедов, владеющих персидским и арабским языками. Сделано очень много: получены и тщательно отшлифованы переводы на европейские (в том числе и русский) языки, установлены многочисленные заимствования поздними авторами у своих предшественников, иной раз неизвестных нам в подлинном и полном виде.
Первый, текстологический, этап изучения восточных авторов можно считать в основном завершенным. Историческая наука благодарна востоковедам за существенное расширение источниковедческой базы. Особенно интересны те уточнения прежних переводов, которые сделаны тонкими знатоками языка и основаны на конкретном словоупотреблении в определенное время, в пору написания того или иного сочинения. Приведу несколько примеров, относящихся только к одному автору — Ибн-Русте (903). Б. Н. Заходер установил, что для IX–X вв. слово «раис» означало «суверенного вождя племени» и, кроме того, — наследственного349. Последнее обстоятельство, крайне важное для социальной истории славян, было установлено только с помощью анализа словоупотребления именно в эпоху Ибн-Русте. Не менее важна и замена в новом переводе обозначения ежегодной подати: ранее переводили как «платье», а теперь выясняется, что его правильнее передать словами «подарок», «подношение»350, из чего историк может сделать вывод о ренте, исчисляемой по числу членов семейства, о своего рода «подушной подати». Исключительно важным является такое уточнение, как новый перевод загадочного слова «светмалик». Первые переводчики признали в нем собственное имя «Святополк» и тем самым сразу передвинули всю географию рассказа Ибн-Русте на 2000 км к западу, в землю князя Святополка Моравского, что, к сожалению, и закрепилось во всех последующих ссылках на этот источник. Б. Н. Заходер показал, что вторая половина слова — малик означает «князь», «царь», а все вместе должно рассматриваться как «свет-царь» («свят-царь»)351. В этом случае какое бы то ни было географическое приурочение отпадает.
К важной филологической поправке Заходера следует добавить крайне интересные (и недостаточно еще использованные) сведения, занесенные в русскую летопись: древнейший русский дипломатический документ — договор с Византией 911 г. — при изложении русской феодальной иерархии трижды упоминает «светлых князей», находившихся под рукой киевского кпязя. Сам договор заключен от имени киевского князя и от всех его вассалов «светлых и великих князь и его великих бояр». Киевский князь обязуется удерживать от соблазна (войн) «наших князь светлых»; греки же должны хранить любовь «к князем нашим светлым русьскым»352 Поставленные всегда во множественном числе эти «светлые князья» являлись, очевидно, главными князьями славянских племенных союзов, вошедших в состав Руси. Не лишним будет заметить, что сочинение Ибн-Русте, упоминающее «свет-царя» и русский договор, называющий светлых князей, вполне синхронны — их отделяет друг от друга всего лишь восемь лет. Уточненный перевод востоковеда, будучи сопоставлен с русскими источниками, приобретает значение важного исторического свидетельства.
Текстологические уточнения, вероятно, будут производиться и в дальнейшем, но сейчас уже появилась возможность использовать весь комплекс восточных географических сочинений и, кроме того, возникла острая необходимость в проверке исторических выводов востоковедов, делаемых ими в отношении русской истории.
Переход от прочтения источников к их историческому осмыслению происходил в востоковедческой науке в ту пору (конец XIX — начало XX в. ), когда историки, подобно средневековым алхимикам, искавшим в веществах некий «теплотвор», находили универсальное объяснение истории славянства в норманской теории. Норманисты того времени сохранили высокомерный взгляд на славян, унаследованный ими от основателей этой гипотезы, и применили не очень чистоплотный, но весьма эффективный полемический прием: настоящей наукой был объявлен только норманизм, а все иные взгляды или критика положений норманистов расценивались как беспомощное, далекое от научной истины проявление наивного патриотизма.
Русская дореволюционная интеллигенция, склонная во многих вопросах к самобичеванию, покорно приняла этот тезис об историческом теплотворе. Восточные источники с их запутанной и противоречивой графикой, с отрывочными записями путешественников, видевших лишь какую-то часть славянского мира, с присущим им использованием старых географических сочинений позднейшими авторами, оказались очень удобной питательной средой для норманизма.
В результате работ А. А. Куника, Розена, Вестберга, Туре Арне, Павла Смирнова353 появился устойчивый набор постулируемых положений: русы — норманны, варяги, господствующие над славянами; «русский каганат» IX в. расположен на севере на берегах Верхней Волги; с русами (= норманнами) связаны Новгород, Старая Руса, Белоозеро; «три центра Руси» (о которых написана необозримая литература) локализуются в самых северных славяно-финских областях; широкие торговые связи русов с государствами мусульманского мира — это походы и торговые экспедиции норманнов.
Самым антиисторическим, идущим вразрез со всей историей славянства и со сведениями о ней древних летописцев, был тезис о начале русской государственности на далеких северных пределах славянского мира, на пограничье с таежной зоной, а частично и внутри тайги (Белоозеро). В сочинениях арабских и персидских авторов, у которых «безлюдные пустыни Севера» начинались иной раз непосредственно к северу и западу (! ) от славян, искали опору для этого априорного утверждения. Таков далеко не полный перечень основных «выводов» (без кавычек не обойтись) востоковедов-норманистов и доверившихся им историков Киевской Руси.
За первые две трети XX в. русская, зарубежная и советская наука очень далеко продвинула вперед ряд тех разделов, которые должны быть соотнесены с результатами анализа восточных географических трактов. По следам А. А. Шахматова изучены русские летописи; массовый археологический материал позволил дать детализованную картину расселения славян и вслед за А. А. Спицыным — географию всех племенных союзов; пересмотрен вопрос о происхождении руси; нумизматы выделили районы наибольшей торговой активности. Сами востоковеды создали две системы классификации своего материала: краковский исследователь Тадеуш Левицкий в 1949 г. дал общий обзор арабской географической литературы средневековья («Славянский мир в глазах арабских писателей»), построив свою работу по принципу авторских поколений и устанавливая зависимость более поздних авторов от своих предшественников354. В этот, вероятно, исчерпывающий обзор попали все арабские авторы VII–XVI вв., в той или иной степени касавшиеся славянской темы. К сожалению, исследователь отобрал для своего обзора только арабоязычных авторов, включив из персо-язычных одного Ибн-Хордадбеха. Такой отбор несколько исказил общую картину, т. к. в IX–XI вв. эти два языка постоянно переплетались в тогдашней научной литературе: персы нередко писали по-арабски (Ибн ал-Факих, Ибн-Русте), а арабы часто переводили с персидского.
Вторая система была предложена известным советским иранистом Б. Н. Заходером. Она основана на двух принципах: во-первых, на географическом (рассматривались авторы, жившие близ Каспийского моря и получавшие информацию со стороны Волги и Булгара), а во-вторых, на тематическом. Все сведения разных авторов о славянах и русах разбиты на 34 отдельные темы (типы: «пчеловодство», «погребальные обряды», «торговля» и т. п. ). Порядок размещения тематических подборок в «Каспийском своде» — произволен355. Подобная система не исчерпывает всех возможностей анализа, но приводит в порядок разрозненные древние сведения, перекочевывавшие из сочинения в сочинение, и позволяет проследить литературную трансформацию того или иного сообщения на протяжении двух — четырех веков. Положительной чертой «Каспийского свода» является и то, что он дает полный перечень всех сведений (отобранных авторов) и тем самым предостерегает от выборочного пользования сочинениями восточных географов в качестве исторического источника.
Однако, несмотря на весь комплекс исследований, произведенных историками Руси и востоковедами, приложение данных восточных авторов к русской истории IX–X вв. не может быть в настоящее время признана безупречным.
В 1965 г. вышла в свет книга «Древнерусское государство и его международное значение», редакторы которой по поводу всех иностранных источников, послуживших основой книги, пишут: «Заново обработанные и критически проверенные, они помогают более полно, детально и правильно осветить остающиеся еще темными вопросы древнерусского государства, в том числе на ранних этапах его истории»356. Прямым продолжением востоковедческой части этой книги является диссертация Т. М. Калининой (защищена в 1976), посвященная средневековым арабо-персидским источником о Руси357. Несмотря на то что авторы обеих работ хорошо представляли себе ту фальсификаторскую струю, которую стремился влить в науку норманизм, они все же остались под гипнозом норманистических построений в своих основных выводах. Особенно это сказывается на географической конкретизации восточных сведений. Пренебрегая тем, что ученые Халифата вплоть до середины X в. весьма смутно представляли себе северную зону Старого Света, авторы новейших работ о восточных источниках многократно пытаются убедить в том, что русов следует искать не на южной окраине славянского мира, а где-то далеко на севере: «Лесистая болотистая местность, а также предметы торговли (пушнина) заставляют искать страну русов где-то на севере Восточной Европы… Помещать остров русов на юге в области Азовского моря оснований нет»358. «Под русами, мне кажется, следует понимать какую-то часть населения северной части славянских и угро-финских областей Восточной Европы»359. Эти же постулаты принимает и Т. М. Калинина. Изложив результаты классификации восточных источников по разным школам, она во всех случаях как обязательный рефрен повторяет утверждение о связи русов с Севером:
1. «Итак, авторы школы Джейхани… дают общие указания на территориальную связь русов и части славян с народами Поволжья и Севера».
2. «Для «острова русов», упоминаемого авторами школы Джейхани, конкретных географических указаний не имеется. Наиболее приемлемой представляется старая точка зрения о расположении «острова русов» в районе Новгорода — Старой Ладоги».
3. «Итак, авторы школы Балхи поселяют русов на территории северо-востока Европы».
4. По поводу знаменитого «Худуд ал-Алем» Т. М. Калинина пишет: «Отказываясь от определения конкретных географических названий, тем не менее можно заключить, что при известиях о русах речь идет о северо-востоке Европы».
5. «Конкретная информация большинства арабских географов посвящена главным образом северу древней Руси… Титул хакана, на который указывает ряд авторов, мог принять скорее глава северного (с центром, предположим, в Новгороде) племени…»360Что касается славян, то у разбираемых авторов-востоковедов они почему-то сдвинуты к западу. Область ВАНТИТ, в которой давно видели землю вятичей, почему-то отождествлена Новосельцевым с Киевом, а Калининой — с балтийскими славянами; другим центром славянства первый автор считает город Хорват, «быть может, существовавший» и «бывший в VIII–IX вв. центром прикарпатского объединения славян»361. Три русских города, расположенное, по данным раннего персидского географа, на одной реке, Новосельцевым, по давней традиции, распределяются по всей Восточной Европе:
X «Куяба» — Киев (на Днепре, бассейн Черного моря);
«Славия» — Новгород (на Волхове, бассейн Балтики);
«Артания» — Белоозеро (у Шексны) и Ростов (у Которосли) — бассейн Каспия362.
Такова та географическая канва, которая получилась у наших востоковедов 1960–1970-х годов. Она вполне приемлема для любого норманиста: перемещение круга знаний азиатских географов далеко на север, рождение русской государственности в Новгороде, средоточие 100 000 русов в Старой Ладоге, второстепенное положение Киева, который до поры до времени якобы «не рассматривался как город русов»363 и т. п. Норманист вполне мог бы вышить по этой канве свой узор с фигурой воинственного морехода, варяга-руса, покоряющего славян. Впрочем, и эта тема на канве намечена: «Русы рисуются как воинственный народ, проводящий значительную часть времени в войнах со своими соседями (славянами)». «Косвенным доказательством северного расположения страны русов…, является рассказ о нападении русов на славян на кораблях…»364, [39] Последним штрихом является упоминание главы государства северорусов: «…Русский князь Олег лишь на рубеже IX и X вв. захватил Киев и объединил север и юг восточнославянских (и частично финно-угорских и балтийских) земель»365.
|
|
|
